БУТІН СЕМЕН ІВАНОВИЧ

 286912.03.2013

автор: Овсієнко В.В.

Інтерв’ю Семена Івановича БУТІНА

Audio

В.В.Овсієнко: 22 лютого 2001 року, місто Херсон. Бутін Семен Іванович, вулиця Комкова, 75, квартира 115, індекс 73011, телефон 0552-23-86-98. Розмову веде Василь Овсієнко.
С.И.Бутин: Бутин Семен Иванович, родился в 1927 году, 17 октября, в селе Цаган-Олуй Борзинского района Читинской области. Мой отец, Иван Семенович Бутин, работал до 1938 года директором совхоза имени НКВД. И вот этим самим именем 5 июля 1938 года он был арестован и в общей сложности отсидел в советском концлагере десять лет.
В.О.: А в чем он был обвинен?
С.Б.: Удивительные метаморфозы, но в чем он был обвинен, я не знаю и по сей день, потому что мне было тогда одиннадцать лет, и я не был в курсе всех этих репрессивных событий. Но знаю, что в одной только Чите и Читинской области в этот год собрали двадцать пять тысяч политических заключенных, как мой отец.
А отец родился в 1896 году. Его родители, его отец, Семен Игнатьевич, был причислен к лику кулаков и был выселен в город Тулун Иркутской области как кулак.
Мама моего отца, Любовь Алексеевна, была со всей семьей тоже репрессирована вместе с отцом, то есть моим дедушкой, в этот город Тулун.
Мне было тогда 11 лет. В сборнике стихов я сделал ссылку на страницу 64-ю, так что я не хотел бы повторяться. Но, однако же, лучше сказать сюда, в диктофон, чем кто-то будет искать мои листочки и искать эту 64-ю страницу. Или 13-ю.
Мне было тогда 11 лет, и я запомнил на всю жизнь арест моего отца. Окончил школу. В 1944 году был призван в армию, прослужил до 1948 года. Тогда не два года служили, естественно, а сколько Родина потребует. Четыре года, таким образом, я отслужил. После армии поступил в Хабаровский институт культуры. После окончания института культуры был назначен, вернее, не назначен, а пригласили меня как музыканта работать в ансамбле. Наш ансамбль был направлен на гастроли в город Магадан, на Колыму. На Колыме мы гастролировали два с половиной месяца.
Когда все собрались уже уезжать обратно в Хабаровск, в Хабаровскую филармонию, я встретил в Магадане – по-моему, он редактор был, – Валентина Мамонтова, который работал в редакции газеты "Магаданская правда". Я не помню, кем он работал… Я с ним познакомился, он пригласил меня в общежитие, в котором проживал. И в этом общежитии мы несколько раз проводили, если можно так выразиться, собеседования на свободные темы.
Одна из тем – о коммунистах и коммунизме. Таким образом, я попал к нему на крючок. Потом я подумал, что он, возможно, является агентом КГБ. Скажу почему. Перед тем, как пригласить меня в ресторан "Арктика", он сказал, что якобы в Одессе есть какие-то знакомые люди, которые ведут антисоветскую пропаганду и имеют настроения, подобные моим. И сказал: "Напиши мне что-нибудь антисоветское, – ну он тогда не сказал "антисоветское", – напиши мне в Одессу в стихотворной форме что-нибудь и поругай Хрущева". А тогда уже Хрущев был у власти.
Что я и сделал. Но сделал по пьянке. Мы тогда с ним выпили хорошо. В ресторан "Арктика" возвращаемся. В ресторане "Арктика" он пригласил меня за столик рядом с эстрадой, где находились музыканты. Так как я с музыкантами уже был знаком (я жил в гостинице "Арктика", и ресторан назывался "Арктика"). Естественно, я музыкант и мне было интересно с ними общий язык найти. И я кое-что продемонстрировал на своем музыкальном инструменте. Я овладел тогда аккордеоном, фортепьяно, гитарой-бас, еще каким-то, уже не помню. Таким образом, мы сели за столик рядом с эстрадой. На столике стояло мороженое, бутылка "Шампанского" нераспечатанная, графин с водкой и яблоки в вазе. Дело в том, что на Колыме эти яблоки, вообще овощи и фрукты, всегда являлись деликатесом. Это, вполне естественно: все привозное.
Мы сидели с Мамонтовым и беседовали. Но тогда я заметил: у него какое-то тревожное настроение, что он все оглядывается по сторонам и в каком-то раздумье, и с каким-то виноватым лицом. Это потом я узнал, почему он в таком состоянии находился.
Тогда был заведен такой порядок, чтобы угощать музыкантов и деньги им давать. Среди тех, кто находился на эстраде, были любители выпить. Руководитель ансамбля был старше всех в этом ансамбле. Я дал ему знак, так он мне сказал отнести туда, в буфет. А буфет находился в коридоре, как обычно, в ресторанах кухня-раздаточная. Я понес эту рюмочку водки через зал в буфет, чтобы этот руководитель ансамбля пришел и выпил там.
Когда я проходил мимо соседнего стола, из-за него вышел человек небольшого роста, рыжий, и демонстративно выбил у меня рюмку из рук. И в это время из-за соседнего стола подходит человек, в штатское одетый, – потом я узнал, что это капитан Козлов, – который завел меня в администраторскую комнату этого же ресторана. Он сразу полез в карман моего пиджака, именно в тот карман, где было это письмо. Хотя у меня не один карман в пиджаке, естественно. Возможно это стечение обстоятельств, не знаю, но я так понял этот факт. Когда он вытащил из моего пиджака письмо, адресованное в Одессу, с ругательскими словами в адрес Хрущева… – Я даже сейчас не могу спокойно об этом говорить, потому что перед моим взором и сейчас мысленно стоит вот эта сцена.
Я тогда сразу понял, что это работа Мамонтова. А этот человек, который выбил бокал, оказалось, литовец по национальности. Я его не знаю, ни фамилию его – ничего. Потому что, естественно, он исчез, как привидение. Он же не покажется хотя бы в виде какого-то свидетеля: выбил бокал – и все, и исчез. Ну и все.
Через несколько минут меня отвезли на машине в магаданскую тюрьму КГБ. И все. Я там застрял. У меня была единственная зацепка – это ругательное письмо. Но ругательное в каком смысле? Не в смысле мата, а в смысле критики, и не столько личности Хрущева, так как вопрос был в системе, в которой мы живем, и прочее. Но там персонально Хрущев был указан. Я в этом письме назвал бандой всю эту коммунистическую заразу.
Таким образом, я оказался в тюрьме КГБ. Прошло два или три месяца времени до суда. Там тогда не торопились. И – пять лет. Суд – и пять лет ИТЛ.
В.О.: А Вы помните дату ареста и дату суда?
С.Б.: Начало срока 13 октября 1958 года. Приговором Магаданского областного суда от 29-30 декабря 1958 года по статье 58-10 ч. 1 УК РСФСР я был осужден к пяти годам заключения.
В.О.: И где Вас содержали, какие были условия?
С.Б.: Мне повезло в том смысле, что отбывать-то наказание на Колыме мне не пришлось. Дело в том, что в те дни были повальные, как говорится, повальные эвакуации всех политических заключенных с Колымы. Отправили всех на материк, в Тайшетлаг. Политические лагеря на Колыме ликвидировали. Я был в тюрьме один заключенный, больше никого не было. Меня одного самолетом привезли на пересылку в Находку, а там соединили с другими заключенными и повезли в Тайшетлаг. Иркутская область, по-моему. В Тайшетлаге я отбывал наказание. Уже не помню фамилий, с кем. Вот там, в моих документах, все указано.
Оттуда, с Тайшетлага, всех заключенных передислоцировали в Мордовскую АССР. В том числе и меня.
В.О.: Где-то в 1959 году, кажется?
С.Б.: Я не уверен в датах. Но дорогой мы, кто имел бумагу, карандаши в эшелоне, котором мы ехали в Мордовию, на всем протяжении этой дороги, на всех станциях, больших и малых, мы писали и через решетку выкидывали антисоветские листовки (это я помню, потому что летом было: тепло, окна не закрыты были). На каждой станции, на каждом полустанке, на каждом вокзале – через решетку окон из вагона выкидывали.
Когда мы прибыли в Мордовию, то не все граждане СССР оказались честными. Некоторые отдавали эти документы, кому надо и кому не надо. Надо было, конечно, в местные КГБ по всем станциям, полустанкам. По-видимому, они попали в КГБ.
В.О.: В каком лагере в Мордовии Вы были?
С.Б.: Мне сейчас сложно вспомнить, надо заглянуть. Я помню, что ЖХ-385, в десятом лагпункте был, потом – в девятнадцатом.
В.О.: Это поселок Лесной. Я там был в семидесятых годах.
С.Б.: О, это интересно. Поселок Явас… Вихоревка – это в Тайшетлаге было, я сейчас вспомнил. После того, как мы на всем расстоянии до Мордовии раскидывали антисоветские листовки, мы находили в лагерях людей, которые критически относились к существующему в СССР строю. Мы решили организоваться для борьбы с советской системой. Каким образом? Такие, как я, единомышленники нашли общий язык и решили организованно выступать против существующего в СССР строя. Наш союз назывался Демократический Союз – ДС. По типу Валерии Новодворской.
В.О.: Так она же позже…
С.Б.: Да она вообще там не была. Она никакого отношения к тому, что я сейчас сказал, не имела. Я вспомнил ее в качестве примера. В задачи Союза входило распространение не заведомо ложной, как инкриминировали нам кагэбэшники, а заведомо не ложной информации. ОДС – Объединенный Демократический Союз – своей целью ставил свержение государственного строя, но не насильственным путем (у нас не было такой возможности: мы были заключенные и безоружные), а путем распространения наших идей среди населения, среди вольных граждан, а не только заключенных. Ну, заключенных – само собой.
Таким образом, наша группа обрабатывала заключенных в антисоветском духе, мы искали сообщников. Мы существовали в условиях концлагеря, где проходили обыски, всевозможные акции со стороны надзирателей и администрации. Несмотря на это, мы просуществовали больше года, пока по вине одного из наших соучастников, Евгения Маслова, под подушкой, в обеденный перерыв, во время так называемого, шмона, не был обнаружен Устав и Программа ОДС – нашей партии.
С этого все началось. После того, как у Маслова нашли под подушкой Программу и Устав нашей организации, председатель нашей ОДО Чингиз Джафаров, азербайджанец по национальности, который прибыл с нами вместе из Тайшетлага, Владимир Тунёв и Семен Бутин, Ваш покорный слуга, – мы эту организацию решили законспирировать на время. Но нас это от вторичного ареста не спасло. Почему? Потому что, когда был арестован Женя Маслов, то, естественно, его стали допрашивать: откуда это все хозяйство? Потому что под его подушкой нашли. Он сказал, что это не его, что он никакого отношения к организации не имеет. Он сказал, что это ему подбросили или надзиратели, или кто-то из заключенных. Таким образом, Маслов никакого отношения к ОДС не имеет, хотя он был нашим коллегой. Из всей организации ОДС нас судили только троих. Остальные прошли кто в качестве свидетеля, кто вообще не был привлечен к ответственности. Мне добавили еще два года или три.
В.О.: Какая статья?
С.Б.: Статьи 58-й уже в то время не было, а была уже 70-я и 72-я УК РСФСР.
В.О.: 70-я – это антисоветская агитация и пропаганда, а 72-я что? Создание организации, может быть?
С.Б.: Дело в том, что я хорошо знал 58-ю... 72-я – организация, по-моему.
В.О.: И сколько Вам дали?
С.Б.: Два года. Или три. Минуточку. Я всего семь лет сидел, значит – пять и два. (За вироком Верховного суду Мордовської АРСР від 13-18.09. 1961 р. Семен Бутін дістав 3 р. позбавлення волі з приєднанням одного року з попереднього вироку. Остаточний вирок – 4 р., початок терміну 18.09. 1961. Загалом відбув 7 р., звільнений 4.05.1965 р. – В.О.)
В.О.: А после суда что? Вас держали в той же зоне или куда-то в другое место перевели?
С.Б.: Нас разбросали по трем зонам. По-моему, там-то я с Юрой Литвином и встретился.
В.О.: Вы были на десятке, а из десятки Вас разбросали в другие места…
С.Б.: Так, потом я попал или в девятнадцатую, или... Ну, это не суть важно. Там нет о Тайшете?
В.О.: Тут только о десятом лагпункте, что там была создана организация.
С.Б.: На чем мы остановились?
В.О.: На том, что Вы получили два года и отбывали их в Мордовии дальше.
С.Б.: Таким образом, два года мне добавили за антисоветскую организацию, в которой я занимал должность руководителя службы безопасности при ОДС. Тунёв занимался координационными вопросами, политическими. Ссылаюсь на обвинительное заключение, которое находится со мной здесь и которое передаю Василию Васильевичу Овсиенко. Из обвинительного заключения все будет ясно: что, где, когда.
Освобожден я был после отбытия наказания в 1965 году. Не помню месяц, по-моему, летом 1965 года (4.05.1965. – В.О.). Всего семь лет отбыл я. Приехал оттуда домой в город Целиноград, где приступил к работе по своей профессии, то есть работал музыкантом в ресторанах. Я руководил художественной самодеятельностью в клубах города Целинограда. Прожил в Целинограде двенадцать лет.
В.О.: А когда Вы сюда, в Херсон, приехали?
С.Б.: В 1978 году. Здесь продолжил свою работу, но уже не в антисоветском направлении, потому что Советский Союз еще существовал. Я здесь работал музыкантом на свадьбах в Херсоне, по Херсонской области. У меня был ансамбль музыкантов, специальный, свадебный. Так мы подрабатывали. Ну, что еще рассказать Вам "про Сахалин"?
В.О.: А каких-нибудь притеснений у Вас не было в связи с тем, что Вы раньше были осуждены? КГБ к Вам претензии имел? Запреты на работу, на профессию?
С.Б.: Притеснения были. Но они не были так заметны: меня не хватали за шиворот, меня не сажали ни в какие КПЗ и так далее. Даже не инкриминировали мне какие-то пьяные дебоши или хулиганские дела. Я не из той серии, во-первых. Во-вторых, я всегда чувствовал за собой слежку. Вот, например, расскажу маленький эпизод. Когда мы жили в Целинограде (отец еще мой был жив), у нас была дача за городом. Тогда давали шесть соток, если я не ошибаюсь. Но нам хватало. Однажды, проходя через мост на дачу, через речку Ишим (мост там был подвесной, специально для дачников, не капитальный), я вижу, догоняет меня один человек. Я вспомнил, где-то я этого человека видел. Это днем было. Он догнал меня и хотел сбросить через перила. Там перила проволочные, навесной мост, идешь по нему, а он качается. И хотел он меня сбросить. Меня спасли ноги. Он был грузный, с большим животом, как ни странно, хоть и не женщина. Сначала у меня создалось впечатление, что это беременная женщина, потом присмотрелся, нет, лицо-то у него мужчины. И что в таких случаях? Тикать, только тикать. Как говорят по-украински – "тікать"?
В.О.: Да.
С.Б.: Оце ж. Что еще вспомнить, как меня преследовали? Мне работу не давали. Вот маленький эпизод. Это уже прошло столько лет, но еще при Советах. Когда я приехал, я никому не рассказывал, что я бывший заключенный. Я никому не показывал эти справки. Никому не говорил в том же Целинограде после освобождения. Никому не говорил. Ну, зачем я буду говорить, что я заключенный, вот любите меня или хайте? Нет, конечно.
Но я всегда чувствовал дыхание чекистов над своим ухом. Всегда, у меня были на то причины. Я работал музыкантом в ресторанах "Ишим", "Москва" в Целинограде. Теперь это город Астана называется – столица Казахстана. Я чувствовал дыхание этой советской полиции-милиции, КГБ. Потому что хотя я и был освобожден, но тогда еще не был реабилитирован. И за мной всегда был «хвост». Я не хочу рассказывать, их слишком много было, этих штрихов, чтобы вспоминать о них. Я вот про один уже рассказал, про мост.
Еще один штрих был. Когда я вышел из ресторана "Москва" после вечерней работы (мы работали, по-моему, с семи часов – начало работы – и до двенадцати, до двух часов ночи). Чтобы доехать домой, я попросил таксиста – таксисты всегда дежурили возле ресторана – и он меня повез. Но это оказался не таксист, как ни странно. А эмблема была "такси". Ночью в два часа. Он повез меня в милицию, возможно, в КГБ, не знаю. Но в те края. Я выскочил из этой машины… Зимой было дело, помню, как сейчас. В парке, недалеко от Дворца целинника (знаменитый, который прогремел на весь мир, Дворец целинника, при Хрущеве построенный, его фотографии весь Союз обошли). Вот на территории сада этого Дворца целинников я выскочил из машины: дверь не была закрыта с той стороны, где я сидел. Выскочил – и в сугроб. А почему я понял, что не ошибся? Дело в том, что машина вокруг этого сада несколько раз: три-четыре и больше, возможно, проходила, освещая этот сад фарами. Но я забрался в большой сугроб между деревьями, кустарниками, вернее, – и понапрасну он искал меня. Утром я прошел на это место, посмотрел: действительно, там машины караулили меня. Ну, ладно. Я немножко отвлекся от главного.
В.О.: А когда Вы реабилитированы? Есть документ о реабилитации?
С.Б.: Да, сейчас расскажу про реабилитацию. Дело в том, что одну справку из Мордовии прислали о том, что я реабилитации не подлежу. Вот тут... У меня здесь есть чемодан. Я его назвал "Компромат на коммунистов". Вот там есть небольшая справочка. Отписка из КГБ Мордовии, что я реабилитации не подлежу. А потом меня реабилитировали. Когда, дай Бог памяти...
В.О.: А тут есть справка о реабилитации: "Прокуратура Мордовской АССР от 13.09.1993 года". "По закону РСФСР "О реабилитации жертв политических репрессий"...
С.Б.: Это уже, когда они сами реабилитировали. Ну, собственно, какая разница: реабилитирован или нет. Что это мне дает? Вот, допустим, мой отец. Он десять лет отсидел в советской тюрьме где-то на Севере, в концлагере. Так он не был реабилитирован, пока и не умер. Потому что Советский Союз еще был. Ведь меня реабилитировали-то когда? Там год указан?
В.О.: 1993 год.
С.Б.: 1993 год, это уже не было коммунистов и Советов. Вы извините, Вас не удивляет, что я пользуюсь такой терминологией? Совдепия, коммунистическая зараза и прочее. Вас не удивляет?
В.О.: Это известная терминология, и она правильная.
С.Б.: Я настолько "люблю" коммунизм и коммунистов, что я иначе не могу выражаться. Как сказал бы на моем месте один мой знакомый – "выражовываться".
В.О.: А я где-то встречал, что Вы были в заключении вместе с Юрием Литвином. Где это было?
С.Б.: Так вот я и говорю, то ли в Тайшете, то ли в Мордовии.
В.О.: Он был в Выхоревке, был и в Мордовии.
С.Б.: Да? В Выхоревке был? Минуточку, я не могу вспомнить, где. У нас были двухэтажные койки в бараке. Юра спал на той стороне, там койки шли с одной стороны и с другой. И Борис Вайль был. Он бывший студент из Ленинграда. Борис Вайль. У них была какая-то организация студенческая, антисоветская. И вот этот Борис Вайль, кстати, учил меня эсперанто. У него были учебники на языке эсперанто, и вот он меня учил. Я был нормальный ученик, но потом я освободился, а Боря, по-моему, там остался. И Литвин, по-моему, там остался. Они позже меня освободились. Ей Богу, не знаю, когда.
В.О.: Литвин освободился осенью 1965 года.
С.Б.: Я – летом 1965 года, или весной.
С.Б.: Обидно, что я там закрутился в Целинограде. После освобождения можно было бы мне написать и с ним встретиться где-то. Но я, естественно, не знал его адрес, Юрия Литвина. И он мой не знал. Я знаю, что он только на украинском языке говорил.
В.О.: Стихи он писал и на русском, и на украинском.
С.Б.: Я не помню это. Но стихи он писал. Он несколько раз ко мне подходил после работы в бараке, слова спрашивал: "Ну как это, ну как это?" А у меня тут есть пара стихов Бориса Вайля. Не Юрия Литвина, а Бориса Вайля. Вот они.
В.О.: А Виктораса Пяткуса Вы тоже знали?
С.Б.: Знал Виктора Пяткуса. Я про церковь-то не рассказал Вам, что меня католический священник в бане крестил?
В.О.: А! Да, да, расскажите.
С.Б.: Рачунас Пранос – он хотя и священник был, но был у него свой аккордеон. В лагере была художественная самодеятельность, даже в политическом. В основном, там в самодеятельности были музыканты из Прибалтики. А Рачунас Пранос имел свой аккордеон. Но он в лагерной самодеятельности не участвовал. У него были симпатичные ноты в стиле ретро. А я был не крещёный. Как-то мы разговорились – он русский язык знал не так уж хорошо, этот Пранос. Пранос я его называю. Почему? Франс. Франс – это по-русски. А по-литовски – Пранос Рачунос. И вот я ему в лагере говорю: "Я хочу креститься. Я не крещёный. И я в православную веру не хочу креститься, потому что мне уже тридцать два года, во-первых. Во-вторых, православных я считаю какими-то не такими... Уж слишком много среди них предателей. Были и, возможно, сейчас есть. Эту тему развели. Я со своей колокольни рассуждаю: для меня все виноваты – и попы, и сейчас вот священники в Москве, начиная от Алексия II и так далее. Да если посмотреть печатные издания, сколько среди них было тех, кто работал на КГБ! Я и раньше об этом знал. Поэтому, я думаю, надо стать католиком. Тем более, что вот рядом со мной – католик. Он же сидит, он не продажный, он – священник. Короче говоря, где креститься? В бане только лишь. Пошли в баню. Свидетелем у меня был – кстати, там нужен свидетель при крещении – Иван Бóгдан. С одной рукой, он с Западной Украины заключенный.
В.О.: С Воркуты его привезли?
С.Б.: Там какое-то восстание было, по-моему, в Казахстане, в Джезказгане. Я не знаю, откуда его привезли, Ивана. Из Джезказгана, из Казахстана, или с северных краёв. Я точно не помню. Столько времени прошло.
В.О.: О крещении. Вы сказали: крестил Вас католический священник.
С.Б.: Так вот, этот Иван Бóгдан, он униат, был у меня свидетелем. Меня крестил Рачунос Пранос. Я запомнил это на всю жизнь.
Когда мы переехали в Украину семьей, здесь жил наш дядя Витя Бóгдан, дядя моей жены, о котором, кстати, я потом расскажу. Дело в том, что он сидел на Севере в концлагере, и много лет. И его брат, моей жены отец, Иван Яковлевич Бóгдан, – тоже политзаключенный. Но это отдельный разговор, об этом у меня есть их "родословная", их эпопея, куда их отправили, за что и прочее. Но я сейчас продолжу на другую тему.
Так вот, повторяю, когда я прибыл в Херсон и когда рухнула эта коммунистическая зараза – а я ее больше никак не называю… Еще хуже могу, но в данном случае слишком мягко звучит. Когда она рухнула в начале девяностых годов, я ходил на все манифестации к драмтеатру здесь, в Херсоне, где собирались всевозможные люди, которые с радостью воспринимали "незалежность". Теперь многим она не нравиться. Это ясно, почему. Потому, что ожидали не такой независимости. А здесь получилось так, что эта независимость оказалась зависимой то от русских, то еще от каких-то чучмеков. Я даже не могу спокойно говорить...
В.О.: И собственных воров...
С.Б.: Да. Я посещал все эти манифестации, потому что я был рад, что, слава Богу, наконец-то мы дожили до времени, когда и Украина будет свободной и независимой. Я, конечно, и сейчас не разочарован, но, судя по всему, мы не такую независимость ждали.
В.О.: Ну, хотя бы говорить уже можно свободно и не бояться. И даже записывать можно.
С.Б.: Вот я сижу перед записывающим аппаратом, слава Богу. Но нет настоящей свободы СМИ. Нет ее. В 1991-м я и сам ходил с плакатами. Мне знакомый художник нарисовал простенький плакат, я с ним ходил: "КПСС" написал и перечеркнул жирными линиями. Вот с этим плакатом я ходил и радовался, как ребенок. А мне уже было сто с лишним лет. Ну, я так, шучу. Как ребенок – наконец-то мы дожили! И мои лагерные годы не прошли даром! Жертвы не напрасны!
Кажется, в 1993 году я стал искать каналы, по которым мне можно было сблизиться с любой организацией, с любыми людьми, лишь бы мне чем-то внести свой вклад в общее дело незалежности Украины. И для меня поворотным пунктом явилась встреча с людьми из Руха. Я тогда не знал, что есть такой Черновил… Но с херсонскими руховцами я познакомился и стал членом Руха. Мне все равно было, куда войти, лишь бы против коммунистов. Мне не важно, с кем, лишь бы против коммунистов. Я это еще вынужден повторить.
В.О.: А я вот вижу Вашу книжечку под названием "Абракадабра. Проза жизни в рифмах", Херсон, 2000. Тут есть маленькое предисловие Ткаленко О.С., председателя Херсонской областной организации Народного Руха Украины. Что, они помогли Вам эту книжечку стихов издать? Да, тут написано, что автор выражает глубокую признательность Херсонской областной организации Народного Руха Украины за содействие и помощь, оказанную в издании этого сборника.
С.Б.: Таким образом, я познакомился с Рухом и третий раз хочу сказать: мне все равно было, куда идти, лишь бы против коммунистов. Это был мой злейший враг, и остается. Они разорили гнездо всей моей семьи, семьи моей жены, всех разорили коммунисты. Поэтому, даже не зная украинского языка, я пришел в Рух. И я не жалею. Он и материально помог мне издать сборник стихов под названием "Абракадабра". Я не хочу называть сумму, она небольшая, но они помогли мне издать сто книжек. Кстати, коль я заговорил о сборнике, то продолжим.
Сначала у меня была мысль продать их по гривне, по две и немножко компенсировать расходы. Потом я решил: нет, я продавать их не буду. Эти сборники написаны не на продажу. Я несколько штук оставил в Рухе для того, чтобы они распространили среди своих коллег, я отправил несколько штук в Москву в Фонд Солженицына. Я дал в Украинскую православную церковь тридцать сборников. Вот она здесь рядом со мной, одна остановка. Тридцать. Для того, чтобы они прихожанам своим продавали или дарили. У меня всего еще пять штук. Шестую я подарил сегодня. Приятно мне было подарить Овсиенко Василию Васильевичу этот сборник. Короче говоря, я не меркантильный человек, мне просто нравится дарить людям. Это же не какие-нибудь сказки про Буратино. Это – для детей, а это – для взрослых, "Абракадабра".
В.О.: Спасибо. Пусть эта книжка будет в нашей библиотеке Харьковской правозащитной группы.
Розповідав Бутін Семен Іванович в місті Херсоні 22 лютого 2001 року. Записав Василь Овсієнко.

Семен Бутин. Абракадабра. Проза жизни в рифмах. – Херсон, 2000. – 74 с.
На с. 64:
"Из двух беседующих один доносчик.
Оноре де Бальзак
Вымерли давно мамонты,
Но один остался живой.
Это Валентин Мамонтов,
Магаданский поэт хромой.
Заловил меня хитро в ловушку,
В общежитие пригласил.
Выпили спирт под горбушку
И Мамонтов мне предложил:
Пиши под диктовку листовку,
Отправим в Одессу ее.
Вот адрес. Конверт – не винтовка,
Не бойся. Имя поставь свое.
Вот так написал я листовку –
Хрущевскую банду ругал.
Не брал я в руки винтовку,
А просто Кремль проклинал.
Сдал он меня чекистам:
’’Эпитафию" написал:
Якобы я не чистый,
Против совдепии стал.
Сдал в ресторане "Арктика"
Капитану Козлову, в ЧК
Провокатор – литовец из Балтики,
Выбил бокал у меня.
А дальше игра как по нотам.
Пятдесят восьмая и срок.
К истребительно-трудовым работам
(Музыкантом я выжить мог).
Не успел еще выйти из зоны.
Две статьи – и опять новый срок.
Не хватало мне в зоне озона,
(Верою в Бога я выжить мог).
Теперь я сижу и взираю.
Из окон в решетках тюрьмы.
И "мамонтов" тех проклинаю,
В мерзлятине Колымы.

.

 Поділитися

Вас може зацікавити

Персоналії / Загальнодемократичний рух

БУТІН СЕМЕН ІВАНОВИЧ. Овсієнко В.В.

MENU