Ты помнишь, товарищ, как вместе (сражались?)

 369316.03.2021

автор: Эммануил (Амик) Диамант

Март наступает. В этом году это связано с 50-й годовщиной начала Исхода советских евреев из царства Красного фараона. По этому случаю во всем мире проходят памятные митинги, собрания, встречи, симпозиумы и семинары. По требованиям короновирусной безопасности, всё это происходит в режиме удалённого Zoom-общения, такого себе интернет-разговора в узком кругу избранных участников. Это открывает невиданный ранее простор для потока отсебятины, фальсификаций и мифотворчества. Когда Борис Гулько в Интернет-газете «Континент» (от 22.02.2021) пишет, что «еврейскую революцию в СССР (начали) 15 июня 1970 года 14 евреев с двумя примкнувшими к ним славянами» – его можно схватить за руку и указать ему на безграмотность. Когда такое же заявление делается на Zoom-междусобойчике – это уходит в подсознание и становится фактом исторической самоидентификации. Поэтому так интересны и существенны письменные свидетельства (из первых рук), которые иногда появляются в интернет-самиздате (множественной рассылке по электронной почте). Ниже приведены несколько таких документов (взятых из интернет-самиздата), которые могут быть вам интересны.


Юлия Винер

 

Группа двадцати четырёх

Утром того дня – 24 февраля 1971 года – я проснулась с тяжелым чувством. Что-то мне предстояло в тот день, трудное и неприятное. Сделав мысленное усилие, я постаралась не вспоминать, что именно, и решила спать дальше. Накрылась с головой – и отчетливо вспомнила.

Нет, не пойду! – завопил категорический протест. Не пойду, я не обязана, никто меня не заставляет. Не пойду, там прекрасно обойдутся без меня. Не пойду, мне страшно, и все это не имеет смысла, никакого толку не будет, один только риск... И на родных может отразиться, я не имею права... нет, не пойду. Лучше буду спать.

Ехала в метро, и сама перед собой делала вид, что направляюсь вовсе не туда. А когда вышла на улицу и увидела массивное темное здание библиотеки Ленина, полностью наконец проснулась и пошла прямо – туда. Словно кто тянул меня на веревке – а ведь не тянул никто, не уговаривал, и сама я не хотела. Странно, да?

Туда – то есть в приемную Верховного Совета СССР.

Юлия Винер. Фото 2013 г.

Это я собираюсь рассказать о событии, которое уже не раз рассказано-пересказано – в основном его не-участниками. С пафосом, с героизмом, с высокими сионистскими идеями. Зачем же я хочу опять о нем говорить? Развенчиванием мифов я заниматься не собираюсь. Существенно нового мне вряд ли удастся прибавить. Это если по большому историческому счету. Однако в жизни мало что на самом деле складывается по большому счету. Это мы уже задним числом, в перспективе назад, невольно или вольно завышаем оценки и себе, и другим, и всему событию в целом. Событие, конечно, и для меня было немаловажное, но с течением времени пафос из него сильно повыветрился, героизм начал представляться в несколько ином свете.

Для меня это событие остается в памяти не этапом еврейского освободительного движения, а моим личным переживанием, по малому, личному счету. Со всеми сопутствующими ему мелкими и незначительными деталями, которые и сохраняют его в моей памяти не закостеневшим в смоле истории, а живым и реально бывшим.

Тем не менее, прежде чем писать о нашем сидении в приемной Верховного Совета СССР в феврале семьдесят первого года, я попыталась заручиться достоверным о нем свидетельством, записанным по свежим следам. Моим собственным. Данным мной сотрудникам госбезопасности вскоре по приезде в Израиль. Сотрудники были молодые, симпатичные, на русском языке говорили плохо. Но расспрашивали меня дотошно, поскольку здесь очень мало еще знали о еврейском советском бытовании, о сионистской же деятельности имели представление, нередко меня смешившее. А может, это они нарочно так, может, это их профессиональные приемы были такие. Тем не менее, отвечала я охотно, даже с жаром – это ведь не кагебешники были злобные, а наши, родимые органы безопасности.

Записи эти были засекречены и остаются засекреченными до сей поры. Получить их мне не удалось. Так что придется полагаться на свою, не всегда надежную, память.

Прежде всего, отметить то, что я помню точно. То, чем поход наш н е б ы л.

Кое-где, в частности в интернете, неоднократно говорится о ″захвате″ приемной Верховного Совета группой евреев-сионистов. Это я считаю необходимым отбросить сразу. ″Захват″ предполагает насилие, оружие, борьбу. Ни о каком захвате и речи быть не может. Просто пришли и сели.

По некоторым другим сведениям, это была "голодная забастовка" в приемной Верховного Совета СССР. Звучит красиво, но голодной она никак не была. Да у меня у самой было в кармане полпачки печенья. У кого-то были, кажется, бутерброды. Не говоря о том, что длилось все мероприятие едва полсуток. Так уж много не наголодаешь, хотя кушать, конечно, захочется.

А сидячая забастовка действительно была. Хотя и тут – почему, собственно, "забастовка"? Бастовать, от слова ″баста″, означает прекращать что-либо, чаще всего работу. Мы вовсе не "бастовали", большинство из нас и так уже не работали. Собрались в приемной Верховного Совета двадцать четыре советских гражданина с отметкой в паспорте "еврей", принесли петицию к властям с требованием урегулировать законным образом процедуру эмиграции в Израиль и с просьбой предоставить им возможность встречи с председателем Верховного Совета Подгорным. И заявили, что не покинут приемную, пока не получат ответа. Забастовки никакой не было, вернее будет назвать это демонстрацией – демонстрацией своей решимости.

А решимость была, это правда. Многие из участников уже получили отказ на прошение о выезде. В том числе и я. Правда, мой срок пребывания "в отказе" был незначительный, месяца три-четыре, не больше. Но я знала про себя, что дыхание у меня короткое, долгого ожидания я не выдержу и либо сделаю какую-нибудь отчаянную глупость, либо вообще откажусь от мысли о выезде.

В одной отчаянной акции я уже чуть было не поучаствовала. К счастью, ее инициатор вовремя отменил ее. Иначе это неизбежно было бы еще одно "самолетное дело", а то и похуже.

Он планировал взять несколько человек, пробраться в Севастопольский порт, угнать военный катер и уплыть в Турцию. Я готова была к нему присоединиться. Я, разумеется, понятия не имела, насколько такой план нереален и как велики его опасности. Но я полностью полагалась на Фиму Файнблюма, нашего предводителя. Это был (и есть) человек сдержанный, с мягкими манерами и негромким голосом, но смелый и решительный. Упрямый к тому же. Уже добиваясь выезда в Израиль, он добивался одновременно восстановления в партии, откуда его выгнали сразу после подачи заявления с просьбой о выезде. И зачем ему это надо было? А для справедливости. Для законности. Из упрямства!

Теперь Ф. Ф. успешный предприниматель. Бизнесмен. А может, вообще уже пенсионер. Наверняка знаю, что дедушка. Мне трудно представить себе его в любой из этих ипостасей, я давно его не видела. Помню деятельного, худого, красивого, с усами.

Это был один из инициаторов нашего похода, такой же нетерпеливый, как и я, только несравненно более опытный и авторитетный.

Второй был гораздо спокойнее и методичнее. О нем написано было немало, а теперь имя его, естественным ходом вещей, начинает забываться, тем более, что его уже больше тридцати пяти лет нет в живых. Пожалуй, я могу позволить себе назвать его по имени. Если что и привру, он был человек не мелочный, простил бы, я думаю. Имя его начинает превращаться в легенду, а по этой канве дозволено вышивать свое, что многие и делали без всяких церемоний. А я сделаю осторожно, хотя тоже, скорее всего, не вполне достоверно. Такова уж судьба легенд.

Меир Гельфонд. Этот человек вызывал у меня восхищение и робость. Восхищение, потому что был и умен, и разумен, к тому же любил классическую музыку, к тому же, по общим отзывам, был очень хорошим врачом. А робость – потому что уж очень героическое стояло за ним прошлое. Лагерь, длительный сионистский активизм. Я к героям отношусь как-то с недоверием, особенно к тем, которые сами признают за собой это достоинство. В нем этого геройства не было совсем. Что в нем было, так это сионизм. Как черта характера. Упорный, последовательный, фанатичный. Прямо с детства. В четырнадцать лет мальчишка уже был членом сионистского кружка! Я вспоминаю себя в четырнадцать лет... О сионизме я и слыхом не слыхала, а еврейство мое было лишь досадным источником неприятностей.

Наряду с восхищением и робостью, человек этот вызывал у меня некоторый страх. Фанатизм любого сорта всегда отталкивал меня. Я немало встречала всяких фанатиков-сионистов, они не пугали меня, а только раздражали, и иногда смешили. Раздражали шоры на их глазах, смешила высокая самооценка при глубоком невежестве. Не таков был Меир Гельфонд. Слишком он был значительной фигурой, чтобы раздражать, тем более смешить. Известная узость взглядов и интересов для фанатика неизбежна, но в невежестве его никак нельзя было упрекнуть. Сионизм у этого человека начинал превращаться в профессию, в цель, тогда как для меня он был лишь средством попасть в Израиль. Действительной сионисткой я стала лишь в Израиле, когда здесь это уже практически вышло из моды.

Эти две легендарные личности, Фима Файнблюм и Меир Гельфонд, и были главными двигателями нашего похода (возможно, были и другие, но я их не знала). Я помню жаркие дебаты по поводу этого замысла. Подходящий момент или не подходящий? Насколько рискованно? Может ли дать результаты, не повредит ли всему движению в целом. Кто пойдет, кого звать. А я слушала и думала, только бы сговорились, только бы не отменили...

Это было до. А теперь я подходила к красивым дверям Приемной с ужасом в душе. И с надеждой, что меня туда просто не впустят. И я с чистой совестью смогу вернуться домой.

У дверей я встретила двоих или троих соратников. Все радостно, весело приветствовали друг с друга, и я так же весело поздоровалась. Ужас быстро ушел на дно. Нельзя было его показывать. Другие-то не боялись! Пусть думают, что и я нисколько не боюсь.

Вошли беспрепятственно, стражи у дверей едва глянули на паспорта. Об обыске с ощупыванием электронными лопатками и проходом сквозь электронные воротца никто и не мечтал тогда. Беззаботные были времена, безтеррорные!

Все, я внутри, никаких оправданий и отговорок больше нет. Отступать поздно. И стыдно.

Просторная прихожая с дежурным за столом, из нее вход в зал, то есть в самоё приемную. Большой зал, вдоль стен плотно сидят люди. Все с какими-нибудь жалобами, заявлениями и прошениями. Каждый сам по себе, на соседей не смотрят, не разговаривают. Лица хмурые и понурые.

Всем вместе нам сесть было негде, мы расселись в разных концах зала. Постепенно я выискала знакомые лица. Мы начали понемногу собираться в кучку. Сколько именно народу придет, никто точно не знал. То один подходил, то еще один. Я говорю ″один, еще один″, потому что женщин нас было всего две. Ближе к полудню решили, что пора подавать нашу петицию. Под ней было тридцать с лишним подписей, пришли не все, но решили больше никого не ждать. Насчет того, кто именно с бумагой в руках стал в очередь к окошку, куда положено было протягивать свое прошение или заявление, я с полной уверенностью сказать не могу. Мне кажется, что это был Лева Фрейдин, ныне Арье Гилат (теперь узнала точно, что подавал именно он вдвоем с Меиром Гельфондом). Однако имеются еще двое или трое претендентов. Один из них спустя годы прямо рассказывал: ″я встал, я подошел, я протянул...″ Видимо, память подвела, бывает, – но занятно, что именно таким образом. А может, просто очень хотелось, чтобы это было так. А в другом месте это действие приписывается другому лицу, довольно известному писателю, про него я точно помню, что это н е он подавал. Такие фокусы память проделывает с нами на каждом шагу, именно это я имею в виду, когда говорю, что пафос несколько повыветрился...

Так или иначе, петиция была подана. И немедленно отвергнута. Из окошка подателям было сказано: мы здесь принимаем заявления только от частных лиц, групповых не принимаем, заберите обратно. Подавшие обратно не забрали, бумага осталась лежать перед чиновником. А чиновник немедленно схватился за телефон.

Если посмотреть на дело непредвзято, акция наша была подготовлена довольно-таки слабо. Главная наша защита, иностранные корреспонденты, которые должны были оповестить мир о происходящем и тем сдержать карающую руку властей, получили информацию поздно. Тут важен был точный, до минут, расчет: радио и телевидение в мире должны были сообщить о нашей акции не слишком рано, чтобы не предупредить о ней преждевременно, кого не надо. Но при этом достаточно рано, чтобы власти поняли, что в мире всё известно – еще до того, как нас посадят в кузова военных машин и отвезут неведомо куда. Довольно долго чаши весов колебались и склонялись не в нашу пользу. Это мы, разумеется, узнали только потом.

И еще. Акция готовилась вроде бы в условиях строжайшей секретности. Но никто не предупредил, например, меня, чтобы я никому-никому ни словечка... Поэтому, встретив накануне на улице знакомого, но очень мало знакомого собрата-сиониста, я с энтузиазмом принялась его вербовать. Расспросив о деталях, знакомый немедленно согласился присоединиться. Как я могла знать, куда он пойдет, расставшись со мной? Я слышала, что многие, кому предлагали, отказывались. Само-то по себе это нормально, но таким образом круг посвященных все расширялся, секретность таяла на глазах...

Но чудеса бывают. Мировая пресса все же успела прийти к нам на подмогу как раз в нужный момент. Встреченный знакомый присоединился к нам, как и обещал. Из всех посвященных ни один – ни один! – не побежал стучать. Ну, ведь не может же быть, чтобы среди нас не было ни одного осведомителя?! Никак это невозможно. И тем не менее, наша акция застала власти врасплох. Я с тех пор слышала такую версию, что, мол, она вообще была спровоцирована самими властями. Что-то насчет стремления Советов укрепить Израиль активными еврейскими силами с тем, чтобы напугать арабов и тем самым усилить зависимость арабских стран от СССР... И вот, мол, придумали сделать это таким хитрым способом... Не знаю, может что-то в этом и было, но как-то уж слишком по-византийски. Да и вообще, арабы прямо так уж испугались бы нескольких десятков, пусть даже сотен, добавочных израильтян? А что в конце концов будут сотни тысяч – этого, мне кажется, не предвидел никто.

А главное, мне трудно поверить, что заранее был специально организован такой тотальный спектакль. Как стало ясно позже, с противной стороны в нем участвовали сотни людей. Это уж даже для щедрой на людские ресурсы советской власти был явный перебор. Нет, не верю я в вышеупомянутую версию.

Мы сидели и сидели, и ничего не происходило. Просители в зале приходили и уходили, тихо подавали свои заявления, чиновники в окошках негромко им что-то говорили. Вообще, было на удивление нешумно. И в этой полутишине прекрасно слышно было, как по всему огромному чиновничьему дворцу надрываются телефоны. Было полное ощущение, что телефоны эти отчаянно взывают в пространство: что делать? как поступить? срочно дайте указания!

Зал постепенно пустел. К пяти часам кроме нас никого не осталось. А мы сидели – и рассказывали анекдоты. Некоторые были очень смешные, мы громко ржали, и тогда из прихожей заглядывали в зал дежурившие там офицеры и смотрели на нас с недоверчивым удивлением. Все рассказывали, и мне тоже очень хотелось что-нибудь рассказать, но я, как всегда, ни одного анекдота вспомнить не могла. Вот досада! Вдобавок у меня начала болеть спина. Я уже тогда страдала хроническим заболеванием позвоночника, вот он и разболелся от долгого сидения. От смеха становилось только хуже. Я вставала, ходила, садилась – боль не проходила. И ни у кого не было никаких таблеток от боли. Меня начали уговаривать идти домой. Но я теперь домой вовсе не хотела. Я уже перебоялась, отпереживалась – и что же, все это зря? Теперь только и продолжать акцию!

В зал ввалилась бригада уборщиц – четыре мускулистые бабищи средних лет с ведрами и швабрами. Начали гонять нас с места на место, злобно покрикивая:

– Чего расселись тут? Чего надо? Пошли вон! Только работать людям мешаете!

Мы на слова не отвечали, послушно переходили от одной стены к другой, снова рассаживались и продолжали веселиться.

– Ишь гогочут! Ни стыда ни совести. Ну, ничего, погодите! Вы свое получите!

Спина болела все сильнее. Я вынула сигарету, закурила – не помогло. И тогда я решила выйти и сходить в аптеку. Все мое решение одобрили, но были уверены, что я не вернусь. А я сказала, что вернусь, и нисколько в этом не сомневалась.

Вышла. Первое, что увидела справа от входа – огромную серо-зеленую машину. Танк не танк, а что-то вроде. Подивилась, что он тут делает? Откуда взялся? И пошла искать аптеку. Обогнула здание слева и обнаружила, что вдоль всего его тыла тянется вереница серо-зеленых крытых брезентом грузовиков, плотно набитых вооруженными солдатами. Учения какие-то, решила я.

Учения? В центре города?

И тут у меня мелькнула абсурдная мысль: а что, если это против нас? Даже самой смешно стало. Против нас! Полк солдат против нас! (Я не знаю, сколько в полку солдат, но там их явно было несколько сотен). Что бы они с нами делали? Если выводить нас из зала, так там хватило бы наряда милиции. Да нет, ерунда, это не имеет к нам никакого отношения. Власть, конечно, дура, но ведь не настолько же!

Нашла, наконец, аптеку и купила ″пятерчатку″. Средство довольно сильное, а продается, к счастью, без рецепта. На месте проглотила таблетку, заела печеньем и пошла обратно. Пока шла, боль в спине почти утихла. По дороге купила с лотка чего-то съестного, не то пирожков, не то бубликов (голодная забастовка!).

Ни моя мать, ни брат ничего не знали о нашей акции. Я им ничего не сказала, считая, что так безопаснее для них. А теперь подумала – может, все-таки позвонить, предупредить? Что, если я исчезну, и они долго ничего не будут знать, начнут тревожиться, разыскивать? Но мной к тому времени уже владела бесшабашная, ни на чем не основанная уверенность, что ничего со мной не случится. И звонить сейчас, пока все не кончилось, значит заставить близких понапрасну мучиться беспокойством за меня. Нет, решила я, расскажу все потом.

Шла и размышляла с удивлением: странно все-таки устроен человек. Вот передо мной прямой открытый путь домой. Садись в метро и поезжай! Я так сильно боялась, так не хотела идти, искала любого предлога, чтоб не пойти. А теперь предлог истинный, не выдуманный, спина у меня действительно ломаная и больная. И перед товарищами не стыдно, они понимают и сами настаивали. А я куда иду? Обратно туда же. И даже ни малейших колебаний нет. Тем более, спина уже почти не болит, и пятерчатка в кармане. И мне, подумать только, даже весело!

– Приемные часы закончены, – сказал мне офицер у входа. За его спиной я видела, что прихожая полна военных, солдат и офицеров.

– Я знаю, – ответила я. – Но мне нужно туда. Я там была, только вышла на минутку. Меня там ждут.

– Ждут? Кто? – офицер обернулся, перекинулся несколькими словами с кем-то внутри. – Эти, что ли? – он качнул головой в сторону зала.

– Да.

– И вы хотите к ним?

– Да.

– Зачем?

– Мне нужно.

Офицер пожал плечами:

– Ну, дело ваше. Если хотите, идите.

И пропустил меня. Очень просто.

Я пробралась между солдатами. Прошла как призрак. Они меня в упор не видели.

В зале было уже чисто прибрано, пусто и тихо. Только телефоны со всех сторон трезвонили по-прежнему. Долго же они совещаются, никак не решат!

Меня встретили радостно и изумленно. Я рассказала про машины с солдатами.

– Это по наши души, – уверенно сказал Фима.

– Да брось.

– Точно, точно.

– Такие силы ради нас подымать? Ты что?

– Для страху. Чтоб неповадно было. Чтоб боялись.

– Мы?

– И мы, и все другие. А вдруг у нас заготовлено подкрепление, целое вооруженное войско? Вдруг оно спрятано где-нибудь поблизости. Или вдруг – они нас потащат, а прохожие бросятся нас защищать? И начнутся массовые беспорядки!

Это тоже был анекдот, мы смеялись, но как-то уже не так весело.

Солдатиков жалко, – сказала я. – Гоняют их туда-сюда почем зря.

– Жалко-то жалко, но если прикажут, эти солдатики разорвут тебя в клочья.

Анекдоты постепенно иссякали. Доброхотные историки говорят про нас, мы, мол, пока ждали, читали вслух Библию... Трогательно. Такие подлинные еврейские евреи. Что-то не припомню такого. Может, это когда я в аптеку ходила?

Заглянул к нам в зал какой-то генерал (не разбираюсь в звездочках, возможно, всего лишь полковник), прямо от двери настоятельно предложил нам покинуть помещение. Говорил совсем не грубо, наоборот, доверительно объяснял нам, какая неприятная нас ждет судьба. Вернее, не объяснял, говорил обиняками, но дал понять. Особенно нам понравилось, когда он сказал:

– Ну, и зачем вам это? А нам столько лишних хлопот.

Кто-то хихикнул. Генерал хотел, чтоб мы ему посочувствовали!

– И зря смеетесь! – обиженно сказал генерал. – Покамест вы еще можете свободно отсюда выйти и идти по домам. А потом...

– А что потом?

Генерал махнул рукой и удалился обратно в прихожую.

Он еще мог показаться фигурой полукомической.

Но затем к нам из глубин и высот дворца спустилось, наконец, лицо вполне серьезное. Как потом выяснилось, высокопоставленный чиновник из канцелярии Подгорного. Он нам, разумеется, не представился, но видно было, что важная шишка.

Первым делом он объявил нам, что, находясь в данном помещении после приемных часов, мы нарушаем общественный порядок, а это поступок наказуемый. Не дождавшись от нас адекватной реакции, он продолжил:

– Подача коллективных заявлений запрещена советскими законами.

Начетчиков среди нас хватало, кто-то немедленно выкрикнул статью советской конституции, обещавшую соответственную свободу.

– Это прекрасно, что вы так хорошо знаете нашу конституцию. Но вы знаете свое, а мы знаем свое.

В этом никто не сомневался, и, хотя с нашей стороны посыпались возмущенные реплики, на самом деле возразить было нечего. Да и вообще, смешно ведь было пытаться что-то ему доказать, в чем-то убедить. Но мы все-таки горячились, наперебой говорили, доказывали, требовали. В главном, однако, мы его, видимо, убедили – в твердости нашего намерения сидеть тут, пока не добьемся своего.

– Хорошо, – сказал он. – Давайте поговорим спокойно. Я попрошу двоих-троих ваших руководителей подняться со мной в мой кабинет. Мы все обсудим и посмотрим, что можно сделать.

Мы объяснили, что обсуждать будем только с Подгорным.

– Товарища Подгорного нет сейчас в стране. Я уполномочен действовать от его имени. Прошу вот вас... вас... и вас, – он ткнул наугад пальцем в троих, – пройти со мной в мой кабинет.

– Они не руководители! Никуда они не пойдут.

– Тогда сами укажите мне, кто будет вас представлять.

– Никто не будет нас представлять. Никто никуда не пойдет. Ответьте на наши требования здесь и сейчас.

– Это нереально, и вы сами это знаете. И если будете упорствовать, добром дело не кончится.

С этими словами чин повернулся и ушел.

Все мы почувствовали, что где-то что-то движется. Хоть чиновник и пригрозил нам – как же без этого! – однако все-таки разговаривал с нами. Было ясно, что он еще вернется.

Время приближалось к девяти вечера. Телефоны внутри здания по-прежнему не умолкали. Не может быть, что все по поводу нас. С другой стороны, кому и зачем может понадобиться звонить сюда в нерабочее время? Или они здесь всегда так поздно работают? И все еще получают от кого-то какие-то указания? Или, наоборот, все уже ушли, и на звонки ответить некому?

Гадать пришлось не очень долго. Важный товарищ вернулся. Быстро, деловым тоном объявил:

– Принято решение удовлетворить ваши требования. Будет создана специальная комиссия, которая в кратчайший срок рассмотрит все ваши дела. Те, в отношении кого нет серьезных противопоказаний, получат возможность уехать.

В первый момент мы обрадовались. Победа! Но очень скоро сообразили, что на самом деле ни одно из наших требований не удовлетворено. Мы ведь не просили за себя лично! Мы требовали общего решения проблемы эмиграции в Израиль (правозащитники справедливо упрекали нас в узко-еврейской постановке вопроса, но я считаю, что лучше так, чем никак, тем более, что нашему примеру последовали и другие, не-евреи) и прекращения преследований, которым подвергались подавшие заявления на выезд.

Мы стояли в нерешительности. Лично я, в приливе внезапно обуявшего меня героизма, настаивала на продолжении сидячей демонстрации. Согласие на предложение чиновника представлялось мне поражением. Меня поддерживали многие, но без большого энтузиазма. Да мне и самой, если честно признаться, совсем не улыбалась перспектива провести здесь ночь. И когда наши ″старшие товарищи″ решили, что чрезмерно натягивать струну не стоит, что большего сейчас уже не добиться и надо уходить, мы все восприняли это с облегчением, хотя и знали, что потерпели неудачу.

А с другой стороны – чего бы мы, собственно, могли добиваться дальнейшим сидением? Чтобы этот чиновник вынес нам готовый закон о беспрепятственном выезде советских евреев в Израиль? Чтобы он обещал не преследовать подающих заявления? Чтобы их не выгоняли с работы и т. п.? То есть, чего-то совсем уж нереального.

Так что неудача наша была относительная. Тем более, что позже другие последовали нашему примеру, заседали в приемной и тоже кое-чего добивались. Единственное, что мне до сих пор представляется загадочным во всей этой истории, это тот факт, что мы сразу и безоговорочно поверили его обещанию насчет комиссии и пересмотра дел. Казалось бы, откуда такое доверие к власти? Ей-богу, просто загадка. То, что они слово сдержали, теперь мне не кажется странным. Но мы-то этого знать заранее не могли! А поверили, не усомнились... Очень удивительно, до сих пор не пойму.

И когда он обещал нам беспрепятственное возвращение домой, мы тоже ему поверили. И разошлись по домам – и никто нас не тронул. У меня, как и у всех, был личный охранник в штатском – шел всю дорогу в двух-трех шагах позади меня, и в метро со мной ехал, и до самого дома довел, и ни разу не заговорил со мной.

Настроение было какое-то смутное. После сидячей эйфории произошел неизбежный спад. В том, что нас скоро выпустят, я была почти уверена. Ну, тут бы и радоваться. Ликовать. Ради этого ведь и участвовала в мероприятии!

А я, вероятно впервые, по-настоящему осознала, что мне предстоит уехать от всех и от всего – навсегда. Навсегда! Мы ведь тогда уезжали навсегда, с неясной надеждой, что может быть, когда-нибудь... И мне стало страшно. Совсем иначе страшно, не так как перед походом в Приемную. Теперь это не был обычный страх за себя. За себя я тогда не слишком беспокоилась. Так или иначе, непременно устроюсь на новом месте. В крайнем случае, замуж выйду. Но – а вдруг в самом деле никогда больше не увижу мать и брата? И друзей? И вообще все, знакомое и родное?

И зачем только я все это затеяла! Так уж рвалась жить среди евреев? Ведь нет, не было этого. И мать моя, которая родилась и выросла в белорусском местечке, не раз говорила мне: ″Не знаю, как ты там уживешься. Ты ведь евреев совсем не знаешь. Ты представляешь их себе высоколобыми интеллектуалами, как твой отец и дед. Ты сильно заблуждаешься.″

/

Сегодня, ровно пятьдесят лет назад, произошло то, что я описывала выше, и закончу описание сейчас. Группа из 24-х евреев собралась в приемной Президиума Верховного Совета СССР, требуя урегулирования процедуры эмиграции в Израиль.

14 портретов участников этой группы появились тогда в очерке в израильской газете Маарив. Из остальных я помню Володю Слепака, Володю Престина... эти как раз уехали позже других, долго сидели "в отказе". Были и еще несколько человек – каюсь, слабая моя память не удержала их имена, за что я очень прошу прощения. Прошу также прощения, если допустила ошибки в написании имен. Если кто знающий заметит, дайте, пожалуйста, знать.

... мать моя, которая родилась и выросла в белорусском местечке, не раз говорила мне: ″Не знаю, как ты там уживешься. Ты ведь евреев совсем не знаешь. Ты представляешь их себе высоколобыми интеллектуалами, как твой отец и дед. Ты сильно заблуждаешься.″

Она была права, в моем окружении евреев было очень мало, и почти все – самого высшего качества. Мое представление об обыкновенных евреях почерпнуто было в основном из полушутовских рассказов Шолом-Алейхема и куда более серьезных и мрачных произведений Давида Бергельсона. Бергельсона я высоко ценю как писателя, но желания общаться с ними его герои не вызывали. И еще сильнее отталкивали меня произведения полуклассика советской литературы Исаака Бабеля – мне явственно чувствовалась в нем подделка. Подделка блестящая, чрезвычайно ловкая и талантливая, но – созданная на потребу и в угоду неевреям. Еврейская, так сказать, экзотика в наилучшем исполнении.

Таким образом, литературное мое знакомство было не очень-то в пользу евреев. Однако я никогда не забывала, что еврейка и я сама. Я к тому времени уже хорошо понимала, что еврейство – это такая вещь, отделить которую от себя нельзя никаким образом, и любые попытки это сделать недостойны и унизительны. Но и жить с этим отличием в России тоже казалось мне унизительным. Особенно после т. наз. ″пресс-конференции″ еврейских деятелей искусств. Пятьдесят именитых, популярных, любимых народом актеров, писателей, художников сидели перед телевизионной камерой и публично покрывали себя позором, проклинали сионистских агрессоров.

Я не удивлялась их поведению. Слава богу, сама ведь выросла в этой стране. Нет, не удивлялась и даже не осуждала – но ужасалась. Вот что ведь могут сделать и со мной. Не на таком, разумеется, высоком уровне. Но вот устроят, скажем, в моем группкоме собрание на эту тему – и что мне тогда? Изворачиваться, отговариваться болезнью? Можно. Но слишком уж унизительно. А в следующий раз? И в следующий?

К тому времени я уже вполне дозрела до понимания, что нет и не будет у меня в этой стране никакой возможности сохранить собственное достоинство – избежать тех или иных унизительных ситуаций, связанных с моим пятым пунктом. Тех или иных – порой грубых и прямолинейных, порой скрытых и жалящих исподтишка – какие бывали в моей жизни не раз. Единственная возможность – жить там, где этого пятого пункта нет, вернее, есть у всех.

К тому времени, как я подошла к дому, мои мысли проделали полный оборот, и я снова не сомневалась в правильности моего решения. Не радовалась, нет. Просто угрюмо сжала зубы, зная, что пойду этим путем до конца.

Власть свое слово сдержала.

Очень скоро, второго марта, меня вызвали в ОВИР (Отдел виз и регистраций). Сказали, что мне разрешен выезд. Дан срок до десятого марта. Велели принести деньги за визу и за отказ от гражданства (деньги на все это великодушно дал мне мой весьма обычно прижимистый дядя). Еще мне сообщили, что мне надо зайти в некую комнату в том же здании, на втором этаже. Я догадывалась, что это за комната, и хотела было не идти, но товарищи, тоже вызванные в ОВИР и ожидавшие внизу своей очереди, сказали, что лучше не злить их, не рисковать.

Встретил меня приятной, мужественной внешности человек в штатском костюме. Позже стало известно, что это был генерал КГБ Минин. Не представился, конечно, и навстречу мне не встал. Но сесть предложил. Беседа началась в задушевном, комплиментарном тоне.

– Юлия Меировна, мы знаем вас как умную, интеллигентную женщину. Что толкает вас на этот опрометчивый поступок?

Они меня знают! Да я-то вас не знаю! И знать не хочу. Но я промолчала.

– Неужели вам так плохо в нашей стране? Какие-то проблемы? Но их можно решить.

– Спасибо, у меня нет проблем.

– А как с жильем? Мы ведь действительно можем помочь

С жильем у меня было плохо, и они это знали. А вдруг и впрямь помогут? Голова знала, что поддаваться этому никак нельзя, но сердце ёкнуло.

– Спасибо, не надо.

– Ну, как хотите. Мы ведь к вам со всей душой, а вы вон как, – человек посмотрел на меня с обиженным укором. – Ну да ладно. Итак, вы уедете. Но у вас остаются здесь мать и брат. Мы знаем, что вы к ним очень привязаны. А вы подумали, каково им будет тут без вас?

– Вы будете их преследовать?

Человек рассмеялся:

– Что это вы все такие напуганные? Везде вам чудятся преследования, всякие страхи, бог знает что... Ну, кто их тронет?

Да, отчего бы это мы все такие напуганные? Какие у нас могут быть основания для страха!

– Не в этом дело. Но они будут без вас очень скучать, тяжело ведь знать, что они больше никогда вас не увидят. А вы их.

– Почему же никогда? Со временем, когда я устроюсь, они тоже переберутся ко мне.

– Да? Вы в этом уверены?

– Уверена быть не могу. Но надеюсь – разве что вы их не отпустите.

– Ну вот, опять вы. Опять вы делаете из нас каких-то монстров. Зря вы так, Юлия Меировна, ей-богу зря.

– А то что?

– Да ничего. Почему же не отпущу? А вы уверены, что они этого захотят?

Я и в этом не была уверена. Брат еще не дозрел, а мать прямо говорила, что делать ей в Израиле нечего, работы она не найдет, друзей новых не заведет, а языка наверняка не выучит. А генерал словно подслушал мои мысли:

– Вы сами-то как, знаете идиш?

– Идиш? Нет, не знаю.

– Как же вы будете там без языка?

– Язык выучу. Только не идиш.

– Не идиш? А что?

Позже я узнала, что генерал знал и идиш, и иврит, и для чего он ломал комедию – не вполне понятно. Видимо, это был такой способ расслабить меня, настроить на более спокойный лад, внушить мне, что это у нас не игра в кошки-мышки, а нормальный человеческий разговор. Он порасспросил меня про иврит, выразил свое восхищение тем, что евреи оживили древний язык Библии и говорят на нем.

– Я одного не понимаю, – сказал он, задумчиво постукивая карандашом по лежавшему перед ним делу, наверное, моему. – Как такая достойная, интеллигентная женщина могла связаться с этим сбродом. – Он качнул головой, обозначая, видимо, людей, ожидавших внизу. – Мы ведь знаем, что там за люди, совсем не вашего круга.

Это, надо полагать, был мне очередной комплимент. Не знаю, какой реакции он от меня ожидал, но я решила, что отвечать на этот вопрос не стоит.

Он помолчал немного и, не дождавшись ответа, грустно вздохнул:

– Мне жаль. Мне просто по-человечески вас жаль. Ну, как отпускать вас в страну, о которой вы ничего не знаете. Где вам будет плохо и тяжело. Прямо и не придумаю, что с вами делать.

– Ничего не делать. Отпустить.

– Да отпустить-то легко... А вот... тревожно за вас. И думаешь: как бы вам помочь.

Надо же, какой заботливый. И вот ведь что смешно: хочется поверить! Ничего не скажешь, умеет, гад!

– А знаете, что? Может, вам сперва съездить туда на пару месяцев, на полгода? Осмотреться, ознакомиться... как вам такая перспектива?

– Да, это было бы хорошо.

– Ну? Так в чем дело? Съездите туда по туристической визе, все разузнаете. Понравится – вернетесь и оформите выезд на постоянное жительство, а не понравится – останетесь тут.

– А разве это возможно?

– Стал бы я иначе вам это предлагать?

– Но это же замечательно! А я и не знала! Пойду поскорей скажу своим! Так ведь многие захотят, если не все.

– А вот этого как раз не надо,– генерал смотрел на меня истинно гебешным, пронзительным взглядом. – Именно этого как раз делать не надо! Я предлагаю это лично вам, в порядке исключения, и остальные ничего не должны знать. Вы меня поняли?

– Поняла.

– Я спрашиваю, вы меня поняли?

– Я вас поняла.

– Вы меня хорошо поняли?

– Хорошо поняла.

– А вам я даю день на размышления, завтра жду вас с ответом.

Я сбежала вниз по лестнице как полоумная. Словно за мной гнался кто-то. За мной гналось соблазнительное предложение гебешника. Я понимала, что он может это выполнить. И понимала, что не даром. За это придется платить. Не знаю, как, но придется непременно. Я боялась самой себя, поэтому мне необходимо было немедленно рассказать другим, чтобы отрезать себе пути к отступлению.

Фима выслушал мой возбужденный рассказ и сказал спокойно:

– Вот сволочь. Знает, на что ловить. Ну, а ты что?

– Я не ответила. Сказала, что сейчас же расскажу всем, что можно так съездить. А он велел никому не говорить.

– Ты все сделала правильно.

– Он велел завтра прийти и дать ответ. Я его боюсь.

– Ничего не бойся и никуда не ходи. Он теперь других будет на эту же удочку цеплять. А про тебя ему и так будет все ясно.

Я послушалась Фиму и к гебешнику больше не пошла.

И после недели лихорадочных сборов я уехала. И уже много лет, полвека, «йовель» на иврите, живу в Израиле. Среди евреев. И ничего, привыкла.

 

======================================

Письмо Эммануила (Амика) Диаманта Абраму Торпусману и Аарону Гуревичу

 

Абраму Торпусману и Аарону Гуревичу, шалом!

 

Большое спасибо за распространённые в почтовой рассылке (форма современного самиздата) воспоминаний Юлии Винер «о нашем сидении в приемной Верховного Совета СССР» 24 февраля 1971 года. Какой замечательный и задевающий за душу текст! Какое редкое (в наше лукавое и лживое время) свидетельство о делах и поступках, имевших место пол века тому назад, и, безусловно, изменивших жизнь многих людей (во всём мире) и весь ход мировой истории.

 

В марте этого года исполняется 50 лет начала Исхода советских евреев из страны Красного фараона. Воспоминания о делах и событиях тех дней волнуют и возбуждают сегодня как бывших прямых участников тех событий, так и профессиональных летописцев и исследователей истории еврейского народа. Публичные слушанья и семинары, посвященные 50-летию начала Исхода, проходят сегодня повсеместно – и в Израиле, и в Америке, и на постсоветском пространстве. Не только перипетии и детали исхода обсуждаются при этом – обсуждаются изменения и сдвиги в понятии «Сионизм», которые неизбежно сопровождают такого масштаба исторические события.

 

Всё это было бы полезно и хорошо, если бы не одно удручающее обстоятельство – всё это сопровождается безудержным потоком фальшивых обобщений и лжесвидетельств. Повсеместно. На всех уровнях обсуждений-воспоминаний.

 

У Винер этого нет – «Фима Файнблюм и Меир Гельфонд были главными двигателями нашего похода (возможно, были и другие, но я их не знала)… Однако имеются еще двое или трое претендентов. Один из них спустя годы прямо рассказывал: ″я встал, я подошел, я протянул...″ Видимо, память подвела, бывает, – но занятно, что именно таким образом».

 

Где-то в другом месте: «Для меня это событие остается в памяти не этапом еврейского освободительного движения, а моим личным переживанием, по малому, личному счету».

Это так говорится «по малому, личному счету». На самом деле, всё было по самому высшему счёту: «И когда наши ″старшие товарищи″ решили, что чрезмерно натягивать струну не стоит, что большего сейчас уже не добиться и надо уходить, мы все восприняли это с облегчением, хотя и знали, что потерпели неудачу». (Кто сегодня так о себе скажет?)

 

Я хотел бы, как Юлия Винер, так же спокойно и умудрённо смотреть на то, что происходило с нами тогда, и на то, что происходит с нами сегодня. Но не могу – другой характер, другое понимание мира. У меня нет сегодня никакой физической возможности написать что-нибудь созвучное воспоминаниям Юлии Винер (дом идёт на снос, и мне нужно срочно куда-то эвакуироваться – задача для меня сегодняшнего просто не подъёмная). Но и «как Шапиро, отсидеться в стороне» тоже не могу. Поэтому посылаю вам (в приложении) статью 2011 г, напечатанную в «Мы Здесь» в марте того года, посвящённую 40-й годовщине нашего Исхода. «Мы Здесь» уже не существует, доступа к её архиву тоже нет (поэтому посылаю вам в приложении текст, когда-то опубликованный в «Мы Здесь»).

 

У меня к вам просьба – разошлите его своим корреспондентам (Так выглядит сегодня самиздат). Я бы мог попытаться сделать это сам, но мне Gmail отключает счёт, если я отправляю больше 10 копий одного письма (а у вас я видел рассылки в 100 копий). Сделайте милость. Нет сегодня никакой возможности обсуждать написанное, потому что никто это не печатает. Есть только сиюминутные устные обсуждения в Zoom. А это пыль, которая уносится ветром. Должно же остаться хоть что-то написанное.

 

Всем привет. Всех благ. Амик.

 

======================================

 

Эммануил (Амик) Диамант, Кирьят Оно, Израиль

Март надвигается. Слезою со щеки...

Впервые опубликовано в интернет-газете «Мы Здесь» − Нью-Йорк, Иерусалим. №297, 3−9 марта 2011.

 

Юбилеи – столбовые версты и вехи нашей памяти. Память – золотой запас нашего коллективного самосознания. Сегодня, когда по принципам нового сионизма, утвердившегося у нас в Израиле, всё вокруг обязательно должно быть приватизировано, ни сама память, ни верстовые столбы и вехи её не могут больше оставаться общим (общественным) достоянием. Такие вот дела у нас теперь.

 

Я вам не скажу за всю Одессу

Нынешний год начался для меня с того, что по электронной почте пришло сообщение: 18 марта 2011 года Объединение выходцев из Латвии и Эстонии в Израиле собирается отметить 40-летие забастовки/голодовки в приёмной Верховного Совета в Москве 11−12 марта 1971 года. Все участники этого акта, а также все, кто участвовал в борьбе за свободу алии, приглашаются встретиться в зале в Шфаим, чтобы отметить событие, которое «можно рассматривать, как поворотный момент в борьбе за свободу алии», и которое «привело к изменению государственной политики в области эмиграции советских евреев», – так сказано в тексте приглашения.

Амик Диамант, с которым, по шутливому выражению Давида Мааяна, «не соскучишься»...

 

Буквально в те же дни я получил наводку ещё на одну интернет-публикацию: теле-кинорепортаж о конференции отказников, проходившей в ноябре 2010 года в Иерусалиме (смотри источники [01] и [02]). На 6-й минуте 1-й части этого фильма [02] г-жа Лея Шемтов торжественно сообщила своему интервьюеру, что «именно благодаря отказникам открылся железный занавес и была дана возможность больше чем миллиону людей бывшего Советского Союза приехать в государство Израиль». А на 7-й минуте 4-й части Стас Мисежников подтвердил, что именно «борьба отказников против советской власти была той вехой в истории еврейского народа, тем основанием, которые сделали возможным массовую алию начала 90-х годов».

Насчёт главных вех в истории еврейского народа мне уже приходилось что-то слышать и раньше. Где-то почти полгода назад, в июне 2010 года, Попечительский совет Еврейского агенства отмечал 40-летие «Самолётного дела». В отчёте об этом событии [03], пресс-аташе Еврейского агентства Давид Шехтер писал: «Самолётное дело»... по общему мнению историков, стало последним ударом, сломившим «железный занавес». Именно после суда над «самолётчиками» начался массовый выезд евреев из Советского Союза”. И далее: «Глава Сохнута Натан Щаранский назвал «самолётчиков» основателями современного сионистского движения в СССР. «Юлий Эдельштейн, арестованный в 1984 году – третье поколение этого движения, я, арестованный в 1977-м, – второе поколение, а вы – отцы-основатели», – сказал Щаранский, обращаясь к участникам «самолётного дела». Вот так, оказывается.. Не по частному разумению г-на Щаранского, а «по общему мнению историков». Ни больше, ни меньше.

Кстати, про историков – у меня в памяти что-то крутится и по этому поводу. Помнится, что они (историки) 40-летие Большой Алии отметили ещё в 2007 году. Сначала в Раанане, под эгидой Академической программы по преподаванию еврейской истории, философии и израилеведения на русском языке Открытого университета Израиля, 20 июня 2007 года прошла общеизраильская конференция на тему "40 лет после Шестидневной войны и начала алии из Советского Союза" [06]. А затем, в декабре 2007 года, в Тель-Авиве/Иерусалиме прошла международная конференция “Еврейское национальное движение в СССР: Пробуждение и Борьба, 1967-1989” [07], которую сопровождала выставка в тель-авивском «Бейт ха-Тфуцот» (Музей Диаспоры) на ту же тему – “Евреи Борьбы: Еврейское Национальное Движение в Советском Союзе, 1967-1989” [08]. В предисловии к каталогу выставки известный историк сэр Мартин Гилберт писал: “Героическая победа Израиля в Шестидневной войне заставила тысячи советских евреев поднять голову. Они начали изучать еврейскую историю, иврит, и, конечно же требовать реализации своего права на репатриацию” ([08], стр. 146).

Возможно, не все буревестники и историки Большой Алии вспомнились мне сейчас, но даже из той случайной подборки, которая приведена выше, ясно, что такой разнобой в описании и датировании столь значительного события еврейской истории не может быть результатом какого-нибудь затмения памяти или примитивного невежества воспоминателей. Все вышеприведенные объявления и заявления принадлежат людям совсем не случайным. Следуя приведенному выше порядку: Эли Валк – бывший посол Израиля в Белорусии, многолетний работник «Натива», Лея Шемтов – депутат Кнессета, председатель парламентской комиссии по алие и абсорбции, Стас Мисежников – министр в правительстве Израиля, Натан Щаранский – председатель Еврейского Агентства (Сохнут). Имена, чины и звания историков опускаю для экономии времени и места.

Бросается в глаза, что все эти люди явно имеют “доступ к ресурсам”, т.е. имеют средства и возможности проводить конференции, заседания, митинги и собрания, призванные увековечить в народной памяти избранные вехи еврейской истории и, разумеется, их личную (этих собраний организаторов и вдохновителей) причастность к этим вехам (еврейской истории).

Я не знаю, зачем они все так беспардонно и бойко занимаются всем этим, зачем так беззастенчиво и ловко расставляют и переставляют вехи истории. По большому счёту – и не моё это дело. Я не собираюсь выяснять с ними личные отношения. Но только одно я знаю совершенно точно – в истории всё это было не так! И хотя с тех пор прошло уже 40 лет, – не всё в ней (в этой истории) стало бесхозным и не всё в ней подлежит приватизации (столь модной у нас сегодня). Именно об этом я и хотел бы сегодня напомнить. Именно об этом я и хочу здесь говорить.

 

Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?..
(Вот стою я перед вами словно голенький... и так далее, по тексту)

В ХХ веке сионизм стал смыслом и сутью еврейского существования. Поэтому говорить о истории еврейского народа – это значит говорить о истории взаимоотношений еврейского народа с сионизмом. А взаимоотношения эти были всегда, мягко говоря, неоднозначны. Если понимать сионизм как идею возвращения еврейского народа к своей национальной государственности, то возвращение еврейского народа в Сион всегда было (и сегодня остаётся) первостепеннейшей задачей сионизма. Вокруг этого и вертится вся новейшая еврейская история. Именно с этой точки зрения её (историю) и надлежит рассматривать. Но выглядит она при этом весьма печально: Еврейский народ к сионизму особенных чувств никогда не испытывал!

Справка 1. В период раннего, начального сионизма (условно, с 1881 по 1908 год Росийскую империю покинули 1 545 000 евреев, из них в Палестину отправилось около 20 000 [09]. После провозглашения Декларации Бальфура и до 1928 года из России выехало ещё 720 000 евреев, из них в Палестину – 25 000 ([10] − [09]). В 30-е годы Германию покинуло 352 000 евреев, из них в Палестину – 53 430 [11]. Следующий массовый исход был из Советского Союза и проходил он в несколько этапов, поэтому общую картину можно представить только из отдельных фрагментов: Первый этап, с 1968 по 1982 год, в Союзе было получено 375 000 “вызовов”, по ним в Израиль прибыло 163 000, в другие страны отправились 102 000, приблизительно 10 000 получили отказ, а около 90 000 не воспользовались своими вызовами ([12], стр. 315). Второй этап, 1987 по 1990 год, из 149 000 выехавших 22 000 отправились в Израиль, а 127 000 – в США ([13], стр. 5). Третий этап, с осени 1989 по сегодняшний день: с 1989 по 1996 выехало из Союза 936 086 человек, из них в Израиль 669 040, в Америку 267 046 ([14], стр. 76). Ещё за последние 20 лет (1989-2009) выехало в Германию 220 000 евреев [15], и около 15 000 − в Австралию ([13], стр.11), но к какой статистике их пристегнуть, я не знаю. Всего с 1988 года бывший Советский Союз покинуло 1,6 миллиона евреев ([13], стр. 4), из них в Израиль − меньше половины (около 700 000 до 1996 года).

Все дальнейшие рассуждения о Большой Алие из Советского Союза и все датировки её “начал” надо бы вести вот на этом фоне. Ещё хорошо было бы помнить при этом, что советские евреи от сионизма были отлучены ещё с середины 20-х годов прошлого столетия, когда сионизм в СССР был объявлен вне закона, и единственной формой еврейского национального существования в Союзе стала еврейская (“национальная по форме и социалистическая по содержанию”) культура на языке идиш.

После гитлеровского и сталинского погромов середины прошлого века именно с неё и начался новый этап национального возрождения советского еврейского народа. Первыми появились самодеятельные фольклорные ансамбли – в 1956 году начинает петь Вильнюсский ансамбль “Мир зайнен до” (“Мы здесь”, фраза из песни партизан Вильнюсского гетто), вслед за ним появляются самодеятельные ансамбли в Каунасе и Кишиневе. В конце пятидесятых − начале шестидесятых начинают гастролировать уцелевшие профессиональные еврейские артисты. И каждый их концерт становится маленькой демонстрацией еврейской солидарности и готовности публики стоять и отстаивать своё еврейство. Когда в 1959 году на концерте Нехамы Лифшицайте в Киеве при исполнении “Колыбельной” зал встал и молча, без аплодисментов, слушал её (потому что всем было ясно, что это колыбельная Бабьему Яру), − такая демонстрация “еврейского буржуазного национализма” стала предметом немедленного обсуждения и забот советских и партийных инстанций [16].

В это же время возникают кружки и микро-группы еврейской молодёжи, которые начинают интересоваться проблемами еврейского существования, современной еврейской истории. Между прочим, начинают учить еврейский язык, которому их в своё время не научили. И это – идиш и иврит. (Не тот новый иврит, который есть сионистская реконструкция и которая поставлена сионистами на службу нового возрождающегося еврейского государства, а тот древнееврейский язык Танаха, который только и был известен немногочисленным наличным учителям того времени – вернувшимся из лагерей и ссылок еврейским (идиш) писателям и деятелям культуры. Этот иврит хедера был неотъемлемой частью их еврейской культуры. Его-то они и передавали, преподавали, как умели и могли, своим ученикам).

Полуподпольное самообразование в кружках сравнительно быстро привело к более массовым и публичным действиям, направленным на сохранение и утверждение национального самосознания, чести и достоинства еврейского народа. Прежде всего это касалось поруганных еврейских могил, во множестве оставшихся после Катастрофы. В 1963 году проходит первая акция такого рода в Румбуле, в Риге. В 1966 году – первый “несанкционированный митинг” в Бабьем Яру, в Киеве. (Подробный отчёт об этом событии от имени ЦК КПУ немедленно был отправлен в Москву. Первоисточник этого документа смотрите в [22], стр. 145). Всё это были не одиночные, случайные акции – единожды произойдя, они становятся традиционными и с тех пор повторяются ежегодно в различных и меняющихся формах.

Я надеюсь, что вы заметили и отметили для себя, – всё это ещё до Шестидневной войны 1967 года. Шестидневная война, безусловно, имела огромное значение в судьбе Израиля, в истории сионизма и в отношении еврейского народа (еврейской диаспоры) к Государству Израиль, то есть к сионизму. Её влияние, безусловно, испытали на себе и советские евреи, но выглядело это совсем не так, как сегодня представляют себе (и другим) некоторые историки. Многие, но не все. Приведу цитату одного из них: «...было бы ошибкой утверждать, как это делается многими, что поиск национальной идентификации у советских евреев начался только в результате Шестидневной войны. Влияние войны отразилось на акселерации и углублении тех процессов, которые имели место задолго до войны” ([23], стр. 4).

Мне кажется, что, рассуждая о влиянии Шестидневной войны на советских евреев, правильно было бы отметить следующие моменты:

1) Звонкая пощёчина, которую Израиль нанёс Советскому Союзу и его выкормышам в лице арабских государств, была приятной и радостной неожиданностью для многих граждан СССР − как евреев, так и неевреев. Понятно, что по многим причинам для евреев эта новость была особенно приятна (“Вы слышали, как там наши нашим врезали?”). Но эта гордость и этот душевный подъём были больше сродни чувствам болельщиков, радующихся успеху своей футбольной команды. От избытка таких чувств можно было даже устроить погром в каком-нибудь ближайшем пивном баре, но никогда и ничего больше этого за этим не стояло.
2) Вопреки своим желаниям и устремлениям советские евреи вдруг оказались отъявленными сионистами. То есть их мнения и согласия на это никто не спрашивал, их просто объявили “сионистами” и “израильскими агрессорами”. По установившейся традиции, слово “еврей” к тому времени уже исчезло из советского лексикона. Вместо него существовали и широко использовались слова-заменители: безродные космополиты, агенты Джойнта, врачи-убийцы. Когда к этому прибавились “сионисты” и “израильские агрессоры”, всем, конечно же, сразу стало ясно, о ком тут речь. Сопровождающие этот пропагандистский вой притеснения и ограничения тоже ни для кого не явились особой новостью. На самосознание основной массы советских евреев всё это никак не могло повлиять и не повлияло.
3) Разнузданная антисемитская кампания да отразилась и да имела значение для тех, кто к тому времени уже и так был весьма озабочен проблемами своего еврейства и своего еврейского существования. Было ясно, что ни о каком “сосуществовании” с советской властью говорить больше не приходится. Стало ясно, что Израиль – единственно оставшаяся для евреев и единственно возможная для каждого из них форма еврейского существования в этом мире.
4) И ещё стало ясно, что победа Израиля над своими врагами – это великое чудо, которое совсем не обязательно будет повторяться снова и опять. Что угроза существованию Израиля не отменяется и не устраняется этой победой. А это значит, что ответственность за судьбу Израиля, за продолжение истории еврейского народа лежит на каждом, кто считает себя частью этого народа. (Кстати, такое понимание вещей было в тот момент характерно для многих и многих евреев во всём мире. Это отнюдь не было спецификой только советского еврейства).

С учётом вот этих факторов мы и продолжим обсуждать историю взаимоотношений советского еврейского народа с сионизмом.

 

Позвольте мне вам рассказать, позвольте рассказать...

Рассуждения такого (или подобного) рода привели некоторых евреев Советского Союза к мысли, что их место должно быть теперь в Израиле. Осенью 1968 года, после мучительных и страстных обсуждений, киевский актив пришел к заключению, что отныне смыслом и целью еврейского национального движения должна стать борьба за свободный, легальный, гласный, и с Советской властью согласованный, выезд советских евреев в Израиль. (Я говорю тут о Киеве, потому что о Киеве знаю из первых рук, имея к этому некоторое отношение. Но всё вышесказанное относится и ко всем остальным “местам компактного проживания” евреев Советского Союза. Я надеюсь, что всё это будет предельно ясно из приведенных ниже материалов и документов).

Новые цели и задачи немедленно потребовали от еврейских активистов новых форм и методов их деятельности. Но прежде всего – сначала нужно было получить “вызов” из Израиля. В условиях разорванных (после Шестидневной войны) дипломатических отношений это было совсем не простой задачей. Но тут (как это иногда бывает в истории) Советская власть сама подыграла новоявленным сионистам – летом 1968 года, по каким-то своим неведомым и негласным соображениям, она (власть) принимает решение “о возобновлении в 1968 году выезда советских граждан на постоянное жительство в Израиль”, и в рамках этого решения она постановляет: “Разрешить выезд советских граждан на постоянное жительство в Израиль в пределах 1500 человек. Давать разрешение на выезд лицам преклонного возраста, не имеющим высшего и специального образования”... и т.д. ([24], стр.63).

Как станет ясно из приведенной ниже Справки 2, советские граждане еврейской национальности, выехавшие в рамках этого постановления в 1968-1969 году, увезли с собой в Израиль просьбы о вызове для тех, кто решил связать свою судьбу с Сионизмом и его детищем государством Израиль. В истории современного Сионизма это было совершенно новым и даже весьма неожиданным явлением. Запрашивающие вызов не были ни лицами преклонного возраста (до этого, действительно, составлявшие значительную часть выезжавших), ни малообразованными гражданами трудоспособных возрастов. К тому же, у большинства из них не было никаких прямых родственников в Израиле! – формального предлога для акта воссоединения семей, который советские власти признавали как правовое основание для выезда.

Поток этих новых (бесправных) запросов на вызов поставил Израиль в несколько неудобное положение – в тексте каждого вызова утверждалось, что у его адресата есть прямой родственник в Израиле, и что государство Израиль готово, удовлетворяя просьбу этого родственника, предоставить вызываемому гражданство в государстве Израиль и возможность дальнейшего нормального существования. Со второй частью нотариально заверенного заявления никаких проблем не было. (Государство, действительно, было радо каждому новому сионисту). Но вот с первой частью... Идти на прямой подлог никто поначалу в Израиле не хотел. Но чрезвычайные обстоятельства требовали чрезвычайных поступков. И вызовы в Советский Союз начали поступать, в полном соответствии с формой, которая требовалась властями. (Некоторые подробности этого сионистского детектива вы можете сегодня прочитать в книге Нехемии Леванона, бывшего начальника «Натива» (правительственного Бюро по связям с еврейством СССР и Восточной Европы)[25], стр.389-392).

Весной 1969 года вызовы начали поступать в Союз. Что с ними делать, как подавать их и как принимать их, поначалу никто не знал, даже работники ОВИРа. Со временем всё наладилось, но опять, по каким-то неведомым и только власти известным соображениям, процесс подачи заявлений на выезд в Израиль был обставлен атрибутами максимальной гласности – справки и характеристики от всяческих учреждений, собрания и обсуждения по месту работы. Всё было это имело своим последствием то, что о намерениях подающего узнавало всё больше и больше народу. Внимательно наблюдая за происходящим, этот народ с изумлением отмечал, что, как это ни странно, ничего с ними (с подающими) не происходит, никто ничего им за это не делает! Факт небывалый в советской истории, где “тот, кто не с нами, тот против нас!”.

Массовая подача евреями заявлений на выезд стала новым явлением в советской общественной жизни. Все об этом знали, все это обсуждали, все вслух говорили об этом. Речь шла, действительно, о массовой, легальной попытке сионистски настроенных граждан еврейской национальности добиться своего права на выезд и на законном основании покинуть свою Советскую Родину (явление в советских понятиях до сих пор немыслимое и невероятное).

Справка 2. Сводная таблица выезда в Израиль и сопровождающих его запросов на вызовы ([17], стр. 9; [18], стр. 393):

Это не ускользнуло от внимания властей и им срочно пришлось принимать какие-то меры: В 1969 году была издана массовым тиражом книжка “Правда о земле обетованной”. В марте 1970 года на специальной телевизионной пресс-конференции советских граждан еврейской национальности большая группа известных общественных деятелей (“дрессированных евреев”) выступили с верноподданными заверениями о том, что настоящим советским людям никакой Израиль не нужен и ни в какой Израиль они не собираются. Но было поздно. Как говорится, процесс пошёл! Еврейское национальное движение в СССР стремительно становилось сионистским и по смыслу, и по содержанию. Не заметить и не отметить этого власти не могли. Они же и оставили нам те немногочисленные документы, которые сегодня могут подтвердить мои сугубо личные исторические измышления.

Организацию первого несанкционированного митинга в Бабьем Яру в сентябре 1966 года Киевский горком КПУ приписывает “еврейским и украинским националистам с целью разжигания националистических тенденций среди еврейского населения города Киева” ([22], стр.145). В сентябре же 1969 года это выглядит иначе – “часть националистически настроенных граждан еврейской национальности намерены провести в Бабьем Яру сборище возле памятного камня и выложить из цветов шестиугольную звезду” ([22], стр.176). Чьим символом является “шестиугольная звезда” ясно и секретарю горкома Ботвину, от имени которого написано письмо, и секретарю ЦК КПУ Шелесту, которому адресовано письмо, и, надеюсь, вам, читателям этих примечаний.

И уж совсем конкретно, без намёков и обиняков, говорит об этом председатель Комитета госбезопасности Андропов в справке, направленной им в мае 1971 года в ЦК КПСС ([24], стр.104-108). Вот некоторые выдержки из текста: “Под воздействием сионистской и антикоммунистической пропаганды из-за рубежа среди советских евреев, зараженных национализмом, наблюдается тенденция к объединению и антисоветским выступлениям под прикрытием борьбы за «пробуждение национального самосознания» и «развитие еврейской культуры»... В 1969-1970 гг. шёл процесс постепенного объединения нелегальных сионистских групп и организаций, возникших в различных районах страны, в подпольную партию сионистов... Оперативным и следственным путём установлено, что в августе 1969 года в Москве состоялась встреча представителей сионистских групп Москвы, Ленинграда, Киева, Риги и Тбилиси, на которой была достигнута договоренность о создании так называемого «Всесоюзного Координационного Комитета» (ВКК) для координации сионистской деятельности... Комитет госбезопасности внимательно следит за проходящими в среде еврейской интеллигенции и молодёжи негативными процессами, изучает причины их возникновения, принимает меры к упреждению вредных последствий. В центре внимания органов КГБ находится работа по пресечению враждебной, особенно организованной деятельности еврейских националистов, основное место занимает метод разложения, разобщения и раскола групп, компроментация их вдохновителей и главарей, отрыва от них заблуждающихся лиц...”.

(Вообще-то к цитированию советских источников нужно всегда подходить очень осторожно – как, впрочем, и ко всем другим источникам. Советские, как известно, соврут – не дорого возьмут. Но эти цитаты выдерживают любую кросс-проверку и потому заслуживают полного доверия).

 

Уж замуж невтерпёж...

Культурно-просветительская, пропагандистская и воспитательная работа новоявленных советских сионистов далеко не всех устраивала. Не только в КГБ, но и среди самих еврейских активистов. Некоторым всё это до чертиков надоело и хотелось как можно скорее вырваться из советского рая. Так возникла идея похищения самолёта и бегства на нём в ближайшую заграницу. В январе-феврале 1970 года эта идея обсуждалась во всех подразделениях, связанных с ВКК. Обсуждалась по всему Союзу и была отвергнута всеми без исключения группами, входящими в ВКК. Идея противоречила всем объявленным и признанным целям советских сионистов, и прежде всего − принципиальному положению о том, что массовый выезд в Израиль может быть только легальным, гласным, законопослушным. Террористический акт захвата самолёта с этим никак не вязался. Это было ясно как всем участникам обсуждения [21], так и “наблюдающим” органам. Вот вам ещё одна цитата из доклада Андропова в ЦК КПСС от 30 апреля 1970 г. (т.е. за полтора месяца до попытки захвата самолёта на аэродроме Смольное):

“Основными задачами организации являются:
- разжигание эмиграционных настроений и склонение евреев к выезду в Израиль,
- пропаганда сионистской идеологии среди лиц еврейской национальности путём изготовления и распространения сионистской и националистической литературы,
- организация сбора подписей под обращением в ООН лиц, которым отказано в выезде в Израиль,
- создание курсов («ульпанов») по изучению древнееврейского языка и воспитания слушателей в произраильском духе,
- увеличении денежных средств (кассы) организации за счёт взносов её участников и реализации печатных материалов.
По непроверенным данным, на совещании «Комитета» 26 апреля с.г. Бутман предложил провести «акцию», содержание которой держится в строгом секрете...
Большинство членов «Комитета» выступили против «акции», опасаясь, что она может поставить под угрозу их организацию и каждого её члена... ” ([24], стр.76).

(Повторяю: Всё это написано ещё в апреле 1970 года, т.е. за полтора месяца до попытки захвата самолёта на аэродроме Смольное. Я пытаюсь сохранять тон сдержанного и корректного наблюдателя, но, читая эти документы, не могу удержаться от вопля тоскливой и бессильной ярости: “Эй вы, бойкие приватизаторы еврейской истории и шустрые летописцы их ратных подвигов! Вы-то понимаете, что тут написано? Вы-то слышите, о чём тут речь?”).

 

Тогда считать мы стали раны, товарищей считать...

Несмотря на полную осведомлённость о сути происходящего, КГБ позволил малочисленной группе нарушителей общей договоренности подготовить свою вероломную акцию и приблизиться к аэродрому Смольное. Там, на подходе, их и взяли. Но ещё в то же самое время (или очень близко к нему) взяли большую группу сионистских активистов, не имеющих никакого отношения к этой затее (вернее, принципиально выступавших против неё). Именно ради показательного и устрашающего удара против этого большинства КГБ позволил малой группе “героев” попытаться провести свою провокационную акцию. Одиннадцать осуждённых за попытку захвата самолёта на 1-м Ленинградском процессе (из них евреев – 9) были лишь малой частью тех тридцати шести арестованных в связи с этим делом и осуждённых затем на целой веренице процессов, прошедших по всему Советскому Союзу – в Ленинграде (2-й Ленинградский), в Риге, Кишиневе, Одессе и Свердловске [19], [20].

Неадекватность приговоров на 1-м Ленинградском процессе (смертная казнь Дымшицу и Кузнецову) вызвала волну протестов во всем мире. Но, требуя отмены неоправданно жестоких приговоров, взывая о милосердии к павшим, никому и в голову не приходило отрицать преступный характер намерений тех, кто предстал перед судом на 1-м Ленинградском процессе – “хищение государственного имущества в особо крупных размерах – самолёта АН-2 стоимостью 63 780 рублей” ([19], стр.145).

Настоящий же шквал протестов − как внутри Союза, так и за рубежом − вызвала подготовка будущих процессов над теми, кто был арестован попутно с самолётным делом и никакого отношения к нему не имел. Вот ещё одна цитата из письма Андропова, Щелокова и Руденко (в ЦК КПСС, 28 марта 1971 года), излагающая требования этих протестантов:

«В Ленинграде, Риге и Кишиневе готовятся новые судебные процессы... Суд над ними (обвиняемыми) имеет целью совершить ещё одну расправу над евреями, желающими жить в Израиле, запугать тех, кто добивается выезда в Израиль. Мы призываем Вас сделать всё возможное, чтобы не допустить судебной расправы над ни в чём не повинными людьми. Мы требуем их освобождения и предоставления им возможности выезда в Израиль... Для обеспечения полной гласности мы требуем допустить на суд представителей иностранной прессы. Для обеспечения подлинного права на защиту мы требуем предоставления обвиняемым возможности свободного выбора защитников, не исключая иностранных адвокатов» ([24], стр.97).(В контексте письма ставится под сомнение искренность и легитимность этих заявлений и требований, но что интересно – сами заявления и требования формулируются именно таким образом).

Вот так это выглядело, вот так это слышалось и воспринималось за стенами Кремля. Повторяю, те, кто считает, что всеобщий протест был направлен на защиту самолётчиков, ошибается. Он был направлен, в первую очередь, на защиту тех, кто противостоял самолётчикам и был против подобных способов борьбы за выезд. “И милость к падшим призывал” – это всё было уже попутно.

Исходя из своих неведомых и неисповедимых соображений, Советская власть уступила и разрешила массовый, легальный выезд советских евреев в Израиль. Это произошло в марте 1971 года. У меня нет данных, как в тот год по месяцам развивалась динамика процесса, но более общую картину, по годам, вы можете проследить, вернувшись снова к Справке 2. За весь 1971 г. выехало 12 897 евреев (почти все, кто получил вызовы и подавал в 1969-1970 годах). Эти почти 13 000 выехавших увезли с собой следующие 23 000 просьб о вызове. 32 000 выехавших в 1972 году увезли с собой 40 500 просьб о вызове. 35 000 выехавших в 1973 – ещё 40 500 просьб.

(Вы ещё помните, с чего мы начали? Помните, о чём мы тут рассуждаем? И откуда есть-пошла алия советских евреев в Израиль?).

 

Миленький ты мой, возьми меня с собой...

Чудесная победа в Шестидневной войне! Чудесное начало исхода советских евреев! – могло даже показаться, что время прихода Мессии уже вот-вот наступит. И некоторые готовы были понимать это буквально и всерьёз. Забыв прежние распри и свой антисионизм, религиозные евреи готовы были объявить Сионизм ослом Мессии, на котором последний явится миру, Сионизм – как подготовительный этап прихода Мессии. Сами сионисты готовы были поверить уже в свою богоизбранность – Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед!..Сегодня Калькилия, а завтра весь мир!..

На самом деле, всё было совсем не так. На самом деле сионизм оказался беспомощным и растерянным перед лицом новой исторической ситуации, перед лицом новых исторических вызовов. Оказалось, что у нас есть так называемый Второй Израиль (с его «Черными пантерами»), которым нечего делать в этой стране и которые к наступившему празднику жизни не имеют никакого отношения. Оказалось, что новоприбывшим сионистам из России здесь тоже, между прочим, делать нечего (В 1975 году специальная комиссия Хорева должна была разбираться в этой проблеме и дать правительству рекомендации, что же делать тут. Но что она могла сказать (правительству)? “Это мы не проходили?” Никто не знал и не понимал, что в этой обстановке следует делать). Оказалось, что наши доблестные военачальники тоже не столь умны, как это тогда всем казалось, – война Судного дня в 1973 году показала, до какой степени они (и все мы) не понимали, что вокруг происходит. (И это тоже, оказывается, мы не проходили...).

Дальнейшее развитие исхода евреев из Советского Египта нельзя понимать и обсуждать вне связи с теми изменениями, которые произошли в самом сионизме за годы его практического применения в реальном строительстве сионистского государства.

 

Мы свой, мы новый мир построим

В мае 1977 года в Израиле произошёл “переворот” (так это тогда называлось), при котором на смену традиционному национально-социалистическому сионизму пришёл новый, истинно народный сионизм. Принципиальные различия между ними я не собираюсь тут обсуждать (о некоторых характерных особенностях их смотрите Справку 3). Но новые принципиальные изменения, которые произошли с сионизмом, конечно же, нашли своё отражение и в свеже-обретённом сионизме советских евреев. А это, в свою очередь, отразилось на их отношении к государству Израиль, на их стремлении связать с ним свою судьбу. И всё это, конечно, нужно помнить и учитывать.

Справка 3: Понятие “традиционный национально-социалистический сионизм” придумано не мной. Я заимствовал его из специальной научной литературы ([26], стр.4). Понятие “истинно народный сионизм” я придумал сам сравнительно недавно и уже использовал в своих более ранних публикациях. Никто пока не опротестовал и не возмутился. Что означает “истинно народный сионизм”, я и сам толком не знаю. Научного определения сионизма, который установился у нас после 1977 года, не существует. Я пользуюсь этим термином, когда хочу не очень разжигать страсти. Во всех же остальных случаях я пользуюсь менее обтекаемыми формулировками: Например, сионизм чахчахов (на выборах 1981 года Бегин получил поддержку народа после того, как обратился к нему с призывом: “Евреи! Братья! Он назвал вас чахчахами!”. Эта обида и была одним из основных факторов переворота). Чахчахи – это непереводимый израильский сленг, что-то вроде плебса, черни. Вполне уместно было бы назвать этот новый сионизм “плебейским сионизмом”, или “сионизмом черни”.

Можно было бы и сказать “религиозно-националистический сионизм” – братание ревизионистов с антисионистским религиозным фундаментализмом стало у нас столь всеобъемлющим и повсеместным, что Жаботинский (на “книжной полке” современного сиониста) быстро превратился в раритет для антикваров. (Хотя для новоявленных советских сионистов Жаботинский всегда был единственно доступным и искренне любимым классиком сионизма).

Установившийся у нас сионизм можно было бы назвать и “лукавым сионизмом” – антисионистские религиозные партии, которые теперь всегда входят в правительственную коалицию, принципиально отказываются нести ответственность за деятельность сионистского правительства. Поэтому представитель «Агудат Исраэль» Яаков Лицман не может быть министром здравоохранения, а согласен быть только замминистра. Формально министром здравоохранения считается глава правительства Нетаньягу, но бюджетом и самим министерством распоряжается Лицман. (По этой же причине финансовую комиссию Кнессета всегда возглавляет представитель одной из религиозных партий).

Когда сегодня вдруг оказывается, что в доме министра обороны или юридического советника правительства незаконно работают гастарбайтеры, оба государственных мужа дружно заявляют: “Это не я! Это моя жена!” – и дело переходит в бесконечные слушания и разборки. А когда-то, когда вдруг оказалось, что у жены Рабина остался счёт в американском банке, глава правительства Ицхак Рабин немедленно ушел в отставку. Но это было ещё до эпохи лукавого сионизма, до переворота 1977 года.

Отрицание почти всех принципов традиционного национально-социалистического сионизма и замена их на “всё наоборот”, привело (за 34 года господства истинно народного сионизма в Израиле) к такой тотальной деморализации и криминализации израильского общества, какой никто до сих пор не знал и не ведал. Мы теперь являемся единственной в мире страной, где президент – преступник (уже осуждён и скоро сядет), где премьер-министр – преступник (вереница дел уже рассматривается в суде), где четыре министра (четыре!) – преступники (двое сидят в тюрьме, двое с клеймом, но на свободе). “Край родной, навек любимый, где найдёшь ещё такой...” ].

Повторяю: выход на историческую сцену лукавого сионизма новейшего времени сказался и на самом Израиле, и на еврейской диаспоре, и на сионизме советских евреев. Не в один день, но шаг за шагом оказалось, что примат личного и частного есть краеугольный принцип нового сионизма. Как запели тогда в Израиле: “Mashetovbishvileynu – tovlekolha-medina” (“Что хорошо для нас с тобой – хорошо и для всей страны”). Это запели в Израиле, это подхватили евреи по всему миру. И советские сионисты в первых рядах глашатаев и апологетов этого нового сионизма. В 1978 году по израильским визам выехало 28 956 человек, но в Израиль прибыло только 12 090 (41%). В 1979 – соответственно 51 331 выехало и только 17 278 приехало (33%) [27]. Началась эпоха повальной “неширы” (отсева).

Конечно же, это заметили и в Израиле, и в Советском Союзе. Но в духе новых сионистских реалий решили не соотноситься с этим. “Русская часть (правящей партии Херут) во главе с Леей Словиной категорически воспротивилась любым попыткам препятствовать прямому выезду евреев с израильскими визами в Соединённые Штаты, считая, что это будет нарушением прав человека. Под их давлением Бегин на это тоже согласился” ([28], стр.58). “Когда нешира стала больше алии – это 76-77 годы – я была категорически против Шперлинга, Кедми, я была против всех. Я была против применения административных мер для прекращения неширы” (Лея Словина, [28], стр.61).

Советский Союз (опять же по своим особым соображениям) прекратил в 1980 году это позорище. Около 100 000 евреев, собиравшихся покинуть Советский Союз, оказались захлопнутыми в советской банке (смотри Справку 1). Из них 90 000, имеющих вызовы на руках, но не решившихся на подачу, и около 10 000, которым в выезде было отказано. Каковы были их истинные намерения, мы не знаем. Какая-то часть из них начала очень громкую борьбу за свободу выезда из СССР, правда, лукаво не упоминая при этом Израиль, как конечный пункт своего назначения, а упирая лишь на права человека (свободно перемещаться по всему миру вообще). Именно их и называют сегодня рефьюзниками. Что они при этом имели ввиду, навсегда останется тайной. А вот что еврейский народ при этом держал в уме, стало ясно, когда в 1987 году опять приоткрылись врата СССР – из 150 000 выехавших в 1987-1989 году 85% поехало мимо (смотри Справку 1 и [13], стр. 5).

Массовый разворот советских евреев в сторону Израиля с осени 1989 года произошёл не благодаря рефьюзникам (как это настойчиво утверждают сегодня некоторые), а благодаря стараниям Яши Казакова (ныне Кедми). К тому же, именно в этот момент Соединённые Штаты пересмотрели своё отношение к советским евреям и установили квоту на их въезд в США − не более 40 000 в год. (Все перипетии этого нового этапа сионистской активности советских евреев смотрите на сайте истории «Натива» [29]).

 

Когда весна придёт, не знаю

Сижу. Пишу. Грущу себе – “Март надвигается. Слезою по щеке вдруг скатывается издалека... ”. Время от времени, по нулям, слушаю радио – “Объявляет мне дикторша новости про успехи в какой-нибудь области” (в деле строительства сионизма в нашей стране).

Вчера, например (24 февраля 2011 года), Правительственная комиссия, созданная министром юстиции Яковом Неэманом, отклонила предложение депутатов Кнессета Шели Яхимович и Хаима Каца о введении верхнего предела для зарплат управляющих общественными компаниями. (Общественные компании – это такие, у которых основной фонд составляют паи (акции) широкой публики. Деньги, вложенные в общую кассу управляющими этих фондов, как правило, составляют доли процента от общей суммы. Зарплаты же и бонусы этих управляющих выражаются баснословными цифрами). Шели Яхимович и Хаим Кац предложили ограничить зарплаты управляющих на уровне в 50 зарплат самого низкооплачиваемого сотрудника компании. Разумеется, комиссия отклонила это предложение, т.к. “любые ограничения зарплаты управляющих могут снизить рентабельность этих компаний”. Вот так вот. Просто и убедительно. По всем правилам и принципам современного сионизма.

А за день до этого по радио объявили, что закончено строительство специального детприёмника для детей иностранных рабочих, которые незаконно родились в этой стране, а потому должны быть немедленно депортированы из неё. (В Америке таким дают гражданство). У нас же министр внутренних дел от ШАСа отлавливает этих детей со страстью, с какой Шариков когда-то за котами гонялся. (И по всем правилам лукавого сионизма, разрешения на сверхлимитный ввоз иностранных рабочих выдавал партийный соратник министра, министр труда Шломо Бен-Изри, за что и сел на четыре года). Строительство специального детприёмника позволит министру внутренних дел чрезвычайно интенсифицировать процесс. Диктор радостно сообщила, что на стенах специального детприёмника будут изображены Винни Пух и Пиннокио, и поэтому он не будет выглядеть как обыкновенная тюрьма. Вот такая маленькая радость под конец передачи. Тоже в духе современного лукавого сионизма.

А еще раньше у нас начальника Налоговой службы в тюрьму посадили, а его замначальника пока только арестовали и взяли под стражу.

А ещё раньше у нас кандидата в начальники Генштаба срочно поменяли, потому что тот оказался на руку нечист.

А ещё... А ещё... А ещё... Истинно народный сионизм у нас в полном порядке, цветет и процветает махровым цветом.

На этом фоне мелкие забавы наших (бывших советских) приватизаторов еврейской истории выглядят просто детскими играми. Ну, захотелось ребятам себе первородство устроить. Должности и приобщённость к ресурсам есть, а первородства нет. Так будет. Чего тут особенного? Праотцы наши тоже такими делами занимались, тоже не брезговали. И ничего, история их не осудила, а даже совсем наоборот, возвеличила и прославила.

Поле брани всегда остаётся мародёрам. И ничего нового в этой древней премудрости нет. Но когда придёт время собирать камни и снова строить сионизм в этой стране, пусть не забудется и не потеряется в сумерках истории истинный строй и порядок вещей в этом ускользающем мире.

С сионистским приветом (всем “идее” и “дее” причастным).
Искренне ваш, Амик.

 

Источники:

[01] В Иерусалиме отметили 20-летие “Большого исхода” евреев из СССР, ’ShalomNews’, Израиль, редакционная статья.
[02] Refuseniks and Aliyah Activists Conference, November 2010, Jerusalem.
[03] Д. Шехтер, Чествуем «самолетчиков», Мы здесь, №264, 24-30 июня 2010.
[04] «Самолетное дело»: 40 лет спустя, Мы здесь, № 266, 8−14 июля 2010.
[05] И. Менделевич, К дискуссии об операции «Свадьба», Мы здесь, № 270, 5-11 августа 2010.
[06] 40 лет после Шестидневной войны и начала алии из Советского Союза.
[07] An International Academic Conference “The Jewish National Movement in the USSR: Awakening and Struggle, 1967-1989”.
[08] “Евреи Борьбы: еврейское национальное движение в Советском Союзе, 1967-1989”. Музей диаспоры, Тель-Авив, 2007. Куратор и редактор каталога выставки Р. Шнольд.
[09] В. Даниленко, Вступительная статья к фонду Ф-444.
[10] Jewish emigration from Russia, 1880–1928, Wikipedia, the free encyclopedia.
[11] Jewish Emigration from Germany 1933−1941.
[12] B. Pinkus, “The Jews of the Soviet Union”, Cambridge University Press, 1990.
[13] L. Remennik, “Russian Jews on Three Continents”, Transaction Publishers, 2007.
[14] E. Leshem (Editor), “Immigration to Israel: Sociological Perspectives”, Transaction Publishers, 1998.
[15] Twenty years of Jewish immigration to Germany.
[16] B. Liebkind, Нехама Лифшиц.
[17] Y. Ro’I, “The Struggle for Soviet Jewish Emigration, 1948−1967”, Cambridge University Press, 1991.
[18] Ю. Кошаровский, ”Мы снова евреи. Очерки по истории сионистского движения в Советском Союзе", том 1, Иерусалим, 2007.
[19] Антиеврейские процессы в Советском Союзе (1969−1971). Редактор А. Рожанский, Издание Иерусалимского университета, 1979.
[20] Советский Союз. Евреи в Советском Союзе в 1967–85 гг. Краткая Еврейская Энциклопедия,том 8, кол. 267–284.
[21] Д. Мааян (Черноглаз), «Самолетное дело». Взгляд противника операции. Доклад на конференции по иудаике "Сефер", Москва, 2008.
[22] V. Khanin, “Documents on Ukrainian Jewish identity and emigration, 1944−1990”, Frank Cass Publishers, London, 2003.
[23] B. Pinkus, “The Soviet Government and the Jews, 1948−1967”, Cambridge University Press, 1984.
[24] Б. Морозов, «Еврейская эмиграция в свете новых документов», Центр Каммингса, Тель-Авивский Университет, 1998.
[25] N. Levanon, “The Code Name – Nativ”, Am Oved Publishers, Tel-Aviv, 1995.
[26] Z. Shternhell, “The Founding Myths of Israel”, Princeton University Press, USA, 1998.
[27] Aliyah from the Soviet Union in the 1970s, From Wikipedia, the free encyclopedia.
[28] Ю. Кошаровский, ”Мы снова евреи. Очерки по истории сионистского движения в Советском Союзе”, том 3, Иерусалим, 2009.
[29] "Натив": прошлое и настоящее.

 

 Поділитися
MENU