ИНТЕРВЬЮ БАЛИСА ГАЯУСКАСА ВАХТАНГУ КИПИАНИ В ВИЛЬНЮСЕ, 1995 г.

 323828.01.2010

author: Вахтанг Кипиани

Интервью Балиса ГАЯУСКАСА
Вахтангу Кипиани
Вильнюс, 1995 год.

Audio

Б.Гаяускас: Мы приехали в 1980 году из Мордовии в Кучино.
.Кипиани: Вы, значит, были среди первых?
Б.Гаяускас: Да, среди первых, потому что нас всех собрали с этого особого в Мордовии и всех отправили в Кучино. Я среди первых был.
В.Кипиани: А кто были те узники, с кем Вы приехали, какой был этап, какие были условия? Это все очень интересно.
Б.Гаяускас: Ну, я сейчас не могу так сразу, экспромтом назвать всех поименно, есть спи-сок, там можно посмотреть. Я Левка Лукьяненко хорошо помню, потому что у нас всегда были общие тайные дела с ним. Так, Лукьяненко, литовец Яшкунас, Кузнецов из самолетчиков, Мурженко... (Из самолетчиков были Федоров и Мурженко. А Эдуард Кузнецов 27-28 апреля 1979 г. в числе 5 советских политзаключенных был обменян в Нью-Йоркском аэропорту им. Кеннеди на двух советских шпионов. – В.Овсиенко). Сейчас трудно мне рассказать, потому что некоторые приехали позже, я могу перепутать эти даты. Ну, это не так важно, вы мо-жете взять список и всех перечислить.
Какие условия. Условия в Мордовии были лучше. Не было такой изоляции. Сейчас уже мне ясно, почему нас отправили: потому что мы писали разные обращения, разные материа-лы и посылали за границу тайно. Они никак не могли это закрыть. Шли материалы, шли, шли, там публиковались, поэтому они решили устроить такую изоляцию, чтобы никто не мог писать, посылать, и поэтому нас сюда отправили. Когда нас везли этим тюремным вагоном, нас сопровождал начальник этого особого лагеря из Мордовии. Он сказал: «Больше здесь не будете писать». Мы думали, куда они нас повезут, – мы не знали.
Привезли сюда, и что интересно, они думали, что мы еще что-нибудь с собой везем. Когда нас принимали, раздели догола, нашу одежду, форму лагерную, всю забрали, совершенно новую дали, вещи наши также в сторону, и так нас запустили в камеры. Нашу одежду они потом сожгли, а вещи держали очень долго. Все осмотрели, обыскали, чтобы никакой бу-мажки там не было. Там изоляция была действительно не та, что в Мордовии. Оттуда уже написать было очень трудно, и оказалось, что я один писал. Первый раз мы с Левком там еще выслали, а потом мы уже сидели в разных камерах и он не мог ничего сделать, у него возможностей таких не было. У меня больше возможностей было. Я все описал и посылал через Москву. Литовские газеты [за границей] публиковали под моим именем.
В.Кипиани: Это, скажем так, об условиях содержания в лагере, о притеснениях начальст-ва или это более глубокие произведения?
Б.Гаяускас: Это был режим довольно строгий, изоляция, чтобы мы меньше знали друг о друге, потому что камера с камерой не могла иметь никакой связи, никогда не запускали в другую камеру. Режим был точно как в тюрьме – переговорить с другой камерой было труд-но. Ну, конечно, мы переговаривались, мы рисковали – если нас схватят, тогда в карцер. Ра-бота была такая, что вот из камеры в камеру... Вот два человека сидят в камере, так они и работают в одной камере, никакой связи с другими камерами не было. Мы выходили на прогулку – тоже только одна камера, отдельно и так, чтобы никто друг друга не видал. Это тю-ремный режим. Даже хуже было. Вот некоторые приехали из других тюрем, так они говорят, что у них в тюрьме было лучше. И сначала люди стремились выехать в тюрьму из нашего лагеря – там свободнее. Это было довольно трудно. Контроль очень был сильный. Насчет питания не было там трудно, не было такого голода. Там можно было получить посылки – в полгода одну, если не лишат, но очень часто лишали. (Одну в год, после половины срока. – В.О.)
В.Кипиани: Скажите, пожалуйста, лично Вы, например, имели какие-то конфликты с ла-герной администрацией, и с кем конкретно?
Б.Гаяускас: Ну, таких особых конфликтов я не имел. Бывало, что сидел в карцерах там за что-то, это обычно, я сейчас не помню, у нас это не считалось за какой-то конфликт. Это если человек такой немножко более гордый, так он часто сидел, но это, как говорят, повседневная жизнь, я не считаю это чем-то особым.
В.Кипиани: Вы даже не знаете, сколько суток в карцерах прошло у Вас?
Б.Гаяускас: Сейчас надо вспомнить. Я знаю общее число, которое я просидел в карцерах, – это 157 суток за все время. А так я все не помню, это еще надо посчитать.
В.Кипиани: С кем, кроме Левка Лукьяненко, Вас связывали теплые отношения в лагере? Может какие-то такие приятные случаи вспомните?
Б.Гаяускас: Ну, приятные отношения почти со всеми были. Исключением, могу сказать, были отношения не особенно хорошие с Мурженко, с Ромашовым, но я считаю, что это было задание КГБ, потому что я с ним никогда не сидел вместе, никаких конфликтов не было, я знал только, что его привезли сюда, и он меня не знал.
В.Кипиани: А может быть, Вы вспомните обстоятельства того дня, потому что я уже слышал от третьих лиц, «испорченный телефон», как это было?
Б.Гаяускас: Очень просто. Здесь уже надо немножко вернуться назад. Я скажу, что каге-бист сказал мне: «Тебя убьют в лагере».
В.Кипиани: Это лагерный кагебист, да?
Б.Гаяускас: Лагерный кагебист.
В.Кипиани: Фамилию Вы не помните?
Б.Гаяускас: Я сейчас не помню, у меня где-то записано есть, но его, наверное, все знают, кто сидел, – Овсиенко, например. (В 1985-86 годах в лагере особого режима ВС-389/36 ра-ботал кагебист по фамилии Василенков. – В.О.). То он мне сказал, что так. Я подумал тогда, что это мне кончается срок... Андропов издал постановление, что если заключенный здесь себя плохо ведет, то на строгом режиме три года ему добавить, на особом – пять лет. (Ста-тья 183-3 УК УССР «Злостное неповиновение требованиям администрации ИТУ», 1983 г. – В.О.). Так я подумал, что меня... Ну, я, конечно, себя плохо веду, сидел в карцере, если нуж-но, то можно написать постановление и все, мне дадут пять лет, пошлют уже в бытовой ла-герь, а там все это можно сделать очень легко, там убийства не были новостью. Я так думал. Я сидел с Мурженко в девятнадцатой камере, меня перевели в двадцатую – такая большая камера, и я один. Через несколько дней переводят Ромашова. Он вообще себя очень хорошо ведет со мной, нормальные отношения – никто не курит, не ругается. Ну, хороший человек. А в других камерах он очень плохо себя вел с людьми, с которыми он сидел. А Левко, с ко-торым я рядом сидел, через неделю спрашивает: "Ну, как ты чувствуешь себя?" Я говорю: "Замечательно." – "Как это так?" [Далее неразборчиво, падает напряжение питания дикто-фона при записи. Речь о нападении сокамерника, бывшего уголовника Бориса Ромашова на Гаяускаса в рабочей камере № 15. Ромашов ударил его сзади механической отверткой по голове. Когда Гаяускас потерял сознание и упал под рабочий стол, Ромашов нанес ему два удара лезвием отвертки в область сердца (к счастью, наискось) и несколько раз – в другие места. Всего Ромашов нанес Гаяускасу 12 ударов. Отсидел за это 15 суток в карцере. Уго-ловное дело не возбуждалось. Гаяускаса выписали из больницы до 12 суток, чтобы записать «легкие телесные повреждения». – В.О.].
Если я вернулся в 1987 году, то это, наверное, был 1985 год, лето, кажется, так. Надо все это проверить точно, у меня кое-что есть записано. (Нападение Бориса Ромашова на Балиса Гаяускаса было совершено 17 апреля 1986 года. – В.О.)
В.Кипиани: Скажите, у Вас дома есть какие-то записи или Вы, может быть, опубликова-ли их?
Б.Гаяускас: Нет, еще ничего не опубликовал, но это есть, тогда печатали и за рубежом, это было известно довольно скоро.
В.Кипиани: А на русском языке что-либо издавалось или, может быть, опубликовано?
Б.Гаяускаc: Наверное, и на русском языке, потому что передавали скоро – через неделю, наверное, или меньше узнали. Я упал, потом, когда Астра начал стучать, надзиратели откры-ли двери. Я опять пришел в сознание на короткое время, вижу, он (Ромашов) стоит возле меня – не возле меня, а дальше, отвертку бросил. Зашли. И я опять потерял сознание. Я не знаю, через какое время пришел в сознание в санчасти. Тогда меня довез часовой в больни-цу. Там сделали операцию и потом повезли в лагерную больницу.
В.Кипиани: И сколько Вы пролежали в больнице после этого?
Б.Гаяускас: Кажется, три недели. Мне зашили, до сердца не дошло.
В.Кипиани: [Неразборчиво].
Б.Гаяускас: Да. Ну, я не мог ничего знать, потому что без сознания был. Я, когда пришел в сознание, не чувствовал, что со мной что-то случилось. Потом, когда я уже пришел в соз-нание хорошо, смотрю – я полуголый, здесь бинтом завязанный, здесь кровь. Я думаю, что такое? Потом я уже понял.
В.Кипиани: И что после этого получил Ромашов за содеянное?
Б.Гаяускас: Люди из этого Кучино мне сказали, я ничего этого не знал. Тогда слухи шли, когда меня привезли, что его будут судить, вроде дело заведено. Я не знал, судить – не судить, я его уже не видал, его держали в другой камере, мы не виделись. А вот эти люди (работники музея «Пермь-36» – В.О.), которые сейчас посмотрели его дело, все карточки – ничего, ни слова нету об этом случае, ничего. А мое дело – я также не знал – сейчас на Лубянке.
В.Кипиани: Вы его уже видели, то есть оно уже открыто? Или еще доступа к нему нет?
Б.Гаяускас: Мое дело?
В.Кипиани: Да, к Вашему делу.
Б.Гаяускас: Я не знаю, я только сейчас узнал, что мое дело на Лубянке, эти люди мне сказали. Они проверили все документы на Лубянке, многих, не только мое, и дела тех, которые освобождались приблизительно в это время, отправили на Лубянку, и тех, которые поз-же освобождались, – там их дела есть. Вот они все эти наши дела пересмотрели. Дело Ромашова там есть, но ни слова, ни слова, ни постановления, что он сидел в карцере за это, – вроде ничего не было.
В.Кипиани: Скажите, рядом с Вами в Кучино был еще один литовец, если я не ошибаюсь?
Б.Гаяускас: Петкус?
В.Кипиани: Да. Вы можете рассказать немножко о нем?
Б.Гаяускас: Он тогда третий раз сидел. Его привезли из тюрьмы из Татарии. Он отсидел сколько там? Ну, до конца срока, он получил десять лет. Я не помню, по-моему, восемь лет там просидел или немножко меньше. Мы не сидели вместе, так как они старались всегда, чтобы мы не были в одной камере одной национальности. Только украинцы сидели, так как их много было, некуда было девать, так вот они так держали украинцев, уже невозможно было, они сидели там по два. А мы сидели отдельно, и как он себя вел в камерах, я не могу сказать, потому что в другой камере – это уже другие порядки и связь есть не всегда, если дальше, так вообще никакой связи нету. И я точно не знаю, когда он освобождался, я не по-смотрел, там, кажется, есть списки, дату освобождения не помню. Но он также один из по-следних освобождался. Я последний освобождался.
В.Кипиани: В какой день это произошло, Ваше освобождение?
Б.Гаяускас: Это в 1987 году, 22 апреля.
В.Кипиани: В день рождения Ленина получается?
Б.Гаяускас: Да, ну, конец срока, по окончании срока, десять лет.
В.Кипиани: И Вы поехали сразу домой?
Б.Гаяускас: Нет-нет, пять лет ссылки у меня было. Меня повезли в Хабаровский край, городок там такой маленький Чумикан, на берегу Охотского моря.
В.Кипиани: И чем Вы там занимались, кем Вы там работали?
Б.Гаяускас: Работал я сторожем. Там такой рыболовецкий колхоз. Там никакой такой работы не было, и вообще там с работой трудно было, но я не мог работать нигде больше. В том колхозе или рыбу ловили, или зимой охотились на соболя. Рыбу ловить не мог, потому что там брали только здоровых, молодых, бригады организовывались, там бригада была, но все в основном молодые, потому что очень тяжелая работа. И они работали с утра до темно-ты, потому что эта рыба – кета – она идет только две недели, и только за эти две недели можно словить ее, и все. Так это была ужасная работа, я не мог там работать. А зимой, ко-нечно, отправляли там вертолетами в горы и ловили соболей.
В.Кипиани: И когда Вы из ссылки вернулись? Вы же не отсидели ссылку до конца?
Б.Гаяускас: Нет, я вернулся в 1988 году, седьмого ноября, это получается семь лет, как я вернулся.
В.Кипиани: Скажите, какое было обвинение у Вас по тому делу? У Вас, я знаю, несколь-ко сроков было?
Б.Гаяускас: Да, это антисоветская агитация и пропаганда. У меня был перевод Солжени-цина "Архипелаг Гулаг", были партизанские документы, другие материалы разные, докумен-ты московской "Хроники" у меня были. Они знали мои связи с Москвой. Они нашли вот такие разные материалы.
В.Кипиани: Скажите, пожалуйста, если есть такая возможность поделиться, какие были каналы передачи, в частности, из Кучино, материалов на свободу, на Запад?
Б.Гаяускас: Только жена могла передать, пока я получал свидания. А потом, когда они, кагебисты, уже весь этот материал собрали, который печатался, – тогда все уже, тогда прекратилось. Я четыре года не имел свиданий. Но я уже, наверное, не мог больше писать, по-тому что было очень большое напряжение. Ну и риск – это опять десять лет, если попадусь. Я рисковал. Я не боялся, но такое напряжение уже трудно было выдержать, потому что ты каждую минуту должен быть напряженным, чтобы не попасться, чтобы тебя не вычислили. Потому что ты все время на виду, надо какие-то моменты найти, чтобы написать, надо все в голове держать – где там закончил, а потом начать. Никаких черновиков не может быть. На-до бумагу получить – откуда? Если той бумаги тонкой нет – ничего не поделаешь. Все это очень большая работа и очень напряженная, рискованная. А потом уже вывозят. А там москвичи, там уже небольшая проблема. Конечно, всегда чувствуешь себя в опасности, пока не опубликуют. Когда узнаешь, что опубликовали там, тогда уже хорошо. Потому что жена может также попасться. Если попадется – ей до семи лет за распространение антисоветских материалов. Она передавала жене Сахарова, она часто этим занималась – также риск. Кому она передаст, я же не знаю. Какому-то там иностранцу. Как оно дальше идет, также не зна-ешь.
В.Кипиани: Какие у вас остались впечатления о надзирателях? Там же были разные лю-ди?
Б.Гаяускас: Разные люди, да, разные люди. Были несколько надзирателей очень плохих, были такие средние, как Кукушкин. Не скажу, что он плохой был, но он такой – так-сяк, с ним можно было еще жить. Я видал фотографию – там Овсиенко сидит, Кукушкин и Шмыров (Виктор Шмыров – директор Музея «Пермь-36. Фотография от 14 сентября 1995 года. – В.О.). А были некоторые, вот был один украинец из армии, забыл фамилию – он такой вредный был (Власюк. – В.О.). Молодой парень, вроде бы там земляки сидят, а он придирается. Как ему не стыдно? Скажем, ко мне может придираться, я какой-то литовец, а здесь земляки. Ты же можешь встретиться с ними, как тогда? Ну, несмотря на это, он был вредный. Потом уже под конец он, наверно, чувствовал, что это временно, он уехал, где-то там под Одессой живет, сказали адрес его. Я изучал этих надзирателей, потому что мне это было очень важно. Я знал походку каждого, как он идет, потому что по коридору один каждый раз прибегает и смотрит в окошко. Так этого надо опасаться, если он на смене. Надо опасаться. А я не знал, кто приходит на смену, не вижу я их, а по походке, когда они ходят, я уже знаю, хороший или плохой в этом отношении, часто он смотрит в окошко или редко.
В.Кипиани: Скажите, как Вы вообще пришли к правозащите и какой Вы вообще срок от-сидели, это важно.
Б.Гаяускас: Ну как же, страну оккупировали – надо бороться. Это очень просто. Моло-дые люди – они всегда патриотически настроены, всегда у них есть какие-то идеи. Когда они в 1940 году пришли, мне было 14 лет. Я уже понимал, что явно пришли оккупанты, и мы все так считали. Значит, надо что-то делать. Когда такие молодые, дети, то что сделаешь – ниче-го, а уже в 17-18 лет начинаешь заниматься листовками, еще чем-то. Ясно, что оккупация, и всё – надо бороться.
В.Кипиани: То есть Вы входили в число "лесных братьев" или нет?
Б.Гаяускас: Да, это была наша вооруженная подпольная организация. Много чем занима-лись, не только этим, и литературой занимались много. У нас очень много подпольных газет выходило, каждый округ партизанский имел свою газету.
В.Кипиани: И Вы сотрудничали в этой газете?
Б.Гаяускас: Ну да, конечно.
В.Кипиани: Как называлась эта газета?
Б.Гаяускас: Их много, много газет было, названия разные. Одни, скажем, в этом округе начали издавать такую, а потом люди попались, еще что-то случилось, некоторое время газета не выходит, тогда начинает выходить под другим названием, в каком-то другом месте – это специально так делалось. Если пересчитать, сколько было названий, – я сейчас не помню, но, наверно, каких-то двадцать, не меньше. Это в партизанских округах. А подпольные орга-низации свои издавали. Иногда очень недолго издавали, потому что их поймали, выходило всего два номера, разоблачили эту организацию, значит, не стали издавать. Другие больше, по-разному было. Но очень много издавалось у нас. Мы еще не всех знаем, только сейчас исследуем. Не все образцы остались у нас, где-то в КГБ нашли часть, а часть знаем. Есть люди, которые издавали, а нету этих газет.
В.Кипиани: Я знаю, Вы возглавляете политический Союз?
Б.Гаяускас: Да.
В.Кипиани: Потому что я на днях нашел брошюрку "Who is who в Литве" 1993 года, там есть ваш портрет, я это прочитал. Скажите, сколько человек принимало участие в организо-ванном движении сопротивления в Литве, насколько оно было массовым?
Б.Гаяускас: Сейчас еще нет такого числа, сколько было людей в сопротивлении. Что счи-тать сопротивлением – это вооруженное сопротивление, это невооруженное сопротивление, которое у нас было очень широким, везде было. Такой цифры пока нет у нас. Мы сейчас считаем партизан, которые имели оружие и которые были в отрядах, боролись организованно. Мы сейчас собираемся издавать три тома списков погибших партизан. Один том у нас есть уже, там собрано 20 тысяч имен. Еще не издали, но уже четыре года мы все это исследуем, потому что это очень сложная работа: надо уточнять и уточнять, разъезжать, расспрашивать, документы проверять, чтобы все было правильно. Мы считаем, что еще две трети Литвы будет. В этой одной третьей части мы собрали данные там, где больше всего осталось докумен-тов, и там самое большое по силе сопротивление было. В других частях Литвы будет по-меньше, но приблизительно около 40 тысяч убитых, а может меньше. Потом еще тех, кото-рые попали в лагеря, надо сосчитать. Тех, которые погибли в лагерях. Тех, которые освобо-дились и которые живые. Живых нас осталось около трехсот человек. Еще есть несколько десятков человек, которые живут в Латвии, в Калининградской области. Они остались живые – которые имели оружие и участвовали в организованном сопротивлении. И еще связные. Связных также много, мы еще всех не знаем, только сейчас стараемся их также сосчитать.
Вот четвертого был конгресс – не знаю как это точно назвать по-русски, назовем конгресс. Собралось там несколько сот партизан и связистов. Наш Союз награждает этих людей, у нас знак есть, диплом. Каждый год мы это собираем конгресс. Не так легко удается восстановить эти цифры. Потом подпольные организации. Также очень трудно всех исследовать, потому что в сталинское время их было очень много. Почти каждая школа – это старшие ученики, университеты, институты, деревни, предприятия – все было. Здесь очень большая работа.
В.Кипиани: Скажите, а сколько Вы лично отсидели?
Б.Гаяускас: Тридцать семь.
В.Кипиани: А когда впервые Вы были осуждены?
Б.Гаяускас: В 1948 году.
В.Кипиани: За то, что Вас взяли с оружием в руках или за литературу?
Б.Гаяускас: Да, с оружием. Там все шло – и оружие, и литература.
В.Кипиани: Вы жили в Вильнюсе тогда?
Б.Гаяускас: Нет, в Каунасе.
В.Кипиани: Каунас вообще, мне кажется, был центром сопротивления?
Б.Гаяускас: Да-да, центр национального сопротивления.
В.Кипиани: Потому что в Вильнюсе много поляков жило, евреев, русских?
Б.Гаяускас: Да-да. Притом, временной столицей Литвы был Каунас, и там в основном литовцы жили, и теперь литовцы живут. Чужих, других национальностей, очень мало.
В.Кипиани: Скажите пожалуйста, если просто посмотреть хронологию Ваших отсидок с 1948 года, до какого года была первая отсидка и где она проходила?
Б.Гаяускас: Первый раз нас повезли в Балхаш. В Балхаше я был в двух местах: в городе и, кажется, за 35 километров от города Балхаша, там молибденовый рудник был. Потом – Джезказган с режимом лагеря. Вот как раз сегодня я случайно встретил одного украинца, который сидел в этой режимке, и я в то же самое время. Начали говорить – эти все места мы знаем, но друг друга не опознали. Ну, конечно, столько времени, он молодой был и я моло-дой. Поговорили. Вот там, в Джезказгане, я был, потом в Мордовии. Все время уже там после 1956 года, когда много людей освободили. В разных лагерях Мордовии я был, почти во всех лагерях, перевозили туда-сюда.
В.Кипиани: Первый раз Вы сколько, десять, лет получили?
Б.Гаяускас: Двадцать пять.
В.Кипиани: Сразу двадцать пять?
Б.Гаяускас: Да.
В.Кипиани: И вы отсидели до какого года? С 1948 по...
Б.Гаяускас: По 1973 год.
В.Кипиани: То есть не выходя на волю?
Б.Гаяускас: Не выходя. День в день, как говорят, от звонка до звонка. А потом мне дали десять особого лагеря и пять ссылки. Опять повезли в Мордовию, в особый лагерь, а в 1980 году отправили на Урал. А после Урала уже туда, на Дальний Восток.
В.Кипиани: Скажите, Вы не жалеете о том, что так получилось в жизни?
Б.Гаяускас: Нет, конечно, нет. А что жалеть?
В.Кипиани: Кем Вы хотели стать, планировали стать, потому что я понимаю, что в то время...
Б.Гаяускас: Я бы поступил на исторический факультет, но я уже чувствовал, что никуда не поступлю.
В.Кипиани: Вы хотели быть историком, но не получилось?
Б.Гаяускас: Не получилось. Мы видели, что идет борьба, те, которые учатся, студенты, они тоже бросают учебу, также включаются в борьбу. Это была уже первая цель – освобож-дение, а потом уже все остальное.
В.Кипиани: Вы не считаете, что ошибались, например, взяв в руки оружие, а надо было действовать подпольно, больше листовками, больше убеждать людей?
Б.Гаяускас: Нет. Тактика была. Надо было менять партизанскую тактику. Ее поменяли в 1948 году. Сначала думали, что будет война, нам надо будет бороться с войсками, с регуляр-ной армией, поэтому нам тоже надо подготовить регулярную армию. Начали готовить ба-тальоны и так далее, как регулярную армию. Не перешли на партизанскую войну – вот это была ошибка. Перешли в 1948 году, когда поняли, что здесь ничего скоро не будет или во-обще ничего не будет, в ближайшее время мы все погибнем. Надо было еще в 1944-1945 году применять тактику. Мы бы сохранили много людей и нанесли бы больше вреда, чем мы на-несли.
В.Кипиани: И последний вопрос задам, с Вашего позволения. Я знаю, что одной из силь-нейших в Советском Союзе была Литовская Хельсинская Группа. Буквально на днях я пере-сматривал вырезки и нашел из газеты "Согласие" о Литовской Хельсинской Группе. Там, в том числе, есть и Ваша фамилия. Расскажите, когда она была создана и как Вы в нее попали.
Б.Гаяускас: Она создана была – я сейчас не скажу точную дату – когда был суд Ковалева в Вильнюсе. Приблизительно в то время. (Основана 25.11.1976. – В.О.). Меня включили, когда я уже был в лагере. Я с трудом дал согласие, потому что я немножко другим занимался, и я не хотел как-то так выйти на поверхность. Хотя меня знали, все время за мной наблюдали, а когда я уже попал, тогда нечего было отказываться – все равно уже попал.
В.Кипиани: И Вы были членом Хельсинской Литовской Группы до самого конца, да?
Б.Гаяускас: Ну да, да.
В.Кипиани: В каком году она прекратила свое существование?
Б.Гаяускас: Она и сейчас существует, но там люди сменились, там уже такой деятельности нет, ну, и нужды такой нету. А тогда она, конечно, нужна была и полезна.
(Примечания Василия Овсиенко, 28.01.2010)

Балис Гаяускас в Мемориальном музее истории политических репрессий и тоталитаризма "Пермь-36" - бывшем лагере особого режима ВС-389/36, пос. Кучино Чусовского р-на Пермской обл.. 3 октября 2000 г. . Фото В.Овсиенко.