17 октября 1998 года, г. Киев.
В.В.Овсиенко: Господин Владимир! Харьковская правозащитная группа, где я работаю, готовит украинскую часть «Международного биографического словаря диссидентов Центральной и Восточной Европы и бывшего СССР». Он охватывает период от смерти Сталина до «перестройки». Общее название этого проекта «Восточная Европа – общая земля», его центр в Варшаве. Это сугубо гражданское, не государственное дело. Оно держится на активной гражданской позиции отдельных людей, на энтузиазме. Нас поддерживают зарубежные благотворительные фонды. В Украине на это дело мы ещё грантов не получали.
Польскому движению сопротивления отведено 150 имён, бывшему СССР за исключением национальных движений – 210 имён, Украине – 120 (среди них и Ваше имя). Остальным странам – меньше. Этот Словарь должен выйти на английском, польском и русском языках. Он будет выложен в Интернет. Кроме того, каждый национальный партнёр получает право издать Словарь на своём языке, по своему усмотрению дополнив свою национальную часть. Мы этим правом непременно воспользуемся. Введём в него несколько сотен, а то и до двух-трёх тысяч имён участников национально-освободительного, правозащитного, религиозного, рабочего сопротивления, «отказников». По нашим данным, с середины 50-х до середины 80-х годов не менее 4 тысяч человек проявили в Украине политическую или гражданскую активность, за которую были репрессированы в судебном или внесудебном порядке.
Чтобы выполнить такую работу, нам необходимо собрать документы, фотографии, книги об этом моральном сопротивлении тоталитарному режиму. Сейчас, пока ещё живы большинство участников тех событий, мы спешим записать их автобиографические рассказы – это бесценный, а порой едва ли не единственный источник! Ведь материалы судебных дел (к которым у нас ещё нет доступа) далеко не всегда отражают истину: у суда была своя правда, а у подсудимого своя, которую он часто по понятным причинам скрывал. Теперь же бывший политзаключённый может, не боясь, рассказать всё.
Кто-то мудрый сказал, что история, к сожалению, не всегда то, что было, а то, что записано. Так давайте запишем то, что было, – и пусть правда станет историей. Потому что хоть мы с вами ещё не стары, но если не запишем сейчас, то со временем что-то позабудем, а там, глядишь, какие-нибудь более проворные люди напишут историю нашего времени, как они её себе представляют, как им выгодно или как им закажут...
Расскажите, пожалуйста, откуда вы родом, кто ваши родственники, в какой вы среде выросли, а самое важное – что вы совершили такого, за что были обвинены в проведении антисоветской агитации и пропаганды и были заключены в тюрьму, как вы были наказаны? А потом коротко расскажете о работе, которую ведёте после заключения.
В.В.Мармус: Я не очень знатного рода. Родился в селе Росохач Чортковского района Тернопольской области. Родители мои были простыми крестьянами, всю свою жизнь проработали на земле. Отец мой, Мармус Василий Николаевич, 1904 года рождения, ещё в детстве тоже потерял родителей. Семья была большая. Отец ещё хорошо помнил Первую Мировую войну, рассказывал о петлюровцах, об известном Чортковском прорыве 1919 года. Я ещё мальчишкой интересовался, что когда-то было, как шла война. И отец не раз рассказывал о тех далёких временах, как через село проходили петлюровцы, видимо, на помощь тогдашней Западно-Украинской Народной Республике в войне против поляков. Рассказывал, какая жизнь была при Польше, как ему приходилось воевать с жандармерией. Он не был каким-то подпольщиком или революционером, ему приходилось заниматься каким-то промыслом, но с этим были трудности. Рассказывал также, как при Польше вели агитацию коммунисты. Однажды их – его и ещё с десяток парней – сагитировали перейти за Збруч. Они подошли уже к Збручу, остановились, а какая-то тётка из какой-то там хаты вышла и говорит: «Хлопцы, куда вы идёте, кого вы слушаете?! Там страшная беда, в той большевии!» То мы, говорит отец, поймали того агитатора, всыпали ему и вернулись назад.
Много рассказывал отец о периоде Второй Мировой войны. Не только он, но и мать рассказывала. С приходом немцев во всех сёлах Галиции была провозглашена Украинская держава и были созданы местные управы. Отец входил в ту сельскую управу, рассказывал, как это было сложно, потому что при таком самоуправлении порой не совпадали человеческие характеры, были трения между людьми. Кроме того, в нашем селе было много поляков. Были такие украинцы, которые говорили, что поляков надо уничтожить. Отец заступался за поляков, и на этой почве возникали недоразумения.
На то время у родителей уже было трое детей, а потом ещё родились. Сейчас у меня есть два брата и сестра. Один умер из-за болезни – Владимир. Возможно, в его честь и меня назвали, потому что родители хотели Владимира. Он умер где-то во время войны. Старший брат был 1928 года, но в 1944-м он подорвался на гранате в возрасте 16 лет. Потом партизаны подходили и говорили: «Лучше бы мы его с собой забрали, так он бы, может, жил, а так... Всё равно такой глупой смертью...» Бросали ребята гранаты, и одна взорвалась фактически в руках. Теперь у нас старший брат Стах – это Евстахий, 1932 года рождения. Младший – сорок первого, Пётр. А потом уже Николай, сорок седьмого. Я – 1949 года, 21 марта. И ещё у нас сестра Ганя, 1951 года рождения.
Итак, отец держался дома, содержал семью. Если бы не дети, то, может, ушёл бы в подполье. Он знал довольно известных людей из подполья, они приходили с ним советоваться. Когда возвращался фронт, его забрали на войну. Мама осталась с детьми одна. Мама моя была из польского рода. Её девичья фамилия Погрибная Михайлина Порфирьевна, 1910 года рождения. Она умерла, когда я уже вернулся из заключения, в 1988 году. А отец меня не дождался, умер в 1978 году.
Надо сказать, что наше село находится в таком месте, что там было очень удобно партизанам останавливаться. На улице под лесом, где мы жили, была чуть ли не партизанская станица, потому что там постоянно находился кто-то из «провода» подрайона или района. Иногда приходили женщины, потому что надо было помогать материально. Приходил станичный, говорил, что надо испечь столько-то хлеба или ещё чего-нибудь приготовить, потому что прибудет какой-нибудь отряд, и надо будет есть. Мама всё это мне рассказывала, это меня очень трогало.
Ещё одно на меня сильно влияло – эти партизанские песни. Услышишь, как поют – а пели тайком, потому что, ясное дело, в те времена нельзя было... Это формировало моё мировоззрение.
Все партизанские формирования из наших мест позже двинулись в Карпаты, потому что тогда на Подолье уже нельзя было удержаться – не было таких больших лесов. Но всё равно даже в 60-х годах у нас был случай, что накрыли одного, который прятался. Его окружила со всех сторон милиция, он отстреливался, потом подорвался и фактически сгорел. Это был Пётр Басюк. Это для нас было так знаменательно, что я жалел, почему я с ним не встретился – хоть посмотреть, кто он такой. Но когда человек чего-то очень хочет, оно всё-таки сбывается. Настал в моей жизни такой момент, что я встретился с теми людьми из легенды, из истории. В 1973 году с ними довелось встретиться.
Я уже говорил, что любил песни. Они меня порой до слёз доводили. Было перед кем-то неудобно, что я слушаю песню и плачу. Говорит: «Отчего это слёзы на глазах?» – «Да так, – говорю, – глаза слезятся». Поэтому я потом собирал эти песни, у меня был довольно неплохой сборник песен. Но при обыске в 1973 году его забрали у Степана Сапеляка. Он входил в нашу группу, я ему передал тетрадь, потому что он сказал, что где-то там от кого-то хочет записать несколько песен. Вот и забрали те песни. А там их было довольно много. В них воспевались местные события, была песня о чортковской тюрьме, о селе Старая Ягельница, где в 1942 году партизаны сражались с немцами; даже об одном случае в Росохаче, где в «крыивке» окружили, и три парня подорвались на гранатах. Видно, их друзья сочиняли. О таком хуторе Пеньки – там остановился отряд, их окружили, они отбивались-отбивались, а потом их уничтожили. Их, по-моему, в 1990 году перезахоронили, тех ребят, в селе Хомяковка, потому что несколько были оттуда родом.
Было два больших сражения возле Росохача в лесу Галилея в 1945 году. Там участвовали даже самолёты, один самолёт был сбит партизанами. Танки были, и самоходные бронетранспортёры участвовали в бою против них. Об этом тоже люди говорили. Несколько «крыивок» мне показывали. Где те трое подорвались на гранатах – я на том месте не раз бывал. Посмотришь на это... Она уже просела, та «крыивка», но когда ты, 14-15-летний парень, смотришь на это, представляешь себе, что где-то оттуда и оттуда стреляли, окружили их... Одну «крыивку» знал даже ещё не обвалившуюся. Вот залезешь в неё, сидишь и представляешь себя партизаном. Всё это формировало сознание, отношение к тем событиям, к тем людям.
Если рассказывать последовательно, то, конечно, нельзя обойти движение шестидесятников на Украине. Я слушал сквозь шум глушилок зарубежные передачи, радио «Свобода». Ещё раньше, знаю, была радиостанция «Визволення», когда ещё «Свободы» не было. Я слушал ещё с тех времён. Это немного было связано и с религиозным движением, потому что у нас в селе было много людей, которые не ходили в официальную церковь, присоединённую к Русской Православной. Они слушали передачи из Ватикана. Но меня всё-таки больше интересовала политика. И вот я всё чаще и чаще слушал те передачи, где говорили о политической жизни Украины. Именно оттуда я узнал массу фамилий – Иван Кандыба, Левко Лукьяненко, Иван Светличный, Вячеслав Чорновил, Евгений Сверстюк и много других. О них тогда часто говорили, было интересно слушать. Потом стало известно, что они арестованы. Меня охватывало такое чувство, что вот же люди где-то борются! В разговорах с ребятами доходило чуть ли не до ссор, что вот мы ходим, ничего не делаем – а где-то люди борются, так давайте будем и мы что-то делать.
Ясное дело, что мы не были такого высокого ранга, как те люди, но всё же на своём уровне что-то хотелось делать. И мы делали. Помню, в 1970 году во Львове уничтожили могилы воинов Галицкой Армии и даже могилу самого Тарновского повредили. И там один из бывших членов КПЗУ написал открытое письмо на имя Львовского обкома партии, в котором назвал эти действия вандализмом. И мы вручную переписывали то письмо, раздавали читать. Были отдельные довольно интересные стихи – их тоже размножали и давали читать таким, как мы, и старшим давали, иногда наклеивали.
В то время у нас появился магнитофон, на который я несколько раз записал что-то вроде выступления с призывом к борьбе за Украину. И мы ту запись, бывало, когда молодёжь идёт из кино вечером, включим, и все слушают – кто это там говорит? Ясное дело, по голосу могли и не узнать, но слушали. Было интересно со стороны посмотреть на ту молодёжь, что они скажут, какого они мнения о тех словах и о содержании того выступления.
Однажды мы даже изготовили такую печать, скопировали её с украинских денег 1918 года. И ту печать, где только какие-то бумаги, повсюду её ставили – пусть смотрят, что это такое.
В.В.Овсиенко: Она с трезубцем?
В.В.Мармус: Да, с трезубцем, и казак с ружьём, и написано с двух сторон «Украинская держава». И ещё целый ряд таких примеров можно было бы привести, но не буду.
У нас была компания ребят, где-то до десяти человек, все национально сознательные. А позже кое-кто стал отходить – двое женились, и если мы планировали сделать что-то серьёзное, то, ясное дело, как-то уже отпадала необходимость их туда привлекать, потому что они уже были семейные. Хотя если бы что-то такое было нужно...
У меня лично было несколько стволов, мы ходили в лес учиться стрелять.
Ещё было одно дело: мы готовились насыпать в селе могилу. Я имею в виду ту могилу, которая была наполовину разрыта в 1959 году. Один человек, который вернулся из лагерей (а вернулся он психически больным – довели там его до этого), водрузил на ней крест. И тогда сельскую интеллигенцию заставили ту могилу разбросать. А позже её бульдозером разрушили полностью – воспользовались тем, что в том месте военные брали камень, песок и насыпали такие покрытия для самолётов. Вот местный колхозный парторг и воспользовался этим, а может и по чьему-то указанию из района ту могилу срыли совсем. На меня это сильно подействовало, тогда я сказал: «Если не нужна эта могила, то не нужна и та, что в селе стоит неизвестному советскому солдату». И позже двое ребят пошли и побили, повредили тот памятник – в отместку за уничтожение могилы.
У нас было намерение поправить стрелецкую могилу, и мы так себе думали, может, собрать людей ночью, чтобы они и не знали, кто это организовал. Потому что если один-два, то не сделают, нужно было очень много людей.
Очень нас возмутили массовые аресты в январе 1972 года. Мы вместе слушали информацию об арестах, связанных с приездом Ярослава Добоша. Он приехал как турист украинского происхождения, член СУМа. К кому он только ни зашёл – всех арестовали. Потом появились покаянные заявления в «Литературной Украине», в «Советской Украине».
В.В.Овсиенко: Зиновии Франко, Леонида Селезненко, Николая Холодного, самого Ярослава Добоша, а потом, уже в ноябре 1973 года, и Ивана Дзюбы.
В.В.Мармус: Ну, заявление Дзюбы я уже в лагере читал – там вырезка была. Когда мы были под следствием, следователи говорили, что Дзюба сидит там в Киеве: «Вот вы будете сидеть, а он будет на свободе».
В.В.Овсиенко: А расскажите, как вы создали организацию?
В.В.Мармус: Я ещё о литературе хотел бы сказать. Литературы у меня было очень много. Были журналы, которые выходили ещё при Австрии, при Польше, разные такие полурелигиозные журналы. Был довольно интересный журнал «Миссионар». Он хоть и религиозный, но антибольшевистский. Были календари «Червоной калины», «Просвиты», «Золотого колоса» и разные брошюрки. Были «Письма к братьям-хлеборобам» Вячеслава Липинского – такие отдельные брошюрки. Кто-то из ребят мне несколько таких тетрадей принёс. Да и других много – была «История» Грушевского, была книжка «Дзвиночок» («Колокольчик») – для юношества, такая интересная, иллюстрированная. Была подшивка журналов.
В.В.Овсиенко: А где же вы ту литературу брали? Она была в селе?
В.В.Мармус: Я коллекционировал монеты, меня интересовали украинские деньги. Об этом знали все ребята. Бывало даже, что я и не просил, а они сами ко мне приносили: «Вот смотри, нашёл интересную книжку – что это такое?» Я её, ясное дело, забирал. Так у меня насобиралось много таких книг. Но всё больше меня интересовали события, которые произошли позже. Скажем, о бандеровском движении приходилось читать статьи под рубрикой «Пост имени Ярослава Галана»...
В.В.Овсиенко: В журнале «Жовтень», Тараса Мигаля?
В.В.Мармус: Да, Мигаля. Некий Лозовой написал «Колосу треба налитись». Ещё была «Под чёрными знамёнами» Беляева, «Эхо чёрного леса»... Было много таких советских брошюр. Хотя там всё было искажено, но я научился между строк читать и воспринимать то, что мне нужно. Тарас Мигаль в таком саркастическом стиле писал, что происходит в украинской среде за рубежом. .
В.В.Овсиенко: Но хоть какая-то информация была?
В.В.Мармус: Я оттуда узнал, что состоялся Великий Сбор ОУН, ещё какие-то события, собрания. Мы в разговорах с ребятами обсуждали эти события. Скажем, была у меня такая вырезка (кагэбэшники у меня её вытащили), что где-то под Нью-Йорком состоялось большое вече, на котором выступил Нельсон Рокфеллер и поддержал украинское движение. Там была карикатура: Рокфеллер с поднятым вверх трезубцем. Такое порой можно было и в газете «Советская Украина» найти. Было даже об убийстве Бандеры. Ясное дело, там не писали, что его убили коммунисты, агенты КГБ. Там писали, что убили его немцы, некий Оберлендер, – чтобы замести за собой следы, потому что он, мол, боялся, чтобы его не привлекли к ответственности. Но всё же та информация была.
А интересно – нигде тогда не было фотографий ни Мельника, ни Бандеры. Это известно, для чего – чтобы никто не знал, каким был Степан Бандера. А был такой полудокументальный фильм «Убийство во Львове». Одного разу мы у Львові подивилися той фільм і зайшли до кіномеханіка. Это был где-то 1966 или 1967 год. Этот фильм крутили в кинотеатре имени Леси Украинки. Я пошёл с одним парнем постарше (потому что если я младше, то, может, меня не захочет слушать, потому что пацан). Мы подошли, немного его обманули: нам это нужно для такого-то дела, вырежи нам два кадра с Бандерой. Это его, наверное, впечатлило, он вручную ту кассету мотал-мотал, нашёл и где-то там четыре кадрика со Степаном Бандерой вырезал нам. Мы долго возились, чтобы из того позитива сделать негатив, а из него фотографии. Это нам дорого стоило, потому что в то время таких фотографов нельзя было найти – это ведь не так, как сейчас.
Одним словом, всё наше сознание было направлено в это русло, пока не была создана организация. Можно сказать, что как неоформленная организация мы существовали давно, это была группа ребят, объединённых едиными взглядами. Позже я взялся за написание организационных документов, что-то вроде устава по принципу чуть ли не подпольной бандеровской организации: ею руководит «проводник», его указания должны быть обязательными для выполнения всеми, хранить тайну. Потом я написал присягу, которая тоже обязывала соблюдать тайну. Она начиналась словами: «Перед образом Святой Богородицы, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь верно служить Украине, бороться за её независимость...» – такой патриотический текст. И в конце: «Если я предам, то пусть рука друга сотрёт меня с лица земли». Так мы присягали, поднимали руку вверх с двумя пальцами. Нас кагэбэшники потом спрашивали, почему два пальца, а не три, и кое-кто не мог это объяснить.
В.В.Овсиенко: А почему?
В.В.Мармус: Говорили, что так присягали, но мы же таких тонкостей не знали. Потом узнавали, что действительно так присягали в других организациях. А почему именно так? Если бы кто спросил, почему мы крестимся тремя пальцами, а поляки целой ладонью – то простому христианину и это нелегко объяснить. Но мы так делали. Так понемногу присягу приняли девять ребят, в том числе мой брат Николай. А трое первых – это мой родственник Витив Пётр, который тогда ещё был фактически несовершеннолетним, он 1956 года рождения, на семь лет младше меня; Винничук Пётр – 1953 года, немного старше, и Сенькив Владимир. Мы четверо первыми приняли присягу. Это была моя основная опора. А потом к нам пришли ребята постарше – мой брат Николай, 1947 года, Кравец Андрей, Слободян Николай, Лысый Николай. Последним принял присягу и присоединился к нам Сапеляк Степан. Все уже были в курсе дела, что 22 января 1973 года над Чортковом должны висеть сине-жёлтые флаги и развешаны прокламации к 55-й годовщине провозглашения Четвёртого Универсала Украинской Народной Республики в Киеве. А также листовки. Вот можно тексты зачитать. Они были такого содержания: «Дорогие товарищи!»
В.В.Овсиенко: А почему «товарищи»?
В.В.Мармус: Да потому, что надо было немного завуалировать. Мы могли написать такой же текст со словами «уважаемое общество» или «граждане». Но хотелось немного ввести кагэбэшников в заблуждение. Мы готовились к тому, что будет страшный шум, что нас будут искать. Вот и окончание – «Да здравствует свободная Украина!» Потому что вся советская пропаганда ругается: «самостийная», «самостийники». Мы этого сознательно избежали, заменили: «Да здравствует свободная Украина!» Ясное дело, что имели в виду ту же самостийную Украину. Можно зачитать:
«Дорогие товарищи! Сегодня исполняется 55 лет с того дня, когда в Киеве IV Универсалом Центральной Рады была провозглашена независимость Украинской Державы.
Этот исторический акт продемонстрировал волю украинского народа, его извечное стремление к независимости.
Однако сегодняшняя советская официальная историография пытается представить это событие в глазах нашего поколения как антинародное.
Это грубое искажение исторической действительности с возмущением осуждает передовая общественность. Это осуждает каждый, кому дороги интересы нации.
Дорогие товарищи! Достойно встретим эту знаменательную дату, которая по праву считается нашим национальным праздником!
Да здравствует свободная Украина!»
Это было написано плакатными перьями на обойной бумаге, где-то так полметра шириной – обычная обойная бумага. Кроме этого, были ещё лозунги с призывами:
Свободу украинским патриотам!
Позор политике русификации!
Да здравствует растущий украинский патриотизм!
Свобода слова, печати, митингов!
И ещё другие такие лозунги. Это также было написано большими буквами, чтобы можно было на расстоянии 10–20 метров читать. Потому что предполагалось наклеивать их высоко, чтобы нельзя было сразу сорвать. Всё это было аккуратно написано печатными буквами, потом были вытерты остатки следов рук, скручено в рулоны, упаковано и ждало соответствующего дня. Перед тем несколько человек из нас пошли в Чортков, специально выбрали места, присмотрелись, как туда можно добраться и где поднять флаги, чтобы делать по плану, а не во время операции ходить и думать, где их развешивать.
Это дело мы сделали в ночь на 22 января 1973 года. Сделано оно было, можно сказать, молниеносно. Хоть это была довольно холодная пора, ветер со снегом, в руки было холодно, но ребят было достаточно, мы поделились, кто где что должен делать, расклеили. Я сам лично с Витивым поднимал флаги. Конечно, мы клеили и листовки, но в четырёх местах мы вдвоём сорвали те советские флаги и на их место подняли сине-жёлтые. Первый флаг мы подняли на крытом рынке, второй – на кинотеатре «Мир». Правда, мы хотели также установить возле райкома партии на флагштоке, но он был так закреплён, что никак не удалось его снять. Так что у нас и пятый флаг был, мы его там на каком-то дереве и оставили. Во время следствия он и не упоминался. А ещё был в лесхозе на флагштоке у дороги.
Кагэбэшники потом расспрашивали сторожа, как так случилось, что там оказался флаг. Он говорит: «Не знаю. Я пришёл вечером, сел, смотрю – ваш флаг. А утром смотрю – наш флаг». Это тогда стало чуть ли не анекдотом. Четвёртый флаг мы подняли на педучилище, что наделало среди дирекции переполоха. На каждом месте, где висели флаги, мы расклеивали прокламации, и не только там.
Прошёл месяц. Взяли Степана Сапеляка. Вслед за Сапеляком меня, а где-то через полгода все мы оказались в Тернопольском управлении КГБ.
В.В.Овсиенко: В какой последовательности вы были арестованы?
В.В.Мармус: Сапеляка арестовали первым 19 февраля 1973 года. Где-то 17 или 18 февраля его вызвали и выпустили. Он по своей наивности сразу побежал ко мне, что мне очень не понравилось. Я сказал: «Да ты же явно хвост притащил за собой!» Я ему сразу сказал: «Сделай у себя дома чистку». Потому что у себя я сделал. Мне теперь так жаль, потому что я такие вещи не знал, куда деть, крутился с ними – и взял сжёг. Это до сих пор меня мучает, мне жаль, что я такие вещи уничтожил. И фотографии тоже. Я вообще собирался на нелегальное положение переходить. У меня два пистолета было, один бельгийской марки, второй – ТТ, куча патронов.
В.В.Овсиенко: В своей статье «Флаги над городом»* (*«Молодь України», № 7 (17638), 22 января 1998 года. – Ред.) вы писали, что даже ходили в лес упражняться в стрельбе?
В.В.Мармус: Да, ребята немного тренировались обращаться с оружием. Там ещё и карабин был, и обрез. Ситуация была такая, что роились разные планы. Думалось и такое, о чём сейчас не хочется и говорить, потому что не известно, чем бы оно закончилось, если бы мы осуществили те замыслы. У других ребят тоже были идеи и планы.
Но случилось так, что после того предупреждения со стороны Сапеляка на его дом совершили налёт, обыск, позабирали некоторые вещи. Нежелательно было, чтобы они попали в руки кагэбэшников. Но он мне только сказал так, что дома всё спрятали, а на самом деле оно там и осталось. Забрали. Это было 19 февраля 1973 года. Через несколько дней, 24-го, такой обыск сделали у меня. Я так незаметно вышел из дома.
В.В.Овсиенко: Во время обыска?
В.В.Мармус: Нет, когда с машиной подъехали, я раз! – и сбежал... Потом вечером подхожу, собираюсь – хотел бежать. Собираюсь, а тут в одном окне два лица видно, в другом тоже. Заходят в дом: «Руки вверх!» Обыскали и приказали собираться. Начальник районного КГБ Мальцев был в сапогах (в резиновых сапогах), в плаще. Всего их человек двенадцать было.
В.В.Овсиенко: Они были вооружены? Это было видно?
В.В.Мармус: Ну а как же!
В.В.Овсиенко: Значит, они знали, что у вас есть оружие?
В.В.Мармус: Предполагали. Они предполагали, что у ребят может что-то быть...
В.В.Овсиенко: И могут оказать сопротивление?
В.В.Мармус: Да. Мальцев ходил по дому, подбрасывал на ладони орден сечевых стрельцов. Несколько раз отцу прижимал к голове тот орден, аж голова задиралась: «Вот видишь, ты когда-то носил его и так воспитал сына – давай собирайся!» – Это уже мне. Сестра пробовала дать мне что-то поесть, а он: «Ничего, мы там накормим». Так наскоро меня собрали, вышел я на порог, а там уже двое меня схватили за рукава и посадили в машину, в самый зад меня затолкали. Матерятся, такие будто подвыпившие – непонятно мне было... Где-то там в болоте застряли немного, потому что была такая будто весенняя пора.
В.В.Овсиенко: А в чём вас везли – в «воронке»?
В.В.Мармус: Нет, это был «бобик», «газик». Такой, что лавки с двух сторон. Их там набилась полная машина. Выехали они из села со мной, а на асфальте в долине остановились, подъехала машина «Волга», меня в ту «Волгу» пересадили и повезли. Село двое по бокам. Не знаю, для чего они так сделали – чтобы случайно кто не передал, в какой машине повезли и не перехватили, что ли?
В Чорткове немного остановились и поехали прямо в Тернополь. Это было уже где-то два часа ночи, далеко за полночь. Возможно, это плохо, что я не интересовался, кто это и что это, а они сами говорили: «Видишь – из Киева специально приехали вами заниматься!» Мальцев мне показывал несколько книг, видно, зарубежного издания и спрашивал, читал ли я их или нет. Я не смотрел, так он подбегал, за волосы меня поднимал: «Что, не хочешь смотреть? Смотри вон туда вперёд! Тебя сюда привели, чтобы ты спал, что ли?!» Где-то, может, около двух часов мы с ними поговорили, а потом меня отправили в камеру. Так в разное время суток – и днём, и утром, и ночью – повторялось где-то около месяца.
Потом ко мне подсадили одного якобы бандеровца, которого привезли из Мордовии. Я себе хорошо запомнил его фамилию – Павлишин Михаил, и везде потом расспрашивал, но никто из бандеровцев в лагерях такой фамилии и близко не знал. Значит, это просто подсадили такого, чтобы он, по возможности, у меня что-то выведал. Потом был ещё один – Фурманов Валерий, который за валюту сидел по 80-й статье. Он также рассказывал, что был во Львове, и там какой-то профессор очень мной интересовался. Просил, чтобы я вспомнил его фамилию. Были такие случаи.
Ребят тоже посадили, всех нас собрали. В сентябре состоялся суд. Дали нам разные сроки. Мне – 6 лет заключения и 5 ссылки, брату Николаю и Сапеляку – по 5 и 3, Сенькиву и Винничуку – по 4 и 3, Слободяну с Кравцом – 3 и 2, ну а Витива, как ещё якобы малолетнего, хоть он на время суда уже вроде стал взрослым, и Лысого Николая не судили.
Через некоторое время нас забрали на этап, возили по разным тюрьмам – в Киев, Харьков, Свердловск, Пермь. Ребят – Слободяна, Винничука и Кравца – оставили в Мордовии, а Сенькива, Сапеляка, меня и брата Николая отвезли на Урал.
Мне довольно ярко запомнились первые впечатления, как я попал к землякам в лагерь № 35 на Урале. Это станция Всехсвятская, Пермская область. Когда сняли с поезда – конвой, снега по колено. Месяц февраль...
Я ещё во время следствия заболел желудком, так что тогда мне было довольно неприятно – из Свердловска с высокой температурой меня забрали в Пермь, а оттуда назад, потому что эти лагеря в Пермской области. Сняли где-то на дороге – не знаю, сколько там сотен метров вели конвоем, потом посадили в машину, привезли в лагерь во Всехсвятской, посёлок Центральный, ВС-389/35. Какое-то такое ожидание, что вот где-то здесь сидят люди, которых я знал: Мороз, Светличный, Кандыба, Калинцы, вот сейчас я с ними встречусь... Какие они? – был такой какой-то юношеский романтизм. Уже забывалось, что это тюрьма, неволя. Главное – чтобы встретиться.
Сначала закрыли нас в карантин. Тогда мы встретились с ребятами из Ивано-Франковской области – с Дмитрием Демидовым и Василием Шовковым, которые также примерно в то же время создали подобную организацию.* (*«Союз украинской молодёжи Галичины», созданный в 1972 г. в Коломые, арестован в марте 1973 г. – В.О.) Они вообще ничего не сделали, эти ребята, но им дали большие сроки.
Подержали немного и выпустили нас в зону. Начались интересные знакомства. Сначала с теми людьми, которых мы уже заочно знали. Было интересно делать новые открытия, потому что наяву-то оно совсем иначе. Когда человека не видишь, то в воображении рисуешь, какой он, а тут видишь – совсем другое изображение, не то, что себе думал. Скажем, вот Иван Кандыба – маленький, а казалось, что какой-то великан, человек сильный, большой.* (*7.06. 1930 – 8.12. 2003, член-основатель Украинского Рабоче-Крестьянского Союза, впоследствии член-основатель Украинской Хельсинкской группы. Заключение: 1961 – 1976, 1980 – 1988. – В.О.)
В.В.Овсиенко: Между прочим, такое же впечатление было и у меня, когда я впервые увидел Кандыбу.
В.В.Мармус: Он интересный человек, выведывал, что там на воле говорят. Но уже почти год прошёл с тех пор, как мы с воли, потому что нас весной забрали, осенью судили, ещё немного подержали, этапом возили месяца два... В Киеве довольно долго держали, в Харькове долго мы сидели, да и в Свердловске посидели. Познакомился с Иваном Светличным – очень интересный был человек. А что самое интересное – познакомиться с людьми из легенды, которых якобы давно и не было – с воинами УПА. Их на 35-й было ещё очень много. Это Пирус Василий, фактически мой земляк, он из Бучачского района, Верхоляк Дмитрий, Дмитрий Бессараба, Савчин Олекса, Василий Пидгородецкий. Палийчук Дмитрий, с которым у меня сложились близкие отношения. Цепко был, Мамчур Степан, Пришляк Евгений. Были, были ребята. Начались разговоры с ними, я очень много их расспрашивал, что даже в какой-то мере вызвало подозрение, что что-то он очень много интересуется.
В.В.Овсиенко: А кто там был из шестидесятников?
В.В.Мармус: Иван Светличный, Семён Глузман из диссидентов, Игорь Калинец, Зиновий Антонюк, Коц Николай. Потом привезли Евгения Пронюка, Валерия Марченко. Было достаточно людей. Николай Горбаль с самого начала был. Там ещё в то время был Буковский – интересная личность, из российских диссидентов. Он нами немного интересовался. Всё-таки мы считались самыми молодыми, так ему было интересно, что нас привело в лагерь.
В.В.Овсиенко: И Степан Сапеляк тоже с вами был? Мне интересно, почему нас не сводили с Сапеляком?
В.В.Мармус: Нет, Сапеляк был на 36-й. Немного позже привезли моего брата Николая.
В лагере, хочу сказать, проводились разные акции. Я к этому относился немного осторожно. Писали мы заявления, но я видел, да и другие так говорили, что некоторые ребята, русского происхождения, просто напрашивались на «крытку».* (*За систематические нарушения лагерного режима заключённых через суд переводили на тюремный режим до трёх лет и этапировали во Владимирскую, затем Чистопольскую тюрьму. – В.О.). Но за Игоря Калинца, когда ему не хотели дать свидание, а приехала жена, – то мы писали заявления в прокуратуру с протестом. Такая же акция была за Евгения Пронюка – у него там что-то было...
В.В.Овсиенко: У него был туберкулёз, а его не лечили.
В.В.Мармус: Да, туберкулёз. Так мы тоже требовали. Потом меня вдруг забирают на этап. Оказывается, что создали новую политическую зону на посёлке Половинка, 37-й лагерь. Создали его таким способом, что из каждого из уже существующих лагерей отсеяли определённую часть заключённых и перевезли туда.
В.В.Овсиенко: Какого это было года?
В.В.Мармус: Это где-то в 1975 году. Я себе припоминаю, что информацию об окончании переговоров и подписании Хельсинкских соглашений мы читали ещё на 35-й, то есть после 1 августа. Так где-то под осень меня и ещё кого-то забрали. Туда же подвезли людей из Мордовии, в том числе и наших ребят – Слободяна, Кравца, Винничука. Также Яромира Микитку, из молдаван был Джику Гимпу.
В.В.Овсиенко: Да, это действительно было под конец лета 1975 года. Я помню, как ребят забирали из 19-го лагеря, из Мордовии.
В.В.Мармус: Тогда из Мордовии привезли также Василия Лисового, Василия Долишнего, Артёма Юскевича... Их было человек 30. А с 35-й через некоторое время привезли Евгения Пронюка. Хочу сказать, что через Пронюка мы договорились с братом, который оставался на 35-й, о связи. Ведь родным можно переписываться – писать из зоны в зону. Там кагэбэшники раздавали книжки, что-то такое о буржуазном национализме. Такая книжка была и у брата, и у меня. По её тексту мы подбирали буквы, писали письма и пробовали несколько раз сообщать, какие проводились и готовились акции, и фамилии тех, кто будет участвовать. Старались письмо сделать большое, чтобы там можно было больше вместить информации. Позже, на годовщину подписания Хельсинкского соглашения, приезжал кагэбэшник и спрашивал: «Что вы тут готовите к годовщине?» И сказал мне, что если ничего не будет, то они моего брата привезут сюда. Но чтобы ничего не было! Я сказал, что не могу знать, будет ли что-то или не будет. Хотя акция и состоялась, но всё же через какое-то время брата привезли. Ясное дело, эту зону не сравнить с теми другими, потому что не было у нас таких активных деятелей. Да и было там всего человек 50. Маленькая зона. Потом там через забор открыли другую. Привезли туда каких-то старых людей, что в дороге некоторые и умерли. Туда попал и профессор Юрий Орлов.* (*Председатель Московской Общественной Группы содействия выполнению хельсинкских соглашений, арестован в феврале 1977 года. – В.О.). Мы даже пробовали с ним контакты навести, писали, ведь мы же на одном предприятии работали. Нас заводили в жилую зону, а их выводили на работу. Мы работали в две смены – мы во вторую, а они в первую.
Однажды мы задумали провести акцию в связи с плохим питанием. Там были плохие продукты. А как раз в ПКТ* (* «Помещение камерного типа», то же, что БУР – «барак усиленного режима» – за нарушение режима туда сажали до 6 месяцев. – В.О.) сидел Сергей Ковалёв, и ещё там, по-моему, с ним был Олесь Сергиенко и, возможно, Семён Глузман. Так не нашлось способа передать ему информацию, чтобы он поддержал нас. Я взял записку, несколько конфет, ребята смотрели, не идёт ли кто, а я пролез под колючей проволокой и бегом по дорожке «запретки» добежал до ПКТ, перелез там через проволоку и постучал в окно. Он там сидел спиной к окну, обернулся. Возможно, он даже и не понял или подумал, что это какая-то провокация.
В.В.Овсиенко: А та запретная зона не простреливалась?
В.В.Мармус: Я не знаю. Я видел – вышка, солдат смотрел, но, может, и он не понял. Может, думал, что я работаю в запретке, потому что там ходило несколько человек. Квецко Дмитрий* (*1935 г.р., лидер Украинского национального фронта, заключён в 1967 на 15 лет и 5 лет ссылки. – В.О.) – он иногда ходил в запретку, потому что это ему нужно было «для комплекции». Квецко-то ходил работать в запретку, но записки в ПКТ он не передал бы. А я туда забежал и через ту щель – потому что окно было немного приоткрыто – вбросил записку и бегом назад, чтобы меня не засекли, потому что, ясное дело, это бы довольно печально закончилось, если бы узнали, что кто-то туда добегал.
Потом мы ему ещё раз передали информацию. Я же потом работал в прачечной, и вот из БУРа приносят на стирку бельё. На трусах Ковалёва написано две буквы: «СК». Я разорвал резинку, на конец примотал записку, кто у нас сидит (потому что говорили, что он освобождается или его куда-то забирают), соединил резинку с таким расчётом, чтобы когда он будет надевать трусы, она обязательно оборвётся, а когда он захочет её связать, то вытащит записку. Так и случилось, о чём он потом вспоминал. Потому что позже мне с ним всё-таки довелось встретиться.
Собирали мы хронику событий в лагере. Я записывал, какие события происходили. Позже, когда я уже услышал, что меня оттуда вывезут, я оставил её на Берничука Аполлона...
В.В.Овсиенко: А вам удавалось оттуда передать на волю ту информацию?
В.В.Мармус: Пробовали несколько раз, но, к сожалению, я не знаю, доходила ли она. Там был такой Израиль Зальмансон* (*Из группы евреев-«самолётчиков», которые в 1970 г. пытались угнать самолёт, чтобы на нём сбежать из СССР. – В.О.). Он дал адрес девушки в Москве, которая была будто бы женой Паруйра Айрикяна* (*Лидер Национальной Объединённой партии Армении. – В.О.), что-то такое на «-ко», звучит по-украински....
В.В.Овсиенко: Сиротенко Лена, она еврейка, но фамилия у неё украинская.
В.В.Мармус: Мне удалось было передать информацию на волю, но тот человек сказал уже позже, когда я с ним на воле встретился, что он ходил к ней, но её не было дома. Отец или кто-то его встретил холодно. Тогда он привязал камешек к тому целлофану с информацией и бросил на середину Москвы-реки. Говорит: «Что я буду говорить? – Боялся».
В.В.Овсиенко: Люди передали из неволи – и вот пропало...
В.В.Мармус: Да. Был ещё другой случай. Хроника велась постоянно-постоянно, и жаль, что она, возможно, так и погибла. Потому что когда меня оттуда вывезли, я не слышал, где делся тот Аполлон Берничук, на кого он её оставил и жив ли он ещё.
Под конец 1977 года я подал заявление, что перехожу на статус политзаключённого.
В.В.Овсиенко: Борьба за статус политзаключённого началась в конце 1976 – начале 1977 года.
В.В.Мармус: Да, я уже не ходил на работу, все нашивки сорвал. Дали мне полгода ПКТ. Сначала был карцер, чтобы изменил свои мысли и отказался. Они так со мной немного церемонились. Посидел там немного, перевели на 36-ю, в Кучино, посадили в одну камеру с Семёном Глузманом и литовцем – Шарунас Жукаускас. Тоже интересный человек. Позже меня пересадили к Олесю Сергиенко и Евгению Пронюку, я сидел уже с ними. К концу того времени там где-то по соседству сидел Евгений Сверстюк. Помню, как мы ему на Рождество колядовали, кричали. Потом вернулся Анатолий Здоровый из Харькова. Его куда-то возили. Было там интересно – оттуда мы тоже писали, передавали информацию. Я тогда своё обвинительное заключение куда-то там переслал, но оказалось, что оно оказалось в КГБ.
Такая была, если так коротко говорить, ситуация в тех лагерях. Оттуда меня забрали в ссылку. Это был февраль 1979 года, где-то дней за 10 до конца срока забрали. Мне как раз передали информацию, а меня неожиданно схватили, и она так и осталась в зоне спрятанной. Я упирался, потому что у меня много чего позабирали – тетради с записями и прочее. Потом, правда, кое-что вернули. А тогда на меня был составлен акт: тенденциозно подобранную антисоветскую информацию конфисковать. Я тогда лёг на землю и говорил, что не пойду, если мне не вернут мои бумаги. Там у меня были интересные портреты... Один из них сказал, что даёт слово офицера, что вернут... Забрали меня и повезли в Свердловск, оттуда в Тюменскую область. Там довольно долго пришлось ждать, пока не выпустили в ссылку.
Ясное дело, что там уже были другие условия. Потом оказалось, что в соседнем районе сидит Семён Глузман, немного севернее – Красивский Зиновий. А ниже, в Кургане, – Шабатура Стефания. Мы переписывались. Также переписывались с Ириной Сеник. У нас была довольно активная переписка. Позже наладились контакты с заграницей, с «Международной Амнистией».
Держали меня в Тюменской области, Исетский район, село Шорохово. Там есть такая река Исеть, так от названия реки посёлок и район. Там же в ссылке был мой брат Николай. Это нам сделали такое снисхождение: я никогда не ожидал, что мы будем и в ссылке вместе. Когда меня выпускали в Тюмени, то предостерегали: смотрите, чтобы вы там что-то не сделали, а то мы вас разведём. Но всё-таки мы были там вместе.
Прошёл год ссылки. Там начальником комендатуры был майор Шубин, который оказался неплохим человеком. А у брата Николая как раз уже заканчивался срок ссылки. Тот майор говорит мне: «Вообще-то я имею право дать тебе отпуск, чтобы ты мог вместе с братом поехать домой». Что он и сделал. Тот отпуск оказался довольно бурным. Нам не давали никаких документов, только сопроводительное письмо, я ехал без паспорта. Нас не хотели брать в самолёт. Потом всё-таки посадили. А отпуска всего неделя. Мы прилетели самолётом «Тюмень – Киев» и сразу пошли к Лисовым, потому что у меня были контакты с Верой Лисовой. Возможно, не сразу, потому что мы хотели попасть и к Оксане Мешко. Походили, а её в то время не было.
В.В.Овсиенко: Её осудили 7 января 1981 года.
В.В.Мармус: Позже мы с ней переписывались. Мы с братом ещё и у Василия Стуса были. Выпили там бутылочку коньяка. Он подарил нам фото и книги: «Летопись Самовидца» и двухтомный «Шевченковский словарь».
В.В.Овсиенко: Отмечу: Василий Стус был в Киеве с августа 1979 года по 14 мая 1980 года.
В.В.Мармус: Да, это было в 1980-м. Он спрашивал: «Вы не заметили – никто за вами не шёл, хвоста не было?» Там ещё была такая ситуация. Подъехали к Лисовой, подходим – а там машина подъезжает, проверяют у нас документы. У брата был паспорт, ему как раз выдали, а я по карманам раз-раз, а они говорят: «Да у тебя нет ничего». И в машину, отвезли в КГБ, закрыли. Обыскали там, позабирали всё – впечатление было довольно неприятное... Я сказал: «Давайте бумагу, я сейчас буду писать жалобу в прокуратуру – на основании чего нас задержали? Мы что, не имеем права по Киеву ходить? На маршрутном листе написано: „Путь следования: Тюмень – Киев”». А они мне говорят, что я должен был прямо из Борисполя ехать в Тернополь. А я сказал, что должен был ехать поездом, так ездил на вокзал, а тут это по дороге. В полночь нас выпустили. Я и не знаю, какое это отделение милиции, где оно именно находится.
Когда приехали домой, там тоже постоянно возили на разговоры, так что аж надоело. А когда я возвращался назад, то они там такой шум подняли, будто я хотел тайно выехать в Киев. Из аэропорта в Киеве меня забрали, держали целый день, возили на обед. Я, правда, не хотел есть, так они сказали: «Вы что нам тут – голодовку хотите устроить?» А я говорю: «А что же? Вы меня забрали, там вещи остались, вы что-то засунете в них и скажете, что это я что-то перевозил?» Меня продержали почти до отправления самолёта.
Майор Шубин из Тюмени был недоволен, говорил: «Я думал, что оно так обойдётся, а мне дали выговор за тебя, что я тебя так отпустил». Такая вот была поездка. Но всё-таки было удовольствие, что побывал со знакомыми, что домой заглянул.
Что ещё можно сказать? В том Шорохово был большой контингент «химиков» – где-то около 500 человек. Они там строили свинокомплекс. Было у меня интересное общение с ними, хотя это элемент неисправимый: слушали – не слушали, а оказывается, что они просто хотели иметь с этого какую-то материальную выгоду. Никак не могли поверить, что это так бескорыстно, что это без всякой выгоды делается. Они мне говорили: «Не может быть, чтобы ты не был связан с ЦРУ, чтобы тебе доллары не давали за это». Такие были наивные ребята.
Однажды, ещё когда брат был, мы хотели поехать к Стефе Шабатуре в гости в село Макушино Курганской области – нанять машину и тайком поехать. Но по какой-то причине не удалось. Мы же были на учёте, проверку проходили. Но те полицаи любили, ну, как сказать любили – уважали нас: говорили, что с нами нет никакой мороки, в отличие от тех «химиков», потому что там вечно драки, убийства, изнасилования и много такого. А с нами у них не было таких прецедентов.
Однажды где-то из Мельбурнского университета, из Австралии, написали письмо в Исетский райком партии, чтобы нас освободили. Так нас вызвали, чтобы мы дали отписку, что нас здесь не преследуют. Мы отказались: «В письме нет никакой неправды. Но что – разве мы здесь по своей воле находимся и имеем ли какие-то права? У нас нет никаких документов, мы лишены всего». Я потом, правда, отписывал, но, ясное дело, то письмо, наверное, не дошло дальше Тюменской области.
В.В.Овсиенко: Та публикация в газете «Летела утка над трубой» с этим связана?* (*«Тюменская правда», 24.12. 1982, автор В.Хренов. – В.О.).
В.В.Мармус: Нет, это был другой случай. Это радио «Немецкая волна» передавало статью, что политзаключённые используются на строительстве газопровода «Уренгой – Помары – Ужгород». Я, скажем, не был прямо на том газопроводе, но хозяйство, в котором я работал, в какой-то мере обслуживало ту систему. Нельзя было сказать, что я работал непосредственно на том газопроводе, но какое-то отношение имел. Так они чуть ли не фельетон напечатали, что я, Красивский, Глузман, Усатюк (из молдаван) и ещё несколько политссыльных в Тюменской области используются на строительстве газопровода.
Были, были там такие случаи, кагэбэшники постоянно приезжали, вели с нами разговоры. Было таких церемоний... Мы с Зоряном Попадюком переписывались, который в то время был в ссылке в Казахстане. Его там арестовали, так приезжали нас допрашивать. Тарас Мельничук прислал мне письмо, что задумал рискнуть вырваться на волю ценой публикации в газете. Не знаю, почему он именно мне об этом написал, потому что я с ним не был уж таким близким товарищем. Ну, на 35-й зоне были мы немного вместе. И такое письмо он написал. Он сидел в зоне где-то в Виннице.
Тогда у нас завязалась переписка с Галей Горбач. Она была немного удивлена, что так поздно получила более широкую информацию о нас. Я об этом не позаботился, потому что надеялся, что Степан Сапеляк подал такую информацию. Он был в 36-й зоне, а говорили, что оттуда был хороший выход. А оказывается, что оно где-то застряло. А сейчас, через много лет, уже оно не то. Беру те самиздатовские издания, так фактически там нет информации, что такая группа ребят сидела.
Я освободился и на Новый 1984 год приехал в Чортков. Было довольно много мороки, потому что перед заключением я жил в Росохаче, и по этой причине не хотели меня прописать в райцентре. В селе, на родине, уже жил брат. А в Чорткове мне давала прописку сестра, у неё место было вроде неплохое. Они не хотели меня прописывать, потому что у меня не было работы. Пошёл искать работу – говорят, что я не прописан, поэтому на работу не возьмут. Я где-то так месяца два ходил, а потом говорю: «Знаете, что? Если так, то везите меня туда, откуда я приехал». Был у меня с ними довольно нервный разговор, но потом всё-таки дали мне прописку у сестры. Постоянную слежку я чувствовал.
Когда я вернулся, то собрали всю нашу семью в Росохаче, приехал из отдела пропаганды такой Подоляка и сообщил, что вот ваш брат Владимир не исправился. Если он и дальше будет вести антисоветскую агитацию, то будет поставлен вопрос о его пребывании в районе. А также и к вам, говорит, будет соответствующее отношение. Это было для них немного жутко – как это так? А он ещё добивался, чтобы я публично сказал, что не буду заниматься антисоветской агитацией. На это я ему ответил: «Знаете, уже от этих разговоров меня тошнит». Это его очень возмутило.
В.В.Овсиенко: А вы тогда уже были женаты? Что-то вы об этом не упомянули.
В.В.Мармус: Я был неженат – Ирина позже приехала, и мы в Чорткове поженились. В Шорохово (в Тюменской области) направили молодую учительницу. Я с ней познакомился. Оказалось, что на неё родители уже начинают давить, потому что им кагэбэшники сказали, что их дочь связалась с бандеровцем. У меня, может, и не было таких серьёзных намерений, но кагэбэшники говорили, что это, видите ли, только для забавы. Я оказался в такой ситуации, что если оставить её, то это в какой-то мере подтвердить их версию. Вижу, что она так ко мне относится, приехала в Чортков – и мы с ней поженились. Она устроилась учительницей. Это тоже было не так просто, потому что как директор школы, так и третий секретарь райкома партии, такая Полиняк, да и завуч и даже сам начальник райотдела КГБ Черныш встречались с ней, уговаривали, что с кем ты связалась, да он такой-сякой, поезжай домой и так далее. Была такая обработка.
В то время, в 1986 году, в Чортковском педучилище несколько студентов намеревались создать подпольную организацию, изготовили удостоверения, или, точнее, такие партийные билеты с лозунгом «Украина для украинцев!». Может, там ещё какие-то признаки организации были, я не знаю и тех билетов не видел. Их скоро раскрыли – и сразу меня вызывают, спрашивают, не знаю ли я их. Такой Синицын, полковник из Тернополя приехал, который ещё был лейтенантиком, когда в семьдесят третьем нас судили. Спрашивал, не знаю ли я их и какого я мнения о них.
В том же училище студентка Люба Кавчук имела неосторожность негативно высказаться о чернобыльской аварии. Так её так прижали, что она отравилась и чуть не отдала Богу душу. Я хотел с ней контакты навести – так сразу за меня взялись: смотри, мол, нежелательно, чтобы ты подстрекал её на что-то, а то будешь иметь большие неприятности.
Подошли выборы в Верховный Совет СССР. Тогда, в 1988 – 1989 годах, события развивались быстро. Весной 1989 года я ездил в Киев на учредительный съезд «Мемориала». Там на стадионе был большой митинг, как раз Юрий Бадзё освободился, выступал на нём. Я перед тем сфотографировал могилу, в которой похоронены жертвы чортковской тюрьмы, и передал тогда Ивану Драчу. Тогда же мы в Чорткове создали «Мемориал» из молодых ребят. Что интересно, все ребята из нашей росохачской организации приняли участие в создании «Мемориала», но КГБ разогнало нас. Тогда мы пошли в дом. Я на то время уже был членом Украинского Хельсинкского Союза, председатель областного филиала Левко Гороховский был тогда на учредительном собрании общества «Мемориал». Хоть и он, и я были предупреждены. Это уже делалось по линии УХС – создавались общественные организации, я постоянно ездил в Тернополь, собрания проходили на квартире у Левка.
В.В.Овсиенко: Тернопольский областной филиал УХС был создан в январе 1989 года.
В.В.Мармус: Да-да, 14 числа, как раз на старый Новый год. Мы запланировали собрание, но нас везде позадерживали – кого где. Ехал Михаил Горынь с Зиновием Красивским, их где-то во Львове задержали. Я хотел добраться до Тернополя накануне вечером, так меня остановили на Чортковском железнодорожном вокзале, забрали паспорт, потому что какая-то женщина указала, что чисто такой как я обокрал её! Меня держали в комнате милиции на вокзале, какие-то протоколы писали-писали до полуночи, потом выпустили. Я шёл по дороге, а за мной машина ехала, из неё кричали, звали меня в машину, смеялись-хохотали. Одним словом, было такое время, что они уже не могли что-то такое серьёзное сделать, но ещё что-то такое пытались. Тогда мы собрались из районов 26 января, избрали Левка Гороховского председателем.
Мы создали Народный Рух в районе. Были такие подруги жены-учителя, с некоторыми людьми я сам познакомился, нескольких их собрал и предложил создать инициативную группу, чтобы создать Рух. Придёте, мол, якобы случайно на собрание «Мемориала» и сделаете заявление, что везде, мол, создаётся Рух, так давайте будем создавать и в Чорткове. Назначим день, напишем объявление. У меня до сих пор тот плакат есть. Когда создавался Рух, тоже Гороховский приехал из Тернополя. Хоть он был предупреждён, но это было сделано.
Мы все те общественные организации создавали, а под конец создали районный филиал УХС. Гороховский даже удивился, что в Чорткове так поздно был создан филиал УХС. Меня избрали председателем. Вообще мы не думали его создавать, но Гороховский сказал создать. Члены Украинского Хельсинкского Союза приезжали на собрания в район.
И так повелось, что уже когда мы на основе УХС в апреле 1990 года создали Украинскую Республиканскую партию, то я снова стал председателем. Так до сих пор – каждый год меня переизбирали. В 1997 году мы перешли в Республиканскую Христианскую партию. Желательно, чтобы кого-то другого избрали, из молодых, хотя мы не очень-то и старые. Ещё пятидесяти нет, но кое-кто может подумать, что здесь какая-то монархия, потому что такая одна особа незаменимая, что ли?
Ещё помню, как мы Общество репрессированных создавали в Киеве.
В.В.Овсиенко: Это было 3 июня 1989 года на Львовской площади в Киеве.
В.В.Мармус: Нам не открыли Дом художника. Милиция немного досаждала. Подгоняли и требовали, чтобы скорее разошлись. Так мы стали вокруг клумбы. Богдан Горынь вёл собрание. Прекрасно было, мне это понравилось.
В.В.Овсиенко: Вы сейчас депутат областного Совета?
В.В.Мармус: Да, это уже второй раз. Я был депутатом районного Совета в 1990 году. Потом в 1992 году были довыборы в областной Совет на место выбывшего. Так я одновременно был депутатом и районного, и областного. Сейчас я в комиссии по борьбе с преступностью и коррупцией, а в предыдущем созыве был в этической комиссии. В районном Совете также в комиссии по борьбе с коррупцией и преступностью.* (*В.Мармус был избран в областной Совет также в 1998 и 2002 гг.. – В.О.)
В.В.Овсиенко: А расскажите ещё о своих детках.
В.В.Мармус: Я иногда думаю, что уже немного старый, но как посмотрю на своих детей, то сразу молодею. У меня два сына. Старший Саша, 1985 года, а младший, Василько (так назван в честь деда, Василия) – 1992 года, ещё маленький. Хотелось бы, чтобы выросли нормальными гражданами государства. Надеюсь, что им не нужно будет по тюрьмам сидеть, как мы сидели. Чтобы выучились, чтобы нормально работали – для государства и для себя.
Я уже год работаю в районной администрации консультантом по вопросам религии и связей с политическими партиями. Это такие у меня функциональные обязанности. Правда, таких обязанностей у меня на бумаге нет, но я занимаюсь этими вопросами.
Что касается религии, то так уж случилось, что это у нас довольно скользкий вопрос и никто им не хочет заниматься. У нас есть межконфессиональные конфликты, в которых замешано очень много людей. Кое-где фактически безвыходная ситуация, потому что две конфессии борются за одно помещение. Одна церковь на село, а в селе две конфессии – греко-католическая и православная. И обе претендуют на один храм. Так их невозможно как-то поделить. Делается всё для того, чтобы построили другой храм и не ссорились между собой. Но это связано со средствами. Мешают амбиции.
В районе есть разные партии. Есть Демократическая партия, есть Народный Рух, есть Республиканская партия, хоть там несколько человек – тех, что не хотели с нами перейти в РХП. Есть КУН, есть «Громада» (3 человека) и ХДПУ. Есть общественные организации – «Просвита», Союз украинок, Общество репрессированных, Братство воинов УПА. Приходится время от времени их собирать и советоваться, что дальше делать, как сосуществовать. Такая работа.
В.В.Овсиенко: Скажите, пожалуйста, где теперь кто из ваших коллег живёт?
В.В.Мармус: Андрей Кравец умер два года назад. Николай Слободян, Пётр Винничук и мой брат Николай живут в Росохаче. Там же и двое других, которых не судили, но это честные ребята. Это Пётр Витив и Николай Лысый. Владимир Сенькив женился в ссылке и остался в Томской области. Несколько раз он пробовал где-то здесь купить какое-то жильё, но что-то не удаётся. Возможно, он ещё вернётся сюда. А Степан Сапеляк живёт и работает в Харькове. Приезжает сюда к матери.
В этом году мы отмечали 80-летие IV Универсала и 25-летие того, как мы в 1973 году отмечали это событие. Так мы собирались, встречались. Конечно, мы встречаемся чаще, но тогда был юбилей и в селе, и в районе. Райгосадминистрация издала специальное распоряжение о праздновании 25-летия поднятия над Чортковом национальных флагов.
Опубликовано:
Юнаки з огненної печі / Харківська правозахисна група. Упорядник В.В.Овсієнко. – Харків: Фоліо, 2003. – С. 15 – 35.
Снимок В.Овсиенко:
MarmusV Плёнка 5737, кадр 33. 23.01. 2003, г. Чортков. Владимир Васильевич МАРМУС.