Текст отредактирован в апреле – мае 2002 года, с учётом замечаний Оксаны Попович и её сестры Марии Скрипник (письмо от 23.04.2002)
В.В.Овсиенко: 6 февраля 2000 года в городе Ивано-Франковске, улица Молодёжная, 50, квартира 70, рассказывает пани Оксана Попович.
Семья
О.З.Попович: Я — Попович Оксана Зеноновна, родилась 2 февраля 1926 года в селе Жуков Обертинского района Станиславской области, теперь Тлумачского района Ивано-Франковской области. Родилась в семье интеллигентов. Мать, Елена Новодворская, — учительница, из семьи писателя Леся Мартовича. Он был родным братом моей бабушки. Брат мамы, Иван Новодворский, адвокат в Коломые, был сечевым стрельцом, потом служил в Украинской Галицкой Армии, в 1918 году был ранен. С приходом большевистской власти в 1940 году арестован, погиб на Севере, в ссылке.
Отец мой, Зенон-Марьян Попович, в 1918 году принимал участие в так называемом «Ноябрьском срыве», то есть отбирал власть у поляков во Львове. Работал начальником почты. После прихода к власти поляков (ведь им помогали Англия и Франция) отца арестовали, он отсидел 6 месяцев в тюрьме, а потом всё время польской оккупации западноукраинских земель был безработным. Однако отец, хоть и был безработным, вёл культурно-просветительскую работу среди крестьян: учил их грамоте, организовал украинскую «Родную школу», учил крестьян быть патриотами, беречь своё национальное достоинство. У отца была большая библиотека, он давал крестьянам книги, организовал кассу взаимопомощи, читал лекции и рефераты по истории Украины и литературе. Польские жандармы всегда рылись в наших книгах и некоторые из них конфисковывали.
Не раз у нас дети колядовали. А отец слушает: «О, про Украину колядуют! Пойди им что-нибудь побольше вынеси». Одним словом, отец был моим единомышленником. Ведь и для меня Украина — это было нечто святое.
Сестра отца, Клементина Боярская-Попович, была украинской писательницей. В нашей семье был арестован и пропал без вести муж моей двоюродной сестры Орыси — Ярослав Курилив. Его, наверное, расстреляли большевики, как и других. Ещё, наверное, большевики расстреляли и моего ровесника, родного брата моей двоюродной сестры. Многие из нашей семьи впоследствии были в УПА и там погибли.
Село Жуков было таким несознательным, что отец ругался: «Когда идёт польский жандарм, то чуть ли не до земли шапку снимают, а как идёт свой, то только прикоснётся к шапке». Это говорит о национальном достоинстве. Но когда мы в 1939 году выезжали из Жукова на тех возах, то все люди вышли прощаться с отцом.
Мама работала в государственной школе в Жукове 20 лет и постоянно имела неприятности. В конце концов украинскую школу в Жукове закрыли, маму перевели в другой район, и отец должен был идти вместе с мамой, потому что он был безработным.
(Примечание сестры Марии Скрипник, 23.04.2002. Маму перевели в Городенковский район, село Стрельче. В том же 1939 году мы переехали в город Городенка. Там мама работала директором школы в части города, которая называлась Котыковка.)
Я всё это хорошо понимала, поэтому слово «Украина» стало для меня святыней, ещё когда я не ходила в школу. Когда я слышала, как поют гимн Украины, моё сердце начинало биться сильнее. Постепенно приближалось то время, когда я смогу проверить свою любовь к Украине...
А ещё мой дядя Стефанив Игнат Петрович был главнокомандующим УГА после Витовского. У него было высшее военное образование. Так что у нас такая семья — и военные, и учителя... Я многое ещё с малых лет знала. Ведь выросла я в интеллигентной, национально сознательной и духовно богатой семье.
Рассказываю о семье со слов мамы, так что могу в чём-то разойтись с фактами.
Окончила я начальную школу, потом училась в украинской гимназии. Пришли большевики и превратили гимназию в среднюю школу. А при немцах снова была гимназия. Одним словом, у меня среднее образование.
Не знаю, по каким критериям вы собираете сведения — то ли о членах Украинской Хельсинкской группы, то ли о диссидентах интернационального образца, — потому что я по убеждениям украинская националистка, была членом ОУН. Я не деятель искусства, не учёный, и — должна вас разочаровать — я даже не обычная женщина, потому что у меня нет своей семьи. Чаще всего таких людей называют неудачниками...
Юношество
Ещё когда в первый раз пришли большевики, были страшные аресты. В Городенке, где мы жили с 1939 года, арестовали почти всех студентов. Тогда мы, младшие, собрались и решили стать на их место. Нас было пятеро — пошли вступать в Юношество ОУН. Нас не хотели принимать, потому что мы ещё были маленькие. Но всё-таки приняли. Юношество было до 18 лет. Изучали правила конспирации, историю Украины, украинскую литературу, проходили идеологическую и военную подготовку. Сдавали экзамен первой и второй ступени. Была такая книга, которая называлась «Пашенные буряки». Там были все правила конспирации. Каждый должен был знать Декалог, Двенадцать примет националиста, Сорок четыре правила, по которым нужно было жить. Их все изучают, а уже активисты сдают экзамены и работают. А уже потом приносили присягу и вступали в Организацию Украинских Националистов.
В Юношестве мы почти всё время учились. Я ездила по сёлам и тому, что мы проходили, учила других. А когда уже была в активе, стала районной проводницей, то имела постоянную работу и отвечала за неё. Кто-то был курьером, кто-то отвечал за идеологическую подготовку, кто-то за историю Украины, кто-то за военную подготовку, а я занималась сетью Юношества и всем командовала, потому что я была районной. Когда люди начали попадаться, стало уже тяжелее...
В.В.Овсиенко: А когда вы стали членом ОУН?
О.З.Попович: Где-то в начале 1944 года.
В.В.Овсиенко: Вы, фактически, были в подполье?
О.З.Попович: Да. Но сначала я была на легальном положении. А потом меня перевели в другой район, Коломыйский, и я там уже была на нелегальном положении и попалась...
Арест
Была у нас курьером из Городенковского в Коломыйский район пожилая женщина. (Примечание сестры Марии Скрипник, 23.04.2002. Фамилия её Кислица, а псевдоним «Няня». Недавно умерла). Каждый день ходила по тому маршруту. Днём советская власть — ночью бандеровцы работают, а они спят. Меня отправили в Коломыйский район. А курьера я не застала. Тогда я пошла аж в Космач, где была самостоятельная Украина. Вела другая курьер, кому куда надо было. И по дороге я попалась... Знаете, облава за облавой. Было так, что пришли, сказали: «Уже облава уехала». И мы пошли. Подходим к хате — а советские оттуда! У меня была только сумка, а в той сумке всякие рефераты, в частности, о санитарной подготовке... А ещё мне тот курьер дала «штафеты», и я положила их в карман. Это эстафеты, то есть записки, подпольная почта. А тут они подходят. Я быстренько «штафеты» в снег бросила, но сумку уже не могла бросить, потому что она большая. Ну, думаю, всё...
Привели нас в хату и делают обыск. Говорят, что я «бандеровка». Говорю: «Я — бандеровка. Но вот эти две девушки, что со мной, — они в церковь идут. Я их просила, чтобы подождали меня. Они подождали, но я их не знаю». А это были районная санитарка и курьер. И они уже то же самое говорили.
Случилось это в начале 1945 года, 12 января, в селе Испас Коломыйского района. Задержала нас армия, помогавшая НКВД. Доставили нас в Коломыю. Я всё то же самое там сказала. Девушек ещё вызвали, а потом отпустили. Я от них отказалась, а они от меня. Так они и ушли. Впоследствии я с одной из тех девушек встретилась в тюрьме. Она и там как-то выкрутилась, её ещё раз отпустили. А меня задержали, потому что в сумке были всякие рефераты, литература, газеты... У меня уже не было выхода. Я им сказала, что из Березова Выжнего Яблоновского района, и они меня послали в Яблоновский район. А там следователь был неплохой. А в Коломые страшно плохой был следователь. Страшный... Кто туда попал, тот уже бедный был: повыкручивали им руки-ноги. Ну, а поскольку у меня свидетелей нет, то мне так ничего... Меня осудили только за то, что было в сумке. То, что я сказала, то и записали. А это была сплошная ложь: что я из Березова Выжнего, что шла в церковь, а кто те девушки — не знаю. Меня спрашивали, есть ли бандеровцы в Березове Выжнем, так говорю, что есть, много. Нас учили так говорить — чтобы они туда не шли. «А пушки есть?» — «Есть», — говорю. Фантазировала намеренно, чтобы они не шли туда. Они это записали — и всё. Фамилию я записала другую. И под этой фамилией меня судили, с ней я отбыла срок и с ней я сюда вернулась. Пришла в милицию. Говорят: «О! Вы обманывали советскую власть?» Говорю: «А советская власть плохо работала, что меня не раскрыла».
В.В.Овсиенко: А сколько длилось это расследование? Тогда многих людей жестоко пытали...
О.З.Попович: Вызывали меня раз или два — и всё. Они же не знали, что я вру. А потом — военный суд.
В.В.Овсиенко: А тот суд сколько вам дал?
О.З.Попович: 10 лет заключения и 3 года ссылки.
Ждала этапа, чтобы ехать в Сибирь. Но меня всё мучает: сколько возможно, буду стараться как-то убежать. Когда везли из Яблонова в Коломыю, я так оглядывалась туда-сюда... А конвой — на телеге впереди сидели два солдата. И сзади ещё солдат: как увидит, что бегут, будет стрелять. Но я всё равно думаю, что надо рискнуть. Вижу: там дом, а там какой-то пруд. Я и метнулась — и пошла, а тот солдат выстрелил. Они за мной бежали-бежали и поймали меня. Такие злые... Ранили меня сначала в грудь, а потом в правую ногу. Положили меня на землю, поставили возле меня солдат. Этап идёт, а я и говорю: «А почему же вы не убегали, не воспользовались тем, что они со мной возятся?» Идут, идут, как неживые...
Там меня уже и били, и всё было... И думаете что? Ничего. Отправили меня обратно в Яблонов.
В.В.Овсиенко: А лечение какое-то было?
О.З.Попович: Лечения никакого. В Яблонове я ещё и тифом заболела и там ещё немного посидела. Там от тифа одна женщина умерла, и мужчины почти все тифом больны были, умирали.
Когда я сидела в Яблонове, то однажды вывели из камеры одного парня — и меня как раз вывели. Он бросил мне нитку и какую-то проволочку да и говорит, что это он отмерил, где надо долбить стену — он из своей камеры долбит, а я из своей. Продолбили мы стену так, что один глаз было видно. Ту дырочку мы камушком так закрывали, что никто этого не видел, и так разговаривали. Только один глаз видно было...
Воркута — Красноярск
Немного поправилась — и взяли меня на этап. Везли нас в закрытых телячьих вагонах. Ехали-ехали, ехали-ехали — что-то три недели — и приехали на Воркуту. А там — вечная мерзлота, олени. Совсем другой мир. Дали нам валенки, ватные штаны, переодели — и на работу. Ещё осень была, а на Воркуте уже зима.
В.В.Овсиенко: Какие там были условия содержания? Расскажите подробнее. Вы там, конечно же, должны были работать?
О.З.Попович: Должна была, хоть и была ранена и уже не стопроцентная работница. Уже не годилась ни в организацию, ни на работу. Там не было даже рентгена, чтобы посмотреть, какая болезнь, как её можно лечить. Я не знала, что у меня, к тому же, ещё и вывих ноги. Когда я упала, убегая, то вывихнула ногу. Это я узнала аж через 15 или 20 лет дома, в Ивано-Франковске, когда мне операцию делали. Но тогда я ещё и на тяжёлых работах работала.
На Воркуте там такая Предшахтная была... Дали нам там две такие консервные баночки — в одну баночку дали того супа, почти вода, из такого турнепса — вы знаете, что такое турнепс?
В.В.Овсиенко: Знаю турнепс.
О.З.Попович: Вот из турнепса суп и ложка каши. И так мы жили, были такие доходяги... Говорили: зацепилась за соломинку и упала. Не могли ноги поднимать. И желудком болели, и пеллагрой болели, и цингой. И умирали. А вы знаете, что в таких условиях уже и температуры нет? Пойдёшь к врачу, думаешь «закосить» освобождение от работы — а тут нет температуры, как назло, и не освобождают от работы. Знаете, в армии или в похожих условиях люди как-то выживают. А тут очень много людей, особенно мужчин, умирают. Такие доходяги... Они такие слабохарактерные, ужас! Они как хотят есть, то какую-то гниль подбирают. Это ужас! А женщины какие-то более выносливые... Их организмы другие.
Меня взяли в бригаду — снег отбрасывать, долбить ломом и джоганом вечную мерзлоту. По-украински джоган, так?
В.В.Овсиенко: А зачем её долбить?
О.З.Попович: Ну, там дома строят. Но я ещё и в других лагерях была. Немного ниже, где уже есть леса. Но условия там ещё хуже, чем в Воркуте. Это станция Мукерка. Мы говорили: от слова «мука». И Адак — от слова «ад». Там было ещё хуже. Там нас посылали на сенокосы, а мы уже оттуда такие доходяги возвращались...
Заключение — это не какой-то геройский поступок, а такая однообразная жизнь: утром подъём, пошёл на работу, побежал в столовую... Однообразная, без всяких героических прикрас.
В.В.Овсиенко: Тем оно и тяжело. Вот в 1953 году умер Сталин, в 1954 году начались комиссии. Затронуло ли вас досрочное освобождение?
О.З.Попович: Нет-нет. Я к малолетним не относилась. Сначала малолетних освобождали, потом инвалидов.
В 1955 году повезли меня этапом в ссылку в Красноярск. Не в январе повезли, а так немного позже. Помню, что шла в валенках, но уже было тепло. При Хрущёве ссылку отменили. Я отбыла больше года ссылки, а когда её отменили, то поехала домой.
Судьба семьи
В.В.Овсиенко: Пани Оксана, а какой тем временем была судьба вашей семьи, в частности, мамы? Как она прожила свои более чем 101 год?
О.З.Попович: Имя мамы — Елена Новодворская, а в замужестве уже была Попович. Когда пришли её вывозить в Сибирь, то в доме были мама, мой младший брат Олекса и отец. Сестра Мария тогда училась в педучилище в Коломые. Но отец даже не вставал, так они его и оставили. Он потом скрывался у маминой сестры в селе Городница, где она была директором школы. Не из-за меня маму вывозили, ведь я сидела под чужой фамилией, никто не знал, что я Попович. Маму в поезд — и довезли до Киева. Брата Олексу отпустили как малолетнего, но приказали разыскать меня, сказать, чтобы я явилась, покаялась и всё мне будет прощено. Он пошёл меня искать, когда его отпустили. А куда он пошёл? В партизанский отряд, который находился в то время за селом Городница. Его наши ребята забрали в бункер. Но он был там недолго, потому что заболел тифом, и чтобы другие не заразились, его отвезли в больницу в Городенку. К нему приходили люди. А потом его забрал дядя, двоюродный брат по маме. Его звали Клим Стефанив (это его брат Игнат Стефанив был в своё время главнокомандующим Украинской Галицкой Армии после смерти Витовского, он выехал за границу). Так вот дядя Клим моего брата Олексу и сестру Марию немного у себя приютил. Они так полулегально учились в чужом городе.
(Примечание сестры Марии Скрипник, 23.04.2002. За мной в общежитие в Коломые тоже приходили два прихвостня с псом. Но подруга сразу мне сообщила. Я была в другой комнате, поэтому убежала. Приехала в Городенку, переоделась в крестьянскую одежду и со своей подругой понесла маме передачу, потому что услышала, что маму будут вывозить в Сибирь. Я не сказала, что это моя мама, а что моя учительница. Мама очень плакала и сказала, чтобы мы с братом Олексой ехали в Станислав к тёте Софии Ткачук. Я ещё немного скрывалась, потому что носила еду в больницу брату. А когда он выздоровел, то мы трое — я, отец и брат — поехали к тёте Софии. А туда как раз приехал наш дядя Клим Петрович Стефанив (двоюродный брат тёти Софии). Он работал директором школы в селе Яблинка Солотвинского района, и забрал нас к себе.
В то время из нашего дома в Городенке забрали всё — новую мебель, вещи, а тяжелее всего мы, особенно отец, переживали потерю большой библиотеки. Нищими стали...)
В.В.Овсиенко: А куда маму вывезли?
О.З.Попович: Под Киевом вывели всех, чтобы проветрились, а мама — под поезд, выбежала на высокую насыпь и пошла, пошла... Когда стемнело, зашла в какую-то хату, и женщина-схиднячка, такая бедная, говорит: «Ой, нечего вам дать поесть, только картошка». Но мама переночевала и пошла от села к селу, ночевала у людей и объясняла, будто она ездила к раненному на войне сыну, который здесь в госпитале. Натёрла мозоли на всех стопах. Аж в Западной Украине попросила у какого-то военного денег на поезд домой. Её взяли, посадили в вагон, дали поесть и завезли аж до Снятина. А уже оттуда она пошла к своей второй сестре Лукьяновой Ольге в село Гриневцы Тлумачского района. А та была директором школы и сказала, что это её двоюродная тётя. Тогда не было паспортов, но маме в сельсовете сделали документы, что она называется Чермак Мария. Когда моя сестра Мария вышла замуж и родила ребёнка, то забрала маму, брата Олексу и отца к себе. Отец умер от астмы в 1949 году. Мама долго жила под чужой фамилией, аж до Хрущёва. Когда уже немного полегчало, мама пошла с тем документом к властям и ей заменили на её настоящую фамилию, да и всё. Так что обошлось. Мама лет 10 назад умерла, в возрасте 101 года.
(Примечание сестры Марии Скрипник. Оксана уже как-то через знакомых дала знать, что она пишется Петрушак Варвара Петровна. Каждый месяц я везла 200 рублей своей тёте Софии Ткачук в Станислав, она покупала всё, что нужно, и посылала Оксане посылки. А когда тётю спрашивали, кому она посылает, кто для неё эта Варвара Петрушак, то она придумала, что когда-то отец Варвары на войне спас жизнь моему мужу, поэтому она обязана ей помогать.)
В родном краю
О.З.Попович: Где-то в августе 1956 года вернулась я к сестре Марии Скрипник в Маняву — слышали?
В.В.Овсиенко: Да-да, есть Манявский скит. Это какой район?
О.З.Попович: Солотвинский.
В.В.Овсиенко: А какая же у вас была фамилия? Уже ведь её можно назвать? О.З.Попович: Фамилия, под которой я была в заключении, — Петрушак Варвара Петровна. Там, в Маняве, я перешла на свою фамилию. Думаю, что там уже скрывать? Кто-то боялся, а я думаю — эх! Пришла я в милицию и сказала, что сидела под чужой фамилией, такой-то, а мне надо перейти на свою собственную. «О, — говорят, — обманывали советскую власть!» А я говорю: «Я не виновата, что советская власть так плохо работала, что меня не раскрыла». И меня послали к кагэбисту. Я пошла и говорю, что под чужой фамилией сидела, на нелегальном положении была. А он говорит: «Мне нравится, что вы так сразу всё говорите. А другой боится, говорит, я не то, я не хотел, меня силой забирали». А зачем это говорить, что силой забирали? Это что — за Украину сражаться нас кто-то силой заставлял?
Это была целая церемония, как я на свою фамилию переходила. Сначала мне сделали документы на фамилию Петрушак Варвары Петровны. Пришлось метрику добывать, и то, и сё...
(Примечание сестры Марии Скрипник. Оксана на свою фамилию перешла уже позже, когда со своей мамой жила в Солотвине (теперь Богородчанский район). Она там ходила в 10-й класс вечерней средней школы, потому что у неё не было никакого документа об образовании. Там и перешла на свою фамилию. Опять же помог в этом дядя Клим Стефанив. Тогда и мама перешла на свою фамилию, я помогла ей выбрать из Городенки все документы на пенсию).
В.В.Овсиенко: А тогда, когда вернулись, вы уже считались инвалидом в связи с ранениями?
О.З.Попович: Нет. Аж здесь мне сделали снимок, положили в больницу, сделали операцию и признали инвалидом второй группы.
В.В.Овсиенко: Но вы всё-таки должны были где-то работать, как-то зарабатывать себе на жизнь?
О.З.Попович: Да, я работала в «Энергосбыте» в Ивано-Франковске. Из Солотвина мы с мамой переехали поближе к Ивано-Франковску, где можно было бы какую-то работу мне найти. Мы с мамой в Крыховцах наняли хату. Мне там одна нашла работу, я работала учётчиком и зарабатывала на кусок хлеба, пока меня не арестовали. Эти Крыховцы под Ивано-Франковском в 5 километрах, надо было автобусом на работу ездить. Мне в 1974 году сделали операцию, после операции дали квартиру в Ивано-Франковске, а через месяц снова арестовали. Только дали квартиру — и я пошла в тюрьму. Но мама там осталась.
«С целью подрыва и ослабления советской власти...»
В.В.Овсиенко: В обвинении написано, что «Попович на протяжении 1959–69 годов занималась антисоветской агитацией и пропагандой с целью подрыва и ослабления советской власти» и так далее. Что же вы такого преступного совершили?
О.З.Попович: Самиздатом занималась. Мы здесь с Любой Лемык и другими распространяли самиздат.
В.В.Овсиенко: Я тоже в эти годы, правда, с 1968 года, распространял самиздат и был за это в 1973 году заключён. Так мне интересно, какая литература у вас была?
О.З.Попович: Были труды Валентина Мороза, Бориса Антоненко-Давыдовича, Ивана Дзюбы «Интернационализм или русификация?»... Мы возили эти статьи туда-сюда. Я работала до конца, пока меня тот не выдал...
В.В.Овсиенко: По вашему делу проходят люди, которых я знал в Мордовском лагере № 19: Николай Гамула и Николай Гуцул из Городенки. А Роман Гайдук на Урале сидел.
О.З.Попович: Они по моему делу не проходят, потому что меня выдал только Гуцул.
В.В.Овсиенко: Вы только его одного знали?
О.З.Попович: Нет, я более-менее знала и других, потому что моя семья жила в Городенке, но по делу с ними ничего не имела.
В.В.Овсиенко: Я понимаю, что такое распространение самиздата, но, может быть, вы что-то конкретнее расскажете?
О.З.Попович: Мы ещё собирали деньги тем, кто в тюрьме сидел, помогали семьям политзаключённых. Возили то во Львов, то в Киев. Оксана Яковлевна Мешко нами там командовала.
В.В.Овсиенко: Оксана Яковлевна? О, мне очень интересно про Оксану Яковлевну услышать! Я её знаю с 1978 года, она ко мне в село Ставки на Житомирщину приезжала, где я под админнадзором сидел. А в последние годы её жизни мы были очень близки.
О.З.Попович: Не только Оксана Яковлевна — я и сама ездила к Ивану Дзюбе. Мы понемногу доставали литературу где кто мог. А о тех людях, которые тоже этим занимались, были на подозрении, их с работы снимали, но они не были арестованы, вы записываете?
В.В.Овсиенко: Обязательно расскажите, ведь эти люди что-то делали!
О.З.Попович: Муж моей сестры Марии Скрипник Иван тоже распространял самиздат. (Примечание. 27.03.1930, с. Манява – 7.04.2002, г. Ивано-Франковск. Краевед, педагог, писатель-публицист. В 1940 депортирован в Сибирь. Окончил историко-филологический факультет Брестского пединститута. С 1949 на педагогической работе. 25 лет работал над литературно-художественной картой Украины. С 1980 — старший научный сотрудник историко-архитектурного музея «Скит Манявский». Автор нескольких книг, сотен публикаций. – В.О.) Он был знаком с Борисом Антоненко-Давыдовичем и другими. Целыми чемоданами самиздат привозил. А мы тут по всем районам ездили, и к нам люди приезжали. А вот попалась!
Второй арест
В.В.Овсиенко: А при каких обстоятельствах вас арестовали?
О.З.Попович: Мне как раз вторую операцию сделали. Поставили такой гвоздь в ногу, а потом вытаскивали. Выписали меня — и они сразу утром пришли. 2 октября 1974 года. Мне это было очень странно, потому что пришёл не кагэбист, а прокурор... Я только что после операции, и он меня сбил с толку. Я бы хоть что-то взяла с собой... Я думала, что, может, он хочет сначала поговорить, а потом уже арестует.
В.В.Овсиенко: Фамилии его не помните?
О.З.Попович: Да где-то написано. Я фамилии забываю, но где-то в конце обвинительного заключения написано.
В.В.Овсиенко: Следователь Г. Андрусив...
О.З.Попович: Это кагэбист.
В.В.Овсиенко: Следователь облпрокуратуры Я. Огородник...
О.З.Попович: Они говорили, что взяли гражданского потому, что я больна, после операции.
Я так и пошла, ничего не взяв. Потом я спрашивала, почему они мне ничего не сказали, а что только прокурор хочет со мной поговорить. Говорю: «Я поверила вам...» Хоть я немного и подозревала, но... Ещё и Люба Лемык приходила к прокурору, а он сказал: «Пусть напишет, что ей надо». Мама старенькая, не могла мне ничего принести. Можете представить, как мама умерла — ей было сто один с половиной год! Так Люба Лемык мне носила передачи. Вы знаете, мы там у неё в подвале печатали самиздат. У неё такой дом на Кошевого, 10 — и слышно было аж на улицу...
Судили меня два или три дня, приговор вынесли 14 января 1975 года.
В.В.Овсиенко: А вы на скамье подсудимых сидели все четверо или вас судили отдельно?
О.З.Попович: Нет, меня отдельно судили. Их на год раньше арестовали, потому что я была в больнице. А они как свидетели... Да нет, не было их на суде в качестве свидетелей.
В.В.Овсиенко: После того осуждения вас взяли на этап и отвезли в Мордовию. А вы же были на костылях?
О.З.Попович: На костылях была. А потом уже с палочкой.
В.В.Овсиенко: Интересно, как конвой к вам относился?
О.З.Попович: Не могу ничего сказать — это зависит кто. Бывало, что мне солдат какие-то консервы давал.
В.В.Овсиенко: Потому что Оксана Яковлевна Мешко рассказывала, как её, 76-летнюю, в 1981 году везли этапом, то остановили на Холодной Горе в Харькове. Выведут, чтобы брать дальше на этап — и назад в камеру. И так несколько раз. Так она стала просить: «Да возьмите меня, ведь меня всё равно повезут». А начальник конвоя говорит: «А мы не хотим трупы возить». Так она на этапе была 108 суток, пока её завезли от Киева на берег Охотского моря.
О.З.Попович: А это они так намеренно делали. Этап — это долго-долго... Поезд едет-едет, а потом остановят и сутки-двое стоит. Конвой покупает хлеб. Со мной одна женщина работала, что была в заключении. Так она говорила: «Вам давали есть? А нам ничего не давали».
Мордовия
В.В.Овсиенко: Вот вас где-то весной 1975 года привезли этапом в Мордовию, в Барашево, в лагерь ЖХ-385/3, в женскую зону. Кого из женщин-политзаключённых вы там застали?
О.З.Попович: Застала Ирину Сеник, Ирину Калинец, Надежду Светличную, Стефу Шабатуру, ещё сидели за ОУН Дарка Гусяк, Мария Пальчак. Я их там ещё застала, а потом они отсидели срок и понемногу уезжали. Потом только московки остались.
В.В.Овсиенко: А кто из них был?
О.З.Попович: А та, у которой отец профессор...
В.В.Овсиенко: А литовка Нийоле Садунайте с вами была?
О.З.Попович: Была, была.
В.В.Овсиенко: О ней все так хорошо вспоминают. А эстонка Лагле Парек?
О.З.Попович: Нет, не было.
В.В.Овсиенко: Это она позже там сидела. А что вы можете рассказать об этих девушках?
О.З.Попович: Проводили мы там акции протеста.
В.В.Овсиенко: И вы, будучи инвалидом, принимали участие в голодовках?
О.З.Попович: Принимала, принимала. Я и в тюрьме в Ивано-Франковске во время следствия голодала 48 дней. Я теперь уже даже и забыла, какой протест заявила. Уже не могу вспомнить. 48 суток. А мне написали меньше.
В.В.Овсиенко: Вас искусственно кормили или нет?
О.З.Попович: Кормили так насильно, нагло. Приходили мужчины и мне в рот пихали тот шланг. И нельзя было отбиться, потому что они такие сильные, их пятеро здоровых мужчин.
В.В.Овсиенко: Вас в Барашево принуждали к работе?
О.З.Попович: Они пробовали, но я не хотела.
В.В.Овсиенко: Интересно, а что там женщины делали?
О.З.Попович: Шили рукавицы.
В.В.Овсиенко: Я тоже тогда шил рабочие рукавицы в 17-м лагере. Но вы не работали?
О.З.Попович: Нет, ни одного дня. Они пробовали, говорили: «Мы вам принесём нитки и вы будете что-то шить». А я говорю: «Никаких ниток!»
В.В.Овсиенко: Я слышал, что вы встречались в Мордовии с Василием Стусом. Как это случилось?
О.З.Попович: Случайно. Там, в Барашево, есть несколько отделений. Одно — мужская больница. Меня под конвоем повели туда к врачу. Тут у меня какой-то нарыв был. Я попросила: «Позовите украинцев». Так Василий пришёл. Он тогда как раз в больнице был. И я с ним долго разговаривала. А надзиратель не мешал. Врач мне говорит: «Надо бы, чтобы вы полежали, но это мужское отделение». Тогда как раз такой сильный дождь шёл... Я попросила позвать кого-нибудь из украинцев, а пришёл Стус. Как раз тогда ему порезали живот.
В.В.Овсиенко: Стус был в больнице сразу после 2 августа 1975 года, когда случился прорыв язвы желудка. И ещё раньше, когда на него с ножом напал бывший уголовник...
А ещё расскажите, пожалуйста, как Ирина Сеник всех вас научила вышивать.
О.З.Попович: Уж какая я ленивая, а Ира и до меня добралась — учила меня вышивать. (Смеётся).
В.В.Овсиенко: Однажды до нас дошёл слух — я тогда был на 19-м, — что у вас позабирали вышивки, рисунки, стихи. И что уничтожили. Тогда была голодовка во всех мордовских лагерях. Вы помните это?
О.З.Попович: Я помню, что у Стефы Шабатуры забрали вышивки и рисунки. Она рисовала, а Ирина Сеник вышивала. В основном так. Там каждая — та вышивальщица, та поэтесса, а Стефа художница. Она там рисовала и про Олеся Гончара, про «Собор в лесах». Такие немного политические рисунки. Так они это всё позабирали.
В.В.Овсиенко: И уничтожили?
О.З.Попович: Тогда не отдали, а я не знаю, как дальше было.
В.В.Овсиенко: А у вас тоже что-то забрали?
О.З.Попович: Нет. У меня не было таких вышивок. Но и я вышивала. Даже я научилась — думаю: почему так все красиво вышивают, а я так плохо? Что такое, что у меня так плохо получается? Пока меня Ира не научила — это, говорит, надо все крестики ровно класть. А то один туда, а другой сюда — а я думаю, что ж так плохо? Так что это уже она меня научила. Она там этим командовала. А Стефа рисовала. Она много рисовала политических рисунков — казаков, наших парней, собор в лесах. Так они позабирали.
Там скоро срок прошёл — рано встанешь, позавтракаешь, вышиваешь. А после обеда уже читаешь. У нас там не было такого, чтобы смотреть телевизор.
В.В.Овсиенко: А разве там телевизор был? Не было там телевизоров.
О.З.Попович: В конце срока уже был.
В.В.Овсиенко: Вот это вам Ирина Сеник привет передаёт. Я 29 января был у неё в Бориславе.
О.З.Попович: А вы больше не будете у неё?
В.В.Овсиенко: Ну, сейчас я уже не буду к ней ехать, я уже к другим поеду.
Пани Оксана, а в справке записано, что вы стали членом Украинской Хельсинкской группы с 3 февраля 1979 года, то есть в неволе...
О.З.Попович: Это Оксана Яковлевна всех тех, кто сидел, позаписывала в Группу.
В.В.Овсиенко: Но вы ведь об этом знали?
О.З.Попович: Да я знала, потому что она так эзоповым языком написала. Так я говорю: «Я ничего не имею против — если надо, так надо».
В.В.Овсиенко: Тогда было объявлено членами Группы несколько политзаключённых. Между прочим, никто не оспаривает этого — один только Юрий Шухевич говорит: «Да со мной этого никто не согласовывал». Он от этого не открещивается, но говорит, что с ним это не согласовано.
О.З.Попович: А этого и нельзя было согласовать — надо было каким-то эзоповым языком писать. Так, чтобы цензура не заметила.
Ссылка
В.В.Овсиенко: Итак, у вас по второму приговору было 8 лет лагерей строгого режима и 5 лет ссылки по ч. II ст. 62. И 26-я статья, по которой вы признаны особо опасной рецидивисткой... Ну, я и сам рецидивист, так что не боюсь вас, что вы рецидивистка... Так это аж до 1982 года вы были в том же женском лагере в Мордовии?
О.З.Попович: Да. Где-то летом 1982 года взяли меня на этап, повезли в ссылку... Что там написано?
В.В.Овсиенко: Написано так: «28 октября 1982 года привезена этапом в ссылку в Молчаново Томской области». И вы отбыли там все 5 лет, до конца 1987 года?
О.З.Попович: Да. Они хотели меня раньше освободить, если бы я написала заявление Щербицкому, а я говорю: «Не буду».
В.В.Овсиенко: А как это — приходили к вам кагэбисты? А когда они приходили — в начале ссылки или уже под конец?
О.З.Попович: Так, время от времени.
В.В.Овсиенко: А ведь уже в начале 1987 — в январе, в феврале — они многих политзаключённых развезли спецконвоями из концлагерей по домам.
О.З.Попович: Да, вот и мне предлагали. А я говорю: «Чтобы я Щербицкому писала? — Нет, этого не будет».
В.В.Овсиенко: А какие были условия в той ссылке?
О.З.Попович: Там был один завод, где работали вольные. Не вольные, а такие разные проштрафившиеся. А я инвалид второй группы, меня не заставляли работать. Но должны были меня где-то устроить жить. Из КГБ написали, чтобы дали квартиру, а тот директор не хотел. Они потом добились, чтобы предоставили комнату. А до этого я очень долго сидела в КПЗ. Там холодно, только подумайте! И постель не дают, и холодно — я там намучилась. Работают в тюрьме — и пьют, пьяницы. До чего там пьянство распространено!
В.В.Овсиенко: Конечно. Ну, вот предоставили вам какое-то жильё — а на что же вы жили? Какое-то содержание было?
О.З.Попович: Содержания мне никакого не давали. То, что мне где-то Люба Лемык послала, мама ежемесячно посылала какую-то посылку...
В.В.Овсиенко: То есть вы там не имели ни зарплаты, ни пенсии, ничего?
О.З.Попович: Нет, тогда я ничего не имела. Это уже на воле пенсию назначили.
На воле
2 октября 1987 года закончилась ссылка, я вернулась в Ивано-Франковск. И уже нигде не шла на работу. Вернулась к маме, там немного пожила, а потом мне дали эту комнату, на улице Молодёжной. За меня хлопотали Иван Скрипник и друзья, помогли немного. Потому что мамин дом пошёл под снос. Сначала мама умерла, а потом и брат умер.
В.В.Овсиенко: Итак, в общем получается, что у вас за плечами 24 с половиной года неволи... Я понимаю, что вы инвалид, но после освобождения вы принимали участие в каких-то организациях? Ведь ваше имя было уже в документах Украинской Хельсинкской группы с 1979 года...
О.З.Попович: А когда я вернулась из ссылки, то Вячеслав Чорновил у нас в Ивано-Франковске организовал Украинский Хельсинкский Союз. И мы были первыми его членами — я, Люба Лемык... Тогда ещё все отказывались, разве что брат-сват... А теперь уже все такие герои, куда там!
В.В.Овсиенко: А вы не помните месяца, в котором был создан областной филиал — так тогда называли — областной филиал УХС? Украинский Хельсинкский Союз был провозглашён на митинге во Львове 7 июля 1988 года.
О.З.Попович: Да, в 1988 году. Меня выбрали казначеем. Я помню, что две восьмёрки писала...
В.В.Овсиенко: Значит, сюда и Василий Стрильцив принадлежал?
О.З.Попович: Да, Богдан Ребрик, Василий Стрильцив, Люба Лемык, Афанасий Заливаха...
В.В.Овсиенко: И Владимир Андрушко где-то здесь тоже был?
О.З.Попович: Андрушко где-то там в Коломые входил. Сначала в УХС было мало людей, со временем больше. А потом его ликвидировали.
В.В.Овсиенко: Нет, в 1990 году, 29 и 30 апреля, состоялся Учредительный съезд Украинского Хельсинкского Союза — там он был преобразован в политическую партию, Украинскую Республиканскую.
О.З.Попович: Это мне не понравилось.
В.В.Овсиенко: Где-то три четверти стали членами партии, а одна четверть не захотела идти в партию. Вы были среди тех, кто не захотел?
О.З.Попович: Да, я не захотела.
В.В.Овсиенко: Что было — то было. Ну, вот теперь вы здесь живёте одни, и уже много лет одни. Какие у вас средства к существованию — вы имеете какую-то пенсию?
О.З.Попович: Да, у меня есть пенсия — 64 гривны. 2 гривны даю, потому что мне приносят то письмо, то-сё. А тут рвут, ломают, лампочки бьют — я не знаю, что это, раньше такого не было!
В.В.Овсиенко: А кто-то за вами ухаживает? Кто-то к вам приходит?
О.З.Попович: Есть женщина, которая приходит. От властей есть такая служба — забыла, как она называется. Она приходит два раза в неделю, берёт у меня деньги, покупает мне продукты и приносит. А я сама себя ещё пока что обслуживаю.
В.В.Овсиенко: А на улицу выходите?
О.З.Попович: Нет, не выхожу.
В.В.Овсиенко: Потому что зима, да?
О.З.Попович: Я и летом не выхожу, потому что мне очень плохо. Изредка выхожу. Здесь есть моя сестра Мария, но она тоже старая такая, как и я. И Скрипник, о котором я говорила — это её муж. Он тоже болеет, инвалид II группы.
В.В.Овсиенко: А какие-то общественные, политические организации — вами не занимаются?
О.З.Попович: Нет, не занимаются. Когда-то, когда я работала в «Энергосбыте», то если ты заболеешь, к тебе приходят с работы. Никто не говорит, чтобы что-то приносить, но всё-таки кто-то навещал. А теперь — нет. Но я не переживаю.
В.В.Овсиенко: Вот, спасибо вам, что рассказали о себе. А то о вас мало материалов.
О.З.Попович: Да каждый о себе рассказывает, лишь бы побольше. Вот пришла позавчера журналистка: писать, писать... Я говорю: «Так что, вам славы хочется или что?» Она на меня рассердилась.
В.В.Овсиенко: Надо, чтобы правда была записана.
О.З.Попович: Так пишет о таких, что они никогда ничего не делали — боялись.
В.В.Овсиенко: Тогда я возьму ваше обвинительное заключение, сделаю ксерокопию и верну вам. Документ должен остаться у вас. А вы до сих пор не вспомнили, кто взял у вас приговор?
О.З.Попович: Какой-то служащий из государственной службы, когда была та реабилитация.
В.В.Овсиенко: Вы реабилитированы по обеим судимостям?
О.З.Попович: По обеим.
В.В.Овсиенко: Это рассказывала Оксана Попович, 6 февраля 2000 года. Записал Василий Овсиенко.
Разговор длился примерно час.
Снимок В.Овсиенко:
Popovych Плёнка 9059, кадр 0А. 6.02.2000 г., г. Ивано-Франковск. Оксана ПОПОВИЧ.