4 апреля 2000 года, г. Борщёв Тернопольской обл., присутствуют Владимир Мармус и Игорь Кравчук
В. Сенькив: Я, Сенькив Владимир Иосафатович, родился 26 июня 1954 года в селе Росохач Чортковского района Тернопольской области. Родители у меня — Сенькив Иосафат Игнатович, мать — Гаджала Екатерина Львовна. Нас было в семье пятеро. Старшую сестру зовут Мария, я — Владимир, после меня идёт брат Иван, сейчас он уже декан, священник, учится в Польше. Младшая сестра Вера работает в Чорткове, а ещё младшая живёт в Тернополе. Папа у меня сам из Росохача, жил в селе почти постоянно. Во время войны его забрали в Германию на работы и там, по-моему, его в армию призвали. А мама дома была. Отец с 1927 года, мама с 1930. Они живут в Росохаче, на пенсии.
В школу я пошёл после семи лет. Окончил 8 классов, пошёл учиться в сельское профтехучилище на водителя. После этого был дома. Перед армией мы познакомились ближе с Мармусом Владимиром Васильевичем. Осенью наши сёстры вместе в школу шли, а мы коров гоняли пасти. Он любил историю изучать, и я любил книги читать. И так мы рассудили, что давай найдём ребят и создадим небольшую организацию и будем бороться за Украину, за справедливость.
В. Овсиенко: Под влиянием чего это вы так сошлись — то ли какую-то литературу одинаковую читали, то ли радио «Свобода» слушали?
В. Сенькив: И радио я слушал, и у меня отец националист такой — он ещё из тех старых людей, которые очень любят книги читать, любят Украину. Он до сих пор такой. На суде говорили, что какой отец, такой и сын.
В. Овсиенко: Может, он был причастен к национально-освободительной борьбе?
В. Сенькив: Нет, мой папа не был прямо причастен, но его сестра Мария была связной УПА. Она до сих пор живёт у отца. У неё было три или четыре территории, она держала связь, помогала нашей Украинской Повстанческой Армии во времена большевизма. Брат его Владимир умер на фронте.
В. Овсиенко: Так отец вам об этом рассказывал?
В. Сенькив: Отец этого не рассказывал, потому что я был молодой. Но я догадывался, я потом схрон находил в нашем подворье. Там была конюшня, а в конюшне был лаз в схрон, зимний. Так что я догадывался, что там такое. Мы под самым лесом жили. Так что семья была такая, что чем могли, тем помогали. Я, правда, этого не знал, но потом потихоньку уже и сам доходил, рассказывали кое-что, слышал, что родители были люди честные, справедливые.
В. Мармус: Я добавлю. В нашу группу входил и Владимир Семанишин, это Сирко Лацько. Он потом женился и так и остался, но он был осведомлён обо всех наших делах. Мы не раз использовали для записей его магнитофон. Сами, бывало, речь запишем и среди молодых людей пустим. Так что Семанишин был причастен к организации.
В. Сенькив: Да, я был моложе. Но мы с Владимиром Мармусом были первые, кто договорился об организации. Двое нас было. Потом Владимир говорит: „У меня один парень есть, ты себе находи ещё одного парня — и нас будет уже четверо“. У меня был коллега Винничук Пётр Николаевич, моего года, мы вместе в школу ходили. А у Владимира Мармуса был друг, младше, правда, но парень хороший — Витив Пётр, по-уличному Гордийчин. Мы так и собрались, познакомились хорошо. Сказали, что надо будет присягу принимать. Владимир Мармус написал присягу, такую хорошую присягу написал! Я слова не очень помню, но знаю, что там мы клянёмся бороться против коммунистов, за независимую Украину, и если я предам, то... Ну, как там пишется, пусть Бог накажет. Была она на одной странице написана и ещё немножко. Хорошо была написана, обдуманная такая.
Присяга принималась так: один читал, а все повторяли. Когда на поляне в лесу, ночью, то огонь там разожгли, свечи взяли. Я у папиной сестры ещё образки взял, чтобы там на сосну повесить. Было так, как должно быть, торжественно. Мы там приняли присягу, была у нас уже небольшая организация. Знаете, когда организация, то уже не безобразничаешь, люди стараются быть честными, хорошими.
В. Овсиенко: Когда вы присягу приняли?
В. Сенькив: Я хорошо не помню, но знаю, что это было осенью.
В. Мармус: Это было, по-моему, на Дмитрия, 8 ноября 1972 года.* (*В приговоре — 5 ноября. — В.О.). Сразу на Октябрьские пошли сорвали флаги по селу.* (*В тот же день, 5 ноября. — В.О.).
В. Сенькив: Это у нас было такое первое боевое задание — нам надо было снять те красные флаги в селе. Это сделали я и Винничук.
А перед этим было такое задание. У нас была в 1941 году насыпана могила сечевых стрельцов. Поблизости военные брали себе скалу на аэродром, так наши партийцы попросили, чтобы приехали бульдозером ту могилу разрыли.
В. Мармус: Это было на моих глазах. Кто им сказал, мы не знаем, но это было не простое разрушение — это было разрушение с поисками. Думали, что там должна быть бутылка, в которой список всех людей, кто её насыпал. Потому что за каждым заездом бульдозера секретарь партийной колхозной организации Берегуля бежал и искал. Но там только виднелась труха, остаток креста.
В. Сенькив: Они разрыли всю могилу, а в селе построили солдата с автоматом в руке. Мы посоветовались и решили его побить — они нам разрыли, а мы им побьём. Он был крепкий, из цемента, железобетонный. Но немножко мы его повредили.
В. Мармус: Они его покалечили — пооббивали нос, шлем.* (*Это было в конце октября 1972 года. — В.О.)
В. Сенькив: Вскоре меня забрали в армию, где-то 5 или 7 декабря 1972 года. Полгода служил под Киевом, в Василькове, в аэродромной роте, на машине работал. Получил письмо из дома, что ребят забрали за флаги, вывешенные в Чорткове, забрали того-то и того-то. Ну, я уже так и прикинул, что если кто-то попался, то надо и мне ждать. Как-то вечером подходит ко мне какой-то офицер и говорит: „Пойдём поговорим с тобой“. Спросил, как родители, есть ли пулемёт дома. Я говорю, что есть, там над печкой спрятан. Я после этого понял, что мне надо собираться потихоньку.
Действительно, где-то через неделю подъехала машина из особого отдела. Они не хотели меня арестовывать в части, а вызвали в больницу — сказали, что надо поехать в Киев, подлечить немножко ноги. Велели никому в части не говорить, куда еду, а просто так прийти и ехать с ними. Я пришёл, смотрю — стоит машина УАЗ, особист с синими погонами, солдат с ним. Говорит, что они в Киев едут, нам по дороге, они меня подвезут. Подвезли, я почти месяц был в больнице.
А потом приехал из Тернополя следователь Иван Дмитриевич Лоха. Мне в Киеве выписали командировку в Тернополь. Я в Тернополе пробыл семь или сколько-то дней под надзором. Жил в гостинице, но со мной постоянно были сотрудники КГБ, расспрашивали: «Чего грустишь?». Я молчал, не хотел с ними ничего говорить. Потом ещё три дня был в гостинице, но шла сестра Андрея Кравца — я из КГБ выходил, а она как раз напротив меня идёт, наверное, передачу несёт. „О, ты чего тут?“ — „Да вот в командировку приехал. Может, домой зайду на пару дней“. Она сразу не поняла, а потом рассказала моим, где меня видела: возле КГБ. Так сразу же на следующий день мама, сестра и мамина сестра приехали, что-то там взяли с собой. После этого мне сказали: «Мы вас закрываем в подвал». Я ответил: «Да я же не мальчик маленький, чтобы в подвале бояться. Но за что меня запирать?». Говорит: «Есть за что, есть». Меня действительно потом в подвал заперли. Вы на следствии дольше были, потому что я меньше.
В. Овсиенко: В приговоре написано, что вас арестовали 28 июня, а суд закончился 24 сентября.
В. Сенькив: Меня обвинили в повреждении памятника, за присягу и за создание организации. Дали 4 года лагерей строгого режима и 3 года ссылки.
В. Овсиенко: Интересно, как вы это восприняли?
В. Сенькив: Мне не было страшно там сидеть, поэтому я не сетую. Я был на 36-й зоне в Кучино Пермской области, зона строгого режима. Там сидело много хороших людей. Я там добрых наших украинцев увидел. Там Левко Лукьяненко был, Евгений Сверстюк, Евгений Пронюк, Василий Лисовой, Олесь Сергиенко там тоже был, но недолго — его из крытой тюрьмы привезли, он там где-то две недели пробыл, раз встретились, поговорили, и его снова на крытую забрали. Так что он долго не задержался в нашей зоне. Не только с молодыми, но и со старыми оуновцами я встречался. Там очень добрые люди, я не жалею, что там побывал. Если бы пришлось ещё, я бы не задумывался.
На 36-й зоне я два года пробыл, вместе со Степаном Сапеляком. А потом меня перевели в 37-ю зону, село Половинка. В зоне я был с нашими ребятами постоянно — то ли там какие-то голодовки были, то ли надо было писать протесты — я был надёжный парень.
В. Овсиенко: Оттуда информация передавалась за зону. Вы это знали, принимали в этом участие?
В. Сенькив: Я принимал в этом участие, потому что отец с мамой ко мне приезжали на свидание, я передавал через отца. Научил отца, чтобы он адрес в Москве наизусть выучил, потом передавал ему, он после свидания заехал в Москву, хоть ему это было не по дороге, но всё передавал, как положено. Я знаю, что там писалось, я сам переписывал, потому что мне давали написанное большими буквами, а я писал мелко на тоненькой бумаге. Я постоянно принимал участие в этом деле. Я знал, что там писалось, что передавалось.
В. Мармус: Ты о себе писал?
В. Сенькив: Что о себе? Там что мне давали, я то и переписывал, а о себе ничего не писал.
В. Сенькив: Почти половину я отсидел на 36-й, а потом нас четырёх человек перевезли на 37-ю. Это какая-то новая зона была, нас там долгое время только четыре человека было, а потом привезли Владимира Мармуса с 35-й зоны и ещё 6 человек. Так мы ещё две недели жили, пока не пришёл этап из Мордовии. Приехали и Пётр Винничук, и Николай Слободян, и Андрей Кравец, все приехали, и уже веселее было.
В. Овсиенко: Так вас там почти всех собрали вместе?
В. Сенькив: Да. Только Сапеляка не было с нами. А так потом Николай Мармус приехал, почти полсела ребят было в зоне! Так что было весело.
В. Овсиенко: А какая работа была в тех зонах?
В. Сенькив: В 36-й зоне в Кучино выпускали такие тэны для утюгов, чтобы грели. Так же ручки пластмассовые для них выпускали. Песок там был такой вредный, что мы в респираторах работали, периклаз — им набивали трубки к утюгам. А в 37-й установили станки, я там токарничать научился.
В. Овсиенко: Были там акции протеста?
В. Сенькив: 37-я зона была новая, там почти все молодые были. Была там у нас забастовка, в ней почти половина ребят принимали участие, потому что был вопрос о кроватях. В правилах было написано, что должна быть сетка панцирная жёсткая, а они там наварили такие металлические полосы. Вы знаете, на той кровати хуже спать, чем на полу. Мы это всё повыбрасывали на улицу и легли на пол. Мы долго, 2 или 3 недели спали на полу и добились, чтобы из-под матрасов нам не выбрасывали картона.
И на 36-й я никогда не отказывался от акций, потому что я молодой был, есть мне не так сильно хотелось, хлеб был, а чего больше надо было? За два года три раза был в БУРе. Я был молодой, сразу меня не очень хотели трогать, что молодой. А потом дали мне 10 дней. Те 10 дней я отсидел. А была очень плохая пора, потому что осень была, ещё не начали греть батареи, а уже холодно было, мороз. А есть там через день, потому что на работу не ходишь. Я 10 дней отбыл там, думаю: выйду сейчас, мне ребята чаю заварят. Выхожу — а мне ещё семь суток добавляют. Ребята говорят, что я вышел белый. А мне отсутствие еды не очень донимало, только холод. В такой период попался, что лучше зимой сидеть и летом, когда тепло. А в осенний или весенний период холодно, снег, а топить ещё не начали или уже перестали.
Летом 1977 года повезли меня этапом в Сибирь. Я отбывал ссылку в Томской области, Парабельский район.
В. Овсиенко: В Парабели Николай Горбаль был на ссылке, в 1975-77 годах.
В. Сенькив: Да-да. Меня на станцию Парабель привезли, я там ночь переночевал и меня каким-то арендованным самолётом отправили в село Львовку. Оно такое село небольшое, там одна улица была, домов, может, тридцать было. Там, правда, мне жить было негде. На краю села как кузница была, какие-то там пьяницы жили. Я там долго не пробыл, потому что потребовал, чтобы мне дали какую-то комнату. Комнату мне подготовили, поштукатурили, дров привезли, говорят: «Будешь жить».
В. Овсиенко: А работу какую дали?
В. Сенькив: Там не очень сильно работали. Меня в тракторной бригаде слесарем поставили — то там помочь, то там помочь. Бригадир не очень заставлял меня работать — если просил, я помогал им, потому что жить было негде и есть было нечего. Съездил в Парабель, а мне дали 15 рублей в месяц. Но ничего, когда приехал, то мне там молоко выписывали, как-то удержался. Обед готовить было некому, то я брал с собой сахара, ягод насобираю на тракторной бригаде, размешаю — и на обед не надо было идти.
Месяц там пробыл, потом уже назначили, чтобы я ехал в Парабель, потому что я там далеко и никто за мной не следит.* (*Видимо, после освобождения 24.06.1977 г. Николая Горбаля агентура осталась безработной. — В.О.). А этот председатель колхоза — я ему понравился — говорит: «Тут у меня один нормальный человек в селе — и того хотят забрать отсюда». Он и в райком звонил, и в райисполком, и в КГБ, чтобы только меня оставили — говорит: «Да оставьте мне хоть одного нормального человека!».
В. Овсиенко: А то все пьяницы?
В. Сенькив: Да там страшное дело, что творилось. Меня всё-таки забрали оттуда. Там как раз был комендантом Новомлинский Юрий. Он тоже украинец был, но из тех, что там родились. Родители, может, помнят, но они у него были заядлые коммунисты.
В Парабели меня устроили на работу слесарем в котельную, в кочегарку. Я там зиму проработал, а потом мне документы пришли, я на машину на нефтепровод пошёл. Я людей возил на работу. После года ссылки мне дали отпуск. В июне 1980 года ссылка кончилась.
Там я женился во время ссылки, в 1980 году, и проживал там долго, потому что работа у меня была. И у жены там была старая мать. Отца у неё не было. И ещё бабка жила. Жена моя — Стручалина Вера Александровна, сын Александр родился 18 января 1980 года, дочь Екатерина 1982 года, 17 марта. Я много раз приезжал на родину в отпуск. Мы думали, поживём пока что там, поможем старикам, а потом поедем на Украину. И так оно затянулось очень надолго.
В. Овсиенко: А таких мотивов не было, что вот вернёмся, а там снова посадят?
В. Сенькив: Я этого не боялся. Я на ссылке ездил к ребятам в Тюмень, потом посещал Владимира Василика, там недалеко было от Нарыма. Встречался с молдаванином-иеговистом, который сидел в самом Нарыме. Я ехал к знакомому человеку, с которым сидел на 36-м. Спросил: такой-то и такой-то человек. «А, ну ясно». Пошёл, поздоровался, потом смотрит на меня, узнал и обрадовался.
Я всё время работал на нефтепроводе — на машине, потом слесарем на самой трубе. А вернулись мы только прошлой осенью, 22 сентября 1999 года, временно живём у брата Ивана в Борщёве. Паспорт вот только в субботу получил, без прописки, потому что брата нет — не могут прописать. Я тут спросил людей, так говорят, что нет работы. А мне очень нужна работа, потому что жена не работает, дети тоже, а старые запасы кончились — то, что из Сибири привёз.
Дочь в прошлом году школу окончила, а сын на два года раньше.
В. Овсиенко: Интересно, они украинским языком владеют?
В. Сенькив: Владеют, но слабо ещё. Я их там учил немного, но там все говорят по-русски. А здесь купили себе украинские словари, буквари купили. Я так вижу, что они уже более-менее говорят и пишут. Им надо разговаривать по-украински, потому что здесь Украина, здесь они должны по-украински говорить. Правда, я и сам уже вставляю немного по-русски, потому что 22 года не жил на Украине.* (*В 2000-м году семья Сенькива перебралась в с. Сосулевку Чортковского р-на. — В.О.).
15.254 симв.
Опубликовано:
Юноши из огненной печи / Харьковская правозащитная группа. Составитель В.В. Овсиенко. — Харьков: Фолио, 2003. — С. 111–116.
Снимок:
Senkiv1 Владимир СЕНЬКИВ в юности.
Снимок В. Овсиенко:
Senkiv Плёнка 9993, кадр 8. 4.04.2000, г. Борщёв. СЕНЬКИВ Владимир Иосафатович.
