Василий Овсиенко: 21 марта 2000 года в селе Печенежин рассказывает о себе Дмитрий Демыдив.
Дмитрий Демыдив: Я, Демыдив Дмитрий Ильич, родился в селе Печенежин Станиславской, теперь Ивано-Франковской области, Коломыйского района (тогда был Печенежинский район) 3 ноября 1948 года.
Родители мои — простые крестьяне. Отец, Демыдив Илья Михайлович, 1910 года родился, умер в 1963 году, когда мне шёл 15-й год. Мать, Демыдив Елена Алексеевна, в девичестве Деделюк, родилась в 1910 году, умерла в 1970. Единственный сын у своих родителей.
Мои родители в освободительном движении не участвовали, но мой дядя, брат отца, был в партизанах, служил в службе безопасности. В 1946 году был предательски убит в селе Малый Ключев, недалеко от Печенежина.
Пошёл в школу, как обычно, в 1955 году. Неплохо учился, имел некоторые способности в математике, в физике, к естественным наукам особенно. Сразу после школы в 1966 году поступил во Львовский политехнический институт. Окончил его в 1971 году, уже после смерти мамы. Остался сиротой. Был направлен на работу на Северный Кавказ, в город Георгиевск Ставропольского края. Как раз тогда там начинал карьеру Горбачёв. Тогда он был «председатель горкома Георгиевского комитета Коммунистической партии Советского Союза». Я там не мог работать. Три месяца я там отработал, отработал подъёмные и в 1971 году, в октябре месяце, вернулся назад. Мне там эти пьянки, общежитие... Нет. Тянула меня родная земля, я не мог в той среде работать. С ноября начал работать в Коломыйском заводоуправлении строительных материалов. Вплоть до ареста в 1973 году — почти полтора года проработал.
Был отголосок 60-х годов. Ещё была какая-то относительная свобода слова, будто бы был снят тот колпак, можно было общаться с людьми и не очень таиться со своими взглядами. И на работе я не скрывал, что национально сознательный. Об Украине, о её судьбе — такие беседы я вёл со многими людьми. Но когда мы создали организацию, я замолчал, потому что надо было хранить тайну и не обращать на себя внимание. Были споры на национальной почве, беседы. Тогда как раз было возрождение украинской песни, украинской эстрады, Владимир Ивасюк — это так помогало, это так увлекало, так поднимало!
Тогда гремела статья Ивана Дзюбы* (Справки о лицах, упомянутых в интервью, и о других реалиях вынесены в конец и размещены в алфавитном порядке. – Ред.) «Интернационализм или русификация?». Название-то какое! Сразу из самого названия можно понять, что под маской интернационализма проводится политика русификации, нагло и упрямо уничтожается всё украинское, а особенно язык как основа украинского национального бытия. Также роман «Собор» Олеся Гончара и дискуссии вокруг него. Конечно, мы имели только анти-«соборовскую» критику официальной прессы, но та ярость и ругань воспринимались наоборот. Так что официальная пропаганда давала противоположный результат. Умели же люди читать и понимать советскую прессу! Не только интеллигенты, но и простые люди. Хотя для большинства источником информации была советская пресса. Плюс западное радио. Самиздат до нас не доходил.
И тут вдруг начинают арестовывать диссидентов. Началось с того туриста, что приехал под новый 1972 год, как его...
В.О. Это Ярослав Добош*, член СУМ (Союза украинской молодёжи) из Дании.
Д.Д. Добош. Какая, кстати, его судьба? Я слышал, что его отпустили?
В.О. Его подержали несколько месяцев, он выступил с покаянием по телевидению, потупив глаза. Где-то в июне 1972 года его выпустили, а потом он опровергал за границей, что его, мол, чем-то там обработали и он говорил не знать что.
Д.Д. Где он был, с кем встречался, тех начали арестовывать. Это нас страшно разозлило. Как только появились признаки какого-то возрождения, их начинают вытаптывать, вырубать — сколько можно!
В.О. А как вы об этом узнали?
Д.Д. Да это радио «Свобода». Об этом люди говорили, тогда этим люди интересовались — теперь так не интересуются. Тогда простой народ интересовался, такая у нас была среда. Люди за это время очень изменились. А тогда информация передавалась из уст в уста. Например, о киевских арестах я услышал от кого-то из людей, даже не знакомых мне. Просто на остановке говорили, что в Киеве арестовали кучу народа, в том числе Ивана Светличного*, Евгения Сверстюка*, Василя Стуса*, а также во Львове Вячеслава Чорновила*, Ирину и Игоря Калинцев* и других.
Имел круг друзей, которым доверял. Это друзья детства, такие, что можно с ними пообщаться, никто не выдаст, никому не скажет — это основной костяк нашей группы, который потом был арестован, репрессирован: Грынькив Дмитрий, Чупрей Роман, Шовковый Василий, Мотрюк Николай, ещё Чупрей Иван — это двоюродный брат Чупрея Романа. Однажды, 31 января 1972 года, мы собрались у Шовкового в хате и, так сказать, официально декларировали создание нашей организации «Союз освобождения», «Союз украинской молодёжи».
В.О. Сначала были такие варианты названия? А был ли вариант «Свободные коммунисты»?
Д.Д. Это был мой вариант.
В.О. А как произошло создание организации?
Д.Д. Грынькив мне передал, позвонив на работу, чтобы я подъехал к Шовковому вечером 31-го. Это был понедельник. По дороге я встретил одного друга и привёл его на это собрание, Михайлюка Василия Владимировича. Он потом сыграет определённую роль в нашей группе. Теперь его уже нет в живых, убили его 11 декабря 1999 года.
В.О. Об этом говорил мне Дмитрий и просил расспросить об обстоятельствах его гибели.
Д.Д. Так вот я с тем Михайлюком пришёл к Шовковому. Вечер, сразу после работы, у меня никого не было, я ещё был неженатый, сам-один, мог себе ходить, куда хотел, как кот. Забрал с собой Михайлюка, пошёл к Шовковому. Это было первое наше собрание. Там были Чупрей Роман, само собой Грынькив Дмитрий Дмитриевич, потому что это его инициатива, он был нашим генератором и локомотивом, Шовковый Василий Васильевич, но по паспорту он Шовковый Иван Васильевич. Я даже не знал, что он Иван. Когда арестовали, то сказали, что сидит какой-то Шовковый Иван. Были на собрании также Мотрюк Николай Николаевич, Микитюк Фёдор Васильевич, и этот Михайлюк. Грынькив спросил меня, что за человек. Говорю, что нормальный, можно доверять.
Мы принесли присягу, поклялись в верности Украине и нашей организации — так началось наше собрание. Потом были ещё собрания. Я не помню дат, когда это происходило. На первом собрании дали задания, кто что должен выполнять, что мы можем делать, что мы не можем делать: хранить тайну, никому не рассказывать и не привлекать новых членов без согласия основного состава. На этом собрании определилось руководство: председателем выбрали Грынькива Дмитрия, меня заместителем, Шовковый — заместитель по безопасности. Чупрей Роман Васильевич тогда был студентом Львовского политехнического института, так ему также дали задание привлекать студентов в Союз. Он там нашёл одного человека. Я сейчас не знаю его судьбы, потому что он и на суде не был. Говорят, что его уже нет в живых. Когда был суд, он уехал и его не могли найти. Когда арестовали Романа, он сбежал. Об этом должен рассказать Чупрей. Это одиннадцатый член нашей группы. Я его никогда не видел. (Это Богдан Романишин. – Ред.)
В.О. А была разработана какая-то программа?
Д.Д. Программа ещё не была разработана. Это было моё задание — разработать программу, но что тут разрабатывать? Программы были разработаны и до нас. Так что это и не обязательно было. У нас движение сопротивления не прерывалось фактически никогда. На Западной Украине возникали группа за группой. Мы делали то, что и другие. Пока мы не стабилизируемся, не организуемся так, чтобы встать на солидную основу, будем пользоваться теми разработками, которые есть, исходя из обстоятельств.
Вообще-то программа, можно сказать, у меня была. Я обдумывал основные принципы и положения программы, но не торопился излагать их на бумаге. Во-первых, ещё не созрел окончательный вариант. Было очень много идей, потому что я думал и днём, и ночью. По-современному говоря, запустил свой компьютер. Например, проникать в партию, в государственные структуры. Делать, так сказать, «карьеру» в органах власти, в партийных структурах, тянуть туда своих людей, и не обязательно членов нашей группы, а своих по духу. Это неограниченное поле деятельности, потому что если бы были свои люди в партийно-государственных органах, то представляете, какое бы это было дело при нынешних условиях, после достижения Украиной независимости? Но я хорошо понимал, что это работа на перспективу. При тогдашних условиях вряд ли можно было надеяться, что мы доживём до таких времён. Мы были молодые, горячие — не тот характер, не та психофизика, не тот темперамент! Было много других идей: издание журнала, листовок и тому подобного. У нас были способные ребята, с незаурядным литературным талантом: Грынькив, Мотрюк. Но главное: как уберечься от провала? Как теперь стало известно, просуществовал же УНФ-2 целых 18 лет! Нам же была суждена иная доля. Какое это теперь имеет значение!
Тем временем мы доставали литературу, технику, радиоприёмники, чтобы слушать зарубежные радиостанции, средства против глушилок, если можно, потому что глушили тогда очень сильно. У нас это было Шовковому поручено, он у нас был радиотехник. По возможности, на всякий случай доставать оружие.
Я ещё с детства знал, где можно достать оружие. Однажды я рассказал... Хотя я был против, чтобы мы забирали то оружие, потому что это у моего друга, которого я не мог привлечь в организацию. Фамилию не буду называть. Я «обрабатывал» его, и когда намекнул ему... Он всё понимает, он национально сознательный и, может, намного больше знает, чем я, но, когда я ему сказал, что надо что-то делать, надо бороться, надо создать организацию (я ему не сказал, что организация уже есть) — тогда он говорит: «Ты что, с ума сошёл? За это расстреливают, за это дают по 25 лет (уже, правда, тогда 25 не давали, но откуда он знал?), психушки... Ты что, Дмитрий? Так себе знать можно, но организовываться — не дай Бог!» Так что он не вступил в нашу организацию, этот человек.
Мы забрали охотничий карабин из тайника в августе 1972 года. Потом в деле нам это оружие постоянно мешало. Где-то там Дмитрий Грынькив мелкокалиберку раздобыл и ещё какие-то строительные пистолеты. Ну, об этом уже он сам расскажет подробнее. Такой у нас был арсенал. Это потом нам очень повредило. Если бы у нас не было оружия, то нам не могли бы экстремизм лепить в деле. Была бы только 62-я статья, «антисоветская агитация и пропаганда». Мы старались вести только устную агитацию, листовок не делать из тактических соображений, потому что это уже документ. А сказал — это нигде не зафиксировано, это только показания: тот сказал так, тот так, того, может, не поняли, то перепутали. Основное внимание обращать на устную беседу, устную пропаганду и говорить с теми, с кем можно. Если мы себе раньше позволяли говорить даже с противником Украины, спорить с ними, то теперь это уже не допускалось, потому что может вызвать провал. Говорить только с людьми, которые этим интересуются и этим озабочены. По возможности привлекать новых членов, создавать боевые пятёрки, при этом соблюдать конспирацию, чтобы не знали друг друга, только через сетку связных. Но эту работу мы не развернули, потому что первое наше ядро не успело привлечь новых людей. Из-за скорого нашего провала. Вот мы привлекли в нашу группу одного непроверенного человека, который нас потом и предал.
В.О. Дмитрий Грынькив называл этого человека.
Д.Д. Стадниченко Тарас. Он даже притворился национальным патриотом, но сразу же побежал в КГБ. Это видно было из материалов следствия. С тех пор, как Стадниченко появился в группе, ГБ знало о событиях. Они пользовались его доносами (хотя нам их не показывали). Летописи мы не вели, а они каждое событие, каждое слово, которое он приносил, — всё фиксировали. Они лучше знали, чем мы, что мы когда делали.
С тех пор как в нашей организации появился стукач, мы чувствовали какие-то препятствия: ГБ давало указания стукачу и он влиял на нас, побуждал к активным действиям. Такой сорвиголова был, такой активист! ГБ хотело побудить нас через своего агента совершить какую-то акцию: вывесить флаги, издать листовки или что-то в этом духе, чтобы поймать нас на горячем в момент совершения акции. Поскольку они контролировали ситуацию, то это был для них лучший вариант. А для нас это был бы такой удар, что мы были бы абсолютно ошеломлены. Это была бы для нас катастрофа. Но у них из этого ничего не вышло: мы сумели обнаружить лапу ГБ. Поэтому они вынуждены были арестовать нас по другому сценарию, чем планировали.
Это очень хорошо видно на моём примере. Я как раз тогда, в июне 1972 года, женился и, так сказать, по бытовым причинам, не так активно принимал участие в работе организации, но иногда встречался с ребятами, обсуждал дела, подсказывал. Этот Стадниченко меня почти не знал. Так где-то летом мы встречались, Грынькив познакомил меня с ним, но он обо мне мало что знал, разве что со слов других. Поэтому у ГБ не было на меня материалов, лишь знали, что я заместитель Грынькива и больше ничего. И что я сказал, где винтовка, которую мы забрали, — это всё со слов других. Потом меня уже самого следствие крутило, и я, фактически, сам дал на себя материалы. Я потом анализировал ход следствия. Мне дали такой выбор: либо на себя говорить — либо на ребят, которые уже сидели. А сидело их четверо. Меня арестовали 13 апреля 1973 года.
В.О. А при каких обстоятельствах вас арестовали?
Д.Д. Меня арестовали так. Перед этим каждый день меня интенсивно вызывали во Франковск к девяти часам. Тогда было легче ездить. Уже к девяти часам был в ГБ, давал показания как свидетель. В основном, на себя, и эти показания стали основным материалом в моём деле. Понедельник, вторник, среда... В четверг я уже нигде не был, пошёл на работу.
Я выходил после допросов — отпускали меня в город на обед. И как-то (это был последний день допросов) — сидел перед почтамтом, вдруг мне среди ясного апрельского дня стало темно: зрение временно отказало полностью, на несколько минут. Такое было напряжение. Я сидел там на лавочке, а тут подошёл Микитюк Фёдор. Мы с ним разговорились. Он такой весёлый человек и беззаботный. Говорит, что его тоже таскали и таскают: «Ты не переживай, как-то обойдётся, не бери это близко к сердцу, никто о тебе плохо не подумает». Такое вот. Так что он меня немного разговорил. После этой беседы пошёл я в ГБ. Возвращаюсь домой.
В пятницу, 13 апреля, я пошёл на работу. Звонят из ГБ и говорят, что там ещё надо что-то уточнить, завершить показания, ещё что-то там есть, приедет следователь. Я приехал в коломыйское ГБ и сижу там. Дали мне журналы читать, говорят подождать, потому что ещё нет следователя, сейчас будет. Заговаривал меня Гончаренко. Был такой, теперь уже покойник. Расспрашивал, как жена, потому что у меня тогда родился старший сын Дмитрий. 15 марта, как раз в день ареста Грынькива, Шовкового и Мотрюка. Я был ещё на свободе, и такая тяжёлая обстановка: ребята арестованы — я на свободе... Пустили слух и донесли сюда, что уже всех арестовали, больше никого не будут арестовывать. Я думаю: что ребята обо мне думают? Когда я говорил, то понимал, что наговариваю на себя, что могут меня за это арестовать...
В общем, я дождался, что приехал следователь, тот Рудый Иван Дмитриевич. Приехал Рудый, и меня-таки в коломыйском ГБ «повязали», то есть арестовали. Привели понятых — каких-то людей хапнули с улицы, испуганных мужчину и женщину. ГБ их загребло. Зачем — им не сказали, а когда объявили, что это должны меня арестовать, а не их, то на их лицах расцвели улыбки, они начали оживлённо болтать. Думаю, какие вы сволочи, люди — только чтобы не меня... Рудый объявил, что они будут присутствовать при задержании, чтобы смотрели, что никаких нарушений закона нет. Я ту процедуру уже и забыл, как это было. Ну, короче говоря, с того времени я стал арестованным.
В.О. Предъявили какое-то обвинение?
Д.Д. Я лишь попросил, чтобы дали знать жене, чтобы она не переживала, что я пропал, что где-то меня убили, что ли. Что я в надёжных руках. А ребёнку же ещё нет и месяца. Ну, я в надёжных руках — там, где ребята. Потом гора с плеч свалилась, не стало этих моральных терзаний. Всё хорошо. Арестовали. Повезли во Франковск. Продержали три дня в КПЗ*. Ещё какого-то там стукача ко мне кинули. Я его сразу раскусил. Он мне начал что-то там нести, болтать, но я не подавал вида, что я его раскусил. Он возле меня потёрся-потёрся, что будто он тоже политический. Пятнадцатисуточник. Спрашиваю: «А почему вы не стриженный?» — «А я, — говорит, — политический». Что-то такое сказал, что ему дали за это 15 суток. Ничего я ему не сказал на это. Ну, сказал, кто я, что.
Перевели меня в тюрьму и почти месяц на допросы не водят. Потом начали водить, чтобы я подтвердил то или это. В один момент я хотел отказаться от тех показаний, что я дал, но этот номер не прошёл. Ещё немного меня поводили.
Удалось мне поговорить со своими ребятами. Там не такая тюрьма ГБ, как вы в Киеве сидели. Во Франковске ГБ не имело своей тюрьмы. Мы сидели разбросанные среди уголовных заключённых. Так там через этих уголовников мы более-менее имели связь. Как себя чувствуешь, как здоровье — такое вот. Ты же не можешь сказать, как держишься на следствии, как самочувствие. Иногда вижу через дырочку на прогулке, так как я не крикну: «Здоров!»? Не было там такой жёсткой изоляции.
В.О. А в камере во время следствия вы были одни или были какие-то люди?
Д.Д. Я был один. Мне лучше всего было какое-то время одному побыть. Вот говорят, что очень тяжело одному сидеть. Это террористу тяжело, у которого в душе нет ничего, лишь чёрная пустота. Так конечно, что страшный человек со страшным не может сидеть. То есть сам с собой. Это хуже всего для него. А мне ничего, я мог сидеть целый срок один. Бывало, что конфликты возникали в камере. Всё время видеть одно и то же рыло... А я ещё и физически не очень мог дать отпор... Бывало и такое, что я должен был подчиняться, бывали и стычки.
Следователь мой Рудый Иван Дмитриевич. Он был у меня, Шовкового и Грынькива. Главный следователь. А было ещё два следователя: Санько и Андрусив.
В.О. Какого-то насилия к вам не применяли во время следствия?
Д.Д. Нет, не применяли. Только психологическое давление.
В.О. Психушкой не угрожали? Потому что почти всех политических переводили через психиатрическую экспертизу.
Д.Д. Нет, психушкой не угрожали. Это даже странно, что нас не брали на психиатрическую экспертизу. Даже не заикались. Уже потом в зоне Семён Глузман* удивлялся, что у нас не было психиатрической экспертизы.
Вспомнил эпизод, когда следователь вместе с прокурором знакомили меня с обвинением. Что я, такой-то, обвиняюсь по статьям 56, пункты «а» и «б» и ст. 64 УК УССР. Пункт «а» — «посягательство на территориальную целостность», пункт «б» — «заговор с целью захвата власти». Что мне светит от 15 лет заключения плюс 5 лет ссылки или расстрел и конфискация имущества.
Я ответил, что категорически не согласен с такими обвинениями. Потому что, во-первых, ни о каком захвате власти ни на одном нашем собрании не было ни полслова. Во-вторых, по Конституции УССР Украина имеет право на самоопределение вплоть до отделения. Прокурор возразил, что отделение и есть посягательство на территориальную целостность. Я сделал вывод: «Значит, Конституция — „филькина грамота”, ловушка для наивных?» Ничего конкретного мне не ответили ни один, ни другой, но это их очень разозлило.
Потом нас судили, с 3 по 9 августа 1973 года. Суд был закрытый, никого не пустили, только родственников на оглашение приговора.
В.О. Может, помните фамилии своих судей?
Д.Д. Судья Василенко, женщина. Прокурор... какая-то русская фамилия... Егоров. Адвокат мой Посполитак.
Кассационный суд всё утвердил приговор. Ответы стандартные: «Осуждён правильно, жалоба не обоснована». После суда нас готовили к этапу. Взяли нас на этап, кажется, 17 или 19 октября. Прибыли мы в Пермь 3 ноября — хорошо помню, потому что это мой день рождения. В Перми подержали нас, и где-то во второй половине ноября привезли на 35-ю зону. ВС-389/35, станция Всехсвятская, посёлок Центральный. Там я был два года. Когда был XXVI съезд КПСС, в феврале 1976 года, — как раз во время того съезда меня перевели на 36-ю зону, в Кучино. За месяца два до этого привезли были к нам на 35-ю Николая Мотрюка, а потом меня перевели в 36-ю. Я там отбывал до конца свои 5 лет.
Что мы делали на зоне? Особенно активный, бурный был 1974 год. Голодовки за голодовками, заявления за заявлениями. Была акция на 35-й, мы отказались от советского гражданства. Мы защищали свои права — протестовали против жестокого обращения в карцере. Потом была большая голодовка за Игоря Калинца*. К нему приехали на свидание, а его лишили, не допустили родственников к Игорю. Тогда мы массовую голодовку провели. Я тогда голодал 10 дней, а Калинец, Глузман*.. Нет, не Глузман — Леонтович. 4 человека объявили бессрочную голодовку.
В.О. А кто? Стоило бы их назвать поимённо.
Д.Д. Калинец. Балахонов. И, кажется, Светличный* ... Не припомню. Их потом насильно кормили.
В.О. Скажите, а с кем вы на 35-й зоне были в более близких отношениях?
Д.Д. Там короткое время был Владимир Буковский. Был Иван Светличный*. Была большая группа евреев. Это прекрасные люди: Иосиф Мишенер, Альтман Анатолий, Бутман Гилель Израилевич (бывший капитан милиции), Ягман Лев. Был из евреев Суперфин Гарик — прекрасный человек. Мы были очень близки с евреями.
В.О. Союзники.
Д.Д. Да, это были наши лучшие союзники. Было несколько армян. А из старых украинцев были Василий Пидгородецкий*, Дмитрий Басараб*, Владимир Гнатюк (а Василий Гнатюк был на 36-й), Тарас Мельничук* — поэт. Его привезли потом на 35-ю. Он там расцвёл. Здесь его взяли под свою опеку Светличный, Калинец. Удалось кое-что передать оттуда из стихов Мельничука, те стихи за решётку вышли. Сборник «Из-за решётки».
В.О. Хорошее общество было. Не хуже, чем на воле?
Д.Д. Я жалел о том обществе и жалею до сих пор. В 36-й был Олесь Сергиенко*.
В.О. Наверное, в 36-м лагере условия были значительно хуже?
Д.Д. Да, немного хуже. Не значительно, примерно такое же было, немного хуже. Вообще, в этот период, что мы сидели, только 1974 год был очень тяжёлый, а эти годы были... Уже потом, с 1979 года, когда мы освободились, то говорили, что начали в лагерях зажимать. У нас были постоянные обыски, шмоны, но нам так удавалось прятать, что почти ничего они не могли найти. Особый дар к такой подпольной работе был у Глузмана, он этим очень хорошо владел.
В.О. Речь идёт о текстах, которые готовились для передачи на волю?
Д.Д. Да, тексты. И хранение самой бумаги. Писали на конденсаторной бумаге. Так что лист бумаги как из ученической тетради скручивался в такой шарик, как горошина. Таким мелким почерком писали. У ребят были хорошие почерки, были такие шариковые паркеровские ручки. Фирмы «Parker». Шарик такой тоненький. Ею можно вести очень тоненькую линию. Потому что обычной не напишешь. Я не писал, потому что не получалось у меня. Я стоял «на атасе». Как это переправляли — знаю один способ, а кто там передавал... Я даже старался этого не знать. И так вытренировал свою память, что помню, что говорилось, когда говорилось, как говорилось, а кто говорил — как говорится, запрет, не помню. Вот так вытренировал память. Хоть бы и хотел сказать — и обмолвиться не могу. Поэтому я не называю фамилий.
Был там Олесь Сергиенко*. Мирослав Симчич* также был с нами. Был ещё такой хороший человек, он освободился незадолго после того, как мы появились в лагере — Василий Пирус*.
В.О. О нём Михаил Горынь* хорошо рассказывал.
Д.Д. О, это прекрасный человек. Я его знал только месяц, потому что он уже в декабре освободился. Уехал где-то в Челябинск. Кому-то написал письмо, а потом заблокировали переписку, нельзя было дописаться в зону кому-то из бывших заключённых.
Хочу назвать несколько имён, которые нигде не фигурируют. Всё одни и те же. Мамчур Степан* — двадцатипятилетник. Попал в 1958 году. Отбывал наказание в Мордовии вместе с Иосифом Слипым* и был с ним в дружеских отношениях. Говорили, что Иосиф Слипый тайно рукоположил Мамчура в сан священника. И действительно, от этого человека будто бы излучались волны доброты, умиротворения и какого-то душевного покоя. Года и даты его рождения я не знаю. Выглядел он где-то на 60. Болел гипертонией, от которой и умер — кровоизлияние в мозг. Умер внезапно на руках друзей в зоне. В больницу не успели донести. Это произошло уже после моего этапа на 36-ю зону, где-то в конце 1976-го или в начале 1977 г. Иван Светличный посвятил ему цикл стихов. Меня п. Степан научил основным положениям христианской веры, главным молитвам. До этого я знал только «Отче наш» и «Богородице Дево», которым в детстве научила мать. Имею памятку от светлой памяти п. Степана — он подарил мне нательный крестик.
Василий Маложенский. Пожилой мужчина, ему было где-то за 60. Срок у него был 15 лет. Посадили его в конце 60-х годов. Он был станичным — что-то вроде завхоза-поставщика, а также разведчик. Чистый подпольщик, находился на нелегальном положении. Потом пришлось скрываться, и ГБ его не замело. В конце 60-х вышел из подполья. Думал, не посадят, потому что прошло немало времени, в боевых операциях и других акциях участия не принимал. Всё равно замели. Надо было показать, что ГБ даром харчей не переводит. У нас в зоне он прятал всю информацию перед отправкой на волю, а также запасы бумаги. За всё время ни разу не попался, даже в мелочах. Пригодилась практика из подполья. Настоящий профессионал. Посторонний даже не подумал бы, что через руки этого старого и не совсем здорового на вид мужчины проходит вся информация лагеря. Такого бы нам консультанта, когда мы создавали наш «Союз»! Тогда нелегко было бы ГБ нас выявить.
Слободян Михаил Климович, 1937 г.р., месяц рождения — ноябрь. Село Трач Косовского района нашей области. Где-то в 1971 году вместе с друзьями создал организацию «Украинский национально-освободительный союз „Гомон“». В 1972 году вывесили флаги в селе Дебеславцы Коломыйского района, а затем в 1974-м — в г. Косове. Арестован в 1975 году. Посадили только его одного, зато влепили 11 лет лагерей и 5 лет ссылки. Ему навесили целый букет статей с частичным сложением сроков, вот и вышло 11 лет. В их организации тоже было десять человек. Кто-то предал и донёс в ГБ. Предателя не вычислили до сих пор. До ареста Михаил Слободян работал участковым милиционером, а на момент ареста — завклубом. За флаги в Дебеславцах посадили постороннего человека — какого-то тракториста по фамилии Ткач. Отбывал срок в Мордовии. Был ужасно деморализован и подавлен тем, что родная власть посадила его ни за что и не может найти настоящего виновника. Умер от горя, не дожив до конца срока, на втором году наказания. Слободян же страдал язвой желудка, в 1977 году перенёс тяжёлую операцию — было желудочное кровотечение. Едва выжил. Освободился по окончании срока в 1986 году. Мы изредка встречались, в последний раз — в 1996 году. Организация М. Слободяна была последней в своём роде. Уже после него подобные группы не возникали: движение сопротивления приобрело правозащитный характер.
Состав заключённых в лагере был таким: политические антисоветчики, солдаты, которые перебегали границу, неудачный побег за границу. Наши партизаны, которые досиживали огромные сроки по 25 лет и больше. К каждому празднику старались поймать каких-нибудь несчастных, которые во время войны сотрудничали с немцами, было там что-то или нет. Власовцы были. Но этот контингент был деморализован. Они как доносчики не могли ничего донести, потому что мы их не принимали в свой круг, если их засылали. Как мне потом уже Шовковый рассказывал, конспирация в лагере была построена кругами. В центре — круг особо доверенных, туда никто не может пробраться.
В.О. А на периферии немногое урвёшь.
Д.Д. Освободился я в апреле 1978 года. Правда, нас, таких активных, из лагеря не освобождали, а отвозили домой этапом, чтобы мы по дороге не заворачивали в Москву, в другие центры.
В.О. Чтобы не давали интервью иностранным корреспондентам. А как вас освобождали?
Д.Д. Забрали меня где-то за месяц до окончания срока, в марте. Везли тем же маршрутом, правда, в Свердловск уже не заворачивали: Пермь, Казань, Харьков, Львов, Франковск. Во Франковске отдали жене под расписку. Вызвали жену на освобождение. Она уже знала. Да и ребята раньше освободились, так что она уже знала, как это будет. Приехали вместе домой. И сразу посадили под колпак, под надзор. За пределы села не выходить. А если куда-то выезжаешь, то нужно разрешение. А дома сидеть с десяти вечера до шести утра. Не посещать общественные места. И на подписку в милицию ездить каждую субботу.
В.О. Сразу дали административный надзор на год? Не продлевали?
Д.Д. Сразу на год дали и не продлевали. Шовковому 3 года продлевали.
В.О. Удалось ли вам сразу устроиться на работу? Были какие-то трудности?
Д.Д. Да, по инженерной специальности устроиться не удалось. В июле пошёл слесарем на мебельный комбинат в Печенежине. Три месяца отдохнул и пошёл на работу.
В.О. Были ли какие-то дела с гэбнёй, преследования, притеснения?
Д.Д. Были попытки вербовки, за что обещали работу. Даже дали работу, но начали мне так компостировать мозги, что я плюнул и снова пошёл в рабочие. В лагере я научился точить, вот и здесь был токарем. Это такая работа, что и себе что-то можно сделать, и с людьми общаешься, потому что тому надо то, этому это. Так что ничего страшного не было. Я не очень напирал, потому что, во-первых, работать инженером — это свой круг людей. А у меня уже были утрачены все старые связи, на меня смотрели, как на белую ворону.
В.О. Интересно, как окружение воспринимало людей, вернувшихся из заключения?
Д.Д. У нас не было никаких проблем, чтобы к нам окружающие относились негативно.
В.О. Здесь были ещё свежи традиции сопротивления, поэтому бывшие политзаключённые воспринимались нормально.
В.О. А это кто пришёл, не ваш ли сын Дмитрий?
Д.Д. Нет, это не Дмитрий. Это Пётр, самый младший.
В.О. Меня зовут Василий Овсиенко. А назовите, пожалуйста, дату своего рождения.
Пётр Демидив: 21 февраля 1983 года.
В.О. А дочка как?
Д.Д. Оксана, 1979 года, 30 мая. Так вот, когда начался экономический кризис, я всё это предвидел и пошёл в фирму, как я думал, более-менее стабильную, которая будет держаться до последнего, — дорожное управление. Я сделал правильный выбор. Оно и сейчас работает, но теперь дефицит рабочих мест. Меня нельзя было ни на пьянке поймать... Не говорю, что я никогда не выпивал, я не абсолютно непьющий, но я никогда над собой контроль не терял. На работу приезжал вовремя, машина возила. И меня уволили — якобы реорганизация, ликвидация предприятия. Ну, сокращение так сокращение, но как? Токарь один — как его можно сокращать? Это же необходимо. Через некоторое время прихожу за расчётными (сказали, чтобы я пришёл, когда будут деньги) — уже есть токарь! Приняли другого — начальник своего кума принял... Меня сократили, а сокращают ведь не человека, а штатную единицу. Но я ничего не добивался, потому что в такой атмосфере...
В.О. Пани Мария, а был ли для вас неожиданным арест мужа в 1973 году?
Мария Демидив: Это как гром среди ясного неба, это просто невозможно передать. Я ещё такая молодая была, 19 лет. Даже без двух месяцев. Я 1954 года, 29 июня, родом из Печенежина. Мы прожили с мужем 10 месяцев и 10 дней. Остался ребёнок... Когда его в первый раз КГБ забрало 14 марта и не отпустило домой, то ночью начались схватки, я пошла рожать. Родила я ребёнка без мужа. Он пришёл ко мне в роддом и говорит: «Я был в КГБ». А я даже не знала, что это такое КГБ. Если бы сказал, что в милиции, я бы испугалась, а КГБ — ну КГБ, наверное, по работе его вызвали в командировку. Потом пришли ко мне подружки и говорят: «Ты знаешь, такое случилось, у нас арестовали ребят». Тогда Дмитрий подошёл ко мне, а я спрашиваю: «Что случилось?» А он: «Да, я с ними в одной группе».
Я побыла в роддоме 4 дня — и домой. Хочу знать: за что? почему? Четыре недели так: на следствие — со следствия. Приедет домой — и обратно на следствие. Потом 13 апреля пошёл на работу и уже не вернулся. Так я осталась с этим маленьким ребёнком. Тогда платили декретные только два месяца после родов, и всё. Мы жили с мамой, мама получала 12 рублей пенсии. И это с ребёночком целый месяц на эти деньги! Платили 9 рублей за молоко ребёнку, потому что у меня сразу от всего этого молоко пропало, 3 рубля нам оставалось на месяц на хозяйство. Так мы и прожили.
Ездила на свидания. Пять месяцев шло следствие — апрель, май, июнь, июль, август, — я ездила во Франковск, возила передачи. Очень хотела его увидеть, но до суда увидеться было невозможно.
В.О. А сразу после суда дали свидание?
М. Демидив: Мне просто страшно вспоминать. Я теперь уже больше знаю, что такое жизнь, как оно и что, а тогда я была ещё ребёнок, можно сказать, 19 лет. Я ездила во Франковск, возила передачи, прошу, плачу: примите эту передачу, примите... Когда был суд — мне не сообщили, когда суд. Шовковые как-то узнали, не знаю, кто им сказал. Мы поехали на суд. Зашли. Говорят: «В этом зале будет идти суд». Ждём, потому что очень хотим увидеть. Наступило полдевятого — и нас из зала суда вообще выгнали на улицу. Я стою с краю у двери и так посмотрела в окно, в стекло, а их ведут с чёрного хода, как страшных преступников... Просто страшно подумать! Они такие несчастные, все молодые. За те пять-шесть месяцев (потому что кто сидел 5 месяцев под следствием, а кто 6), они так похудели, одни кости да челюсти видны. А мы к дверям, но военные нас не допустили, чтобы мы даже в щёлочку в двери не смотрели. Каждая хотела увидеть своего сына, мужа, так не дали нам ни свидания, ничего. Пока шёл суд, мы видели их только тогда, когда заводили в зал и выводили из зала — вот тогда мы могли их увидеть, ну, так, минутку. А после суда дали свидание, я поехала с ребёночком.
В.О. Это свидание было, наверное, через стол?
М. Демидив: Через стол, да.
В.О. На час или два?
М. Демидив: Да какой там час? Минут 15, может, полчаса. Такое малюсенькое свидание.
В.О. И на Урал вы потом ездили?
М. Демидив: На Урал ездила каждый год на свидание. Ребёночка оставляла с мамой.
В.О. Это же какие расходы — туда добраться! Это две-три тысячи километров.
М. Демидив: Было всякое. Родила, потом пошла на работу. Получала 60 рублей — на хозяйство, на ребёнка, ещё и откладывала каждый месяц, потому что надо было поехать на свидание. Раз в год посылку можно было выслать...
В.О. И то только после половины срока, до 5 килограммов.
Д.Д. Особенно тяжёлым был первый год — это было ужасно.
М. Демидив: Я же говорю, что это было ужасно — как гром среди ясного неба. И никто, даже соседи, не спрашивали. Как будто он уже на том свете. Я осталась без дров. Дрова есть возле дома, но их нужно порубить, поколоть. Я сама дров никогда не рубила — дома отец рубил, а когда вышла замуж, то уже муж рубил. Я и топор в руках толком не держу — так стучу-стучу, мучаюсь над ними. А сосед посмотрит из-за забора — и ничего. Я стучу, но сколько я там настучу — чтобы растопить, вот и всё. Суд кончился, я беру топор и иду дальше стучать. Смотрю — сосед подходит: «Ой, Марийка, прости! Я не приходил тебе помогать, потому что боялся, чтобы и мне не пришили то же, что и Дмитрию. И поэтому я тебе не пришёл помочь. А теперь я тебе эти дрова поколю». Он уже умер. Дай ему, Боже, Царство Небесное за то, что он мне помог. Но какие были люди напуганные, что хотели помочь, а боялись... Боялись этой коммунистической заразы — потому что я иначе про них не могу сказать. Мне горько и обидно теперь, потому что без работы осталась, до пенсии не доработала, зарплату не дали на работе, потому что нету. Очень обидно, но из-за этих коммунистов, как вспомню, что они в то время у меня отняли самое дорогое — мою молодость, она ушла в никуда... Мы только поженились — и его забрали на 5 лет. Целый первый год я проплакала, а потом я ни о чём не думала, только о том, как поехать на свидание, как дождаться, чтобы этот мой маленький ребёнок не говорил: «Мамочка, я хочу папочку!» Я говорю ему: «У тебя есть папочка». — «Нет, у детей есть, а у меня нет». Говорю: «Есть». И показываю на портрет, на фотографию. Он говорит: «Я хочу живого папочку!» Вот так.
Так пять лет прошло. Вызывали в КГБ... Я была молода, поддержки неоткуда было ждать.
Д.Д. А потом уже была помощь, посылки начали понемногу приходить.
М. Демидив: Мне стало легче после того, как я поехала на свидание к Дмитрию. Он мне дал адрес в Москве, чтобы я зашла там к одной женщине. Я зашла к ней. Если она жива, то дай ей Бог здоровья, а если умерла, то Царство Небесное...
В.О. А как её фамилия?
М. Демидив: Ясиновская Флора Павловна. Сначала я зашла к Литвиновой Татьяне Максимовне, она меня познакомила с женой брата, этой Ясиновской. «Потому что, — говорит, — я уезжаю в Лондон и меня, наверное, не будет. А сколько, Маша, будешь ездить на свидания, то заходи к Ясиновской». Они меня очень поддержали. Для ребёнка я привозила одежду, игрушек она старалась мне дать, даже присылала посылку с игрушками, детскую одежду. Вот они мне очень-очень помогли. Каждый год, когда на свидание ездила, я заходила туда. Я заболела в первый год, так она меня отвела в Институт кардиологии.
В.О. Знаете, у них там, в Москве, был режим немного полегче, чем у нас, в Украине.
М. Демидив: Наши украинцы были ужасно напуганы этим коммунистическим террором.
В.О. Да кто здесь остался? Всех, кто был более-менее активен, пересажали, а остались жёны политзаключённых, которые и сами тяжело страдали. И всё-таки помощь организовывали, кое-что было и своё, кроме фонда Солженицына.
М. Демидив: Из того фонда Солженицына мне Павленкова высылала на квартал когда 100, когда 70 рублей — как в какой квартал. Вот и была вся помощь. И так мы перебивались. Я старалась, чтобы у меня было на что поехать на свидание, потому что Урал — это неблизкая дорога. Надо было поехать, с работы отпроситься.
В.О. А где вы работали?
М. Демидив: Я попросилась работать на Коломыйский лесокомбинат. Пошла на чёрную работу, самую чёрную, чтобы только устроиться, чтобы было хоть что-то — чтобы быть обеспеченной дровами, а то откуда мне было их взять? Было ужасно. Думалось, что это никогда не кончится. А потом мне уже стало немного легче.
А что было на работе? Прихожу на работу, мне говорят: «Слушай, приходил секретарь парторганизации Демьянюк и интересовался, какая у тебя зарплата, сколько ты зарабатываешь». Спрашиваю у девочек, почему — не знают. Прихожу на вторую смену, он меня вызывает в кабинет и говорит: «Какая у вас зарплата? Вы довольны?» Говорю: «Довольна. А что, кто-то даст больше?» — «Вам приходят посылки». — «Какие посылки? Это раз в год помощь». — «Нет, вы не должны их брать. Вы должны отказаться от этой помощи, потому что вы обеспечены. Вам что, не во что одеться или нечего есть?» — «Мне есть что есть, но эта помощь мне не мешает. Она мне помогает. Потому что этих 60 рублей хватает на молоко и тому подобное, но чтобы я могла обеспечить обувью и ребёнка, и себя — то мне это как раз кстати. Я от этого не могу отказаться». — «Вы не советский человек». — «Я уже давно не советский человек. Давно — с тех пор как посадили мужа, я уже не была советским человеком».
И всё, больше он меня не вызывал, но на меня на работе смотрели сквозь пальцы. Начальник мне никогда ничего, только этот секретарь парторганизации.
А теперь, когда настала независимая Украина, он — великий националист! Я как посмотрю, что он носит сине-жёлтый значок, — мне кажется, я бы сама у него этот значок вырвала!
В.О. Это тот самый парторг?
Мария Демидив: Тот самый парторг, Демьянюк — он великим националистом сделался.
Дмитрий Демидив: А может, он в душе им и был? Это его заставили, Мария, его заставили с тобой провести беседу!
Справки о лицах, которые упоминаются в интервью Д. Демидива
Басараб Дмитрий, повстанец, арестован в 1952 г., срок — 25 лет, отбывал наказание, в частности, в Пермских лагерях.
Горынь Михаил, род. 17.06.1930. Один из лидеров шестидесятничества. Осуждён 26.08.1965 по ст. 62 ч. 1 на 6 лет, второй раз — 3.11.1981 по ст. 62 ч. 2 на 10 лет и 5 лет ссылки, освобождён 2.07.1987. Член УХГ, УХС, народный депутат Украины I созыва, глава УРП в 1992–95 гг., ныне глава Украинского Всемирного Координационного Совета.
Грынькив Дмитрий Дмитриевич, лидер «Союза украинской молодёжи Галичины» (1972). Род. 11.06.1949 в с. Марковка Ивано-Франковской обл. Арестован 15.03.1973 в Коломые. По обвинению по ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда»), 64 («участие в антисоветской организации»), 81 («хищение государственного имущества»), 140 («кража»), 223 («хищение оружия и амуниции») УК УССР осуждён на 7 лет лагерей строгого режима и 3 года ссылки. Отбывал наказание в лагере ВС-389/36 в с. Кучино Пермской обл. Освобождён в 1978 г. Писатель. Живёт в Коломые.
Глузман Семён, род. 30.09.1946, осуждён 11.05.1972 по ст. 62 ч. 1, 7 лет заключения и 3 года ссылки. Ныне Глава Ассоциации психиатров Украины.
Дзюба Иван — род. 26.07.1931, один из лидеров шестидесятничества. Автор книги «Интернационализм или русификация?» (1965). Арестован 18.04.1972, осуждён по ст. 62 УК УССР на 5 лет лагерей и 5 лет ссылки. В октябре 1973 г. обратился в Президиум Верховного Совета УССР с прошением о помиловании. Освобождён 06.11.1973. Литературный критик, академик НАНУ, министр культуры Украины в 1992–94 гг., лауреат премии им. Т. Шевченко 1991 г., Герой Украины.
Добош Ярослав. Член Союза Украинской Молодёжи Бельгии. Как турист под новый 1972 г. приехал в Украину. Его арест 4.01.1972 как «эмиссара зарубежных националистических центров» положил начало очередной волне репрессий против украинской интеллигенции. Освобождён 2.06.1972 и выдворен.
Калынец Игорь, род. 9.07.1939, осуждён 11.08.1972 по ч. 1 ст. 62 на 6 лет и 3 года ссылки. Поэт, лауреат Шевченковской премии 1991 г.
Калынец Ирина, род. 6.12.1940, осуждена 12.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 6 лет и 3 года ссылки. Поэтесса, народный депутат Украины I созыва.
Мамчур Степан, отбыл 5 лет заключения в польской тюрьме (1934–39). Участник походных пропагандистских групп на восточноукраинские земли. Был станичным. В 50-х гг. осел в Ирпене под Киевом. Арестован в 1957 г., осуждён на 25 лет. Умер 10.05.1977 в лагере ВС-389/35 в Пермской обл. Перезахоронен в Ирпене 26.07.2001.
Маложенский Василий, повстанец. Скрывался до конца 60-х гг. Осуждён на 15 лет. Сидел в Пермских лагерях. Переправлял информацию за зону.
Мельничук Тарас (20.08.1938 – 29.03.1995. Осуждён 24.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 3 года, второй раз — в январе 1979 г. по ст. 207 («хулиганство») на 4 года, лауреат Шевченковской премии 1992 г.).
Мотрюк Николай Николаевич, род. 20.02.1949 в с. Казанов Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл.). Член «Союза украинской молодёжи Галичины». Арест. 15.03.1973, осуждён по ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда») и 64 («создание антисоветской организации») на 4 года заключения. Отбывал наказание в лагерях Пермской обл.
Подгородецкий Василий, род. 19.10.1925, повстанец, арестован в феврале 1953, осуждён на 25 лет лишения свободы, 5 лет ссылки и 5 лет поражения в правах. За организацию забастовок повторно осуждён на 25 лет. Освобождён 29.03.1981, ещё дважды судим «за нарушение паспортного режима». Всего в неволе провёл 32 года.
Пирус Василий, повстанец, срок — 25 лет, в 70-х гг. отбывал наказание в Пермских лагерях. Ныне живёт на Херсонщине.
Сверстюк Евгений, род. 13.12.1928. Литературный критик, публицист, один из лидеров шестидесятничества. Осуждён 14.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 7 лет и 5 лет ссылки. Отбывал наказание в Пермских лагерях и в Бурятии. Доктор философии, Лауреат Шевченковской премии 1993 г.
Светличный Иван, 20.09.1929 – 25.10.1992. Признанный лидер шестидесятничества. Заключён 30.08.1965 на 8 мес. без суда; второй раз — 12.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 7 лет и 5 лет ссылки. Лауреат Шевченковской премии 1994 г., посмертно.
Сергиенко Олесь, род. 25.06.1932. Осуждён 12.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 7 лет и 3 года ссылки. Отбывал наказание в Пермской обл., в Хабаровском крае.
Сымчич Мирослав, 5.01.1923 г.р., командир Березовской сотни УПА. Осуждён 4.12.1948 на 25 лет, за участие в забастовке повторно на 25. Освобождён 7.12.1963. Без суда 28.01.1968 заключён ещё на 15 лет, в конце срока — на 2,5 года. Всего 32 года 6 мес. и 3 дня неволи. Живёт в Коломые.
Слипый Иосиф. Род. 17.11.92, с 1944 — митрополит УГКЦ. 11.04.1945 арестован органами НКВД. Помилован 23.01.1963 и отпущен в Ватикан. В 1975 г. провозглашён Патриархом УКЦ. Умер 07.09.1984 в Риме.
«Союз украинской молодёжи Галичины» (СУМГ) — подпольная молодёжная организация. Возникла в январе-феврале 1972 г. в с. Печенежин Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл. Инициатором создания Союза был слесарь Дмитрий Грынькив. СУМГ считал себя наследником ОУН в новых условиях, его целью было создание независимого украинского социалистического государства (по образцу Польши или Чехословакии). Грынькив и инженер Дмитрий Демидив разрабатывали устав и программу СУМГ, но принять их не успели. Группа насчитывала 12 человек, её члены (рабочие и студенты) проводили встречи (своеобразные семинары), раздобыли несколько винтовок, учились стрелять, собирали литературу ОУН, воспоминания, повстанческие песни. СУМГ был раскрыт КГБ, в марте-апреле 1973 г. члены группы были арестованы, пятеро из них осуждены (Дмитрий Грынькив, Дмитрий Демидив, Николай Мотрюк, Роман Чупрей, Василий-Иван Шовковый).
Стус Василий, род. 7.01.1938 – 4.09.1985. Арестован 12.01.1972 по ст. 62 ч. 1, 5 лет заключения и 3 года ссылки (Мордовия, Магаданская обл.). Второй раз — 14.05.1980, погиб в карцере лагеря особо строгого режима ВС-389/36 в Кучино Пермской обл. в ночь на 4.09.1985. Член УХГ, поэт, премия им. Т. Шевченко 1993 г., посмертно. 19.11.1989 перезахоронен на Байковом кладбище вместе с Ю. Литвином и О. Тихим.
Черновол Вячеслав, 24.12.1937 – 25.03.1999. Один из лидеров шестидесятничества. Осуждён 3.08.1967 по ст. 187-1 на 1,5 года, второй раз — 12.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 6 лет и 5 лет ссылки, третий раз — в апреле 1980 на 5 лет, в 1983 г. освобождён. В Украину вернулся в мае 1985 г. Редактор журнала «Украинский вестник» (1970–72, 1987–90), член УХГ, народный депутат Украины I – IV созывов, лидер НРУ, лауреат премии им. Т. Шевченко (1996), Герой Украины (посмертно).
Чупрей Роман Васильевич, род. 1.07.1948, с. Печенежин, ныне Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл., чл. «Союза украинской молодёжи Галичины». Арест. 15.03.1973, осужд. по ст. 62 ч. 1 (антисоветская агитация и пропаганда) и 64 (создание антисоветской организации) на 4 года заключ. Отбывал наказание в лагерях Пермской обл.
Шовковый Василий-Иван Васильевич, род. 7.07.1950, с. Печенежин, ныне Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл. Член «Союза Украинской Молодёжи Галичины». Инкриминируемые ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда»), 64 («создание антисоветской организации»), 140 ч. 2 («кража»), 222 ч. 1 («изготовление и хранение оружия»), 223 ч. 2 («хищение оружия»). Осуждён на 5 лет лагерей строгого режима. Отбывал наказание в Пермской обл.
Чупрей Роман Васильевич, род. 1.07.1948, с. Печенежин, ныне Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл., чл. «Союза украинской молодёжи Галичины». Арест. 15.03.1973, осужд. по ст. 62 ч. 1 (антисоветская агитация и пропаганда) и 64 (создание антисоветской организации) на 4 года заключ. Отбывал наказание в лагерях Пермской обл.
Снимки В. Овсиенко:
Demydiv Плёнка 9629, кадр 7А, 21.03.2002, пос. Печенежин. Дмитрий ДЕМИДИВ.
Demydiv2 Плёнка 9629, кадр 6А, 21.03.2002, пос. Печенежин. Дмитрий ДЕМИДИВ, его жена Мария, внучек Дмытрык, сын Пётр.
Снимок:
Demydiv1 Дмитрий ДЕМИДИВ в юности.
