И н т е р в ь ю Семена Фёдоровича С к а л и ч а и Марии Михайловны А н т о н и в
С исправлениями Семёна Скалича, внесёнными в феврале 2002 года.
В. В. Овсиенко: 25 января 2000 года в городе Стрые Львовской области, в доме Марии Михайловны Антонив дед Семён-покутник рассказывает Василию Овсиенко. В разговоре принимают участие Мария Антонив и её сын Владимир.
С. Ф. Скалич: Господи Боже, благослови! Скалич Семён Фёдорович, родился 9 октября 1920 года в селе Долгое, присёлок Ровень, Дрогобычского повета. Нас было десятеро у родителей, родители были бедные. Мы все должны были ходить в наймы. Я, окончив 4 класса, также пошёл в наймы.
Три года был у хозяев, на четвёртый год нанялся в лесничество, за 18 километров от своего дома. Возвращаясь в 1937 году домой — шёл проведать отца, потому что матери уже не было, — в дороге сильно простудился, потому что был легко одет, и получил воспаление суставов правой ноги. От пана привезли меня домой 10 февраля 1937 года. Пролежал я до 1939 года — гнила нога. В 1939 году войт Кричак Фёдор на средства громады отправил Семёна в Дрогобыч в больницу. Должен я был лечиться два года — костный туберкулёз правой ноги.
В 1939 году была немецко-польская война. Больницу заполнили раненые жолнеры, и поэтому моё лечение прекратилось, только дома. Ходя на костылях, упал в 1941 году и сломал левую руку в плече. Два месяца рука гнила, пока осколок кости не выпал. Рука зажила без лечения, с помощью крапивы (чтобы убить микробы).
Поднялся с болезни летом 1942 года, так что ходил уже с помощью одной палки. Осенью 1942 года меня зачислили секретарём УОТ — Украинского образовательного общества, и я уже два с половиной года при немецкой оккупации работал в читальне с молодёжью не по церковному делу, а по гражданскому, для молодёжи. Не танцевал, потому что калека, — проводил фестивали, спектакли, рефераты читал.
Пришли большевики. Меня в армию не взяли. Был вынужден работать в сельсовете. Из сельсовета в 1945 году в феврале месяце меня оформили в Подбуж, в район — зарегистрироваться как секретарь сельсовета. Я там отказался по причине того, что неграмотный. Но председатель сельсовета Костив Иван поговорил с директором кооператива, и тот меня записал в одногодичную торгово-кооперативную школу. С марта 1945 года я в Дрогобыче учился на кооперативного бухгалтера. Откуда у меня были эти знания в бухгалтерии — когда я болел, тогда выучил грамматику и математику и другие науки. И на вступительном экзамене мне повезло. Учился очень прилежно, хотя был голод, хотя была беднота. Потому что хотел иметь талант, потому что я калека.
Осенью 1945 года я был слишком легко одет, и у меня нога снова воспалилась, я лёг в больницу. Пролежал в Дрогобыче 5 недель. Приехал кагэбист майор Мухачёв и меня арестовал. 3 декабря 1945 года началось моё следствие — тяжёлое, очень тяжёлое. Вина была такова, что я познакомился с директором школы Значковским Василием в школе, и он мне дал удостоверения для подпольщиков. Одновременно у меня также была подпольная брошюра «Воззвание к населению западных областей Украины». Когда я шёл в больницу, то не доверил товарищам, а спрятал её в обшивку лестницы, за железную подкладку. Когда я лежал в больнице, то там был ремонт, и эту брошюру нашли. Директор был уже на то время коммунист. И вот приехал кагэбист майор Мухачёв, меня арестовал, и за это мне дали 10 лет — за бланки для подделки школьных документов и за брошюру «Воззвание к населению западных областей Украины».
Следствие было тогда тяжёлое не только для меня, но для всех заключённых. Нас отправили на Бригидки, потом во Львов. Нас, калек, держали во дворе два месяца, пока готовили этап, а потом отвезли нас в Казахстан.
Очень тяжело было в поезде. Целый месяц нас везли. Я был болен, а другие даже и умирали. Нас тогда очень сильно обокрали. Потому что ехали ещё и священники, директора кооперативов, директора школ, были одеты по-польски — и воры обокрали. В том же вагоне ехали воры — и передали украденное через окошко на крышу конвою.
В Карабасе — это лагерная пересылка возле Караганды — две недели пробыл. Нас расселили по пунктам. Сначала мы были в бытовых лагерях вместе с ворами, и нас обокрали дочиста, до последнего.
Один заключённый, бандеровец, умудрился познакомиться с врачом — не в Карабасе, не в Долинке, а в другом лагере, — так что с помощью того врача он сбежал. По документам, будто закончил срок, вышел из лагеря и снова ушёл в подполье. Его ранили и снова поймали. А когда поймали, то узнали, что он был в тюрьме! А как он очутился на воле? По этому поводу Москва строго отделила политических от бытовиков и нас переслали в специальный политический лагерь, в 40 км к югу от Караганды — спецлагерь «Песчаный». Нас было 12 тысяч одних калек.
В. В. Овсиенко: 12 тысяч?!
С. Ф. Скалич: Да, 2 тысячи женщин отгороженных и 10 тысяч мужчин. Перегородили гору. Мы копали в той горе камни и на ровном месте строили бараки — очень спешно, потому что в Китае шла коммунистическая революция и надо было китайцев переселить сюда. Меня, калеку, с костным туберкулёзом, также заставили работать в карьере, добывать плиты. Четыре месяца я работал, а потом категорически отказался. Меня били, перевезли в Балхаш. В Балхаше били, и тяжелее всего меня бил надзиратель Ризанов — и в голову, и в грудь, и везде. Месяц так меня мучили, а потом завели следствие, осудили на 5 лет за лагерный саботаж — это уже 15 и 10 ссылки.
Переслали снова в Спасск, и я тут каких-то пару месяцев не работал. Познакомился с нашими священниками, которых там было до двадцати, и у одного старенького священника Чехута одолжил украинское Евангелие, которое я вот впервые прочитал. Не успел я ещё Евангелие дочитать, как его отобрали надзиратели.
За это Евангелие я поднял борьбу. Пятьдесят раз я открывал не одни двери кабинетов. Наконец мне решительно отказали. Тогда я объявил протест из 10 пунктов — и голодовку, и молчанку, и невыход на работу, и невыход из барака в барак. Два года меня таскали в зоне, двадцать раз меня брали за руки и бросали на землю. Потом построили психиатрическую больницу, и меня перевели в неё. Там я был три года. Там меня 60 раз брали за руки и бросали на землю. Там мне выкрутили правую руку — а левая сломана. Вот я уже и калека на три части тела — нога, левая рука сломана, а правая выкручена.
Сдох Сталин, наступила перемена, начали делать актировки. И меня актировали в 1955 году как психического. Двое сопровождающих привезли меня прямо домой в Горское-Долгое Дрогобычского района.
Страшная беднота в доме была, потому что и брату сломало в лесу ногу, домашнее поле отняли, в колхозе ничего не платили, а семья должна была работать. Очень большая была беднота. Кроме того, пока брат с большевистского фронта был в немецком плену, прародительский соломенный дом сгнил, и нам пришлось строить новый дом. Мы очень мучительно своими руками строили дом, очень мучительно. Построили его. В 1959 году мы уже сели в новый дом.
В колхоз я не ходил. В сельсовете меня записали как сумасшедшего. Гнать гнали, но я сам уже не хотел. Меня преследовали за то, что я детям писал молитвенники, вручную. А большевики три раза брату отрезали приусадебный участок за то, что я детям писал молитвенники. Те дети кто-то этим воспользовался, а кто-то не воспользовался, потому что уже тогда был упадок веры. Так с 1955 по 1963 год я написал 60 молитвенников — некоторые и на 140 страниц, а некоторые поменьше. Своими чернилами, своя бумага, кто-то дал 3 рубля, а было и так тогда, что даже и за чернила не заплатили. А брату доставил, так сказать, большие преследования: усадьбу брата отрезали и отрезали. Нас преследовали сильно — и как бандеровцев, и за то, что я начал детям молитвенники писать.
В 1958 году я стругал доски на пол и измучил сломанную руку. И у меня сломанная рука опухла гангреной. Я оставляю корову, которую пас у брата, оставляю работу и еду к святому источнику, где Матерь Божья и Христос-Господь во втором пришествии явились в селе Среднем Станиславской области. Там пробыл я пару ночей, умывался той святой водой и пил ту святую воду.
В. В. Овсиенко: А когда вы туда впервые поехали?
С. Ф. Скалич: Где-то конец июля — начало августа 1960 года.
В. В. Овсиенко: А от кого вы об этом услышали?
С. Ф. Скалич: Я не ходил к подписавшимся кривославным священникам — я ходил к католическим священникам: в Стрые к Цегелику, в Дрогобыче к Мягкому. Когда они умерли, то я начал искать других. В Стрые я услышал, что в Среднем Матерь Божья явилась и что это Матерь Божья и Христос-Господь уже во втором пришествии. Говорили, что там есть источник, и этот источник лечит. Поэтому я поехал к этому источнику. Ехал плача, а возвращался уже с радостью: уже рука не болела, потом и зажила.
Так с июля 1960 года я стал учеником Второго пришествия Христа-Господа и Матери Божьей. В 1964 году Матерь Божья и Христос-Господь именовали нас покутниками.
Каждое лето я приезжал в Среднее по 10 раз. Денег у брата не было — я и ни гроша у него не взял. Должен был какую-то корзину сплести, чтобы иметь деньги. А надо было только на саму дорогу 5 рублей — а есть? Кроме того, проходили ещё и девятницы, что надо было 9 дней на той Святой Горе быть на молитве. А есть? Так я был просто голоден, не было ни гроша — как-то рубль выкроил, чтобы доехать на Святую Гору, и рубль проесть, и ещё рубль, чтобы вернуться. Так что я, знаете, радовался, если три рубля имел — это уже мне дорога. Семья была недовольна моими поездками на Святую Гору.
Потом настал раскол. Начали брата Николая очень преследовать за меня — особенно мой бывший товарищ по школе и пастушеству был тем безголовым в сельсовете: он брата припугнул, и поэтому брат на меня очень начал наезжать. Я был вынужден из дома уйти совсем. В 1963 году с начала мая месяца пришлось перейти к одной вдовице, на 11 лет старше меня, которая тоже приняла Правду Божью. Я у неё был 4 с половиной года. Вернулся к брату, снова от него ушёл. Так я от брата должен был уходить четыре раза, пока, наконец, в 1969 году я примкнул, усыновился.
Брат и семья были очень против меня, село было очень против меня — все были против нас обоих — против той вдовицы и против меня. Какое было это преследование, не повторяю, потому что это много говорить, но как-то мы его вытерпели. Преследовали всех Христовых учеников, очень преследовали. Скотину отбирали у них, когда на лугу паслась. У некоторых держали целый год. Они писали заявления в Москву, Москва заставила вернуть коров. Били нас, мордовали нас на Святой Горе очень, в реку бросали, в машины бросали, везли нас кто знает куда в леса, в поля, мы пешком шли, я с искалеченными ногами должен был идти несколько десятков километров до дороги. Голодный, километры шёл, дожди были — не было ещё тех целлофанов, чтобы прикрыться, одежда была мокрая. Мы девятницу отбывали, мокрые ночевали. Голоден, мокрый, простуживался — но мы были ревностны, очень ревностны. Нас били, очень били. Нас гнали в район, проводили обыск, протоколировали, мы говорили точно свой адрес. По этому поводу нам пришёл указ от Церкви, чтобы не говорить свой адрес, а общий один адрес: покутник, избранный Богом, наш Отец — Отец Небесный. Где родился? В доме Господнем. Где тот дом? На Святой Среднянской Ясной Горе. С каких пор ты туда ходишь? Бог знает! Такая была информация на 500 вопросов и ответов.
В. В. Овсиенко: Кто вас бил? Милиция или кто?
С. Ф. Скалич: Милиция калушская, милиция войниловская, брали ФЗОшников и военных брали.
Мария Антонив: Святую Гору обтягивали колючей проволокой, водички не давали напиться, стояло там войско…
С. Ф. Скалич: В 1965 году на Святой Горе трое суток была военная застава и дощечка была, что это «запретная зона». Никто не мог пролезть, и я в первый день не пролез. А на второй день пролез и даже набрал святой воды, долез до источника. Позже источник на Святой Горе закрыли. Бульдозером сдвинули грунт на источник, и он оказался на 2,5 метра глубже под землёй. До 1989 года мы не имели святой воды. Но мы всё-таки ходили на то святое место и молились. Ночами нас гнали, днём нас гнали, мы в дождях мокли… Нас было тогда не десятками, а сотнями — были и дети, были и молодые. Были мы бедны, не имели ниоткуда денег, потому что отказались от государственной работы, а дома нечем было заработать.
Почему отказались от государственной работы — потому что мы начали очень ревностно соблюдать религиозные праздники. И по этому поводу предпочитали не работать нигде, чтобы праздник не нарушать. Так что 4 года молодые люди толкались по горам — весной собирали грибы, в лесу собирали ягоды, папоротник и всё такое и с этого жили. И старым помогали. Больше всего страдали городские, а сельские ещё имели огород и какую-то там коровёнку. Когда уже было имя «покутник», мы все в 1964 году сдали паспорта, военные билеты, все документы. За это также очень преследовали, но каждый был ревностен. Были даже искалеченные, были избитые и умершие — где-то человек шесть.
О себе.
Брат Николай умер осенью 1976 года. Дочь брата забрала мать, корову, имущество, и я остался в доме один-одинёшенек. Пенсии не было, силы и здоровья не было — чем жить? Приходилось собирать шиповник — правда, он не очень далеко был, где-то полкилометра или чуть дальше. Собирал шиповник, сушил на печи, а наши ребята-покутники забирали во Львов и привозили мне деньги за него. Так я за эти деньги мог уже прожить и мог поехать на Святую Гору, потому что уже было не так тяжело с деньгами.
Так я жил три года. Приходилось самому себе дрова заготавливать, приходилось самому себе всё делать.
В моём селе начали строительство плотины на реке Стрый. Пришли выселять крестьян. Братовой, вдове умершего брата Николая, заплатили за дом, и мне пришлось уступить тот дом. Но Господь управил не так. 30 января 1980 года приехали кагэбисты из Дрогобыча и меня арестовали. После меня братова разобрала дом, перевезла в Синевидное, поставила на огороде, где она жила, для своей внучки этот дом.
Меня второй раз арестовали 30 января 1980 года неожиданно. Арест был совершенно неожиданным и невиновным.
Было в Дрогобыче четыре человека-покутника, уже старые. Трое вымерло, из них одна монахиня Юлия Веселая, а ещё старенькая бабушка Гейгель Мария осталась. У неё была квартирантка из-за Самбора, 26-летняя Куц Мария, которая работала в хлебном магазине. Мы говорили, что нельзя нам держать чужих, не-покутников. «Да я бедная, а благо мне, что десятку за квартиру платит ежемесячно». И эта Куц Мария имела кавалера. Кавалер её бросил, поэтому она сошла с ума. Итак, бродила по снегам, а на Крещенские праздники 1980 года залезла в Тисменицу, дрогобычскую реку, прямо в обуви, и набрала воды, обморозила ноги, пришла домой, а там ещё у той бабушки были три наши покутницы из Стрыя в честь праздника Крещения. Те наши женщины ещё помогли ей те замёрзшие сапожки снять с ног, а потом уехали домой, потому что уже вечерело, а Марию Куц отдали в больницу, и она в больнице сказала, что Семён её крестил в реке Тисменице.
Кагэбисты приехали 30 января за мной, сделали обыск. Я ничего не знал. Забрали у меня полную папку бумаг. Никто не знал, даже семья не знала, что я стихи писал — они знали, что я молитвы писал, и думали, что я дальше молитвы пишу, а я уже писал стихи. Итак, забрали 700 стихотворений. 200 с чем-то было стихов во славу Первого пришествия Христа-Господа и Матери Божьей, а остальные были во славу Второго пришествия Христа-Господа и Матери Божьей, всего 700 стихотворений. Ну, и забрали молитвенник, забрали другие тетради. Одновременно забрали 370 рублей, тех, что я на шиповнике заработал. Одним словом, всё забрали. И меня забрали. Началось следствие в Дрогобыче с 30 января 1980 года.
Следствие было не очень тяжёлым на этот раз. Я во всём признался, что сам стихи писал. Держали меня в одиночке в Дрогобыче 9 суток на большом холоде, потому что окно было выбито. Я там так был встревожен, что о-о-очень меня страх объял. Потому что я писал дневник церковный, и в дневнике было записано, где я был с Христом-Господом и Матерью Божьей, и это раскрывало тайну. И я этим был очень встревожен. Если бы не вера, я мог бы покончить с собой от этого страха. Но я целыми днями непрерывно 9 дней молился: «Господи, обрати сотворённое зло во добро!»
На 9-е сутки меня отвезли во Львов, и во Львове было следствие 9 месяцев.
В. В. Овсиенко: А кто вёл следствие, не можете припомнить?
С. Ф. Скалич: В Дрогобыче следователем был Сниданко Иван, а во Львове был Семёнов. Сразу было подозрение, что я обморозил девушке ноги. Даже в газете «Комсомольская молодёжь» было написано на всю Львовскую область, что Скалич Семён крестил девушку в реке Тисменице, обморозил ей ноги и отрезали девушке ноги. И всё дело велось к тому, что я обморозил девушке ноги. Но я писал дневник, и в дневнике было записано, как я Рождественские праздники праздновал. И тем выяснилось, что я не был в то время в Дрогобыче. Поэтому следователь ещё раз поехал, провёл расследование, узналось, что она повредила ноги по причине того, что свихнулась из-за парня.
Тогда следователь собрал на меня 15 свидетелей из моего села — даже и священника, председателя сельсовета, председателя колхоза, бригадиров, партийных, соседей. 15 свидетелей. Ездил в Синевидное к моей семье, и их там спрашивал. Следствие указывало на мою вину уже по религиозным делам. Свидетели не очень старались меня «закопать», хотя были некоторые и такие. Между прочим, священник сказал, что я два раза был у него дома: «Скалич был у меня и напоминал мне, чтобы я отрёкся от кривославия». Он не говорил «кривославие», а «православие».
Так что следствие лёгкое было, я во всём признавался. Четырём писателям дали мои тетради на проверку, одна ли рука. На экспертизу. И самому мне дали, чтобы я написал хотя бы одно стихотворение — тот же ли почерк. И я написал стихотворение «Манифест», 4 куплета, своей рукой. Я раньше писал в очках, а тут очков не было, так уже написал его нескладно — но написал, не отказался. Все протоколы я не подписывал на основании покутнического долга. Но стихотворение я записал.
В конце следователь спросил, как я отношусь к Советскому Союзу. Я сказал очень трезво: «Советский Союз считаю исполнителем Божьей воли левой стороны, то есть как бич Господень на капиталистов и неверующих (язычников), которые две тысячи лет не хотят принять Христовой веры». — «Как вы относитесь к покутникам?» — «Покутников считаю исполнителями Божьей воли правой стороны, потому что те должны осчастливить весь мир в религии Нового Завета». — «Как вы намерены продолжать дальнейшую жизнь?» — «Намерен оставаться в том учении, которое принял».
Следствие длилось 9 месяцев. Я ничего не подписывал. После следствия в августе 1980 года начался суд. Четыре дня шло заседание. Приводили свидетелей, но не все пришли. Свидетели не очень меня «закапывали» — некоторые старались «закапывать», а некоторые и спасали. Так, например, бригадир говорит: «Я застал его, что он пас корову на неположенном месте: "Почему ты тут пасёшь корову? Тут нельзя пасти, потому что это между посевами!" А он меня перекрестил, повернулся к корове и ничего не сказал. Я хотел его оштрафовать, но брат работал в колхозе, и я не мог брата оштрафовать». Такие хотели спасти меня. А были и такие, что старались «закапывать» меня. Как раз тот, кто больше всего старался «закопать», на очной ставке не был — поехал в Донбасс и там утонул. Бащик Славко, очень ярый коммунист, заведующий пекарней в Бориславе.
Меня осудили на 10 лет особо строгого режима, 5 лет ссылки и признали особо опасным рецидивистом. И переслали тогда в этап. Очень тяжело… Слаб, желудком болел. В четырёх местах побывал, уже забыл… Харьков — Холодная Гора, Потьма в Мордовии, Пермь. А из Перми привезли меня уже в Кучино.
В. В. Овсиенко: А в дороге вы встретились с Василием Курило, да?
С. Ф. Скалич: С Курило я встретился в Перми. Говорю: «Кто ты?» — «Человек». Если человек — значит украинец. А он ещё был нестриженый, и это мне внушало подозрение. «Почему ты нестриженый — ты осуждён или нет?» — «Да, меня после осуждения привезли самолётом в Пермь». — «Почему?» — «Потому что я слепой». Он был 4 года в подпольной организации бандеровцев, подпольно-пропагандистский отдел. Получил 10 лет, и в лагерях простудил глаза. А во второй раз попал за то, что писал о прошлом, доверился одному приятелю, дал ему тетрадь почитать, а тот приятель выдал его. Был обыск, нашли все тетради и тоже дали 10 лет. Его арестовали в тот же день, что и меня, поэтому уже в Перми спрашивали, не соратники ли мы, потому что в один день арестованы и одна статья.
Нас из Перми привезли в Кучино и там поместили между ребятами. Не работал я, потому что я очень болел язвой желудка. Уже и на снег не гоняли меня, ни подметать. Ребята в камере убирали, а меня уже освободили как калеку.
М. Антонив: Вы говорили, что очень вас били, чтобы работали…
С. Ф. Скалич: Нет, это по первой судимости. Я даже сказал, что это следователь Ризанов.
Я не мог есть лагерную пищу, потому что очень была большая язва желудка. Не ел щи, не ел рассольник, не ел даже капусту — ел только чай, хлеб и кашу ячменную. Некоторые ребята тоже так болели и умерли. Олекса Тихий такую же болезнь имел и не выжил, а я, слава Богу, выжил.
М. Антонив: Но они спрашивали, как вы так можете выдержать, а вы говорите: «Потому что я молюсь». Стус спрашивал, и все…
С. Ф. Скалич: Ребята меня очень любили. Там почти все были политические, только немного было других национальностей или неполитических.
В. В. Овсиенко: А с кем вы были в камерах?
С. Ф. Скалич: Острогляд Вячеслав был из Магнитогорска, уголовник. А тот, что бил литовца, как звали?
В. В. Овсиенко: Борис Ромашов, что бил Балиса Гаяускаса. Он и на вас нападал?
С. Ф. Скалич: Ага. Это были бытовики. А наши политические ребята были очень спокойные — обидного слова никто друг другу не сказал, очень ребята себя любили. А меня любили за веру. Спрашивали меня, собственно, о Втором пришествии Христа-Господа и Матери Божьей. Я им рассказывал, но даже покойный Василь Стус говорил: «Очень странно, что вы думаете изменить целый мир! И вы в этом уверены, что так случится?» Я говорю: «На сто процентов! И на полпроцента не колеблюсь в вере, что это настанет!» — «Ну, это чудо, что такая вера! Но мы пошли по политической линии, и мы этого не можем принять».
Я молился много, и поэтому не требовал радио выключать. А Иван Гель, наш львовянин, он молился коротко, так просил, чтобы на то время радио выключали. А я молился целыми часами, так не мог им мешать. Ребята шли на работу, а я не на работе, так имел время молиться. Я тайно писал стихи, старался запомнить их. 40 стихов я забыл, а 50 привёз домой в памяти.
В. В. Овсиенко: Так с кем вы ещё были в камерах?
С. Ф. Скалич: Несколько месяцев побудем с одними — нас меняют, из той камеры перебрасывают в другую. Так что нас меняли, не были мы постоянно долго.
В. В. Овсиенко: А из украинцев — со Стусом были?
С. Ф. Скалич: Был с Василем Стусом, был с Василием Курило, с Юрием Литвином. И с Олексой Тихим, с Моисеенко из Донбасса, и с литовцами Балисом Гаяускасом и Викторасом Пяткусом, с латышом Гунаром Астрой, с эстонцами Мартом Никлусом и Энн Тарто…
В. В. Овсиенко: И со мной были. Так вы практически со всеми были.
С. Ф. Скалич: Да, нас было 40 заключённых. Из них было 10 бывших полицейских, 18 политических украинцев, а остальные были из других национальностей. Полицейские были духом мертвы, ничем не занимались. Политические были между собой деятельны в своей работе, за что часто попадали в изолятор. А Василь Стус в изоляторе и умер.
В. В. Овсиенко: А я помню, что вам пришивали на куртку «бирку» с фамилией «Скалич С.М.», потом хлоркой на куртке выжигали…
С. Ф. Скалич: Я хотел это пропустить (смеётся). Там каждый заключённый имел свой лагерный номер — регистровая буква и номер. Мой номер был 136, букву забыл уже — «Д», кажется. Д-136. Я отказался принять бирку на фуражку, на колено и на грудь — на блузу и на бушлат.
В. В. Овсиенко: Постойте, это, видимо, было при первом заключении? Потому что в Кучино только фамилию писали.
С. Ф. Скалич: Да, это по первому сроку такое было — я отказался. А в Кучино только фамилию — я тоже отказался. Больших мучений не было — они написали сами и пригрозили, что если я сотру «бирку», то испорчу одежду, и за одежду будут меня наказывать и деньгами, и изоляторами. На это я сказал: «А я одежду не принимаю». И был голый. Никто на это не обращал внимания. Я больше, чем полгода, был только в рубашке, не принимал ни блузки, ни ватника, ни фуражки. После, уже зимой… Господи Боже, забываю…
На Крещенские праздники 1981 года во Львове наши покутники ходили по своим людям колядовать. И пошли на ночь в тот дом, где ночевал Христос-Господь во Втором Пришествии. Там КГБ как раз и накрыло всех. По этому поводу начались большие аресты покутников. Был сигнал привезти меня как свидетеля. Меня зимой 1981 года посадили в отдельную камеру — и не знаю почему. А потом уже весной вызвали и привезли во Львов.
В. В. Овсиенко: Вас вывезли из Кучино 13 марта, а вернули 14 мая 1981 года.
С. Ф. Скалич: Да, и здесь не было большого следствия. Раза два вызывал Осьмак, или как его. Должна была быть также очная ставка, чтобы свидетельствовать на Христа-Господа — но её не было. Был я в больнице 5 недель там, во Львове, из-за язвы желудка, а потом после лечения меня сразу на этап и вернули снова на своё место в лагере. В лагере я был уже, пока не освободили.
В. В. Овсиенко: А как к вам относилось лагерное начальство, в частности, к тому, что вы не работали? Рассказывали, помню, что заходит в камеру начальник лагеря майор Журавков — вы его перекрестили. «Что ты меня крестишь?!» — «Потому что ты сатана!»
С. Ф. Скалич: Начальник участка особого режима Долматов был тайно благосклонен ко мне. Тайно благосклонен. Но он должен был быть тайным. Врач Пчельников тоже очень был благосклонен, но тайно. Хотел мне дать вторую ложечку витамина — а тут идёт надзиратель, и он должен был ту ложечку вернуть. А после Пчельникова был Грущенко, украинский врач — тот надо мной отомстил, тот очень меня наказал. Потому что Пчельников ежемесячно давал мне диету — месяц без диеты, а второй месяц диета, потому что была сильная язва желудка. А Грущенко полностью лишил меня диеты на три месяца: «Посмотрим, что есть». И у меня страшно заболел желудок. Тогда он проверил и в феврале 1986 года отправил на лечение в центральную больницу за 150 км. Не дали мне, кроме ватника, ни ватных штанов, хотя ноги больные, не дали мне даже носков, не дали мне ни рукавиц — в воронок, три часа, 150 км везли меня туда в больницу 13 февраля 1986 года.
Ребят везли в общем купе. Был там наш львовянин Степан Хмара, который потом стал депутатом.
В. В. Овсиенко: Это в «воронке», да? Там не купе, там такой «стаканчик» есть, боксик.
С. Ф. Скалич: ...А меня везли в боксике. Боксик был такой, что вокруг с четырёх сторон жесть, а на мне только тонкий ватник, летние штаны. И я сильно простудился, хребет простудил. С тех пор хребет меня до сих пор беспокоит. Беспокоит и болит. Я должен носить по двое ватных штанов, я должен носить, кроме ватных штанов, овчинные повязки, я должен носить пояс вокруг хребта, я должен носить шерстяную безрукавку — так меня испортило, что я до сих пор калека. Видите снимок.
Когда привезли в Пермь, то подача тепла из котельной была далеко. Труба была еле-еле тёплая. А жулики повыбивали окна, снега намело полно! Две недели я так лежал, что даже снег был на подушке. Так один надзиратель повынимал из другой камеры стёкла, вставил в окна, повыбрасывал тот снег — так уже меня пожалел. Забыл его фамилию, того надзирателя. Я в валенках ночевал, потому что дали мне валенки одного нашего заключённого на то время. Я в валенках дневал и ночевал, а ноги только в летних штанах. И одно лёгкое одеяло. Я мёрз и очень мёрз, и ещё больше перестудил хребет.
После этого меня летом отправили в Пермь, уже на освидетельствование для актировки. Пять недель был я в Перми, там тоже так сильно-сильно, страшно болела язва, что чуть не умер. Давали по два раза уколы против этого, и в кишечнике кровь пошла.
В. В. Овсиенко: Это кровоизлияние?
С. Ф. Скалич: Да, кровоизлияние. И на унитазе я увидел кал, совершенно как уголь. Я сказал фельдшеру, а фельдшер врачу, а врач говорит: «О, Скалич, вы уже допокутничались!» Это, значит, смерть будет. И тогда стали давать уколы уже по одному. Где-то два месяца я в Перми был. Комиссия, списали все мои недуги, чем болел, что чувствую, что не чувствую к боли, а потом вернули снова в лагерь, и в лагере я уже ждал актировки. Пришла актировка, и меня вернули домой.
В. В. Овсиенко: В справке написано, что вас актировали 8 октября 1987 года. А как вас освобождали? Вас выпустили в Кучино или домой завезли?
С. Ф. Скалич: Нет, там был из Белоруссии коммунист. Забыл его фамилию… Жовтняк вроде бы… Так его приставили ко мне в качестве сопровождающего. Он привёз меня поездом до самого Львова. Во Львове я ему говорю: «Ты поезжай домой, а я уже из Львова домой доеду».
Приехал я автобусом в Синевидное, не помню какого числа в октябре. Тут была ещё хорошая погода, тут ещё деревья зелёные! У меня там записано, это можно глянуть. Километр от автобуса до дома моей племянницы Анны (дочери Николая, которая была здесь ещё раньше выдана замуж — это она и забрала свою мать, как я говорил, а я оставался сам дома три года) — так я целый час шёл этот километр! Каждые несколько шагов — я садился или становился, если не было места где сесть. Такой я был сильно слабый, так меня уничтожили.
Ну, пришёл домой, а там уже обрадовались мне и начали рассказывать, что слышали по радио «Свобода» в 1982 году про всех покутников, про Кучино, что упоминали также писателя и поэта Скалича Семёна. Поэтому семья удивилась: «Как? Поэт Скалич Семён? Его мир именует, а мы ничего о его поэзии не знаем?» Когда я пришёл, они это говорят. А я говорю, что писал — 700 стихов у меня забрали при аресте, 700 песен забрали.
С тех пор уже семья была ко мне благосклонна. Спал на раскладушке, потому что дом маленький, негде было спать. У братовой уже перед тем была парализована рука и нога. Неделю побыл — надо было прописаться. Племянница работала на лесопилке — это ДОК, — а там ей участковый досаждал, чтобы прописать. Она приходила плача: «Дядя, пропишитесь, потому что мне досаждают. Если не хотите прописываться, то я сама пропишу». — «Не надо».
Был праздник Покрова, и я поехал на Святую Гору. Было тепло, хорошо, я на Святой Горе возле источника был, так сказать, тронут — тронут мыслями. Поток мыслей шёл от начала открытия Правды Божьей до того дня… Там была одна женщина из Львова, Гена, и был мужчина Роман из Розвадова. Мы вместе возвращаемся со Святой горы в Стрый. Я говорю Роману, что хочу заехать в Княжью Луку к Иосифу, чтобы записать стихи, потому что скоро забуду — ведь я уже чувствую, что забываю. А Роман говорит: «Нет, мы поедем в другое место». И привёз меня Роман в Болехов к Ивану и Зосе — их дочь Люба в Правде.
Здесь меня приняли очень благосклонно. Две недели моча не держалась, постель была мокрая… Мне дали еду самую лучшую, через две недели моча прекратилась, дали мне другую постель, всё перестирали, и началась уже жизнь к выздоровлению. А язва желудка страшно болела, я временами аж пищал. Это было ещё преследование, ещё были большевики, так что надо было очень тайно жить. Меня работать не заставляли, они искренне молились. Я даже те молитвы не все помнил, что они. Там я отписал снова намерения (намерение — это новая для покутников молитва на два часа), потому что мои все молитвенники пропали, все тетради пропали, и мне это не вернули.
В Болехове я пробыл 9 месяцев. Там списаны мои песни. И только я ушёл — уже пришёл участковый милиционер и говорит: «У вас есть непрописанные люди!» А хозяин распахнул двери и говорит: «Ищи, ищи! Смотри!» А участковый увидел по людям, что они не боятся — посмотрел там, посмотрел там и ушёл. Значит, уже кто-то выдал, что я там был.
Я перешёл от Ивана и Зоси в Княжью Луку к Иосифу, от Иосифа перешёл к Антону в Вытвицу, от Антона перешёл в Закарпатье к Андрею, а потом так дальше, дальше — за 6 лет 10 квартир. Не сидел — писал их описание, писал их молитвы, писал их песни. У кого я написал — шёл дальше.
Тут уже и Украина настала. Когда настала Украина, то слышу, уже ребята говорят, что можно брать украинский паспорт и добиваться пенсии. Решаю, как начать, и иду в Дрогобыч. Пришёл в КГБ. «Что тебе надо?» Я говорю: «Вы меня мучили, а теперь помогите». — «Что хочешь?» — «Хочу больницы, хочу группы, хочу пенсии». Заместитель председателя КГБ Варнацкий всё списал у меня, какие у меня недуги, сколько я уже страдаю, и с этим пошёл в ратушу в областное управление. Пришёл оттуда: «Садитесь в машину». И отвёз в Дрогобыч в центральную больницу. Сказал главному врачу Грыныку Тадею, чтобы меня долго держал. Там я был полных три месяца — в Дрогобычской центральной больнице. Там я поднялся… Там я поднялся.
Пришла осень, мне стало холодно, и я должен был уходить, потому что был одет только по-летнему. В Стебнике была моя двоюродная сестра, когда-то тоже политическая заключённая. Она ко мне в больницу приходила и сказала, чтобы, как выйду из больницы, пришёл к ней. Настуня Скалич. Сразу из больницы я пришёл к ней. У неё сын и дочь намеревались учиться на проводников поезда, а у них был мальчик, ещё не школьник. А сама Настя работала в Трускавце в курортной столовой. Жалела бросать работу, но не с кем было оставить мальчика. Поэтому меня приняли, чтобы я был с этим мальчиком. А те поехали во Львов учиться на проводников.
За то время — я там был 8 месяцев — сделал паспорт, сделал группу (дали мне вторую группу инвалидности), и сделал пенсию. И добился, чтобы мне вернули стихи. Это я у Насти был в 1992 году, а в 1993 году мне вернули стихи. А остальное всё пропало — только стихи вернули. Все 700.
Ещё до того, как вернули стихи, Настя заболела сильным давлением и должна была работу оставить. Тогда Настя уже меня отсылает от себя. Я переезжаю в Синевидное к племяннице Анне, потому что братова, которая была парализована, уже умерла, было уже место для меня. У Анны меня приняли. Пришлось что-то потихоньку по дому помогать — корова у них была, огород у них был. Недуг всё-таки меня мучил. Болел дальше. Я уже писать не мог. Холод там был сильный — ночевал в сенях. Хоть и кухня была, но если в кухне затопить, то к утру страшная стужа. И хоть было у меня пуховое одеяло, я замерзал и просил: «Господи Боже мой, помоги мне!»
И как раз 5 февраля 1996 года приезжают ко мне три человека. Одна — которая уже была у меня в Синевидном, две другие не были, но знакомы мне. Это Ольга, как мы называем, полтавская, потому что она из Полтавы, которая купила дом в Среднем, и приезжает. Я всего один раз был знаком с ними, потому что они недавно поселились, а я в Среднее уже не очень ездил, потому что слаб был. А у них ночевал. «Зачем вы приехали?» — «Мы хотим вас забрать к себе — хотите?» А я подумал-подумал — так это же святое место! Как бы не поехать? И я переехал 1 февраля в Среднее к Мильчак Ольге и Алексе. Мильчак Олекса — это переселенец с Лемковщины при Сталине (как раз недалеко от Среднего). Ольга была выселена семьёй за политику. Скитались они по всем усюдам, а наконец купили домик в Среднем и переселились. Здесь мне некоторое время очень хорошо было, очень хорошо. Сразу Олекса тихо был, а потом не удержался. Он психически больной. На Ольгу кричал, а потом начал и на меня кричать, и я вынужден был от них уйти.
И вот я в феврале 1997 года переехал в Стрый к Антонив Марии. Здесь очень спокойно, очень хорошо. В летнее время еду на Святую Гору, в зимнее время никуда не еду, ноги болят, страдаю позвоночником и дальше, страдаю ногами, уже старею, уже память слабеет, уже молитв намного меньше. Так я до нынешнего дня — до того дня, когда даю это интервью.
Благодарю Господа-Бога, что Господь-Бог дал ещё немножко памяти, чтобы я ещё мог это вспомнить!
[Выключение диктофона].
Далее хозяйка дома, Мария Михайловна Антонив, показала В.Овсиенко рукопись.
М. М. Антонив: Это записал Сам Христос во Втором Воплощении.
В. В. Овсиенко: Записал так в тетради (читает): «Приветствую вас с воплощением Слова Единого Сына! Дорогие мои родные, славяне всех обрядов Единой Святой непорочной соборной детства Божьего Святого Духа третьей Непорочного Агнца Христовой Церкви. Разделим радость и крепимся любовью, силой Правды Первого и Второго Воплощения Слова на землю, которое родилось от Отца прежде всех веков, с трона и престола Пресвятой Троицы и Генерального викария Отца Отцов в Третьем завете Святого Духа Богородичного культа на Украине, всех душ руине на родной Отчизне почил дух Божьей премудрости».
М. М. Антонив: Всё, благодарю Матерь Божью! [Выключение диктофона].
В. В. Овсиенко: Дедушка Семён, верили ли вы, что ещё сможете вернуться из неволи домой да ещё и быть свидетелем независимой Украины?
С. Ф. Скалич: Когда я стал покутником и в 1977 году был, как у нас по-церковному называется, на легитимации (это исповедь всех грехов этой жизни), — в то время я был проверен Христом-Господом и Матерью Божьей в Их Втором пришествии. Матерь Божья сказала, что моя жизнь на волоске, но Их помощница Катруся, медик-хирург, которая разбирается в здоровье человека, очень встревожилась, что у меня уже очень слабенькое здоровье, на волоске, только дыхнуть — и уже нет. Поэтому сказала: «А доживёт ли до…» — «Доживёт».
Это было ещё перед вторым арестом, и я знал, что я должен арест отбыть. Хоть какая страшная была моя болезнь язва, и теперь я болею разными недугами, так что уже и память начинает теряться, но имею веру, потому что Матерь Божья сказала «до» — так должно случиться. А это «до» — прославление Второго пришествия Христа-Господа и Матери Божьей. Какое прославление Христа-Господа и Матери Божьей — прочитаешь в том, что я дал Левку Зелинскому из Моршина.
В. В. Овсиенко: Спасибо. [Выключение диктофона. Далее Овсиенко попросил рассказать о Личности, которую покутники считают Иисусом Христом во Втором Пришествии. Его светская фамилия была Солтыс, кажется, Михаил. Матерь Божья — это его сестра Мария].
С. Ф. Скалич: ...Христа Господа нашего во втором пришествии судили три раза. Первый раз судили в 1955 году за освящение источника в Среднем. Второй раз судили Христа-Господа в 1962 году. Здесь, в Стрые, взяли 2 июля, и стрыйский кагэбист очень издевался — так он хотел выбить то, что он хотел. Тогда священников преследовали, и он взял священника — он считал, что Царь есть священник, — и хотел выбить то, что он хотел. А Матерь Божья во Втором пришествии была уже тогда с Антоном Поточняком на подполье в городке Ямполь за Львовом. И к Матери Божьей в подполье приходили ночью покутники. Работа шла ночью… Они с Антоном Поточняком под утро уснули. Утром встали и умываются. И тут Христос-Господь, который в тюрьме был в Стрые, является Матери Божьей. И говорит: «Вы только встали и умываетесь, а меня уже три раза били». Матерь Божья говорит: «Как спасти?» — «Посылайте к Мирону — Мирон поможет». А Мирон, студент, учился в университете в Станиславе. Быстренько послали из Ямполя аж в Станислав и сказали Мирону. Мирон-студент пошёл прямо к главному кагэбисту и сказал: «В Стрые заключённого-священника очень пытают». — «Откуда ты знаешь?» — «У меня было видение: сегодня утром его очень били». Кагэбист звонит в Стрый из Станислава. Стрыйский кагэбист очень удивился и испугался: как это уже Станислав знает? Тот сказал: «Мне станиславский студент пожаловался, что у него было видение, что ты бьёшь». И станиславский кагэбист приказал переслать заключённого во Львов. Во Львове его уже не пытали.
Тогда стрыйский кагэбист вызывает студента: «Откуда ты знал об этом?» — «Как не знал — это ты бил Господа, а Господь мне явился и пожаловался». Вот такое было издевательство над Господом и спасение Господа Бога через видение. [Выключение диктофона].
В. В. Овсиенко: Расскажите, пожалуйста, об Антоне Поточняке.
С. Ф. Скалич: Он был сторонник, очень близкий друг и очень-очень ревностный работник во Втором пришествии Христа-Господа и Матери Божьей здесь, в Стрые. Он знал все их секреты. Сразу очень не верил, что это Матерь Божья.
М. М. Антонив: Не мог этого понять, он говорил: «Я не могу».
С. Ф. Скалич: Да, не мог. Матерь Божья в 1962 году была вынуждена уйти в подполье. Двадцать раз её арестовывали, а в последний раз хотели вывезти аж на Колыму. А Господь сказал: «Бери своё дитя и иди из дому, ибо грозит тебе большая опасность». И она в начале февраля вынуждена была перейти с Поточняком в подполье. Поточняк записал все её видения и очень сильно поверил. Потом Поточняка отпустили домой. Поточняк заболел раком, умер при операции во Львове.
М. М. Антонив: Да где там, да он же в тюрьме был, ему дали год тюрьмы за паспорт, это мы знаем всё. Он в тюрьме умер.
С. Ф. Скалич: Да-да, правильно. Это я уже тогда был в тюрьме. Меня в 1980 году арестовали, а его в 1981 году. Взяли за паспорт.
М. М. Антонив: Он сказал: «Не буду это пятно брать». Паспорта у скота, а у нас были удостоверения при Польше. И теперь все должны иметь удостоверения, а не паспорта.
С. Ф. Скалич: А он был очень близкий друг Христа-Господа и Матери Божьей, был очень ревностный священник, очень сильный и деликатный, куда уж деликатнее. Умер мученической смертью.
М. М. Антонив: В тюрьме во Львове его замучили. Тогда «Голос Америки» об этом говорил. А сын меня разбудил, потому что двенадцать часов, ночь, говорит: «Америка передаёт, что Поточняк умирает в тюрьме».
С. Ф. Скалич: Я у Поточняка не раз исповедовался, не раз в доме у него обедал.
В. В. Овсиенко: Меня Михаил Луцик, у которого я был ещё сегодня, попросил расспросить о Поточняке. [Выключение диктофона.
Далее В. Овсиенко читает приговор Марии Антонив. Абзацы пронумерованы самим Овсиенко.
«Дело 1233 за 1973 год.
Приговор.
Именем Украинской Советской Социалистической Республики.
11 июня 1973 года.
Народный суд Калушского района Ивано-Франковской области в составе председательствующего народного судьи Михайлова Б.И., народных заседателей Цымбалистой М.Й., Швец П.В. при секретаре Быгир С.В. с участием прокурора Потапенко М.Н., рассмотрев в открытом судебном заседании в зале суда в г. Калуше дело по обвинению Антонив Марии Михайловны, 8 апреля 1932 года рождения, уроженки села Нежухов Стрыйского района Львовской области, гражданки СССР, украинки, беспартийной, с образованием 4 класса, замужней, имеет на иждивении 4 несовершеннолетних детей, жительницы г. Стрый Львовской области, ул. Советской Армии, 10, кв. 113, ранее не судимой, по ст. 214, ч.1 УК УССР,
установил:
1. Подсудимая прописана в г. Стрые, имеет там семью — мужа и 4 детей, до 1963 года работала, а потом работу оставила. Сначала ухаживала за детьми, а потом стала посещать секту "покутников", отказавшись от общественно-полезного труда, стала заниматься бродяжничеством. Задерживалась в 1972 году и была предупреждена работниками милиции, чтобы в дальнейшем бродяжничеством не занималась. Из этого для себя никаких выводов не сделала. 7 апреля 1973 года снова была задержана в селе Среднее на Среднянской горе, где собираются все "покутники".
2. Допрошенная в судебном заседании подсудимая что-либо по существу предъявленного ей обвинения пояснить отказалась и читала только свои молитвы. Свидетели Антонив В.Я., муж подсудимой, и Емельянов О.М. пояснили, что подсудимая работала в воинской части, а потом 15 лет на мебельной фабрике. Работала хорошо, была депутатом городского Совета, потом работу оставила, стала заниматься бродяжничеством, оставила семью, 4 несовершеннолетних детей. Это делала с наступлением весны.
3. Проверив материалы дела, показания свидетелей, суд считает, что действия подсудимой по ст. 214, ч.1 УК УССР органами предварительного следствия квалифицированы верно, и её вина в совершении данного преступления в суде доказана полностью. Подсудимая, хотя и имеет постоянное место жительства, однако, оставив работу в 1963 году, постоянно занимается бродяжничеством, разъезжает по разным районам Львовской и Ивано-Франковской областей, работать не хочет.
4. Выбирая меру наказания, суд учитывает степень вины подсудимой, характер и общественную опасность совершённого ею преступления, что она имеет 4 малолетних детей, и считает необходимым с учётом изложенного, определить ей меру наказания в виде лишения свободы.
5. Руководствуясь ст. 323, 324, 327 УПК УССР, суд приговорил
Антонив Марию Михайловну
по части 1 статьи 214 УК УССР к 1 году и 6 месяцам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. Срок наказания считать с 7 мая 1973 года, а меру пресечения — содержание под стражей — оставить без изменения.
Срок обжалования приговора 7 суток в облсуд через Калушский райнарсуд со времени получения его копии осуждённой.
Председательствующий (подпись).
Народные заседатели (подписи).
«С подлинным верно».
Председатель Калушского райнарсуда Я. Д. Горблянский».
Вот такой приговор. Пани Мария, я хотел бы, чтобы вы рассказали об этом своём осуждении и заключении, и не только о вашем, но и других покутников. Пожалуйста, расскажите.
С. Ф. Скалич: Был при Сталине раскол Греко-Католической Церкви на кривославие и католичество. Священников греко-католических арестовали, а кривославных, которые подписались при Костельнике Москве — тех не арестовали. И население было также разделено: одни ходили к кривославным, а другие не имели греко-католических священников, вынуждены были ходить в польский костёл латинской веры, поскольку ещё не было (Церкви) в Правде. Для того и Мария ходила в польский костёл.
М. М. Антонив: Ходила в костёл и в костёле всё молилась и плакала перед Матерью Божьей неустанно о помощи: «Матерь Божья, дай, чтобы что-то украинское! Хочу украинской Церкви, чтобы я была в Греко-Католической Украинской Церкви! Когда-то Господь говорил с Моисеем, есть ли теперь человек, чтобы Бог с ним говорил? Или уже все умерли на свете? И тогда, когда я захотела той украинской Церкви, вдруг выхожу из костёла, а там стоят из Нежухова и говорят мне: «Ты слышала, что Матерь Божья пришла с Иисусом в село Среднее в Новый Иерусалим? Ты слышала?» Я говорю: «Не слышала, первый раз слышу!» — «Матерь Божья пришла всех спасать, целый мир, в село Среднее. И сколько имеет благодати, и плакала, что некому раздать, потому что сыновья и дочери отвернулись от Неё. Здесь есть такой священник взвешенный, что Господь к нему говорит». Я тогда вспомнила те мысли, что я желала этого. А теперь, говорят, тот священник в Сибири, осуждённый.
Пришла я первый раз в Среднее, а там не идёт поднос. Я спрашиваю, почему не идёт поднос, почему не собирают денег? А мне говорят: «Потому что этими деньгами соблазнились все священники со всего мира, и здесь поднос никогда не идёт». Так я думаю: Боже, это та ли правдивая церковь, которую я желала даже с маленького ребёнка? Тогда смотрю, что очень искренне все люди молятся, плачут люди, просят прощения грехов, лезут снизу на коленях на Святую Гору: «Матерь Божья, прости нас, потому что мы все заблудились, потому что мы все пошли за тем миром, за тем лысым. Напоил нас тот лысый Ленин своим ядом!» И я тогда начала плакать. Я ещё не понимала, что я так очень грешу, ещё не имела такого понимания. Стала молиться и Матерь Божью просить. И тогда пришла домой и рассказала своей маме. Тогда ещё моя мама со мной пошла.
И в селе Нежухов я думала, что я скажу селу и всё село пойдёт также к Матери Божьей. А то все стали против меня: «Мы не пойдём туда — зачем? У нас есть православный в селе». А я говорю: «Так он же подписал Москве, это московская, это уже не православная, это уже не наша! Там уже дьявол засел, в тех храмах». И все начали над нами сильно смеяться. Мой папа носил почту, и директор школы сказал: «Смотрите — идёте за почтой, так смотрите, чтобы не отдали там Настуню в жертву».
Тогда я ещё работала, и однажды пошла на работу, а мне одна говорит так: «Марийка, директор школы сказал, что ты будешь распята на площади на кресте, а твоя Марта будет на Святой Горе в бочке на гвоздях, и будут её катать!» Коммуняка, директор школы, сказал всем детям, и когда к нам приходили брать почту люди, то очень озирались, потому что очень боялись, как бы мы их в жертву не отдали. А я тогда расплакалась и говорю, что это неправда — кто же такое сказал? Директор школы сказал, и директор школы так пустил, и тогда директор школы сильно на нас ненависть возложил. Он позвал мою сестру в кабинет и говорит: «Марта, ты знаешь, что твоя мама тебя в бочку на гвозди будет отдавать в жертву на Святой Горе?» А она тогда сказала: «Вам не пристало, потому что вы директор школы и такую неправду говорите. Это моя мама, и я с мамой хожу в Среднее — моя мама никогда меня в жертву не отдаст и на кресте не будет распинать на площади мою сестру!»
И тогда директор школы заболел раком, у него внутри был рак желудка. И когда моя мама спала, он взял мамин молитвенник «Христианская семья» и очень молился, и каялся. Это ещё было тайно, а когда должен был умирать, то пришёл и сказал так: «Настуня, вы меня простите, потому что это я на вас такую клевету наговорил, что вы будете распинать на крест свою дочь и в бочку отдавать. Это мне коммунисты приказали, и я это делал, выливал на вас такую ненависть. И я теперь болею раком и буду умирать. Я очень каюсь, что я на вас такое пускал, потому что я всё село против вас настроил!» Всё село было против нас. Потому что, говорит, мне так сказали коммунисты — это уже когда душа его должна была выходить. И так умер он от рака в нашем селе, и всё село было очень против меня. И когда моя мама перекрестилась в автобусе, они взяли маму сбросили с автобуса и бросили в канаву, и мама была без сознания. А там шла какая-то женщина старая и говорит: «Это что тут качается под ногами? Настунця, это ты тут лежишь?» А мама говорит: «Я не знаю — я перекрестилась и меня очень избили». Мама говорила, что не видела, кто. И она маму завела в дом, говорит: «Это ваша жена очень избита за то, что перекрестилась в автобусе». И привели маму домой такую уже без сознания.
И тогда, слышите, когда я не вышла на Воздвижение Креста Господня на работу, потому что Господь объявил, чтобы в праздник не работать, и если не найдутся хотя бы пара людей, чтобы в праздник не работать, то уничтожит целый мир, потому что как перед Потопом мира Господь хочет уничтожить целый мир. И тогда я и такой Бельский, что со мной работал, из Колодницы, оставили работу и на Воздвижение не вышли. А меня начальница спрашивает: «Почему ты вчера не вышла на работу?» Я говорю: «Потому что это был Честной Крест». — «А до сих пор ты работала?» — «Да, до сих пор работала, грешила, а теперь Матерь Божья на Святой Горе промолвила, чтобы мы все покаялись, потому что нас очень ждёт кара». А она тогда говорит: «Тогда забирай свои шмотки и иди домой! В праздники надо работать — такое государство, что надо работать».
Я пришла домой, а сразу за мной пришло начальство и говорит: «А на что ты будешь жить? У тебя четверо детей и муж — инвалид войны, калека. На что ты будешь жить в городе? Да иди на работу, ходи в праздник на работу!» А я говорю: «Да нет, я не пойду». И тогда меня рассчитали и мне такой акт дали за Греко-Католическую Церковь, за униатство, что я заядлая униатка. Выгнали меня с работы, я осталась без работы и очень горевала, как буду жить. Но Господь дал так, что я прожила, на кусок хлеба я себе заработала — я ходила в лес собирать ягоды, подснежники, красные ягоды те и так с этого жила.
Ходила на Среднее. Пришла, а меня забрали в Богородчаны, где когда-то был монастырь. Дали такую келью и сказали: «Молись». Это был монастырь в Богородчанах, и потому говорят «молись». Взяли у меня отпечатки пальцев, а пальцы — это пятиконечная звезда означает. А мы пальцы не давали печатать. Так вы уже сами можете знать, что они с нами делали, потому что я никогда не давалась — пока были силы, я спасалась и не давала. Но столько их было — а я что могла? Разве что тогда, когда уже меня сильно избили, чтобы Иисуса выгнать мне из головы, потому что у меня Иисус есть, а Ленин тут должен быть, он тут такой пришёл, имел звезду и говорит: «Ты видишь Ленина?» — «Вижу». — «Он должен быть у тебя в голове. Мы будем тебя бить по голове, пока тот Иисус не выйдет». Так что меня очень били, уже без сознания, и тогда я уже не знаю, как мне отпечатали пальцы — не помню, потому что взяли руку и отпечатали пальцы. А я говорила, что это значит пятиконечная звезда, и я не дам пальцы печатать, я не виновата. И много раз я была в Богородчанах на допросах. А тогда уже на 7 апреля (я родилась седьмого апреля, это мои именины), и еду к Матери Божьей.
Приехала, а тут приходит милиция и говорит: «Мы тебя уже предупреждали, чтобы ты сюда больше не шла». А я говорю: «Это наша украинская земля, тут Матерь Божья сошла, так вы забирайтесь на Северные полюсы, откуда вы приехали». Потому что это русский, из Сибири, и говорил: «Я ни во что не верю, ничего нет». А я говорю ему: «Так забирайтесь на Северный полюс. А это украинская земля, это наша земля, и Матерь Божья пришла, и я на своей земле, говорю, ездила помолиться». — «Нельзя туда ехать».
И тогда меня забрали в Калуш. Туда мой муж приехал на суд, а они мужа выгнали. Он говорит: «Мне тяжело, у меня четверо детей, я калека, отпустите, потому что мне очень тяжело». А они говорят: «Мы ещё и тебя посадим». Тогда мою маму выгнали из суда: «Вы христиане». Судья сказал мне: «Подпишись, что ты уже не будешь ехать в Среднее на Святую Гору, и мы тебя отпустим, но будешь ездить». Я говорю: «Нет». — «Дай подпись». — «Не дам подписи. Я ездила и ездить буду, и если бы я даже должна была умереть, то я ездить буду». Ну, тогда они меня осудили, лишили материнства и даже написали, что лишили материнства.
А я ещё тогда в седьмую школу ходила в Стрые — ходила, и только ступила на лестницу, крест святой сделала — и тут же меня вызвал Городецкий в милицию: «Зачем ты ходила в седьмую школу?» — «Я ходила, чтобы была религия, потому что дети будут вырастать — будут тюрьмы заполнены — без Бога. Без Бога не будет поколения, красть будут, убивать будут, так я ходила, чтобы была религия». — «А ты знаешь, что Ленин отделил религию от школы? Ты понимаешь, что ты делаешь?» И тогда меня целый месяц держали. А маленькие дети, как рассказывала соседка, сырую картошку так ели, очень бедствовали — так соседка им немного помогала. Она туда пришла и говорит: «Вы её тут держите, муж на работе, а дети голодные. А вы держите Антонив». А они говорят: «Она зачем шла в школу?» И начальник милиции говорит: «Не крести мне двери, потому что сгорят!» А я его не спрашивала, когда крестила. И меня там спрашивали, зачем я ходила в школу, сильно били, слышите, пинали, аж кровь мне пустили изо рта. Изо рта у меня шла кровь. Они сильно лютовали, зачем я в школу ходила.
Я много раз по месяцу сидела. Однажды на Воздвижение нас взяли в милицию в Калуш, держали три дня — и нигде ни сесть, ничего. Святая Гора была оцеплена, было войско, фэзэушники, и когда моя мама клала поклон, они говорили: «Бабушка, вставайте и идите прочь!» Мама не двинулась, и мы видели, как у мамы горит вся юбка, все плечи выгорели, а они смотрели, чтобы мама ещё не загорелась.
В. В. Овсиенко: Что — подожгли?
М. М. Антонив: Подожгли! Мама так молилась и горела! И вся юбка выгорела. А мы издалека видели, потому что это было большое преследование, и Святую Гору обнесли колючей проволокой, слышите… И это было преследование, что когда милиция нас свела в воду, а мы с ними идём, идём, идём. А они не ожидали — они думали, что нас так швырнут в воду, а мы за них сильно вцепились. И мы вместе с ними в воде!
В. В. Овсиенко: С ними? Кто они были — милиция или кто?
М. М. Антонив: Милиция. Они так не ожидали. Они нас свели в воду и думали после этого нас отпустить. Но мы до последнего легко держались, а они нас хотели толкнуть, а мы их не отпускаем. Они этого не ожидали — и мы туда вместе попали.
Владимир: Но ведь это снимали на видеокамеру, так это где-то есть в архивах КГБ, в Киеве должно быть.
М. М. Антонив: Иван ходил, так говорили, что ещё нельзя пускать.
Владимир: До сих пор не хотят отдать. Потому что я помню, что снимали, потому что когда я ещё был маленьким, это был где-то 1962-63 год. Тогда ещё не было видео, а была кинокамера такая с плёнкой.
М. М. Антонив: Они все трое маленькие, а брат мой говорит: «Мама, я в кино видел, как Марийка молится на Святой горе!». А Иван наш ходил в Киев — «Ещё не время вас пускать». Всё есть, архивы, всё записано — нет приказа, что можно пускать. И телевизоры, и всё — что с нами делать? Потому что это страшно — наш коммуняка показывал, какие ещё есть верующие люди. И нас в кино показывали. Снега, грязь, а они пришли на Святую Гору. Говорят так: «Люди, набрали святой воды — идите, потому что у нас есть приказ вас бить». Но никто даже не оглядывается. «Люди, вы слышали или нет? Набрали воды, помолились — идите прочь!» — Никто даже и не оглядывается. «Ну мы вас просим, мы вас просим — мы не хотим вас бить». Никто. Тогда что делать? Как палки железные были — так палки железные вот так сломались. Никто на приказ не шёл. [Конец дорожки]. И никто даже на них не смотрит. Тогда они стаскивают нас со Святой Горы в автобус — то ли за ноги, то ли за руки, и сильно пинают, бьют — и всё в крови, и с головы кровь, и с руки. Они так легонько не будут тащить, но если тащат, то уже знают, что делают! И тогда в автобус, всех в крови, в грязи привозят нас в Калуш — в милицию.
В.В.Овсиенко: В каком это году было?
М.М.Антонив: Почти каждый год это было. Это было на все большие праздники — на Непорочное, на Николая, на Рождество, на Иордан. Привезли туда, в калушскую милицию: «Вылезайте!» Никто не вылезает. И тогда они нас берут по одному из автобуса — и туда, на площадку. Там мы и неделю могли пробыть, ни присесть, ни попить, ни поесть, закрыли там на площадке в милиции и даже не смотрели — хоть сдыхайте, хоть что. А когда видели, что мы уже совсем измучены, тогда говорят: «Уходите из милиции». А никто не уходит. Мы говорим: «Нам с Иисусом и здесь хорошо». Тогда уже нас вытаскивают из милиции на улицу за ворота, тут уж мы вынуждены идти. И когда нас уже тянут, то падаем им в ноги, целуем им ноги, потому что Господь Бог открыл, что если бы мы имели какую-то ненависть к ним — то это к самому Богу. Должны всё принимать за свои грехи. Понимаете? Мы поблагодарили Матерь Божию, поблагодарили за то, что это нас бьют наши грехи... Тогда начальник говорит так нам: «Вы против государства». Мы говорим, что мы никогда против государства не шли. «Так как же — вы же против Советского Союза, вы же подрываете весь авторитет: мы же хотели повести целый мир за собой. Вы можете взорвать целый мир, хоть вас и мало, потому что маленький червячок может подточить самое толстое дерево. И вы нам очень мешаете во всём мире». — «Чем мешаем?» — «Тем, что мы религию хотим упразднить, чтобы коммуна была. И у нас есть строжайший приказ бороться с вами, потому что вы нам сильно мешаете. Так что идите себе и больше в Среднее не ходите».
А мы и дальше продолжали ходить, и борьба с Антихристом была очень сильной. В Священном Писании сказано, что там, на той горе, состоится страшная битва с дьяволом. Господь сказал так, что если мы встанем на борьбу в селе Среднее, если мы дьяволу паспорта сдадим, никакой работы на него делать не будем, а встанем на борьбу с ним, то весь мир поднимется на борьбу. Так Господь сказал. И я думаю так: Господи, да если мне и умереть с голоду, то я всё равно иду на эту борьбу.
Привезли нас. У меня был такой крестик, чётки на груди — чётки порвали на мелкие кусочки. Говорит: «Крестик забираем у неё — и не только у неё, а у всех. А тогда что делать будем?» — «Будем, — говорит, — парить их». Вы тогда были, когда парили? Обжигали?
С.Ф.Скалич. Нет.
М.М.Антонив. И тогда догола нас раздевают (а это уже зима трескучая!), всю нашу одежду парят.
В.В.Овсиенко: А где и в чём?
М.М.Антонив: Такая вот парильня... [неразборчиво].
Владимир: Я знаю, что на зоне тоже есть нечто такое, что парят.
В.В.Овсиенко: Да, в зонах есть такая большая металлическая камера — «прожарка» называется. Это для того, чтобы уничтожать вшей. Потому что бывает, что приходят с этапа заключённые со вшами — поэтому всю одежду отдают на прожарку, а заключённых — в баню.
М.М.Антонив: А у нас того не было.
Владимир: А вам они что сказали — что будут выпаривать Святой Дух? Или вшей?
М.М.Антонив: Да, дух. Всё сняли с нас, мы голые стояли. Они хотели, чтобы мы их одежду взяли. А мы не брали. И всё-таки добились своей одежды. И ту «бирку» мы не принимали. Так они нас тогда догола разденут, мы по зоне ходили голые. Марийка из Тернополя, такая молоденькая, 18 лет, три дня по зоне ходила, в чём мать родила. Побойтесь Бога — по зоне ходить голой! Три дня голая! Так они ей говорят: «Как тебе не стыдно!» А она: «Это пусть вам будет стыдно, потому что одежда у меня есть». Но говорила нам, бедная, что стыдилась очень... И на ту «минутку» мы не ходили в 9 часов...
В.В.Овсиенко: Это вас в Одесской области держали?
М.М.Антонив: В Одессе.
В.В.Овсиенко: А какой номер колонии?
Владимир: Это УИН-74, учреждение исполнения наказания.
М.М.Антонив: Когда нас привезли в колонию, та начальница колонии Кущ говорила нам: «Что тот Брежнев ро-о-обит? Да я ему говорю: не давай мне покутников, потому что это честные люди! А он мне опять прислал покутников. Что я маю делать, раз они хорошие люди? Я ему пишу, чтоб не присылали мне этих людей!»
Потому что мы говорим так: почему вы нами занялись? Вам есть кем заниматься на следствии. У вас целый мир молодёжи, вы уже испортили молодёжь, тюрьмы полные. Когда-то наши предки строили церкви, а вы теперь строите тюрьмы. Тогда начальник режима подозвал одну старую Марту Старинскую и говорит: «Марта, что нам делать?» А она говорит: «Да эту сказку старую надо бросать, того Ленина свергать да учить молодёжь Богу, ввести в школе религию, потому что это уже сказка старая — этот Ленин». Так Марта говорит.
Владимир: Это был 1972 год.
М.М.Антонив: Да, семьдесят второй. Вы, говорит Марта, не знаете, что делать? А режимный говорит: «Ну да как — целый мир перевернём, шли мы туда, а теперь что, будем идти назад?» Понимаете? Так вытягивает из неё следствие. А она говорит: «Другой дороги нет, надо возвращаться, эту байку, того Ленина лысого свергать и обращаться к Богу».
Там со мной молодая девушка была, восемнадцати лет. Мы не подчинялись их приказам, на следствие мы не шли. Поэтому мы не шли своими ногами, а нас везде несли. Потому что Господь сказал так: «Если вы будете подчиняться в тюрьме, вас будут пытать, дальше по тюрьмам сажать. А если вы ничего не будете принимать, на следствие не идти своими ногами, еду не брать, не работать — вас перестанут судить». Так и случилось, потому что та Кущ, начальница колонии в Одессе, начала Брежневу писать: «Что я маю делать? Работы много, а их надо носить...»
Смотрите, в карцере я заболела, ноги у меня вот такие, слышите? Почки мне отказали, и я своими ногами не пойду в санчасть. Мне говорят: «Ты, Мария, иди в санчасть, потому что ты умираешь». — «Я не пойду». — «Да там хорошо, там тебе молоко будут давать, хорошее питание, не так как здесь, в БУРе». А я говорю: «Не пойду». Они тогда приходят, в одеяло меня берут вот так и несут. Я слышу, как на зоне говорят (нас богомолками называли): «И-и-и — богомолка умерла уже, понесли богомолку». А я смеюсь в том одеяле, хоть и слабая. Принесли меня в санчасть. Потом мучаются из санчасти снова в БУР в одеяле нести. И та начальница Кущ говорит, что ей надоело нас носить — мало того, что не работают, так ещё и на руках их носить! И зачем мне тот Брежнев, говорит, такое делает?
И тогда нас перестали судить.
В.В.Овсиенко: А вы можете назвать имена тех покутников, кого судили? И когда их судили?
М.М.Антонив: Марта Старинская, но как она пишется, не знаю. Мирося, Марта, Мария та, что голая ходила по зоне. (Имя неразборчиво) и Мария — две сестры. Стефания, Настуня... Да немало. У Настуни была книга, что она подпой (?) детям даёт. Ложь, она не давала детям подпоя.
В.В.Овсиенко: Всех вас, покутниц, держали в этом 74-м лагере? Или ещё где-то?
М.М.Антонив: Кто по второй судимости, тот уже в другом лагере, а если по третьей, то и в Сибири, как одна девушка Паранька была — она во Львове жила.
В.В.Овсиенко: А эта зона что — специализировалась на верующих, или там были и уголовные?
Владимир: Нет, это зона для женщин, у которых есть дети и которые судятся первый раз.
В.В.Овсиенко: Это общий режим?
М.М.Антонив: Да, это общий режим. А у кого была вторая или третья судимость, у тех уже был строгий режим. А были и такие, что по четыре раза шли и по пять.
В.В.Овсиенко: А где ещё содержали?
М.М.Антонив: Ещё в Чернигове. А та девушка Паранька в Сибири была где-то там недалеко, где и вы.
В.В.Овсиенко: Это женщины. А мужчин же тоже судили?
М.М.Антонив: Мужчин тоже.
В.В.Овсиенко: А где их держали, в каких зонах?
М.М.Антонив: Ой, их в тюрьмы сажали, их очень били... В Стрые сидели, в Богородчанах, в Станиславе по два или по три месяца.
Женщин в милиции по неделе держали на площадке запертыми. Марта заперта была на три дня...
Владимир: У неё было четверо малолетних детей и 2 класса образования. Её считали несознательной, забитой женщиной, поэтому делали поблажки. А вот у кого есть образование, 10 классов или больше...
М.М.Антонив: Я вам расскажу, как меня на работе депутатом избирали. Говорит мне начальница-бухгалтер, вроде бы еврейка: «Мария, чтоб ты меня не опозорила. Ты должна вылезти на эту трибуну и говорить так: я благодарю советскую власть, что меня выдвинула депутатом». Это она по дороге в парке идёт и говорит: «Ты же выучила это или нет?» А я иду и молюсь про себя, а ей не признаюсь. Тогда я пришла туда, там все депутаты — а это одни шишки, одни коммуняки! И я когда лезла на ту трибуну, то не знала, что буду говорить, я молилась всё время, и когда на ту трибуну лезла, молилась. И когда я взобралась на эту трибуну, у меня отняло дар речи, и я говорю так: «О, о, о!» А они, все эти коммуняки: «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!»
Владимир: Ты начала с них смеяться, а они с тебя. И все вместе начали смеяться.
М.М.Антонив: А я сижу на этой сцене, а все хохочут, все за животы хватаются. А мне Дух Святой говорит: «Смотри, что Я через тебя сделал! Ты осмеяла всю советскую власть». На другой день говорят моему мужу так: «Если бы у неё было 10 классов, то получила бы 15 лет за политику. Но поскольку у неё два класса... Слушай, как она осмеяла советскую власть!» А вы, коммуняки, хотели, чтобы я вас благодарила. Они смеются, и я себе.
В.В.Овсиенко: И что — после этого вас всё-таки избрали депутатом? В приговоре ведь написано, что вы были депутатом.
М.М.Антонив: Да подождите, так я же год должна была быть.
Владимир: Потому что при советской власти тяжело было снять депутата.
М.М.Антонив: Вы знаете, тяжело было! Я тогда пошла к тому главе города и говорю: «Дайте мне дом, потому что у меня нет дома». А он мне говорит: «У меня у самого нет дома». Такой злой на меня, знаете как? Тогда я говорю: «Дайте мне работу полегче, потому что у меня тяжёлая работа». А он говорит: «У меня и самого работа тяжёлая». И тогда говорит так: «Год побудешь, потому что должна быть, а после этого ты уже не депутат». Так и вышло. «А могла бы, — говорит, — вот как. Хоть у тебя два класса, но надо ещё в вечернюю школу, а потом пошла бы всё выше и выше. И добилась бы, потому что у тебя голова есть. Я хотел из тебя человека сделать». Да, думаю, чтобы я благодарила советскую власть? Коммуну чтобы я благодарила? А так, говорит, она всю советскую власть осмеяла! И, слышите, он рассказывал, как они все хохотали, за животы хватались. Но, правда, зашёл Баранюк (он прокурор, а его жена судья) и даёт мне шоколад. Я говорю: «Спасибо. Я не хочу вашего шоколада». Потому что это коммуняка. И тот прокурор сам радовался, что я осмеяла коммуняк.
Я тогда ещё Среднего не знала. Так это, наверное, меня Бог подготавливал. Потому что когда пришли москали и я шла мимо милиции, то мне мысль так и сказала: тебя эти коммунисты будут бить за веру Христову. Я себе подумала: за что они меня будут бить? Я же не знала, что Бог меня избрал для этого.
Владимир: Они считали, что ты просто несознательная.
М.М.Антонив: А та бухгалтер говорит: «Девушка, как ты меня опозорила! Как ты нас опозорила! Ты советскую власть опозорила!» А видите, что молитва святая сделала! Я по дороге только молилась, потому что не знала, что буду говорить.
Меня такой большой начальник вызвал в Ивано-Франковск и говорит: «Слушай, Антонив, как так получается? Вы не работаете в праздник. Если все люди перестанут работать, чем мы будем жить?» Я говорю: «Если мы все не будем работать в праздник, то будет Царствие Божие на земле: тюрем не будет, все поймут Божий Закон, будут жить по святым заповедям Божьим и будет рай на земле. Даже не нужна будет милиция». А он был коммуняка, и говорит: «Так ты заставляешь меня на твою веру перейти? Слушай, Антонив, ты так убеждаешь, что у меня страх Божий появляется. Но я же не могу...». Я говорю: «Ну так что — в праздники не работаем, молодёжь обратится к Богу, и будет прекрасная жизнь». Они мне говорили так: «Так вы, такой маленький червячок, хотите советскую власть подточить?»
А это Господь открыл, что будут партийные билеты бросать на свалку — и это в начале семидесятых годов. А я вот его спрашиваю: «Володя, слушай, может ли такое быть? Господь мне открыл на службе Божьей, что будут партийные билеты бросать в мусор». Он тогда говорит: «Знаешь, мама, советская власть такая большая, Америка её боится, вряд ли такое будет». А когда это произошло? Через двадцать лет? И я говорю: «Вот видишь, Володя, Господь открыл, что так будет — так и вышло».
А теперь ещё говорят, что с Римом будет... В Риме очень много тайных коммунистов, возле этого Папы Римского. Повсюду в церкви ворвались коммуняки, чтоб вы знали, Василий. Масоны, масоны, масоны... Я вам говорю... А сами того не знают, что возле них есть масоны. А говорят, что это хуже коммуниста. Потому что коммунисты открыто шли против религии, а те скрытно. Это для того, чтобы в церкви был дьявол, чтобы церковь стала такой, какой должна быть перед Богом. Вы поняли, Василий? Это хуже коммуняк! Потому что это скрыто, всё на свете грехи разрешают. Вы посмотрите: наркомания распространяется, молодёжь — как у вас, в Киеве? — молодёжь обращается к Богу? Да где там! [Выключение диктофона].
Владимир: Газета «Ратуша» от 30 апреля 1992 года.
В.В.Овсиенко: Название статьи: «Такие они, покутники». Автор кто?
Владимир: Автор Юрий Шухевич, Львов, 11 апреля 1992 года.
В.В.Овсиенко: Можете прочитать?
Владимир: «Стоят передо мной мужчины и женщины. Суровые лица, с печатью веры и мученичества. Смотрят на меня, гонимые и преследуемые. Почему они здесь? Наверное потому, что они, гонимые при вторых советах, остались преследуемыми и теперь, при третьих. Живут во Львове. На клумбе развевается их флаг. Не дают им возможности построить свою церковь или часовню. Поэтому они пришли ко мне — тоже непризнанному, тоже преследуемому когда-то и непризнанному демократией третьих советов, — надеются найти здесь хотя бы понимание, и находят.
Кто они, эти люди? Их называют покутниками. Покутники — потому что искупают грехи человечества. А себя сами они называют Славянской Церковью Святого Духа.
И вот наступил 1946 год. Так называемый Львовский Собор с благословения Сталина уничтожил Греко-Католическую Церковь. Сотни и тысячи священников, монахов и монахинь, верных Церкви, погибли или были заключены в тюрьмы. Другие ушли в катакомбы. Началось покаяние за грехи.
Казалось, что теперь, когда Церковь вышла из подполья, должен был бы закончиться также и страдальческий путь этих людей. Но нет. В 1958 году умирает Папа Пий XII — последний справедливый Папа, которого признают покутники и считают, что он умер не своей смертью, а отравлен личным врачом. Апостольский престол захватывают масоны, и начинается новый понтификат Иоанна XXIII — это второй антипапа с этим именем, говорят покутники. Но ещё до своей смерти блаженный Папа Пий XII передаёт свои апостольские полномочия на Украину. Масоны перехватывают этот документ, но, несмотря ни на что, на Украине начинается понтификат нового Папы — последнего среди людей воплощения самого Христа, Эммануила I.
Заканчивается эра Иерусалима, завершается эра Рима, начинается эра Украины с центром мира. Идейно-мистическим центром становится село Среднее на Прикарпатье. Отсюда начинается обновление и возрождение католической веры всего христианства — той веры, которая сохранилась во всей своей чистоте и правдивости у нас, на Украине.
Они стоят — простые люди, в глазах их вера, а над ними флаг: сине-жёлто-белый, сочетание флага украинского и папского. Не верят они демократам. Для них демократия — это хаос, власть демонов. Их идеал — теократическая монархия. И они надеются на нашу помощь, помощь тех, кто боролся с большевизмом. Они верят в богоизбранность Украины, как и мы верим, и, как и мы, верят в великое грядущее нации, в её миссию обновить этот мир. Поэтому мы стоим, одни перед другими — не как враги, не как противники.
Юрий Шухевич, 11 апреля 1992 года».
М.М.Антонив: А вы знаете, что такое теократическое государство?
Владимир: Теократическое — это значит, религия имеет верховенство.
М.М.Антонив: Теократическое государство должно быть — тогда будет Божье государство от Бога. Не демократическое, а теократическое. Теократическое украинское государство украинское — другого нет. А демократическое — это демон вышел из бездны. Теократическое — это Божье государство. А его ещё пока нет. А Бог даст, если мы будем бороться, то будет. Вот что такое покутники.
В.В.Овсиенко: Да, я знаю о покутниках от деда Семёна с 1981 года. [Выключение диктофона].
В.В.Овсиенко: Конец разговора с Семёном Скаличем и Марией Антонив 25 января 2000 года. В разговоре принимал участие сын Марии Антонив Владимир. Ему где-то за сорок лет. Покутник Скалич Семён Фёдорович живёт у Марии Антонив в городе Стрые Львовской области.
Снимки В.Овсиенко:
Skalych Фотоплёнка 7945, кадр 18. 25.01.2000 г., г. Стрый. Семён СКАЛИЧ (покутник).
Antoniv Фотоплёнка 7945, кадр 20. 25.01.2000 г., г. Стрый. Семён СКАЛИЧ, Мария АНТОНИВ и её сын Владимир.
