Редакция от 18 ноября 2007 года.
В.В. Овсиенко: В ночь с 6 на 7 октября 1998 года беседуем с Иваном Кандыбой в квартире Василия Овсиенко в Киеве. Прошу вас, начинайте.
И.А. Кандыба: Родился я 7 июня 1930 года в селе Стульно Влодавского повета, сейчас это Польша.
В семь лет, как положено, поступил в начальную школу и учился в ней до окончания четвертого класса, потому что у нас в селе не было ни пятого, ни шестого, ни седьмого. Так и ходил в четвертый класс три года. Ходил, чтобы дома не сидеть. Хотя, правда, я с малых лет, с шести лет, стал пастухом. Некому было пасти коров, а у нас у деда было хозяйство. Он считался середняком. Было десять гектаров земли. И я был пастухом. Пас коров и ходил в школу. Семилетняя школа была где-то в семи километрах от нас. Я не ходил туда.
В.В. Овсиенко: А Ваше село было полностью украинским?
И.А. Кандыба: Можно сказать, на 95 процентов украинское. Село небольшое, было где-то сто — сто с чем-то дворов. Из них где-то семей пять, не больше, были поляки. Но они разговаривали по-нашему. Школы были только на польском языке.
В.В. Овсиенко: Так это Вы ходили в польскую школу?
И.А. Кандыба: В польскую школу. Это еще при Польше было.
В.В. Овсиенко: Интересно, каким было отношение украинских крестьян к польскому языку, к польскому государству?
И.А. Кандыба: В школе уроки были только на польском языке, на украинском не было. Нас даже наказывали. Например, когда мы на перемене играем там в футбол или волейбол, то за сказанное на украинском языке слово наказывали. Я тоже несколько раз подвергался этому наказанию: на колени или на гречке, или даже давали подзатыльник. Несколько раз было... Хотя я считался там одним из лучших учеников. Отец меня подготовил так, что когда я поступил в школу, то уже мог читать и писать. Так что даже учительница — там была такая Эмилия Москалювна, — помню, даже хвалила: «Как ты, малый Ясик, — называла меня Ясик, — хорошо учишься». Так что я был из образцовых учеников.
В.В. Овсиенко: А о родителях? Ваш отец какого года был? Род его занятий?
И.А. Кандыба: Отец — крестьянин. И мать тоже крестьянка. Из этого же села. Отец был с 1902 года, Кандыба Алексей Иванович. Я Иван Алексеевич, а он Алексей Иванович был. Мать была Ольга, по отчеству Ивановна.
В.В. Овсиенко: А девичья фамилия?
И.А. Кандыба: Бубела. Девичья фамилия ее — Бубела. Она из этого же села, 1911 года рождения.
В.В. Овсиенко: Они были образованными?
И.А. Кандыба: Образование было сельское. Тогда тоже было два-три класса. Ну, может, четыре было. Они же родились еще при царской власти. А мама тоже окончила несколько классов, я не знаю точно, сколько.
В.В. Овсиенко: А сколько у них было поля?
И.А. Кандыба: Поле было только у деда, десять гектаров. Кроме моей мамы, у деда была еще одна дочь, младшая, Мария. А одна умерла еще девочкой. А вторая была еще младше — Оленка. Но она еще девочкой маленькой умерла — где-то лет в пятнадцать. Вот и вся семья деда. Дед Бубела Иван, по отчеству Николаевич. Я по дедовой родне не знаю никого, потому что он был из другого села, где-то в десяти километрах, мне там даже не доводилось бывать. Бабушка по маме — Анна Прус, из семьи Прус. Бабушка была 1888 года, а дед, Бубела, — 1887 года. Он на год старше был. Такая вот родословная. Я еще знал маму бабушки, то есть это была моя прабабушка. Прабабушку я помню. Она умерла где-то в 1945 году. Такая старая была, не знаю, сколько ей было лет.
В.В. Овсиенко: А Ваши родители когда поженились? Были ли у Вас братья, сестры?
И.А. Кандыба: У отца было три брата. Самый старший Степан, потом Андрей, потом был мой отец Алексей, а самый младший был Филипп. Все заканчивали такие же сельские обычные школы, а вот этот Филипп (младший) был самым способным к учебе. Он окончил семь классов. Ходил в соседнее село, где была семилетка. Он считался в селе грамотным. И как раз он занимался политикой. Он где-то в 1928 году уехал из Польши в Советский Союз с целью учиться там. Он был такого революционного духа. И его там за что-то расстреляли. Мы не могли узнать, за что, хотя отец очень интересовался. Он учился в том харьковском… Я не знаю, в каком вузе. И попал где-то там в 1937 году под расстрел. Когда интеллигенцию расстреливали.
В.В. Овсиенко: Да, много было таких, что уехали в Советский Союз и здесь нашли свою могилу.
И.А. Кандыба: Да, да...
В.В. Овсиенко: Теперь расскажите о своей семье, о родителях. Когда они поженились?
И.А. Кандыба: Я 1930 года, старший. Был у меня брат с 1932 года, Степан.
В.В. Овсиенко: Вы говорите «был». Я же помню, что Вы письма ему писали с Урала.
И.А. Кандыба: Да, я писал ему письма. Я вернулся к нему в 1988 году... Тогда вас (и Мыколу Горбаля. — В.О.) повезли сюда в Киев, а меня повезли во Львов. Я уже сейчас не припомню, когда меня привезли…
В.В. Овсиенко: 9 сентября 1988 года Вас освободили.
И.А. Кандыба: Освободили 9-го, но меня еще во Львовской тюрьме держали недели две.
В.В. Овсиенко: Так что с братом Степаном?
И.А. Кандыба: Освободили меня в 1988 году. А Степан умер в 1991-м, через три года после моего возвращения из заключения. Он заболел раком поджелудочной железы — так установили.
В.В. Овсиенко: Это был Ваш единственный брат?
И.А. Кандыба: Единственный. Он окончил семь классов и работал, потому что не было возможности учиться.
В.В. Овсиенко: Вот Вы окончили четыре класса в своем селе, а дальше?
И.А. Кандыба: А дальше я поступил в учительскую семинарию в Грубешове. Меня отец в Грубешов отдал. Это было где-то уже в 1941 или 1942 году, я точно не помню. Под немецкой оккупацией.
В.В. Овсиенко: А это училище на каком языке работало?
И.А. Кандыба: Только на украинском. Но там я проучился даже неполный год. Когда вот под Сталинградом немцы потерпели поражение, а там же венгры были с ними, то венгры уже начали отступать. Я учился с дочкой одного учителя из соседнего села. Он с моим отцом был знаком. Это он меня подготовил в ту учительскую семинарию и вместе нас устроил там, в Грубешове. Это было в 80 километрах от нашего села. Это было довольно далеко. Транспорт был никудышный: немного поездом, а остальное добирались на грузовых машинах. Тогда еще не было такого регулярного сообщения, рейсов. Немцы и, в частности, эти венгры начали отступать, так отец с тем учителем приехали и забрали нас домой. Они боялись, чтобы с нами там что-то не случилось. Уже началось неспокойное время. И тогда я уже не учился нигде.
В.В. Овсиенко: Я помню, Вы когда-то вспоминали о национальном возрождении во время немецкой оккупации.
И.А. Кандыба: Ну, так и было. Немцы пришли в 1939 году. Уже они Польшу заняли. А мы же у Буга жили. И наши крестьяне очень радостно встречали тех немцев. За то, что Польша погибла, благодарили немцев. А немцы к нам очень хорошо относились. Это было пограничье. Недалеко от нашего села было такое имение — Старое Стольно. Там у них была своего рода база. Это недалеко, они занимали там ту пограничную линию. Немецкие солдаты там несли караул. У нас была полная дружба с теми немцами.
Например, в нашем селе был такой случай. Эти пограничники ходили и всегда имели псов, таких овчарок. И один из тех псов прыгнул на женщину. Не укусил, ничего. Ну, а та очень испугалась и пожаловалась. Когда старшие немцы, руководство, об этом узнали, то даже наказали за это солдата — как он допустил, что на женщину тот пес прыгнул и перепугал. Так что отношение к нам было очень хорошее. Немцы сразу разрешили, чтобы польская школа стала украинской. И там нам из-за Буга, с Волыни, много пересылали, передавали книг. Немцы разрешали нам ходить за Буг. Когда немцы пошли на Советов в 1941 году, тогда к нам пришло много украинской, националистической литературы. В том числе появилась «История» Грушевского, художественные книги. Художественных книг я тогда начитался. То, что у нас было, я все перечитал. Это мне очень нравилось. Как раз тогда у меня, на том настроении против поляков, зародился такой своего рода естественный национализм. Потому что поляки что у нас сделали? В 1938 году они начали разрушать наши православные церкви. И люди были очень озлоблены против поляков. И в школе не давали нам на родном языке учиться. Ну, так когда в 1939 году пришли немцы, то мы немцев считали освободителями.
В 1945 году вернулись большевики. Приехала из Киева делегация и уговаривала, что есть с поляками какая-то договоренность, что поляки могут отдать украинцев на Украину, а поляков из Украины забрать на наши места. Но тут тогда была разруха. Мы не знали об УПА, но слышали, что что-то там на территории за Бугом неспокойно. Неспокойно — там жгут села, убивают, там идет борьба между партизанами и украинцами.
Кстати, о границе. Была граница, там проволокой было заграждено. Но мы имели свои земли вплоть до самого Буга. Там такие были «колена». А немцы упрощали: тот зигзаг так заградили, чтобы сократить линию. Так нам разрешали даже за проволокой, на наших землях, пасти коров. Те коровы даже, бывало, переплывали, и мы купались в Буге. Это на границе разрешали нам купаться. Бывало, что наши коровы переплывали туда, а их нам советские пограничники обратно перегоняли. И не было каких-то споров или там еще чего-то.
Это было такое интересное время. Но в 1945 году часть села решила все-таки выезжать... Ага, уже было несколько вылазок, что к нам в село заезжали подозрительные типы и выступали против украинцев. Видно, из поляков. Может, их специально присылали, чтобы выгнать нас поскорее с той земли... Я точно не знаю. Мы того не могли даже понять. Но мы уже видели, что опасно здесь оставаться жить. И вот часть все-таки поддалась, согласилась выехать, потому что в других, дальних селах, например, на Грубешовщине, были нападения на украинские села со стороны поляков. И жгли, и убивали... А у нас еще такого не было. Но слухи уже доходили. И вот мой дед и отец решили записаться. Примерно половина нашего села решила выехать добровольно, чтобы не дошло до насилия.
Но мы не ехали на Волынь — а можно было и на Волынь, в Ровно, в Луцк. Но на тех землях тоже не было спокойно, так что наши решили ехать дальше вглубь Украины. А можно было ехать в Одесскую, Николаевскую, Херсонскую, Запорожскую, Полтавскую области. Давали на семью по вагону. Можно было забирать все, что имеешь там из продуктов, скот можно было вывозить. Это еще разрешали. Так в 1945 году, в марте, 25-го числа, полсела, в том числе и я с родителями, выехали в Николаевскую область. Примерно неделю мы были в пути. Это уже был апрель, весна. Тем более, это на юг. Мы попали, помню, в Николаевскую область, Широколановский район, село Степовое, или Калистрово — это в немецкие колонии нас повезли. Потому что немцев оттуда вывезли. Во время войны где-то там были базы, а после войны село было пустое.
В.В. Овсиенко: Вам там достался какой-то дом?
И.А. Кандыба: Да. Можно было выбирать себе. Мы попали в это село Степовое. Это по-украински Степовое, а по-немецки Калистрово. Семьи выбирали себе дома. Они были полуразрушенные. А все деревянное там: ставни, двери — все было вырвано и сожжено, потому что там, когда была зима, надо было чем-то топить. Так просто вырывали и тем топили в печах. Это производило на нас очень неприятное впечатление. Там земли-то хорошие, чернозем, но мы попали в такой период, что были очень засушливые и весна, и лето. Там даже был голод. Для нас это еще не было, мы не чувствовали этого, а вот местные жители, соседние украинские села, — они были полуголодные. Они старались у нас что-то купить. Мы делились с ними.
Была засуха. Мы сажали огороды, в частности, хотели иметь свою картошку, овощи, но картошка там не родила, почти не родила. Что посадили, то оно почти все пропало, высохло или было очень мелким. Посадили картошку — так, как орешки. То лето было очень неурожайное. Это не мы основали — это назвали нас колхозом имени 15-го артполка. Лошадей сразу забрали в этот колхоз. И сельхозинвентарь. Мы, то есть наши старшие, родители, обработали той весной где-то так четыреста с чем-то гектаров земли. Яровыми засеяли, тем, что привезли из дому. Но урожай был очень мизерный. Хоть земля хорошая, чернозем, ее не надо было удобрять. Но было такое засушливое то лето… На трудодни нам дали, помню, всего граммов 200 или 300 на трудодень. Такой был заработок...
В.В. Овсиенко: Так вы там недолго были?
И.А. Кандыба: Нет, недолго. Я говорю о том первом лете, 1945 год.
Школа там была. В село Катериновку мы ходили. Там соседнее село, украинское. Я тогда пошел уже в седьмой класс. Я еще в том 1945 году окончил его. А уже на 1945/46 учебный год я искал, где бы поступить — в какой-нибудь техникум или что-то такое. Ездил в Херсон, Николаев, куда-нибудь поступить. Но мне это не удалось. Тогда я уехал, как и другие наши, на Ровенщину. В Острожское педучилище я поступил.
В.В. Овсиенко: А отец и мать остались там?
И.А. Кандыба: Там. Оставались там. Кстати, как раз в 1946 году моя мама заболела, отвезли ее в Одессу. И она там умерла в 1946 году. Мы там увидели, что такая ситуация, это для нас очень тяжелое было положение. Мы не привыкли к такому климату. Мы привыкли к лесу, к рекам, к воде. А там пресной воды в селе почти не было. Были колодцы. Где была вода, то она почти везде соленая. На то большое село (а там было четыреста дворов) лишь несколько колодцев было с пресной, нормальной водой. Рек нет, ни озера, ничего. Коров надо поить — а скот ту воду не хотел пить. Соленая вода. Садов не было. Там были только виноградники. В украинских селах была более-менее нормальная вода, лучше, чем в тех немецких колониях, и сады. Там все в зелени было. А наше село, в немецкой колонии, — все такие каменные дома, а садов не было. Поэтому как-то приятно было ходить в школу в Катериновку. Там были и садики... Правда, и там деревянных домов не было. Там все было из камня или слеплено из глины. Но дома побелены, такой желтой глиной подведены. Это было совсем другое. А у нас — камень, никаких деревьев. И вода такая. И мы начали думать, как бы вырываться оттуда туда, на Запад. И мы выбрали село, где оказались наши родственники, которых через год все-таки выгнали из нашего села.
В.В. Овсиенко: Тех, что остались?
И.А. Кандыба: Что остались. С ними так обошлись: раньше объявили: собирайтесь, потому что жить вам здесь не дадим. А потом предупредили: если вы сами решите уехать, то заберете свои вещи. А если откажетесь, то дадим два часа на сборы и сможете увезти с собой из вещей то, что в узелки возьмете. Ну, тогда и остальные решили ехать. Но мы уже письменно связались с ними, чтобы не ехали на юг. Как правило, они выехали в западные области: в Волынскую, Ровенскую. Там климат уже совсем другой.
Ну, я тогда уехал в Острог и поступил там в педучилище. Это уже был 1946/47 учебный год. Я в Остроге проучился год. Но это было далеко ездить. Наши переехали в Ровенскую область, но в другой район, близко к Луцку. До Луцка было до двадцати километров. А в Ровно надо было что-то сорок с чем-то, даже больше. До Ровно из того села надо было ехать где-то более ста километров — 150. Так я решил перевестись из Острожского педучилища в Луцкое, чтобы ближе было домой, к родителям.
В.В. Овсиенко: А где Ваш отец поселился? В каком селе?
И.А. Кандыба: В селе Зборов Острожецкого района. Не Острожского, а Острожецкого. Местечко Острожец. Ровенская область. Это не Острог. Острог — это тот, что в нашей истории был. Там были князья Острожские. Это красивый такой небольшой городок, украинский. Я поступил в тот Острог, а потом перевелся в педучилище Луцка.
В.В. Овсиенко: В каком году Вы его окончили?
И.А. Кандыба: То педучилище? Я не окончил его. Потому что когда я поступал, там надо было учиться три года. Но в следующем году, уже в 1948, добавили еще один курс. Надо было учиться уже четыре года. Это надо было еще лишний год учиться. А я этого не захотел. Я тогда решил после окончания второго курса Луцкого педучилища поступить в среднюю вечернюю школу. Мне удалось поступить в десятый класс после второго курса. Я, таким образом, выиграл один год. Вместо четырех лет педучилища я окончил тот десятый класс и уже имел право поступать в высшую школу.
Окончил десятый класс я в 1949 году и выбрал себе Львовский университет, юридический факультет.
В.В. Овсиенко: Вы сразу поступили в этот университет?
И.А. Кандыба: Сразу я поехал и поступил. В университете надо было учиться пять лет. Но у меня вышло, что я окончил его раньше, за четыре года. Потому что когда я ехал поступать, то мне дома сказали: «Ты не едь учиться — давай ищи работу, потому что нам нелегко жить. Мы тебе не сможем ничем помочь». Плохо жили. В колхозе почти не платили. Вы знаете, что в том колхозе. Но я поехал поступать в университет на юрфак. Я сказал, что если я не сдам на стипендию, то поступлю на заочный, но буду там учиться. Но я хорошо сдал, на четыре-пять. И сразу имел стипендию. Я остался на стационаре. Но потом тоже было нелегко учиться, потому что я не имел из дома никакой поддержки. Так я перевелся на экстернат. Там был экстернат.
В.В. Овсиенко: И сдали экзамены экстерном?
И.А. Кандыба: Да, там можно было экстерном сдавать, когда ты подготовишься. Я так за два года сдал почти все экзамены. И уже даже пошел к государственным экзаменам. И дипломную написал. Но был там декан Недбайло. Он меня вызвал и говорит так (ему уже донесли, что вот Кандыба уже заканчивает университет): «Имей в виду, я тебя не выпущу отсюда. Если хочешь окончить — давай, возвращайся на стационар, на пятый курс, еще год поучись и только тогда ты сможешь окончить». Ну, я, конечно, слушал, но не послушался его. Я все-таки решил по-своему. А, ну — это он пугает. Я пошел-таки сдавать государственный экзамен. И он меня-таки провалил на первом же — на тех основах марксизма-ленинизма. (Смеется).
В.В. Овсиенко: Такая вот наука…
И.А. Кандыба: Тогда я вынужден был вернуться на пятый курс. Подал заявление и окончил все-таки за четыре года. В 1953 году.
В.В. Овсиенко: Это было интересное время.
И.А. Кандыба: Да, как раз тогда умер Сталин 5 марта — так, кажется?
В.В. Овсиенко: Пятого марта.
И.А. Кандыба: Но вот что. Я на уголовно-правовом цикле учился. Когда я написал дипломную работу, то ее надо было связать уже со смертью Сталина. Дипломную работу надо переделать. Меня заставили переделывать ее так, чтобы было связано со Сталиным. Я ее переделал, как-то защитил, меня выпустили. Итак, я поступил в 1949 году, а окончил в 1953-м.
В.В. Овсиенко: Вы получили назначение на работу?
И.А. Кандыба: Назначение? Когда я был на том экстернате, то договорился во Львове с Министерством юстиции. Меня сначала приняли на работу судебным исполнителем. А потом послали в нотариат — правда, в районный центр, но в нотариат. Когда тот декан Недбайло узнал, то вызывал меня несколько раз и мне угрожал: «Бросай, бросай эту работу и занимайся только этим». Я ему обещал, но все-таки работу не бросил. А в областной юстиции меня попросили, чтобы я поехал в тот район работать нотариусом, потому что там нотариусом была женщина, она там то ли больна, то ли родила и в отпуске. Ну, я уже точно не помню. Я согласился на это. А мне пообещали, что как только окончу, меня переведут во Львов в нотариальную контору. Так что я под то распределение не попадал — я уже был обеспечен работой. И действительно, только я окончил тот юрфак — они меня перевели в четвертую Львовскую нотариальную контору. Все-таки сдержали свое слово. А из тех, кто со мной заканчивал, лишь немногим удалось остаться во Львове. А многие хотели. Таким образом, у меня была работа — нотариат во Львове.
В.В. Овсиенко: Какое-то жилье у Вас было, или как?
И.А. Кандыба: Сначала не было. Я жил на квартире.
В.В. Овсиенко: А будучи студентом, Вы в общежитии жили?
И.А. Кандыба: В общежитии, в общежитии. А когда меня перевели во Львов, то я сначала еще, по знакомству, в общежитии ночевал несколько месяцев, а потом нашел себе угол на квартире. А потом я познакомился с тем районным руководством, и мне все-таки дали государственную комнату. Комнату и кухню во Львове. Дали мне ордер. Это в той квартире, в той комнате мы проводили наше собрание 6 ноября 1960 года. Лукьяненко, я и еще несколько наших.
В.В. Овсиенко: Это ведь интересные времена — там Украинская Повстанческая Армия воевала. Какой-то отголосок слышен был? Вы были к этому причастны?
И.А. Кандыба: Нет, я не был причастен. Но когда я был в Остроге, то там учились ребята, родители которых или кто-то из родных погиб. Я был знаком с ними, они рассказывали, я уже наслушался. Так же и в Луцке то же самое было. В Луцке, когда я был на втором курсе, то в 1947 году весной в нашей группе нескольких арестовали. Даже тех, с которыми я дружил. Кагэбэшники все это видели, они следили. И вот раз прихожу — нескольких из нашей группы арестовали. А была такая Екатерина Ивановна, забыл ее фамилию. Она говорит, когда я зашел: «А я уже боялась, что и Вас арестуют». Я с таким Лакущаком все время ходил. И его арестовали. А я учился неплохо. Был одним из таких аккуратных учеников, меня даже хвалили, что я хорошо себя вел.
В.В. Овсиенко: Вы несколько лет работали в той нотариальной конторе, да?
И.А. Кандыба: Ага. Я был туда переведен в 1953 году и два года там работал. Но мне та работа так надоела — это сидячая работа, такая скучная. А я же был такой молодой, мне хотелось быть в движении. Мне страшно не нравилось, что надо было в девять начинать работу, а в шесть заканчивать. Режим такой. Тогда я пошел в Управление юстиции и попросился, чтобы меня перевели адвокатом — пусть в район, лишь бы сменить ту работу. И они пошли навстречу. Перевели меня в Глинянский район в 1955 году. Я сразу почувствовал, что сбросил груз. В адвокатуре не скажут, что ты к девяти должен быть. Ну, когда есть дела, тогда приходишь. Надо ездить. Там час надо было ехать из Львова до Глинян. Ну, да я не каждый день ездил (там не было такой необходимости), а только тогда, когда есть дела. До 1959 года я был в этой адвокатуре.
В.В. Овсиенко: А здесь написано — Вы еще и народным судьей были.
И.А. Кандыба: А, да, был. Простите, я просто забыл. Мне предложили, так я пошел на народного судью в Новый Милятин, там надо было два года отработать. Там судья то ли куда-то уехал, то ли пошел председателем колхоза и забросил тот суд. Да, да. Хорошо, что ты мне напомнил, а то уже даже подзабылось. А я же думаю, куда у меня те два года делись… Ну, я же был беспартийный. А они начали ко мне приставать, чтобы я ездил читать лекции. Я говорю, что у меня дела, я же не обязан вам ездить. Это был Новый Милятин, и район Новомилятинский. Это тоже примерно, как и Глиняны. Я туда доезжал и старался там мало бывать, только когда есть назначенные дела, тогда я туда еду, а когда нет судебных дел, то я сижу себе во Львове. И там райком и райисполком начали ко мне придираться, что я так себя веду, что я появляюсь на работе, как солнышко, как мне они говорили: «Вы как солнышко». Я, можно сказать, плохо жил с райкомом и с райисполкомом. А председателя райисполкома я даже послал подальше. У нас взаимоотношения обострились. Ну, и я все-таки доработал до конца срока. Я там был с 1955 по 1957 год. Дальше я не согласился. Я поставил вопрос в Коллегии адвокатов, чтобы меня послали в какой-нибудь район. Тогда меня назначили в Глиняны.
В.В. Овсиенко: Так это там, в Глинянах, Вы с Левком Лукьяненко познакомились?
И.А. Кандыба: В Глинянах, да. Но я познакомился с ним уже позже, в 1960 году. Потому что я там в райком не ходил. Зачем мне — я же беспартийный. Разве что когда вызывали. Я не интересовался, кто там и что там.
В.В. Овсиенко: Лукьяненко в том райкоме инструктором был?
И.А. Кандыба: Инструктором райкома партии. Но нет, тогда еще его не было. Он еще был в Радехове. А где-то в 1959 году он в Глиняны попал.
В.В. Овсиенко: Интересно, как вы, так сказать, идейно сошлись?
И.А. Кандыба: А я сейчас скажу. Когда мы с ним встретились, то уже был 1960 год. Это было в апреле. Я был в Глинянах адвокатом, и не только адвокатом — меня назначили заведующим юридической консультацией. Я там был один. И вот первого апреля, как сегодня помню, приходит ко мне в ту юридическую консультацию с направлением от Львовской областной коллегии адвокатов Лукьяненко. Ну, я принимаю. Его прислали ко мне как стажера. Потому что он решил уйти из райкома партии, из инструкторов, и перейти на юридическую работу. А он же окончил Московский университет. Ну, пошли ему навстречу, отпустили из райкома. А он дальше оставался партийным. И мы как-то очень скоро сблизились с ним.
Этому помогло то, что я получал газеты «Наше слово» и «Наша культура». Они как раз были у меня на работе, потому что в дороге я их просматривал, когда ехал автобусом в те Глиняны, а иногда даже ночевал там — чтобы было что-то под рукой. Я ему показал эти газеты, он так увлекся — он же сам с Черниговщины, то никогда ему не попадалось. Такое — газета «Наше слово», да еще и за границей она издается. Тогда же Польша была заграница. Это его захватило.
И еще ему понравилось, как я принимал посетителей, которые приходили написать заявление, что я себя очень свободно вел. Я не был скован, я с людьми разговариваю так, как нужно. Я абсолютно независим, для меня не существует никакой партии — это для меня, до одного места, прости. Я с людьми откровенно, конкретно говорю. Это людям нравилось. Я иначе не мог. Я же тоже из крестьян, а это же крестьяне ко мне приходили. Я держался не как тот партийный начальник, а как свободный. Вот это ему понравилось. И уже через несколько недель мы начали говорить о политике, об основании организации. А он тоже уже насмотрелся и наслушался в Радехове, потом в Глинянах.
Он был склонен к тому, что надо что-то менять. Надо что-то начинать. С чего? Начинать надо с программы. Надо составить какую-то программу и тогда на базе той программы действовать. Мы начали говорить, прикидывать, какой она должна быть. Он говорит мне: «Ты давай напиши такой образец. Я, — говорит, — тоже подумаю». Я скоро на нескольких страницах это изложил. Говорит: «Хорошо». Но я еще тогда не знал, что у него уже есть программа. Он просто меня испытывал. Впоследствии он мне признался. Говорит: «У меня уже есть. Я на всякий случай, чтобы было у меня». Он хоть и доверял мне, но как-то так подстраховался, понимаешь? Мне, конечно, это не понравилось, что он так проверяет, испытывает меня. Но когда я узнал, что у него уже есть программа, то мы начали говорить, где нам встретиться, чтобы обсудить ее. Я говорю: «Можем встретиться у меня на квартире во Львове».
Он говорит: «Давай со своей стороны людей, а я дам своих людей. Мы встретимся, обсудим ту программу». Ну, договорились на 6 ноября 1960 года.
В.В. Овсиенко: В канун Великой Октябрьской социалистической революции.
И.А. Кандыба: Ага, как раз накануне. Как раз люди не работают.
В.В. Овсиенко: Сколько было людей? И кто был? Это были Ваши знакомые?
И.А. Кандыба: Были мои и были Лукьяненко. С его стороны было больше. С моей стороны был Иосиф Боровницкий — следователь прокуратуры Перемышлянского района. Но он не мог приехать. Так что, значит, были только его люди. Василий Луцкив, Степан Вирун, с которыми он познакомился еще в Радехове. Вирун из Радехова, Луцкив из Радеховского района. Иван Кипиш, это не его кадр. Это Александр Либович познакомил его с Кипишем. А с Либовичем он встретился, когда был еще в Радехове.
В.В. Овсиенко: Так сколько вас тогда собралось 6 ноября?
И.А. Кандыба: Тогда с тем агентом... Агент уже был тогда. Николай... Николай... Как его?
В.В. Овсиенко: Может, взять книжку Левка и подсмотреть?
И.А. Кандыба: Просто я забыл его фамилию. У меня там записано в блокноте, но сейчас его нет с собой. Тогда согласились быть у меня: Вирун, Либович, Луцкив, тот агент, я и Лукьяненко. Кипиша не было у меня на собрании.
В.В. Овсиенко: А того агента судили или нет?
И.А. Кандыба: Нет, вызывали его как свидетеля. Фигурировал как свидетель. Но тот свидетель и не явился на суд, дал телеграмму, будто бы он заболел.
В.В. Овсиенко: Так это было единственное собрание?
И.А. Кандыба: Да. 6 ноября мы обсудили тот проект. Вкратце, как проходило то обсуждение. Сначала выступил Лукьяненко, потом я. Я сказал такие фразы, которые вызвали тогда между нами даже несогласие: «Проект программы в целом я одобряю. Но мне не нравится то, что она построена на базе марксизма-ленинизма». А тогда Вирун бросил такую реплику: «Без марксизма-ленинизма дальше, чем до Киева, не дойдешь». Левко тогда записывал, делал заметки. Они так и есть: «Заметки на собрании 6 ноября».
В.В. Овсиенко: Они потом фигурировали в деле, да?
И.А. Кандыба: Потом в деле фигурировали. В тех заметках он отметил… В.В. Овсиенко: Что Вы не марксист? Он марксист, а Вы не марксист.
И.А. Кандыба: Да, что он марксист, а я националист. Я уже не припомню, как это было. Одним словом, в том духе.
В.В. Овсиенко: Что вы тогда постановили? Собраться еще раз и эту программу усовершенствовать?
И.А. Кандыба: Мы тогда решили заменить программу и поручили Лукьяненко подать ее в другой форме. Потому что в ней якобы слишком остро поставлен вопрос о выходе Украины из СССР. А мы решили, чтобы она была более культурнического характера: распространение украинского языка, выпускать больше наших газет.
В.В. Овсиенко: А что, во втором варианте уже не должно было быть речи о выходе, о референдуме?
И.А. Кандыба: Нет, это должно было быть. Но чтобы речь шла о каком-то переходном периоде.
В.В. Овсиенко: А первый текст так и остался, он не был уничтожен и был изъят?
И.А. Кандыба: Он не был уничтожен.
В.В. Овсиенко: Его украли или как? Вы тогда назначили следующее собрание на 20 января 1961 года?
И.А. Кандыба: На 20 января.
В.В. Овсиенко: Но именно в этот день начались аресты?
И.А. Кандыба: Да, в этот день я уже был арестован. Потому что был тот предатель. Его привел с собой Вирун. Вирун с ним оканчивал Львовскую партийную школу. Он дал тому слушателю партийной школы, то есть предателю, один экземпляр проекта программы. А тот сразу занес его в КГБ. Так что они имели у себя тот проект программы.
В.В. Овсиенко: В приговоре вот есть некие Красовский, Козак, Ярмоленко. Это не те?
И.А. Кандыба: Это не те. Красовский, Козак — это мои знакомые. Ярмоленко я не знаю. Благодаря Красивскому мне присылали те газеты.
В.В. Овсиенко: Ну, еще есть Кожумяченко, Обертинский.
И.А. Кандыба: Не-не.
В.В. Овсиенко: Ну, хорошо. За ночь вспомните.
И.А. Кандыба: Ну, завтра я перезвоню. (Предатель — Мыкола Ващук. — В.О.).
В.В. Овсиенко: Кто был арестован 20 января 1961 года?
И.А. Кандыба: 20 января я был арестован. Я первый был арестован. А Лукьяненко — 21-го.
В.В. Овсиенко: Это в Глинянах или во Львове?
И.А. Кандыба: Нет, я уже был тогда в Перемышлянах. После того, как Лукьяненко окончил в 1960 году стажировку, шесть месяцев, с 1 апреля начиная, то где-то в октябре, кажется, меня перевели в Перемышляны. Лукьяненко остается в Глинянах, потому что у него семья, жена. А мне просто предложили перейти в Перемышляны. Я согласился с этим. Глиняны, Перемышляны — это одно от другого не так далеко, километров двадцать. Дорога из Львова что в Перемышляны, что в Глиняны, одна. Мне уже надоели эти Глиняны. Такое худенькое местечко. А Перемышляны все-таки немного побольше. Так что мне по душе была такая перемена.
В.В. Овсиенко: Интересно, как Вас арестовали?
И.А. Кандыба: Помню тот день. В Перемышлянах меня тоже сделали заведующим юридической консультацией. В тот день, 20 января, было назначено дело в суде. Дело одного квартирного вора. А оказалось, что кагэбэшник уже приехал 20 января с утра. Сел и слушал весь этот судебный процесс. Ждал, пока закончится дело. Когда оно закончилось, тогда он уже повел меня в КГБ. Я сейчас расскажу, как меня вели. Местный перемышлянский кагэбэшник, когда закончилось дело, подошел ко мне (а мы были знакомы, он меня знал), говорит: «Слушай, Иван, пойдем ко мне — надо с тобой кое-что поговорить». Ну, я пошел.
В.В. Овсиенко: Ко мне — это куда? В кабинет?
И.А. Кандыба: Да-да. Я пошел. Я собрался уже ехать. Уже вышел на улицу, ждал автобуса. А он подошел ко мне на остановке, говорит: «Пойдем ко мне. Надо кое-что поговорить. Пойдет с нами также один из наших людей». А это был, оказывается, следователь областного КГБ, который за мной приехал. Ну, говорю: «Пойдем». Когда мы зашли, он сразу начал мне: «Ну, ты очень ревностно защищал этого вора». То есть очень добросовестно — в таком духе. Но, говорит: «Видишь, его все равно осудили». — «Ну, что ж. Сами говорите, что защищал я его неплохо, даже слишком хорошо. А что суд решил — это уже дело суда». Говорит: «Да, так». И начал уже забрасывать по материалам дела: «Ты что, связан с какой-то организацией?» Говорю, что ни в какой я организации. Он говорит: «Есть такие данные, что ты якобы ведешь антисоветскую агитацию». — Я говорю, что за собой такого не чувствую. Ну, тут уже подключился тот приезжий. Вот, говорит, есть такие материалы, что вы где-то собирались. Тогда мне уже стало ясно.
А еще раньше, после того 6 ноября, случилось такое. Ко мне приехала родственница, ей надо было переночевать у меня. И она уже несколько ночей ночевала. Я поехал на работу, а она там осталась. И вот вдруг кто-то открывает дверь и заходит. А было же заперто на ключ.
В.В. Овсиенко: А она там?
И.А. Кандыба: А она там. Когда он открыл и глянул — очень испугалась, а он тоже испугался — и бежать оттуда. Он же знал, что я поехал в Перемышляны на работу. Он не знал, что в квартире кто-то есть. Когда я вернулся, родственница мне это рассказала. Я говорю: «Слушай, надо пойти и заявить об этом». Я пошел в прокуратуру или в КГБ и заявил: «Ко мне кто-то врывался, отпер дверь. Там была моя родственница, племянница. Что это такое?» Ну, говорит, мы этим займемся, мы выясним. Но он так ничего мне и не сказал.
В.В. Овсиенко: Ничего не выяснили?
И.А. Кандыба: Ничего. Да и не собирались. Они его сами послали.
В.В. Овсиенко: Наверное, с тайным обыском посылали, да?
И.А. Кандыба: Ну, а как же. Но им это не удалось. Ну, был такой эпизод. В.В. Овсиенко: Теперь об аресте. Вот Вас завели в кабинет, следователь начинает разговор.
И.А. Кандыба: Да-да. Следователь подключился. Я уже вижу, что оба кагэбэшника против меня. Поговорили еще где-то полчаса, может час. Ну, говорит, что ж, давай поедем теперь на квартиру к тебе, посмотрим, что там у тебя есть. Тот был с машиной. Повезли меня на квартиру.
В.В. Овсиенко: А они что-то предъявили Вам?
И.А. Кандыба: Ничего не предъявили.
В.В. Овсиенко: Вот так просто поехали?
И.А. Кандыба: Так и поехали.
В.В. Овсиенко: Но ведь Вы юрист. Вы знали, что для обыска нужен ордер.
И.А. Кандыба: А у него был. Все было приготовлено. Был ордер и на обыск, и на арест.
В.В. Овсиенко: Как его фамилия, вы не помните?
И.А. Кандыба: Фамилия? Знаю, что Василий. Тоже надо вспомнить.
В.В. Овсиенко: Что-нибудь во время обыска они нашли у Вас?
И.А. Кандыба: Ничего не нашли. И повезли меня на Дзержинского. Это областное управление КГБ. Там еще со мной поговорили. А уже под утро повезли меня в тюрьму, на улицу...
В.В. Овсиенко: Лонцкого?
И.А. Кандыба: Это когда-то была Лонцкого. А тогда уже была улица Сталина.
В.В. Овсиенко: Правильно. Тюрьма должна быть только на улице Сталина.
И.А. Кандыба: Там бросили меня в камеру.
В.В. Овсиенко: Одного? Или кто-то там был? Со всеми этими процедурами? Обысками?
И.А. Кандыба: Там был подготовленный «наседник». Там уже двое сидело. Один был — за золото посадили, и тот «наседка», как он объяснил, якобы за какое-то там убийство.
В.В. Овсиенко: У них у каждого своя легенда.
И.А. Кандыба: Кажется, Хомяк, или какая-то такая фамилия. А тот, второй, такой большой, такого крупного габарита. За золото. Это был тот период, когда валютчиков ловили и с ними очень расправлялись. Как раз два брата попались. Ну, сидели они в разных камерах. Он сказал, что его может ждать очень тяжкое.
В.В. Овсиенко: Смертная казнь. Тогда их расстреливали.
И.А. Кандыба: Да. Он и попал под расстрел. Оба брата попали под расстрел. Они были из Самбора, насколько мне помнится.
В.В. Овсиенко: Но это другое дело. У нас свое дело.
И.А. Кандыба: Да-да, свое. Через какое-то время, может, через месяца два, попал ко мне в камеру Кипиш. Он не был на собрании у меня на квартире. Я также с Вируном сидел.
В.В. Овсиенко: Как? Вас, подельников, да в одной камере держали?
И.А. Кандыба: Да. Нас было трое подельников. И тот «наседка» с нами. Так что уже мы вчетвером были в камере.
В.В. Овсиенко: Припоминаете ли Вы фамилии следователей, прокуроров?
И.А. Кандыба: Мое дело вел Василий... Что-то тяжело вспомнить фамилию. Я так иногда его и вспоминаю. Ну, тот следователь не был из тех таких злых. Он как раз недавно окончил юрфак. Учился вместе с Боровницким.
В.В. Овсиенко: Бог с ним. Еще вспомните. Следствие длилось долго?
И.А. Кандыба: Три месяца со дня ареста. А суд был в мае. Начался 20 мая.
В.В. Овсиенко: Закончился 20-го?
И.А. Кандыба: Не-не. Нет, он начался 20 мая.
В.В. Овсиенко: В приговоре, что в книжке Лукьяненко, написано: «20 мая рассмотрели…».
И.А. Кандыба: Нет. Это он начался. А закончился где-то 25 или 26-го... Дня четыре длился.
В.В. Овсиенко: Суд был открытый или закрытый?
И.А. Кандыба: Конечно, закрытый. Так и написано. Настолько закрытый, что не пустили даже и родственников. Ну, от меня там и не было никого. Но ведь от Лукьяненко были. И от Кипиша были, от Либовича были — никого не пустили. Только тех, кто свидетелями были. Это было судилище закрытое. А родственников даже на оглашение приговора не пустили, никого.
В.В. Овсиенко: Как Вы восприняли приговор?
И.А. Кандыба: Ну, как можно? Ты же знаешь, что Левка они приговорили к высшей мере наказания. Я ему говорю: «Левко! Это ерунда! Такого не может быть. Левко, это отменят, так что ты будь спокоен, не переживай очень из-за этого». Ну, ясно, что это неприятно. Так оно и случилось. Говорю: «Тот приговор должны отменить. Верховный суд...»
В.В. Овсиенко: Вы обращались с кассационной жалобой?
И.А. Кандыба: Обращались. Я обращался и Левко. Мою жалобу вообще отклонили. А я ставил вопрос о переквалификации, в основном.
В.В. Овсиенко: Статья 64 и 62?
И.А. Кандыба: Нет, 56, часть первая, и 64. 64 — это группа, организация.
В.В. Овсиенко: А 62 у вас была?
И.А. Кандыба: Нет, это уже второй срок по 62-й, часть вторая. В.В. Овсиенко: Вы не устали? Уже начало третьего часа ночи. Может, нам оставить на утро немного?
И.А. Кандыба: Ну, давай, еще оставим на утро немножко. Может, что-то вспомню.
В.В. Овсиенко: Хорошо. Уже начинается период концлагеря.
И.А. Кандыба: Мы должны закончить, подходим к этому.
В.В. Овсиенко: Продолжаем 7 октября 1998 года утром. Пожалуйста. Мы вчера говорили о суде и этим закончили. Теперь этап и заключение.
И.А. Кандыба: Суд-то мы только начали. Это был полностью закрытый суд. Даже с нарушением их норм, потому что в законе написано: когда суд закрытый, то во всяком случае приговоры должны оглашаться в открытом судебном зале. А они оглашали приговоры тоже в закрытом. Это уже было такое нахальство! Мы на это жаловались, а они плевали. Они считали, что в отношении таких, как мы, можно и нужно нарушать закон. Тут нечего приспосабливаться к правам человека. Им это до одного места, извините.
До этапа держали нас еще там два месяца. Мне сказали, что будут в Мордовию нас направлять. Это мы уже знали. Взяли нас не сразу всех. Лукьяненко оставили, потому что он же был на том... Хотя уже ему сняли ту… Его везут отдельно. Либовича тоже отдельно везут. Что-то он там заболел. И Луцкива тоже везли отдельно, он был немного помешанный. Значит, везли только меня, Вируна, Кипиша и Боровницкого — четверых. Вывезли нас 16 августа. Четыре дня нас держали в Харькове. Дня два — в Москве на пересылках, а 1 сентября мы уже оказались в Мордовии. 1961 год. Они уложились в один год.
В.В. Овсиенко: И в какой лагерь Вы попали?
И.А. Кандыба: Нас разделили в Потьме. Меня, Кипиша и Либовича — в одиннадцатый, Боровницкого — в седьмой взяли. А через несколько месяцев завезли туда же, к Боровницкому, в седьмой концлагерь, Лукьяненко и Луцкива. Так что в 7-м было трое. И Вируна тоже в седьмой взяли. Четверо. Ну, а потом уже смешивали. Строго не придерживались.
А потом я попал в тюрьму на один год. Я попал туда в 1962 году. Во Владимирскую тюрьму. А перед этим меня держали шесть месяцев в ПКТ. Потом отдали меня под суд. Суд был местный. На один год, на исправление. За то, что я не выполнял нормы выработки. Мне приписывали агитацию, что я мешал им перевоспитывать заключенных. Перевоспитывать мешал... Тот один год тюрьмы — это для меня было очень приятно, потому что я встретился с новыми людьми. И смена была, потому что надоело это ходить в концлагере на те работы. Меня же назначили были на работу в такую бригаду, 46-я называлась. Это грузчики. На свежем воздухе. А груз какой? То песок, то цемент, то камень бутовый, то кирпич, то какие-то доски. Привозили на ту фабрику. Там мебельная фабрика была.
В.В. Овсиенко: А это какой поселок? Вы говорили, 11-й лагерь?
И.А. Кандыба: 11-й — это... Сейчас, сейчас.
В.В. Овсиенко: Сосновка, может?
И.А. Кандыба: Не-не, не Сосновка. Сосновка — это на седьмом. Как же оно? Ну, выскочило. (Поселок Явас в Мордовии. — В.О.). Ага, ты запиши: тот агент, которого нам подсунули, который нас предал, который был на нашем заседании 6 ноября, — Ващук. Мыкола Ващук.
В.В. Овсиенко: Его не судили, нет?
И.А. Кандыба: Его не судили. Как свидетель прошел. Даже на суде не был. Была в деле телеграмма, что он болен.
В.В. Овсиенко: Им достаточно было тех показаний, что были в деле.
Итак, Вы сказали, что попали во Владимирскую тюрьму. Какой там тогда режим был?
И.А. Кандыба: Ну, тюремный режим. Мне предложили идти на работу. Я категорически отказался. Ага, сначала два или три месяца нас держали на пониженном пайке. Два или три?
В.В. Овсиенко: Два. Два месяца.
И.А. Кандыба: Два на пониженном. От работы я отказался. Категорически отказался. Просто сказал: «Я не пойду». А они еще не были готовы охватить всех заключенных работой. Так что они не очень старались. На том тюремном мне лучше нравилось, потому что я там не ходил на всякие работы. Но там было что читать: была библиотека, очень много имела литературы. Она была набита литературой предыдущих времен. Там же, в той Владимирской тюрьме, еще при царе, сидели разные люди. (А их книги свозили в тюремную библиотеку. — В.О.). И там много накопилось литературы. Очень интересная библиотека. Время проходило, в основном, за чтением. Так оно быстро пролетело.
В.В. Овсиенко: С кем Вы там были?
И.А. Кандыба: Туда привезли Луцика Михайла, он в мою камеру попал. Ты, может, слышал о нем. Он сидел на Севере, их там судили. У них там серьезные намерения были.
В.В. Овсиенко: Да. Я читал о том деле.
И.А. Кандыба: Так что я, в основном, с ним сидел. А остальных я что-то уже сейчас не помню. После года вернули меня обратно в 11-й. Это Явас.
В.В. Овсиенко: Вы не помните, в каком месяце Вас послали во Владимирскую тюрьму и, соответственно, вернули?
И.А. Кандыба: Это было где-то весной, в апреле 1962 года. А в мае 1963 я вернулся. И меня загнали в ту же самую бригаду. В том Явасе было много хороших людей. Там был и Михайло Сорока, потом Василий Дышкант был, тоже из ОУН, из УПА. Был Михайло Зеленчук. Я его знаю еще оттуда. Ну, тот Зеленчук пошел на сотрудничество. Стал носить красные повязки (повязка «СВП» — «Совет внутреннего порядка». — В.О.), выступал в хоре. Ну, а теперь, видишь ты, глава… глава УПА.
В.В. Овсиенко: Братства воинов УПА.
И.А. Кандыба: Да, Братства воинов УПА. Ну, это такое. Они (администрация лагерей. — В.О.) всех старались сломать, загадить, впихнуть туда. Ну, так.
В 1966 году было без перемен. Все в этой работе. Но я не выполнял тех норм. Там невозможно было выполнять, потому что на грузчиков были очень большие нормы. Там нагрузить надо было, например, цемента или кирпича где-то одиннадцать или пятнадцать тонн. Все время были трения с той администрацией. Я не ходил на те политзанятия. Они цеплялись, наказывали, лишали посылки, переписки. Такое делали. Но это для меня было не существенно.
В декабре 1966 года они решили открыть лагерь № 17-А. Там был женский лагерь № 17 (пос. Озерный, по-мордовски — Умор. — В.О.).
В.В. Овсиенко: Я знаю. Я там был в 1975-76 годах.
И.А. Кандыба: Тоже был? Так и меня взяли на 17-А. Нас пять человек взяли — Сороку Михайла, Сороку Степана (обоих Сорок), Шухевича Юрия, это четыре, и пятый, кажется, Василий Пидгородецкий попал с нами. Так мы уже Новый 1967 год отмечали на 17-А. Там было всего два барака на зону. Там когда-то держали 300 человек, а нас триста не было: где-то двести пятьдесят. Там была, в основном, швейная работа. Шили рукавицы и еще там что-то.
В.В. Овсиенко: Это же туда и Михайла Горыня перебросили?
И.А. Кандыба: Это позже, позже. (М. Горынь туда вернулся из Владимирской тюрьмы в июле 1970 г. — В.О.).
В.В. Овсиенко: А когда Михайло Сорока умер, Вы там были?
И.А. Кандыба: Я был. Я принимал участие в его похоронах. Михайло умер... Я знаю дату — 16-го июня. — Нет, 16-го июля.
В.В. Овсиенко: Июня. Потому что у Михайла Горыня день рождения 17 июня 1971 года.
И.А. Кандыба: Ага, а это накануне. Ты прав, ты прав. 16-го июня. Они ходили, гуляли там… И тут вдруг его сердце схватило, он сел. А еще на него повлияло вот что. Там было немало котов. И один из котов перелезал через «запретку», очень поцарапался о те провода, кровь из него потекла. Он взглянул — и ему стало неприятно. И он (это Михайло Горынь так уже рассказывал) так сел, упал… А это был приступ сердца. И умер. Там в медчасти как раз был Верхоляк санитаром. Позвали его. Делали искусственное дыхание.
В.В. Овсиенко: Это сердечнику делать искусственное дыхание! Горынь говорит, что этим Сороку и доконали.
И.А. Кандыба: Так и говорили. Я, Михайло взяли Сороку, нарядили его. В этом принимал участие Григорий Пришляк, еще кто-то. Больше всего Горынь Михайло и я.
В.В. Овсиенко: Это Вы один раз были во Владимирской тюрьме? Или еще раз были?
И.А. Кандыба: Два раза. Когда умер Сорока, то я уже вернулся. Второй раз меня уже осудили на три года. Это было в марте 1967 года. А вернулся я где-то в апреле 1970-го. Меня отправили точно в тот день, когда осудили, но в дороге я был где-то месяц.
В.В. Овсиенко: Вот во Владимирской тюрьме, я знаю, Вы были с Горынем и с Лукьяненко в одной камере. С Красивским.
И.А. Кандыба: С Лукьяненко я там встретился. И с Красивским был. Ну, менялись. Был такой период, что нас таки троих держали: меня, Лукьяненко и Горыня. И там нам подсыпали яд.
В.В. Овсиенко: О! Я слышал по радио «Свобода» в 1969 году Ваше письмо.
И.А. Кандыба: Да-да. Мы совместное письмо написали и втроем подписали. Адресовали на имя Комитета прав человека при ООН. Как раз должна была приехать жена Горыня Оля. Мы сделали микрозаписку на папиросной бумаге. Это я писал. Составили мы совместно, но мне удавалось мельчайше написать, чтобы уложить на папиросной бумажке. Тогда пластмассой из чего-то там обернули, Михайло взял под зуб. Где-то так во рту между зубами. Им не удалось этого обнаружить.
В.В. Овсиенко: Это так называемое короткое свидание, в присутствии надзирателей.
И.А. Кандыба: Да-да. В присутствии надзирателей. И при поцелуе он успел передать.
В.В. Овсиенко: Изо рта в рот?
И.А. Кандыба: Изо рта в рот. И Оля вывезла, передала. Написала, что все в порядке. Потом передавали то заявление по радио, где-то оно печаталось.
В.В. Овсиенко: Вас за это наказывали?
И.А. Кандыба: Нет. За это нас не наказывали. Потому что они нас не поймали.
В.В. Овсиенко: Наказать могли и так. Со зла.
И.А. Кандыба: Ну, они, может, просто не хотели связываться с нами. Потому что и их за это не хвалили.
В.В. Овсиенко: Это был их большой промах.
И.А. Кандыба: Это их большой промах, да. Во всяком случае, они прекратили нас отравлять.
В.В. Овсиенко: А как они вас отравляли?
И.А. Кандыба: Давали с едой.
В.В. Овсиенко: Как вы себя чувствовали после этого?
И.А. Кандыба: Ну, по-разному. Потому что на разных людей оно действовало по-разному. На мозг оно действовало, в основном. Когда, например, пишешь письмо, то не можешь сложить мысли, руки трясутся, давление в голове. Значит, в мозгу кровообращение не то. Так один рассказал — не помню, кто первый.
Ага, кстати, когда я еще в первый раз был во Владимире, то успел обменяться несколькими записками с Катериной Зарицкой. Она работала в бане… Нет, это когда я уже второй раз был, три года. Я с ней установил контакты, когда приехал, где-то в августе 1967 года. Когда привезли Лукьяненко, Горыня и еще там некоторых и когда мы попали в камеры вместе, то я еще подключил к той переписке с Зарицкой Михайла Горыня. Это длилось почти год, или вплоть до ее вывоза из Владимирской тюрьмы в Мордовию. И в концлагере имели контакт через Дарку…
В.В. Овсиенко: Дарка Гусяк? Пальчак?
И.А. Кандыба: Ну, Пальчак раньше ушла. У нее был меньший срок, десять лет...
Ну, вернулся я из Владимирской тюрьмы. Это уже был апрель 1970 года.
В.В. Овсиенко: Вы досиживали свой срок в 17-м?
И.А. Кандыба: Не-не. В 1972 году нас вывезли на Урал. Вот тогда мы и встретились. Мы же в вагоне встретились, кажется, когда везли нас на Урал?
В.В. Овсиенко: Да нет. Меня туда не возили. Меня привезли в Мордовию в 1974-м году. Я первый срок отбыл в Мордовии. Я тогда не был на Урале. В какой лагерь Вас завезли?
И.А. Кандыба: В 35-й. Это было летом 1972 года, в жаркие дни. Это как раз был июль. Везли нас целую неделю. Один в дороге умер. Забыл, как его фамилия. Я его не знал. Не был знаком.
В.В. Овсиенко: Сердечник?
И.А. Кандыба: Не-не. Это не сердечник был, а диабетик — инсулина ему не дали.
35-я зона — это станция Всехсвятская. А Половинка — это 37-я зона. Теперь я знаю, где мы с тобой встретились. На спецу в Кучино, зона 36-я.
В.В. Овсиенко: У нас времени до половины двенадцатого.
И.А. Кандыба: Ну, хорошо.
Сороку мы похоронили. То есть погрузили гроб на машину и его увезли. А в 1972 году дали нам распоряжение приготовиться ехать в другой концлагерь. Там еще часть осталась. Нет, из нашего лагеря всех забрали, всех.
В.В. Овсиенко: Нет, семнадцатый-А действовал вплоть до августа 1976 года.
И.А. Кандыба: А, да-да. Выбрали самых активных, а часть осталась. Попали мы на 35-й. Туда с воли попали к нам Зиновий Антонюк, Иван Свитлычный — из Киева.
В.В. Овсиенко: Валерий Марченко.
И.А. Кандыба: Валерий Марченко, да-да. Тогда были у нас очень бурные события. Мы протестовали, писали много заявлений.
В.В. Овсиенко: Там была забастовка в 1974 году летом?
И.А. Кандыба: Да-да, было такое.
В.В. Овсиенко: Чем были вызваны те забастовки?
И.А. Кандыба: Эти забастовки были вызваны тем, что не давали свидания, в частности, Валерию Марченко с матерью не дали встретиться. И Свитлычным… Ну, я уже не помню.
В.В. Овсиенко: Евгения Пронюка не лечили. А у него был туберкулез.
И.А. Кандыба: Ага, Пронюка. Да-да. Накопилось у нас много обид.
В.В. Овсиенко: Степана Сапеляка кто-то там избил?
И.А. Кандыба: Было что-то такое. Деталей я уже не помню. Это было в 1974 году.
В.В. Овсиенко: Вы не выходили на работу?
И.А. Кандыба: К нам подключались другие, мы вместе действовали. Наиболее активные евреи, в том числе Семен Глузман. Сейчас я всех уже не помню. Было несколько эстонцев.
В.В. Овсиенко: Гунар Астра?
И.А. Кандыба: Гунара Астры там тогда не было.
В.В. Овсиенко: Какие были за это наказания?
И.А. Кандыба: Лишали посылок, ларька.
В.В. Овсиенко: А во Владимир никого не послали тогда? По-моему, Лукьяненко послали...
И.А. Кандыба: Из 36-й он попал в тюрьму перед окончанием. Лукьяненко и еще кого-то послали.
В.В. Овсиенко: Забастовки были во всех трех зонах? У вас была связь между зонами?
И.А. Кандыба: Связь была — через больницу... Больше всего событий было в нашей зоне, в 35-й. Там все было сконцентрировано. И очень активно как раз действовал Иван Свитлычный. Я слышал о нем, а когда увидел, то был удивлен. Он так активно действовал, что это было просто как-то даже неожиданно для меня. Я уже не могу вспомнить какие-то подробности. Во всяком случае, это было очень активное время. Были связаны с Сахаровым, и с Москвой. Мне уже шло к освобождению в начале 1976 года, уже заканчивались 15 лет.
В.В. Овсиенко: Как Вас освобождали, интересно? Прямо оттуда или везли куда-то?
И.А. Кандыба: Оттуда, прямо оттуда. Не везли никуда. Только меня отвезли до станции Чусовой. Посадили меня в кабине грузовой машины рядом с водителем. Был офицер со мной. Один начальник отряда. Отрядный тот, отрядный вез меня. До Чусовой. Там взял билет, посадил меня в поезд, который шел на Москву. А мне Свитлычный дал адреса людей, кому я должен... В частности, Мальвы Ланды. А она была связана с тем, кто тогда попал от нас во Владимирскую тюрьму, такой активный был москвич…
В.В. Овсиенко: Буковский?
И.А. Кандыба: О! Владимир Буковский. Та мать Буковского такая хорошая женщина. Я встретился с ними. Когда я выезжал, то я был заполнен, заполнен материалами… Их было 16 штук. Когда их дал Свитлычный, то я их глотал, как галушки, как галушки.
В.В. Овсиенко: Как гусь?
И.А. Кандыба: Как гусь. Это очень деликатная процедура… Она мне удалась. Меня не сажали на ту… Не проверяли. Удачно, удачно прошло. А если бы обнаружили, то ты знаешь, чем бы это кончилось. Это новый срок и все. А ехать до Москвы — это в пути где-то полтора суток, кажется. Так хоть я не ел ничего, старался не есть, но это уже же прижимало. Так я уже с трудом добирался. Уже просил, чтобы скорее, скорее... Ну, чтобы освободиться от этого всего. Как-то счастливо это все удалось.
Я был в Москве восемь дней. Меня там несколько раз ловили. На допросы. Меня предупреждали, чтобы я через два дня или через три выехал. Несколько раз — чтобы я выбыл, выбыл, выбыл. Но я не выбывал. Я протянул восемь дней в Москве. А тогда уже выехал. Ага, ходил я и к Сахарову. Мальва Ланда везде была моим проводником по городу...
В.В. Овсиенко: И у генерала Григоренко Вы были, да?
И.А. Кандыба: И у Григоренко был несколько раз. И ночевал одну ночь у него. Был у Юрия Орлова, познакомился с ним. Был у Гинзбурга. Ну, одним словом, я по Москве уже гулял. Хотя за мной все время следили, ну, сопровождали. Но это уже стало привычным, я уже на это не обращал внимания. Это было неприятно, но они не причиняли какого-то физического вреда.
В.В. Овсиенко: Потом еще и в Киев Вы заехали, да?
И.А. Кандыба: По дороге из Москвы я поехал в Киев. Меня встречала жена Свитлычного Леонида. В Киеве я был где-то два дня или три. Там меня Лёля повезла к Козацкой маме — к Оксане Мешко. Но мы ее тогда не застали. Это было, помню, 30 января. Это день ее рождения. Там собрались еще и другие киевляне. Мы так просто отметили тот день. А она была где-то в какой-то поездке.
Я заехал во Львов, к брату и отцу. Еще тогда они жили. Но мне там не давали покоя: ходили все время то из милиции, то из КГБ. Не только мне, но и брату не давали покоя. Прицепились к брату, чего он меня здесь держит. Что я должен выехать за пределы Львова, я не должен жить здесь. Я сказал, что подыскал себе место, чтобы брата не беспокоили. Потому что там дети были, одному год, другому два. Думаю, зачем детей ранить. Я ушел от брата. Перешел на квартиру. Но и там меня преследовали. Из прокуратуры я получил предупреждение, что через такой-то кратчайший срок (там указывали), через неделю, чтобы я выбыл из города Львова. А я все не выбывал, не выбывал, не выбывал. Тогда они поймали меня на улице и насильно завезли в Пустомыты. Я даже не взял с собой ни полотенца, ничего. Там я устроился в гостиницу, пока нашел себе квартиру. И тогда мне уже брат привез вещи. Я сообщил ему, где я и что. В Пустомытах мне тоже чинили препятствия, чтобы люди не соглашались меня брать на квартиру. Я несколько мест находил — а все отказывали в прописке. Не разрешали им брать меня. Наконец одна пошла к ним. Ей тоже говорили: «О! Кого вы принимаете! Это такой бандит, он там навредит...» А та говорит: «А что он? Я не вижу, чтобы он был такой вредный. Я хочу его взять на квартиру. Пусть он будет у меня». И им деваться уже было некуда. Она прописала меня, я у нее жил. Пошел на работу. Меня устроили сначала в мастерскую по ремонту всякой бытовой техники. Потом кочегаром при школе. Это много рассказывать…
В.В. Овсиенко: Это, в конце концов, подробно описано в Вашем заявлении (См.: Заявление Председателю Президиума Верховного Совета СССР от января 1979 г. // Украинская Хельсинкская Группа. 1978–1982. Документы и материалы. Составил Осип Зинкевич. — Торонто — Балтимор: «Смолоскип» им. В. Симоненко. — С. 277–345). Вот с Хельсинкской Группой как Вы сошлись? Я знаю, что к Вам Мыкола Руденко приезжал.
И.А. Кандыба: А, Руденко? Да, приезжал. Приехал где-то первого ноября 1976 года. Когда он ко мне приехал, то я подозревал, что это посланец из КГБ. Он называл себя, кто он такой. Он мне предложил вступить в Группу. Когда он предложил, то я должен был связаться с кем-то, проверить. Я связался по телефону с Надеждой Свитлычной, рассказал ей и попросил, чтобы она проверила. Она мне потом написала, что это правильно, все так и есть. Тогда я позвонил ему (он дал мне свой домашний телефон), позвонил. Я согласился, я сказал: «Я согласен быть членом вашей организации».
В.В. Овсиенко: Вы рассказывали мне в Кучино, что услышали по радио «Свобода» заявление о создании Группы. Услышали и позвонили Руденко, что тоже согласны.
И.А. Кандыба: А, да-да-да. Это было утром. Я услышал, а вечером я ему позвонил. Все правильно.
В.В. Овсиенко: Было объявлено, что 9-го ноября 1976 года создана Украинская Хельсинкская Группа?
И.А. Кандыба: Так меня зачислили с того времени. Потом ко мне приезжали Юрий Орлов и Валентин Турчин, оба.
В.В. Овсиенко: Вместе или отдельно?
И.А. Кандыба: Один раз вместе, а потом Орлов отдельно еще приезжал ко мне. Там в заявлении я тоже описал, как они задерживали Орлова и меня и наказывали меня за это. Я же тогда не имел права после восьми вечера вообще выходить за пределы своего жилища. Ну, это все описано. Прошел год...
В.В. Овсиенко: Вам сразу дали год административного надзора?
И.А. Кандыба: Сначала у меня было надзора шесть месяцев. Но ведь я после этого старался поехать во Львов, несколько попыток делал. Меня задержали и продлили надзор. Каждый месяц продлевали. Писали так: «Не стал на путь исправления и не желает». И так год меня там продержали. Год. А потом приехал генерал Полудень из области. Предлагал мне, чтобы я, так сказать, «стал на путь» и написал заявление, чтобы выступил по радио. Я все это отвергал, и вдруг, когда год уже должен был закончиться, приехал заместитель того Полудня, заместитель начальника КГБ, еще с одним работником КГБ. Это был Давыдов. Он раньше меня на год окончил юрфак Львовского университета. Зрительно я его так не знал. Приехали они оба и так ставят вопрос: «Как бы ты поступил, если бы ты уже стал свободным и Украина стала бы независимой?» Говорю: «В первую очередь наказал бы всех вас, кагэбэшников». — «Ну, а как бы ты наказал?» — «Во всяком случае, всех вас пересажал бы». А они дошли до того, что говорят: «Ну, а если бы мы взяли и вас освободили? Что бы вы сделали?» Я говорю: «Ну, что. Я, во-первых, не верю, что вы меня освободите. Вы за такие мелочи меня все время наказывали. А за такое, так тем более». Говорят: «А мы готовы вас освободить от надзора». И они действительно после года меня тогда освободили. Это было где-то в апреле 1977 года. В апреле год заканчивался, так с 1 апреля меня освободили. Я воспользовался этим и поехал по Украине, в Крым поехал. Побыл там что-то полтора месяца. Одним словом, имел пять или шесть месяцев свободных, абсолютно свободных. Об этом тоже есть в заявлении. Ездил я в Харьков... Ну, в заявлении я все описал. Я сейчас могу перепутать.
В.В. Овсиенко: Это Вам так не прошло: снова взяли под надзор. И арестовали в 1981 году.
И.А. Кандыба: Это в 1981 году 24 марта меня арестовали.
В.В. Овсиенко: Так Вы, фактически, последним из членов-основателей Хельсинкской Группы были арестованы.
И.А. Кандыба: Ну, да, да. Ну, еще кто-то после меня были арестованы.
В.В. Овсиенко: Я говорю: из основателей.
И.А. Кандыба: А, из основателей? Из основателей, так я был уже последний, ты это знаешь.
В.В. Овсиенко: Я-то знаю, но в заявлении этого нет. Заявление же написано до заключения. Именно поэтому я прошу рассказать, как Вас арестовали.
И.А. Кандыба: Я передал за границу материалы, которые написал. Я вел такие своего рода дневники с критикой на них. Там описаны события во Львове.
В.В. Овсиенко: В этой книге «Украинская Хельсинкская Группа. 1978–1982» есть только Ваше заявление, а тех материалов нет.
И.А. Кандыба: 24 марта 1981 года в Пустомытах взяли меня, повезли в тюрьму, на Лонцкого. Следствие длилось зигзагами три месяца. А судилище было 20 июля 1981 года. Дали мне десять лет. По статье 62, часть вторая, 10 лет особого режима и 5 лет ссылки. Повезли меня уже туда, на Урал, в спецзону, в Кучино.
В.В. Овсиенко: Вы прибыли в Кучино когда?
И.А. Кандыба: В декабре 1981 года.
В.В. Овсиенко: Я прибыл туда 2 декабря, а Вы уже там были.
И.А. Кандыба: А, был. Меня в октябре, а не в декабре привезли.
В.В. Овсиенко: Меня в вашу 17-ю камеру пустили где-то аж 17 декабря. Вы там были с Василием Курило, с Остапенко...
И.А. Кандыба: А, Курило там уже был, когда меня привезли. Там Владимир Остапенко был, Борис Титаренко. В других камерах были Василь Стус…
В.В. Овсиенко: Это уже трудно вспомнить, когда в какой камере кто сидел.
И.А. Кандыба: А потом дали к нам Горыня Михайла. Потом и Юрий Литвин был в нашей камере.
В.В. Овсиенко: Вы немного были с Марченко в 1984 году.
И.А. Кандыба: Да, это позже. А еще был Олекса Тихий. А потом нас перевезли…
В.В. Овсиенко: В 1987 году, 8 декабря, нас перевезли на Всехсвятскую, в 35-ю зону. Нас тогда было только 18 человек. Помните, Левка Лукьяненко в тот день утром забрали на этап, на ссылку. А потом пришла целая банда ментов, устроила тотальный шмон, посадили нас в воронки и завезли из Кучино на Всехсвятскую.
Вас там очень тяжело наказывали в последние месяцы. В карцере Вы просидели очень много.
И.А. Кандыба: Ну, да. Петро Рубан, Иван Сокульский, Михаил Алексеев и я. Я к ним присоединился. Они отказались с Нового 1988 года от работы. Они объявили об этом раньше, где-то в декабре 1987 года, а я к ним примкнул.
В.В. Овсиенко: Написано, что Вы сидели в карцере 65 суток.
И.А. Кандыба: Да-да, 65 суток.
В.В. Овсиенко: Без перерыва или с небольшими перерывами? Я помню: день-два — и снова в карцер.
И.А. Кандыба: Да-да, день-два — и снова туда. С небольшими перерывами. Не больше двух дней. Меня выпустят — и я снова не пошел на работу. Так на второй день или на третий меня снова сажали.
В.В. Овсиенко: Нас оставалось там все меньше. Одного за другим выпускали. 12 августа 1988 года взяли Вас, Горбаля и меня и — в комнату свиданий. А 15-го перевезли нас в Пермь.
И.А. Кандыба: Через Чусовую нас везли.
В.В. Овсиенко: В Перми меня первого взяли из камеры, ночью с 20 на 21 августа. А вы с Мыколой Горбалем остались. А дальше как было? Дальше Горбаля взяли? А Вы еще остались?
И.А. Кандыба: Потом меня.
В.В. Овсиенко: Горбаля освободили в Киеве 23-го. А Вас когда взяли из Перми?
И.А. Кандыба: Из Перми нас всех вместе...
В.В. Овсиенко: Не-не-не. Из Перми меня самого первого взяли. И по одному везли самолетом.
И.А. Кандыба: Вот видишь, а я думал, что нас всех вместе...
В.В. Овсиенко: Меня первого взяли 21 августа и уже вечером я был дома на Житомирщине. 23-го Мыколу Горбаля привезли в Киев. А Вас когда забрали из Перми?
И.А. Кандыба: Ну, тоже где-то через день.
В.В. Овсиенко: Вам наручники надевали в самолете или нет?
И.А. Кандыба: Нет.
В.В. Овсиенко: Но держали их наготове?
И.А. Кандыба: Наготове держали.
В.В. Овсиенко: Точно так же, как и меня. Самолет тот куда был? В Киев?
И.А. Кандыба: Нет, не в Киев. Мой был через Воронеж. Вы заезжали в Воронеж?
В.В. Овсиенко: Не-не. Я прямо в Киев.
И.А. Кандыба: А, прямо в Киев. А меня из Перми в Воронеж. А из Воронежа уже во Львов. Тоже самолетом.
В.В. Овсиенко: Я знаю, что Вас выпустили 9-го сентября.
И.А. Кандыба: Да. Это уже из Львовской тюрьмы. Где-то больше двух недель меня держали там. Я объявил голодовку, что они там меня держат. То ли это способствовало, то ли удобное время настало. Они все говорили, что не имеют подтверждения о моем освобождении. Что якобы ждали моего освобождения.
В.В. Овсиенко: Я знаю, что указ ПВС об освобождении нас был от 12-го августа. И они должны были нас 12-го выпустить, но у них не было документов. Они ждали, пока поступят документы.
И.А. Кандыба: Ну, да. Они этим оправдывались.
В.В. Овсиенко: И еще их принцип такой: завезти домой — чтобы не заезжал в Москву и не давал интервью. (Кандыба смеется. — В.О.). Таким образом, они меня передержали девять дней. А Вас намного больше передержали.
И.А. Кандыба: Ну, да. Больше двух недель меня там передержали.
В.В. Овсиенко: Нужно, пан Иван, коротко рассказать о деятельности после освобождения. Так, конспективно: что, где, когда? У нас остается совсем немного времени, где-то пятнадцать минут.
И.А. Кандыба: Да-да. Во-первых, в тот же день, когда меня освободили, я сразу позвонил Горыню, который был на квартире у какой-то пани Марии. Ко мне приходил кто-то там, то ли Оля Горынева, оставила у брата записку, что как только вернусь, то чтобы я позвонил туда. Я позвонил, так там уже был и Михайло Горынь, был и Чорновил. Они подобрали себе одну квартиру, где работали. Так я позвонил туда и на тот же адрес поехал к ним. Мы там встретились в этот же день. Когда я вышел, то как раз уже был арестован Иван Макар. Богдан Горынь был председателем комитета за освобождение Макара. И меня он включил в тот комитет.
В.В. Овсиенко: И сразу Вас на трибуну…
И.А. Кандыба: Так что мы уже защищали, боролись за освобождение Ивана Макара.
В.В. Овсиенко: Вы тогда были членом Украинского Хельсинкского Союза?
И.А. Кандыба: Да. Был членом Хельсинкского Союза.
В.В. Овсиенко: А дальше — правильно ли в этой справке Харьковской правозащитной группы перечислено? («Украинская Хельсинкская Группа. К 20-летию создания. Документы. История. Биографии. Подготовили Вахтанг Кипиани и Василий Овсиенко. // Самостоятельная Украина. — 1996. — № 25-28 (212-215). — Октябрь. — Издание УРП. Киев, 1996. — С. 14).
И.А. Кандыба: Ага, там что-то надо исправить. Ты мне покажи. Я тут сейчас...
В.В. Овсиенко: Скажите устно, потому что это долго писать. Вот свет.
И.А. Кандыба: Надо исправить. Тут пропущен тот год, который я был в Явасе. И один год тюрьмы в 1962 году. Пропущено это. Тут написано, что меня судили осенью 1967 года — это не осенью, а весной 1967 года, в марте. Осужден не Чусовским судом, а в зоне 17-А, Зубово-Полянским судом, на три года. 20 марта меня судили. И год тюрьмы тут пропущен вообще.
В.В. Овсиенко: Дальше смотрите, вот тут написано: где, когда Вы были, в каких организациях. Все ли тут правильно? Пожалуйста, перескажите эту последовательность, в каких Вы организациях были после освобождения. Итак, Украинский Хельсинкский Союз — самый первый. Я помню, Вы еще выступали на Учредительном съезде Хельсинкского Союза, а в Украинскую Республиканскую партию не пошли.
И.А. Кандыба: «5 сентября 1988 года помилован Указом Президиума, освобожден из Львовской тюрьмы 9 сентября, уже после объявления голодовки протеста и непосредственного требования президента США Рейгана. Отбыл двадцать два с половиной года заключения». Да. «8 апреля 1990 года основал и стал первым председателем Всеукраинского политического объединения „Государственная самостоятельность Украины“ (ГСУ). Основатель, а впоследствии редактор партийного журнала „Непокоренная нация“».
В.В. Овсиенко: С какого года начала выходить «Непокоренная нация»?
И.А. Кандыба: С февраля 1992 года. «4 ноября 1992 года стал членом Организации Украинских Националистов. Сразу был кооптирован в комитет по легализации и возрождению ОУН в Украине. На второй конференции легальной ОУН 9 мая 1993 года был избран заместителем Председателя Главного Провода ОУН в Украине. На первом Великом собрании ОУН в Украине 28 мая 1994 года избран членом Бюро партии ОУН в Украине. На первом Великом Чрезвычайном собрании ОУН в Украине 25 февраля 1995 года вошел в Главный Провод. С 27 января 1996 года является Председателем Главного Провода ОУН в Украине».
В.В. Овсиенко: С тех пор что-то изменилось?
И.А. Кандыба: Изменилось. Я потом отделился от них. 13-14 сентября 1996 года я образовал отдельную ОУН в Украине и переименовал в «ОУН в Украине — государственников». Не «ОУН в Украине», а «ОУН государственников».
В.В. Овсиенко: И какая Ваша должность там?
И.А. Кандыба: Я — Председатель Главного Провода ОУН государственников. И так по сегодняшний день числюсь.
В.В. Овсиенко: Тут еще есть буквально несколько минут. Рассказывайте, что еще хотите сказать, а я буду одеваться.
И.А. Кандыба: На том Великом втором съезде 13 сентября 1997 года в Киеве меня решили выдвинуть кандидатом в президенты от ОУН государственников. Больше нечего добавить.
В.В. Овсиенко: В заключение я прошу сказать (тут остается еще две минуты): кто это был? Где состоялась запись?
И.А. Кандыба: Записано на квартире Василия Овсиенко 7 октября 1998 года в Киеве.
В.В. Овсиенко: Спасибо. Уже будем собираться. Мне надо в школу. В конце исправляем текст биографической справки Ивана Кандыбы по брошюре «Украинская Хельсинкская Группа. К 20-летию создания».
