Николай Александрович САРМА-СОКОЛОВСКИЙ и Варвара Степановна СОКОЛОВСКАЯ
В.В.Овсиенко: Сарма-Соколовский Николай Александрович и его жена Варвара Степановна, город Новомосковск Днепропетровской области, улица Украинская, 1, кв. 35, индекс 51200, телефон домашний (05693) 2-29-43.
Отец Николай Сарма-Соколовский родился 23 мая 1910 года. Он уже не ходит, плохо видит, да и разговаривает уже не очень, и, кроме того, его жена сейчас тоже нездорова. Поэтому я, Василий Овсиенко, в апреле 2001 года не поехал к ним в Новомосковск, но главный редактор Днепропетровского областного радио Ковальчук Таиса Николаевна 5 апреля 2001 года предоставила мне кассету с записью радиопередач о Николае Сарме-Соколовском. Они называются так: «На фоне моего портрета», 12 августа 2000 года, часть первая, а часть вторая — 24 августа 2000 года. А также передача «Берега» к восьмидесятилетию жены Николая Сармы-Соколовского Варвары Степановны. Она звучала 12 декабря 2000 года.
Есть также книжка Николая Сармы-Соколовского на 224 страницы, название «Моя причастность к ОУН», издание журнала «Самостійна Україна», Киев – Торонто. Год издания не указан, но это 2000 год, потому что она издана к его девяностолетию. Далее — запись радиопередачи.
Ведущая: В эфире Днепропетровск, областное государственное радио. Уважаемые слушатели, с вами режиссёр Татьяна Дацова и журналист Наталья Старюк. Программа художественного объединения «На фоне моего портрета» посвящена поэту, кобзарю, художнику, герою национально-освободительной борьбы Николаю Сарме-Соколовскому, который стал лауреатом Международной премии фонда имени Тараса Григорьевича Шевченко «В своїй хаті своя й правда, і сила, і воля».
Когда человек живёт на свете девяносто первый год и имеет прекрасную память и не утраченный дар к размышлениям, о таком говорят: он победил время. Герой же этого рассказа девяностолетний Николай Александрович победил не только время, а ещё и безвременье, ибо как иначе, как не безвременьем, назвать дни и ночи, годы и десятилетия заключения или мгновения и часы пребывания в камере смертников, или блуждания по лесу с клеймом «особо опасного» беглеца. Безвременье потому и «без», что год там, словно век, и минута вбирает в себя жизнь.
Но существовал ещё и более глубокий и туманный овраг безвременья, зазеркалье, в которое брошена была вся страна. И то великое массовое безвременье, тот наркоз запуганного прозябания также преодолел Николай Соколовский ещё девятнадцатилетним юношей, когда в центре Днепропетровска он был внезапно арестован как участник кружка бандуристов и почитатель родного искусства, а следовательно, потенциальный террорист. За решёткой камеры на улице Короленко он впервые понял: впереди тернистый путь. А поскольку был на то время уже художником, учеником Фотия Красицкого, внучатого племянника Тараса Шевченко, то хотя бы в воображении рисовал автопортреты, и не учебно-академические, а изменчивые и загадочные, на фоне целого мира и самой судьбы. С тех пор так и поступал всегда. Уже и на нашей памяти написал: «Главное — фон, что меняется, как битое стекло, и отражает то, что есть и что было. Головне – тло, що міниться, мов бите скло, і відбиває те, що є і що було. У тлі мого портрета не портьєра потерта і не якась верета, а цілий концерт космічний, незбагнений, одвічний. У ньому і моя земля із могутнім Дніпром, з її добром, ще й Карпатські гори з людським та моїм горем».
Н.С.Сарма-Соколовский: Я в двадцать девятом году был арестован на проспекте Карла Маркса за мою причастность к подпольной организации СУМ. А в ГПУ я сидел с писателем Василием Чаплей, который был редактором журнала «Зоря». Со мной сидел доктор Павловский и первый ваш коллега, начальник радиовещания Владимир Чоповой, по делу СВУ. Сидел Ефремова Сергея брат Михаил и его сын Костя. А в тюрьме сидел со мной последний автокефальный священник Кость Шарай из Чёрного Леса, Гнат Коляда, которого расстреляли. И в тюрьме стрелял Петров, а потом сошёл с ума, вывезли его на Игрень. А потом стрелял комендант ГПУ — высокий, красивый, в галифе. В гараже заводили моторы машин и стреляли, я это знаю. Вам нужно ещё когда-нибудь специальную передачу сделать.
Ведущая: Не раз и не два услышим мы сегодня от Николая Александровича: «Вам об этом нужно отдельную передачу сделать». Столько тем, событий, личностей, переживаний наполняют память нашего героя! Как-то написал Николай Сарма-Соколовский: «Что такое память? Это большое окно в прошлое. Ни открыть, ни разбить».
Н.С.Сарма-Соколовский: Вы мои дорогие гости, и вы сделаете передачу о Трифоне Гладченко. В Сурско-Михайловке была украинская гимназия, и поднял восстание учитель Трифон Гладченко. В то время в Екатеринославе были белые, они с ними сражались. Так белые из Екатеринослава ехали с пушкой. Когда гибли белые, их подводой забирали, а казаков мой отец хоронил на курганах. Отец мой первый был украинский священник, отец Александр, имел приход в Привольном. И хоронили на курганах казаков, и потом пели «Ще не вмерла...», «Заповіт», и отец пел, и Трифон Гладченко. И потом на казацких могилах ставили большие кресты и венчали рушниками. Об этом я написал. Когда уже махновцев выгнали белые из Екатеринослава и пришли красные, то в степях Солёного окружили Гладченко. Многие из них погибли. Смерть Гладченко была для моего отца страшной потерей, он долго молился за него. Он знал, что за ним придут, он скрывался у прихожан. Но была эпидемия тифа, и папа лежал в хате и бредил, и пел «Ще не вмерла Україна», и разговаривал с Трифоном Гладченко, как со своим побратимом. А однажды подъехала тачанка и вошли один высокий с бородкой, а другой низенький — это был комиссар Дыбенко, и папа при них умер. Моего папу похоронили в Привольном, об этом всё написано. И о Сурско-Михайловке, и о восстании вам стоит сделать передачу.
Ведущая: Это голос человека, которого слишком долго не слышали. Наконец-то можно говорить, на том самом исходе многострадальной жизни. «Я в себе, словно в боксе», — написал Николай Сарма-Соколовский уже на воле, уже в Новоселице-Новомосковске, где ныне проживает с женой Варварой Степановной. И хотя как художника Николая Александровича почтили многочисленными публикациями в Торонто, Лондоне, Париже, Дрездене, первая маленькая его книжечка в Украине вышла уже тогда, когда автору исполнилось семьдесят, она называлась «На солнцепёке лета». Затем был сборник с решительным названием «Анафема» и новая книга отборных, совершенных стихов «Корни памяти».
Н.С.Сарма-Соколовский: Меня мало печатали, потому что я был поднадзорным. Моя рукопись долго лежала в издательстве «Советский писатель». Тогда я взял псевдоним Сарма, а сарма — это то место в реке, которое зимой не замерзает, а летом не высыхает. И вот я стал Сармой. «Живу, словно в стеклянном дымоходе, где ни солнца, ни зари, утратив прозрачный фон, и вижу лишь странное стекло. В болезненной печали я слепну, ей-богу. Однако меня волнует творческая тишина, в которой лелею, как дитя, весеннюю гроздь нового стиха, ставшего пульсом моей жизни».
Ведущая: «Живу, словно в стеклянном дымоходе». Ещё немного стихов Николая Сармы-Соколовского здесь приведено, но уже несколько раз возникал этот образ — стекло. Это и то стекло памяти, которое невозможно было бы разбить, и фон воображаемого автопортрета, «что меняется, как битое стекло», наконец — «стеклянный дымоход». Не модернистская ли это визия, открытая для многочисленных ассоциаций? И есть в этом образе стекла торжественная двойственность, свойственная самой судьбе автора, праздничное сияние, прозрачная искренность, и в то же время — коварная острота и способность причинять кровавую боль. Главное — «фон, что меняется, как битое стекло». И всё же стекло с его выразительными оптическими эффектами остаётся позади фигуры, а впереди стелется путь, усеянный битым стеклом.
Н.С.Сарма-Соколовский: Теперь, дорогие мои, на моём счету 15 суток смертной камеры, 17 лет чащоб, колючей проволоки. Жене — 8 лет. А ещё, когда мне исполнилось 20, в тридцатом году, я уже был осуждён за национализм, за причастность к подпольной молодёжной организации СУМ. И я отбывал наказание в карельских лесах. Сначала на Парандовском тракте, а потом на строительстве Беломорского канала.
И на свободе я свободы не имел. Меня постоянно дёргали кагэбисты, вызывали на допросы, требовали, чтобы я сказал, с кем общаюсь, чтобы я выдал своих друзей, единомышленников-националистов. И сказали, что меня случайно не расстреляли в 1948 году, что по «желанию народа» меня осудят во второй раз и приговор будет для меня роковым.
Я убеждённый националист, но не шовинист. Я очень люблю свой народ и потому уважаю, с почтением отношусь к каждому народу, особенно к тому, кто борется за свою независимость. В декабре 1941 года в Киеве я принёс присягу на верность ОУН и сразу Проводом был назначен руководителем оуновского подполья в Полтаве, оккупированной немцами. Затаившись, я учился на пастырских курсах Украинской Православной Автокефальной церкви. Когда окончил курсы, был рукоположен в священники. После нескольких приходов последним моим приходом был на Буковине, в селе Раранча Садгорского района.
Ведущая: Отец Николай — необычный священник, он не склонен лишь преклонять колени перед образами в полном смирении перед высшей волей. Рукоположенный когда-то в диаконы превелебным Мстиславом, рукоположенный в священники под сводами Покровского собора, возведённого на средства Петра Калнышевского, отец Николай избрал исконно украинские, казацкие ориентиры. Потому и написал в стихотворении «Моя вера»: «Но одно „Господи помилуй“ без Украины ничего не стоит». И есть такой фотопортрет, где изображён уже старенький протоиерей отец Николай в священническом облачении, но в казацкой шапке-бирке и с саблей в правой руке.
И второй, важный в поэзии Сармы-Соколовского, образ возникает при взгляде на тот портрет — лезвие. «На лезвии скалы — мёртвые два крыла» — в лагерных стихах 1952 года. Из позднейших воспоминаний о карпатских повстанческих зимах — «В январском морозе острых лезвий полно». И жёсткие строки стихотворения «Знамя»: «Сквозь стальной вражий огненный лес». Лезвия вокруг и в самом изболевшемся сознании: «Часом в голові мов розтинь бритви – яка фатальна і безбожна сила. Однак, не можу жити без молитви – матінка навчила». Отец с саблей — сама матушка украинская история научила его такому портретированию. «На фоне моего портрета…»
Н.С.Сарма-Соколовский: В декабре 1944 года в одно воскресенье, когда я вышел из церкви, меня арестовали. В Черновцах, на улице Ольги Кобылянской, в контрразведке целую ночь длился допрос. Меня допрашивали и пытали, а утром, избитого, перевели в старую турецкую тюрьму. Я, лёжа на нарах в шестидесятой камере, где потолок сводчатый, стонал. Возле меня были заключённые-партизаны, они мне сочувствовали.
Ведущая: Из Черновцов заключённого везут в Полтаву, потому что там давно заведено на него пухлое «Дело». Ещё в тридцатых годах Николай Соколовский, парень с опытом политического зэка, беглец из дальневосточного эшелона, начинает будто вторую жизнь под чужим именем. Днепропетровск, Киев, учёба в Художественном институте, Крым и снова Полтава. Жизнеописание Николая Сармы-Соколовского настолько насыщено и взаимосвязанными, и парадоксально неожиданными событиями, что его невозможно пересказать, не возвращаясь назад, не останавливаясь на узлах, совпадениях роковых обстоятельств. Это словно ткачество сырыми нитями, а возможно, плетение колючей проволоки. И снова значимый образ его поэзии: «Эти провода змеиные, как плетение колючее». А чаще всего в стихах, в его разговоре о былом Николай Александрович просто называет их «чагарями» (чащами). «Жил в чагарях» — это в беседе то же, что «проводов колючих чагари» в стихах. Но даже этот ненавистный чекистский терновник в один день пятидесятого года предстал в воображении поэта, художника, музыканта видением забытого уюта. «На колючі дроти з вишки прожектор світить, а мені здається, що сушаться на осонку рибальські сіті».
Но вернёмся, вернёмся к предыдущим событиям по принципу ткачества-плетения, рушника судьбы и проволочного забора одновременно. 1945 год. Николай Соколовский, которого везут в Полтаву на расправу, выпрыгивает из поезда, скрывается у прихожан. И снова его схватили, и снова везут в Полтаву. И столько уже друзей лежит в сырой земле, преследуемые при жизни то чекистами, то гестапо. Когда в Бабьем Яру расстреливали Елену Телигу вместе с побратимами из Организации Украинских Националистов, полтавские оуновцы были истреблены по тому же гитлеровскому приказу. Николаю Соколовскому удалось спастись, но повели на расстрел его жену, талантливого искусствоведа Дину Шматько. Осталась маленькая дочка Оксана и её отец, художник в пламени борьбы, священник, вооружённый любовью. Уже бежали из Украины гитлеровцы, но остался вражеский режим сталинских палачей.
Н.С.Сарма-Соколовский: И везли меня, снова везли, но 16 мая возле станции Жмеринка в вагоне было тепло, окно было открыто, и я снова сбежал, снова очутился на воле! Я сделал себе справку, и с такими документами оказался в Донбассе. Я там жил и работал как Григорий Боднар.
Но я всё время мечтал об УПА, и через два года я, рискуя, приехал в Коломыю, где связался с оуновским подпольем. Мало того, что я связался, а ещё и возглавил оуновскую боёвку как Мыкола Бида. Всё было хорошо, но в мае 1948 года окружной проводник СБ Олесь предал подполье, а значит и меня.
Я живу ценой больших мук, мучаюсь. Но я партизан, я казак, и потому я хочу и в терпении стать героем.
В.С.Соколовская: Между прочим, всё, что он говорит, — это всё записано слово в слово. Он прозу помнит. Я иногда делаю там, знаете, какое-то изменение, слово не то напечатаю — я читаю, а он говорит: «Вот тут не так».
Ведущая: То есть такая память природная?
В.С.Соколовская: Так уже помнит всё, я не знаю... И я вот где-то положу, не помню, он сердится: «Что ты не помнишь!» Он всё помнит — где что лежит, где написано...
Ведущая: Так естественно вошёл в напряжённое пространство воспоминаний этот негромкий голос. Варвара Степановна — кареглазая красивая полтавчанка. Она всегда рядом. Она улыбнётся и положит руку мужу на плечо, когда он будет говорить что-то в патетическом порыве. Она разделила и приняла все жестокие испытания его судьбы — не с покорностью, а с глубоким спокойствием убеждения: будем жить так, как скажет совесть. Варвара Степановна стала матерью Оксане Соколовской. Ещё двух дочерей — Лесю и Женю — родила Николаю Александровичу, когда железные заросли и лезвия опасностей были на фоне его портрета.
Вопрос: Варвара Степановна, вот есть у Николая Александровича стихотворение, где он говорит о жене-пленнице, и это Вы. Скажите, пожалуйста, когда Вы познакомились с Николаем Александровичем и, собственно, на сколько вы расставались?
В.С.Соколовская: Познакомились мы во время войны, чисто случайно. Я была в Галичине, возвращалась в Полтаву, а он как раз в Киеве присягу принимал. Потом, уже позже, поженились. А разлука у нас была 8 лет — я сидела и муж сидел, он на Севере, а я в Мордовии. И также чисто случайно мы встретились даже в лагере. Его без конца — потому что он беглец, — так его бросали в разные лагеря, и случайно привезли в Мордовию. И так нам довелось встретиться даже в Мордовии. Это уже после смерти Сталина, в 1954 году, свидание нам устроили. А потом уже, когда я освободилась, мы ещё не были вместе, потому что ещё три года Николая Александровича не выпускали. Так он там сидел, а я уже приехала, забрала детей из Украины, и так мы 3 года там были. А потом вернулись. Нигде нас не прописывали. Это был 1961 год. Мы искали, искали, и поехали снова в Донбасс, в Донбассе там всех принимали. 13 лет там жили, а потом вот сюда переехали.
Ведущая: «Когда несколько суток не видел Карпаты, сквозь моё сердце, словно сквозь сито, просыпалось терпение. А оставалась только тоска. Это чувствовала жена. А однажды, подняв на меня карие-печальные глаза, сказала: „Любимый, если хочешь, чтобы я тебя ещё сильнее любила, не ходи больше в горы, потому что всё кончится ужасом. А у нас дети. Давай куда-нибудь поедем — далеко-далеко. Ты там будешь рисовать, а я же портниха, и жить будем спокойно“. Я нежно обнял жену, а как только стемнело, пошёл в горы снова».
Лишь на время попрощаемся с уважаемыми героями программы «На фоне моего портрета» — поэтом, художником, бандуристом, героем освободительной борьбы Николаем Александровичем Сармой-Соколовским и его женой Варварой Степановной. В следующий раз рассказ будет продолжен, и славные имена будут звучать рядом с именем нашего 90-летнего творца. Фотий Красицкий, Афанасий Сластион, Фёдор Балавенский, Михаил Бойчук, Екатерина Билокур, Григорий Кочур, потому что с ними Николай Соколовский встречался на разных тропах своей жизни, и теперь вспоминает обо всём, положив голову на камень дум.
Над передачей работали: режиссёр Татьяна Дацева и журналист Наталья Старюк. До новой встречи. [Музыкальная пауза].
В эфире Днепропетровск, областное государственное радио. Уважаемые слушатели, с вами режиссёр Татьяна Дацева и журналист Наталья Старюк. На очереди программа художественного объединения «На фоне моего портрета». Часть вторая.
«У тлі мого портрета – не портьєра потерта і не якась верета, а цілий концерт космічний, незбагнений, одвічний». Так написал Николай Александрович Сарма-Соколовский — поэт, кобзарь, художник, герой национально-освободительной борьбы, 90-летний житель Новоселицы-Новомосковска, ставший лауреатом международной премии Фонда имени Тараса Шевченко «В своїй хаті – своя й правда, і сила, і воля».
«А ещё на фоне моего портрета стены-решётки, а на вышках всё солдаты». И вспомнился тот давний рисованный казак Мамай, которого называют гайдамацким, потому что на фоне народной картины, в окружении пышной рощи и зелёных лугов — фигуры повешенных и стрельцов на страже. Так и получается: чем многозначнее, чем содержательнее и глубже фон портрета, тем типичнее, узнаваемее уже не индивидуально, а исторически, фигура героя, поскольку казак Мамай, сидя под дубом, вспоминал море Чёрное, а наш герой — море Белое, потому что очень рано познал понятия «Беломорканал», «Услон», «ГУЛАГ». «Чекістики-голубчики, катюги-субчики, мене ви били і по мені ходили, мою топтали кров, немов червону ту калину, за те, що я любив сердешну Україну». Кстати, и в небольшом фрагменте поэзии видно, как органично не воспринимает естество автора блатной стиль. А он ведь вроде бы эффектный, залихватский — «чекистики-голубчики». Вон сколько денег нынче Москвой пущено на то, чтобы криминальная романтика, «Владимирский централ» стали для нового поколения «песнями о главном». Николаю же Сарме-Соколовскому вполне достаточно тех двух строк, чтобы фигуры сталинских «субчиков» замаячили в адекватном стилевом поле, да и только. А дальше эта сленговая пелена исчезает, растворяясь в исконных калиновых образах.
А несколько лет назад поэт создал стихотворение о пионе. Есть ли ещё где-нибудь в мировой литературе видение цветка, от которого мороз по коже? «Ніч жовчю точиться в сліпі глушини, вже допит загнано у кут німий, бо я мовчу, а слідчий мій від люті глухо: "Ты хочешь, чтоб допрос вничью?" І б'є мене у праве вухо. А з лівого – півонія кривава на стіну. Разючий біль і памороч липка, мороча, уся в рясних дзвіночках. Я падаю немов в обійми сну, а потім що, не знаю, із кляпом зболеної глухоти у камері вже досинаю, занурений у сниво, в якому бачу диво: там хата біла, а не мур, квітують квіти Катерини Білокур, схиляється над ними її слава, а з нею і моя півонія кривава». Скажите, имели ли ещё где-нибудь художники такую смертельно жестокую школу образного ассоциирования? Выпало ли ещё хоть кому-нибудь в свободных мирах так дорого платить за мгновения поэтических визий? Но в конце концов именно феномен украинской лагерной поэзии даёт ответ на вопрос, что сохранило Украину в беспрестанных пограничных ситуациях между жизнью и смертью. Нас спасает свет многотысячелетних культурных святынь. И когда рядом с безумным кровавым пионом возникает в сознании другой, магически целебный цветок Екатерины Билокур, этот цветок поглощает боль и ужас, создавая из самого этого адского материала нечто непреодолимо свободное и целомудренно здоровое. А наш новоселицкий репрессированный поэт Николай Сарма-Соколовский будто развивает известную ахматовскую метафору о происхождении цветов поэзии на просторах великой борьбы за саму жизнь нации. Но почему именно цветы Екатерины Билокур возникли в воображении автора на болезненном переломе, на пике боли, которая должна была заставить и не заставила заключённого предать?
Н.С.Сарма-Соколовский: Мне не нужно было выдумывать острых ситуаций — моя жизнь сплошь острые ситуации. Я написал роман «Красная плащаница», его издали в журнальных вариантах в журнале «Київ». У меня всё лежит ещё в рукописи, это о Екатерине Билокур. Я в Полтаве до войны работал методистом в Доме народного творчества и первый получил от неё письмо с рисунком ландыша в руке. И так совершенно акварелью сделано, что даже неприятно, что поры руки видны. Потом я её посетил в Богдановке. Я написал, это хорошо написано, и вы должны сделать передачу.
Ведущая: Тем, кто слушал предыдущий рассказ о жизни и творчестве Николая Александровича Сармы-Соколовского, уже известна вот эта его фраза: «Вы должны сделать об этом передачу». Передача… В конце концов, речь идёт не только о звучании информации в эфире, а о передаче достояния памяти, словно клейнодов. Чистым золотом правды вспыхивают они на фоне портрета нашего героя.
Пережив бурный подъём и сияющие иллюзии двадцатых годов, его поколение разделилось на два лагеря. В одном — подавленно безмолвные, запуганные повсеместными репрессиями, в другом же — готовые умереть, лишь бы Украине не отрубили крылья. В этом расстрелянном, изрубленном лагере был Николай Соколовский, юноша из села Хорошего, сын одного из первых священников Украинской автокефальной церкви, художник из соколиного гнезда Фотия Красицкого — внучатого племянника Тараса Шевченко.
Девятнадцатилетним схваченный на днепропетровском проспекте во время чекистских облав на «террористов», то есть парней, увлекавшихся всем украинским, Николай Соколовский затем познал каторгу. Вернулся на родину под чужим именем. Учился в Киевском Художественном институте, вступил в Организацию Украинских Националистов и стал активным участником антифашистского подполья. Рукоположенный в священники, подвергся преследованиям от сталинской власти. Сбежал из-под ареста, вступил в ряды ОУН-УПА — снова арестован, заключён, сослан. 17 лет за колючей проволокой. Жена Варвара Степановна — 8; вторая жена, которую Бог послал ему как вторую жизнь уже после тех дней, когда гитлеровцы расстреляли полтавских оуновцев, а среди них и первую жену Николая Александровича Дину. Варвара Степановна и по сей день на удивление красивая женщина. Мать троих дочерей, воспитанная хозяйкой, портнихой и вышивальщицей, как все полтавчанки, но на гребне выбора чувство справедливости перевесило в ней соблазны уюта.
В.С.Соколовская: Есть люди, которые ничего не делают наполовину и не чувствуют наполовину. Если ненависть — так полностью, если любовь — так полностью.
Н.С.Сарма-Соколовский: «На білому чорне, на чорному біле, тому білий настій (?) круки укрили. Щоб зігнати чорну зграю, я сил не маю і тому малюю білих голубів, Україно, щоб над тобою новою добою світ голубів».
Ведущая: Это новое стихотворение Николая Сармы-Соколовского называется «Чёрно-белая графика». И это стихи, написанные пером поэта, а вместе с тем будто выгравированные, вычеканенные резцом художника-графика. А мысль устремляется в давнее: как внезапно расцвела украинская рисованная и печатная графика в эпоху национально-освободительной борьбы начала двадцатого века. Бойчукисты, Нарбут, Конончук. Удивительные творческие подвиги якобы обычных крестьян — Падалки, Павленко, Седляра и их учеников, среди которых и наша Мария Евгеньевна Котляревская. Конечно, те годы породили и нетленные произведения живописи, скульптуры, монументального искусства, но ведь графика — отборный лаконизм и безошибочная мудрость, чёрно-белые вспышки прозрений, высочайшая культура обобщений, умение говорить ёмко и исчерпывающе.
Откуда всё это у поколения тех парней в картузах и девушек в платках, у поколения Николая Соколовского? Это только кажется, что оно возникло из ничего. На самом деле под ним тихое течение традиций, а над ним — озон борьбы, где поляризуются идеи, созревает сознательный выбор, где добро и зло обретают свою первоначальную окраску. «Прошлое в памяти — эстамп, углублённый, болезненный», — написал Николай Сарма-Соколовский. И случилось так, что уже и разогнали, и расстреляли тех наших молодых гениев чёрно-белой графики, а в судьбе поэта и художника Николая Александровича, на фоне его портрета и дальше царила чёрно-белая стихия, потому что бесконечные интинские и воркутинские зимы держали под вечным арестом весёлые краски свободной жизни. «А за вікном немов усе покрито білою піспою, на тлі якої самотній крук мусується над засохлою кісткою».
Но были и просветы в жизни Николая Соколовского, когда он жил и учился среди выдающихся художников Украины. Это было очень давно, и уже некому, как вот только Николаю Александровичу, вспомнить об этих рыцарях духа живым голосом, словом ученика, товарища, очевидца.
Н.С.Сарма-Соколовский: А я, когда в Миргороде учился в профшколе миргородской, то моим учителем был внучатый племянник Шевченко, известный художник Фотий Степанович Красицкий, который, по сути, меня воспитал и сделал националистом. Красицкий преподавал рисование в профшколе, а в техникуме — Афанасий Юрьевич Сластион, художник-этнограф. А скульптуру преподавал и там, и там Фёдор Васильевич Булавенский. Это когда сняли уже крест с могилы Шевченко, то первый бюст Шевченко на могиле был Булавенского. А Фотий Степанович был из Киева выслан в Миргород, и с ним я дружил. Я играл на бандуре, а он на сопилке играл «Миргородскую польку», и он пел, его песня была: «Олеся, без тебя солнышко не греет». И когда уже разрешили Фотию Степановичу вернуться в Киев, то его никто не провожал, провёл только я аж на станцию, и мы у высоких крутых ступеней зелёного вагона попрощались. Я думал, что навсегда, но я, когда в институте учился, ещё был у него. Он удивительный человек, Фотий Степанович, его школа, как он учил, как он о линии говорил, что нужно начать с линии. Линия, которая проведена под линейку, ровная, но мёртвая. Так нужно проводить от руки. Конечно, она будет неровная, но живая, но для этого нужно делать упражнения. И он командовал: «Над бумагой, над бумагой», и мы махали рукой, и наконец говорил: «Оп!» — и мы проводили линию. Стены общежития в коридоре все были в линиях.
Фотий Степанович общался с кобзарями. Сделайте передачу.
Ведущая: Хватит ли нам жизни, чтобы сделать передачи обо всех тех фигурах, которые маячат на фоне его портрета, которые, собственно, и создавали портрет талантливого украинца Николая Сармы-Соколовского? «Дерево моей души уже настолько выросло, что телу тяжело его держать», — написал когда-то Николай Александрович. Он общался с Михаилом Бойчуком при его короткой жизни, с основателем всемирно известной школы художников-монументалистов. Об одном из самых выдающихся наших художников Василии Кричевском Николай Александрович сказал так: «Я его лично знаю», хотя уже так давно нет среди живых Василия Кричевского и могила его аж в Баунд-Бруке в Америке, но ведь в памяти такие люди живут и живут.
Н.С.Сарма-Соколовский: Фёдор Кричевский был под оккупацией, и его потом терзали. Когда я учился в художественном институте, то со мной на одном курсе училась дочь художника Нарбута Марина, она ещё позировала. Ещё я знал художника Николая Буравчика — это харьковский художник, но он оканчивал академию где-то в Варшаве. Это постепенно я всё вспомню и расскажу.
Фотий Степанович Красицкий жил на Приорке в Киеве. Я как-то иду со второго этажа по лестнице, смотрю вдруг: идёт Фотий Степанович. А он: «А ты чего здесь?» Говорю: «Я учусь». — «А может, из тебя художник не выйдет? Ты покажи мне рисунки, привези мне домой». — «Хорошо, — говорю, — привезу». И я к нему поехал. Шёл мимо какого-то фанерного завода, какой-то церкви и пришёл, и нашёл домик, а он стоит на доме, высокий, похожий на Шевченко, но как памятник. Я говорю: «Фотий Степанович, чего Вы там?» — «Да чиню — крыша течёт». Вдруг со двора идёт его жена. Он говорит: «Николай, видишь, вот я стою, как памятник, а то крестьянка, жена, она пана художника кормит, поцелуй её потрескавшиеся руки». Я поцеловал руки, и потом я обедал у них. И Фотий Степанович рисовал картину. Он нарисовал картину из Запорожья ещё в пятом году, это собственность львовского музея. Вариант этой картины он рисовал для Киева. Я на корточках садился и смотрел на эту картину в галерее.
Ведущая: Варвара Степановна, а насколько для Вас всегда было важно то, что Ваш муж не только партизан, не только герой, а ещё и творец — кобзарь, поэт, художник. Насколько это важно было для Вас как для жены?
В.С.Соколовская: Вы знаете, это когда что-то имеешь, не очень это ценишь, вот когда теряешь, тогда уже чувствуешь. Во-первых, жизнь была всегда тяжёлая, у нас никогда не было спокойно, всё время — то аресты, то под чужим документом жил, то партизанка. Не было времени даже разобраться. Потом материально — дети, трое детей, надо же было учить, как вернулись. Тяжело было, страшно тяжело. Приехали без ничего, с голыми руками, ни где жить, ничего нет, и дети. И Николай Александрович очень мало писал. Единственное, что вот он зарабатывал живописью, перебивались. А стихи — шестой год, как он парализован, и он написал в десять раз больше за это время, чем за всю жизнь. Во-первых, писал — его не печатали, ну, знаете, может быть настроение, когда не печатают, да и вот за тот кусок хлеба без конца. А уже теперь Николай Александрович очень много написал, у нас такой огромный архив — и проза у нас, и поэзии столько, он даже и не знает... Но он все помнит, все свои стихи помнит. Конечно, мне тяжело, я никогда не печатала, я же не училась, мне 80, представляете? В таком возрасте научиться тоже тяжело, одним пальцем печатаю, но печатаю всё время.
Ведущая: «Они называют мои стихи „приличными“, только им не нравится, что в нервных строках живёт грусть и обильно гнездятся вороны. Замечание дельное, но что мне делать? Я в жизни мало смеялся, и когда онемевшими пальцами много лет играл на колючих струнах Севера, моей тенью всё время были вороны».
Ведущая: Варвара Степановна, Вы знаете, когда Николай Александрович читал свои стихи и повышал голос, то отзывались струны вот этой бандуры.
В.С.Соколовская: Очевидно, есть какая-то связь, потому что мой голос не отзывается и ничей, только Николая Александровича. Просто удивительно — это не только Вы заметили, а многие у нас замечают, что когда Николай Александрович говорит, как-то будто душа какая-то там, в том инструменте. Он очень много делал музыкальных инструментов, в тюрьме всё время, вот и из Карелии привозил бандуру, и с Севера привозил. Всё время, уже как было в тюрьме, а всё время он... Так не только он, а он зажигает — он человек очень увлекающийся, — он зажигал там, собирал молодых ребят, ещё же молодой был, и они вот делали, и все вырезали сокола сверху. И вот бандура его сопровождала всю жизнь. Много делал бандур, а это его последняя, делает он, там ещё ничего нет, ни струн, ничего. Это уже он здесь долбил; это такая колода, вот такая колода была и надо же было это всё руками строгать, ну, да не успел.
Ведущая: «Уже рокований роками, а ще віршую, далебі. Мого народу бачив я трагедії і драми й себе із ним в ганьбі. Крізь все життя тягну струну поезії моєї, і вже немов до краю дотягнув, однак, я вірний пісні та ідеї, що дарував мені Тарас – окраса із окрас мого великого народу.»
У этого рассказа нет конца, потому что чем глубже «корни памяти» — а именно так называется новая книга стихов Николая Сармы-Соколовского, — тем более высоких небесных сфер достигает верхушка жизни.
Девяностолетний поэт, прозаик, кобзарь и мастер бандур, священник и герой освободительной борьбы, художник, живописец и резчик. Бог даровал ему долгий талант за то, что сколько живёт, столько и не разделяет понятий красота и правда — они имеют вполне реальные очертания на фоне его портрета.
Это была программа «На фоне моего портрета», часть вторая, о Николае Александровиче Сарме-Соколовском, который в этом году стал лауреатом Международной премии Фонда имени Тараса Шевченко «В своїй хаті своя й правда і сила, і воля». Программу подготовили режиссёр Татьяна Дацева и журналист Наталья Старюк. Будьте здоровы. [Музыкальная пауза].
Ведущая: В эфире Днепропетровск, областное государственное радио. Уважаемые слушатели, с вами режиссёр Татьяна Дацева и журналист Наталья Старюк. На очереди программа из цикла «Берега».
«Варвара ночи урвала, а дня прибавила на маковое зёрнышко» — чем не подвиг, как у преславной святой великомученицы? Но нет, всё же подвиг, негромкий и трогательный, когда женщина прибавляет, пусть на маковое зёрнышко, луч света, тропу к выстраданной истине.
Наша героиня, пани Варвара Соколовская, живёт в Новоселице-Новомосковске с мужем Николаем Александровичем — известным украинским поэтом, кобзарём, художником, священником, героем освободительной борьбы, лауреатом Международной премии Фонда имени Тараса Шевченко. И вот сейчас, возможно впервые, из двух имён нашей супружеской пары женское предшествует мужскому, потому что сегодня пани Варвара именинница. Так что пришло время почтить её деяния, рассказать о том, как и сегодня прибавляет дня своему девяностолетнему мужу, которому уже невмочь увидеть строки своих новых стихов и прозаических воспоминаний.
В.С.Соколовская: Стихов — шестой год, как он парализован, — он написал в десять раз больше за это время, чем за всю жизнь. Во-первых, писал — его не печатали, ну, знаете, может быть настроение, когда не печатают, да и вот за тот кусок хлеба без конца… А уже теперь Николай Александрович очень много пишет, у нас такой огромный архив — и проза у нас, и поэзии сколько, он даже и не знает, но он все помнит, все свои стихи помнит. Конечно, мне тяжело, я никогда не печатала, я же не училась, мне восемьдесят, представляете? В таком возрасте научиться тоже очень тяжело. Одним пальцем печатаю, но печатаю всё время.
Ведущая: Они поженились во время войны. Любовь Варвары и Николая не поддаётся сладким соловьиным сравнениям, здесь другие образы — огня, риска, боли и, несмотря ни на что, острого чувства счастья. Николай Соколовский, парень из села Хорошего, сын уничтоженного властью священника Украинской автокефальной православной церкви, рано познал сталинские пытки. Вечный беглец из-за решётки домой, к борьбе за Украину, свободную от большевистского и от немецко-фашистского режимов одновременно. Бог послал Николаю Александровичу кареглазую Варвару, когда он, предводитель оуновского подполья, оказался на краю пропасти. Фашисты уничтожили его лучших парней, а с ними и первую его жену, мать маленькой Оксаны. Варвара стала второй женой, родной навсегда. Было такое, что её муж, тайный воин, под угрозой, разыскиваемый чекистами всего Союза, устремлялся к ней пешком и на товарняках за сотни километров, чтобы пробыть с любимой всего одну ночь. И именно эти тёмные, глубокие краски страсти, удивительно сочетающиеся с цветом Варвариных глаз, породили в воображении поэта неповторимый образ любви, только их — карей. Это слово — карий — у поэта и прозаика Николая Сармы-Соколовского определяет цвет и качество значимых, заветных понятий: каряя любовь, карие корни, каряя степь. И всё это — от Варвары, от её глаз и пылких ночей, которые постоянно прерывали тревоги. [Музыкальная пауза].
В.С.Соколовская: Вы знаете, когда что-то имеешь, не очень это ценишь, а вот когда теряешь, тогда уже чувствуешь. Во-первых, жизнь была всегда тяжёлая, у нас никогда не было спокойно. Всё время то аресты, то под чужим документом жил, то та «партизанка» — не было времени даже разобраться. Потом материально — дети, трое детей, надо же было учить. Как вернулись, тяжело было, страшно тяжело. Приехали без ничего, с голыми руками, негде жить, ничего нет, и дети. И Николай Александрович очень мало писал, единственное, что вот он зарабатывал живописью, перебивались.
А разлука у нас была восемь лет. Я сидела, и муж сидел — он на Севере, а я в Мордовии. И также чисто случайно мы встретились даже в лагере. Его без конца, потому что он ведь беглец, за ним везде шло это, так его бросали в разные лагеря, и случайно привезли в Мордовию. И так нам довелось встретиться даже в Мордовии. Нам разрешили — это уже после смерти Сталина, в 1954 году, — свидание нам устроили. А потом уже, когда я освободилась, мы ещё не были вместе, потому что три года ещё Николая Александровича не выпускали. Так он там ещё сидел, а я уже приехала, забрала детей из Украины, и так мы три года там были. А потом вернулись, нигде нас не прописывали, это был 1961 год. Мы искали-искали, где, поехали снова в Донбасс — в Донбассе там всех принимали, тринадцать лет там жили, а потом вот сюда приехали.
Ведущая: Голос пани Варвары Соколовской вы уже слышали в передачах о творчестве Николая Александровича Сармы-Соколовского, и наверняка заметили, как просто и спокойно говорит Варвара Степановна о страшном, опасном, трагическом. И приходит на ум своеобразная, сугубо украинская иконография образа святой Варвары, а на Варвары ведь родилась и наша героиня. Не аскетичной великомученицей, а красивой, полной жизни казачкой предстаёт святая на иконах. «Варвара, одяг шовком шитий і груди перлами повито. Вчорашній день її, як сон, і час не може пригасити її очей глухий вогонь. Вся в колі радісних бажань, вона несе їм повну дань, угомонитися не хоче і уриває й досі ночі.» Так писал Николай Филянский — поэт эпохи украинского возрождения начала нашего века. Николая Сарму-Соколовского как художника питала та же стихия. Молодого Тычину, Михаила Семенко, Гео Шкурупия Николай Александрович цитирует наизусть не из публикаций девяностых годов, когда их открыли нам после длительных запретов, а из прижизненных изданий двадцатых-тридцатых годов. Аура творчества в доме Соколовских — это достояние жизни многострадальной, но вдохновлённой идеями, прежде всего — национальной. Пани Варвара воистину великомученица, но при этом улыбчивая, осиянная тем карим огнём, что и на расстоянии согревал естество её выдающегося мужа.
Сохранился двойной фотопортрет конца пятидесятых годов, когда пани Варвара, уже свободная, поселилась с девочками Оксаной, Лесей и Женей там, где ещё должен был находиться на поселении Николай Александрович. Они наконец-то сфотографировались вместе. Тогда Варваре захотелось, наперекор всему, предстать нарядной, стильной, европейской. Купила модную шляпку, тонкий шарфик, и пусть нищета живёт три дня. Вот они в паре: двое красивых, благородных, непокорённых украинцев, которых никто не заставит выглядеть великомучениками.
А вообще о себе пани Варвара Соколовская рассказывать не привыкла. О нём, своём любимом кобзаре, — с удовольствием. А ещё о тех незабвенных, знаменитых, с которыми делила судьбу, — политических зэках.
Наше поколение слишком поздно узнало о могучей фигуре Гната Хоткевича — уже тогда, когда о нём стало можно говорить. Между тем, о разностороннем таланте Хоткевича — писателя, музыковеда, актёра и режиссёра, бандуриста, создателя собственной исполнительской школы, композитора и дирижёра, переводчика на украинский язык произведений Шекспира, Мольера, Шиллера, Гюго, об этом единственном в мире таланте, когда-то восторженно писали Иван Франко, Николай Лысенко, Леся Украинка. Словно и не о Гнате Хоткевиче сегодня речь, но это имя то и дело всплывает в воспоминаниях пани Варвары Соколовской. Фамилии выдающихся мужчин в их женских ипостасях — это особая тема, такая болезненная для изувеченной Украины.
В.С.Соколовская: Есть памятник во Львове первому книгопечатнику, и напротив подвал, большое такое помещение, и там сделали музей репрессированных. Иду со знакомым и смотрю — моя фотография там, только не я одна. Я думаю: «Господи…» Сразу же себя узнала в первую очередь, ну и других. Там какая-то женщина, я говорю: «Кто дал фотографию?» Она говорит: «Я не знаю». А потом уже я узнала, кто там на фотографии, так там вид, конечно, такой… Потом там же меня познакомила одна женщина, они собирались уже, это где-то в восемьдесят каком-то году. Зашла я туда, собрались женщины, что сидели, и спрашивают меня: «Вы откуда? Из какого лагеря?» Я говорю: «Из Мордовии». — «А из какого?» Там же по номерам. Я говорю: «Из первого». Она: «И я же из первого». Я говорю: «А кого же Вы там помните?» Она говорит: «Вы знаете, я очень хорошо помню пани Хоткевич, — это жена Хоткевича, — и ещё была такая пани Соколовская, с ней дружила». И она на меня так смотрит. Я говорю: «А это и есть Соколовская». Она: «А-а-а, а я же не узнала!» И я её не узнала. Знаете, она была такая активная галичанка, такая гуцулка, такая активная была, везде она вот… Мы там собирались вместе, нас было две тысячи женщин, две тысячи украинок. Было три тысячи в лагере — две тысячи украинок, а тысяча остальные, больше всего за нами шла Прибалтика, особенно Литва. И она такая была активная, я её голос помню, сразу её голос, знаете, как вот фотография проявилась. Вот такое знакомство.
Ведущая: Варвара Степановна, а вот о пани Хоткевич расскажите, пожалуйста.
В.С.Соколовская: Ну, почти… Не восемь лет, но шесть лет мы точно были вместе. Платонида её звали, и Владимировна, а Хоткевич её называл знаете как? Полотнина Декибытоновна — вот так. Очень красивая женщина. Во-первых, красивая, она с 1901 года, ей не было ещё шестидесяти тогда. Седая совсем, коса такая красивая и такая кудрявая немного. А умная… Имела такой острый язычок, она как рассказывала, так интересно. Рассказывала о своём муже, что муж был старше её на 23 года, он овдовел, имел четверо или трое детей, и вот взял Платониду. А она учительница сама, молоденькая, в Харькове они, построили там дом.
И вот она мне рассказывала такое. В тридцать восьмом году мужа арестовали. Пришли домой, все архивы — у него же очень много книг — взяли. Он писал трилогию о Шевченко, так называлась: «Тарасик», «Тарас» и «Тарас Григорьевич». И чекисты: «Почему с Пушкиным не познакомил?» И это уже причина — арестовали. И где она ни ходила — ничего. И так с 1938 года до самой войны она ничего не знала о своём муже — ни одного письма, ничего. А его сразу расстреляли.
Шла война, а у неё было трое детей. Одна доченька умерла маленькой, а двое, Богдан и Галина, остались. Эта Галина училась музыке всё время, у неё хорошие музыкальные способности были. И они перед самой войной, когда она окончила школу, решили поехать в Киев — или в консерваторию, или куда-то. И только поехали — как раз это же июнь, — и тут застала их война.
Приехали они в Харьков. Скоро же и немцы заняли Харьков. Потом они эвакуировались. И как это случилось, что они на Западе, где-то там в Чехословакии потерялись — там же страшно было и беженцев, и военных, и они потеряли друг друга. И она осталась в Чехословакии, а сын в Италию попал, а дочь во Францию — представляете такое? А она, Платонида, была в этом… И чекисты её разыскали и арестовывают. Она сама мне об этом рассказывала. Говорит: «Пригласили меня и спрашивают: „Кто вы?“. А она говорит: „Чешка“. — „Скажите вашу фамилию“. Она выдумала какую-то. А он говорит: „Кто тебе это сказал?“ И она сразу сказала: „Я Хоткевич“. И всё, арестовали её. В Италии нашли сына. А сын ещё моложе Галины. Его нашли, арестовали, а Галину не нашли».
Ведущая: Если бы мы учились так, как надо, если бы ходили на исповедь не к лукавым сектантам или вчерашним кагэбистам, а к людям, выстрадавшим свою правду, не было бы нам сегодня холодно и голодно, а главное, стыдно перед людьми.
Пани Варвара Соколовская — хозяйка и берегиня своей семьи. И не только потому, что варит удивительно вкусные борщи и вареники, а потому, что дети и внуки Варвары Степановны и Николая Александровича — мудрые, не предающие люди и настоящие патриоты. Так много нас, люди добрые, в Украине, но каждый ли стремится, хотя бы на маковое зёрнышко, ночи урвать, а дня прибавить? В Ваш день рождения, дорогая пани Варвара, желаем Вам счастья, и только Вам, жене и матери, известно, как добыть его из-под грубого спуда уныния. Пусть для Вас сегодня прозвучит дума «Буря на Чёрном море» — произведение, до недавнего времени запрещённое, потому что под ним стояла авторская подпись Гната Хоткевича. Думу исполняют кобзари Михаил Орест и Тарас Баранец — деятели искусства, которые глубоко уважают Ваш род и низко склоняются перед Вашей харизмой. [Звучит песня].
Уважаемые слушатели, вы слушали программу из цикла «Берега», её подготовили режиссёр Татьяна Дацова и журналист Наталья Старюк. Отзывайтесь на искреннее слово.
Подготовил 14.05.2008 В.Овсиенко, Харьковская правозащитная группа.
