Интервью Виктора Васильевича САВЧЕНКО
(Редактирование 19-21.04. 2008. Исправления В.Савченко поступили 1.05. 2008).
Интервью проходило в офисе Днепропетровской организации Национального союза писателей Украины. Присутствовал писатель Олекса Вусык, который временами вставлял реплики.
В.В.Овсиенко: Четвёртое апреля 2001 года, город Днепропетровск. Рассказывает Виктор Васильевич Савченко, а записывает Василий Овсиенко.
В.В.Савченко: Родился 22 марта 1938 года в городе Вознесенске на Николаевщине. Окончил Днепропетровский металлургический институт, по специальности химик.
Во время учёбы в аспирантуре познакомился с инженером этого же института Михаилом Чханом. Уже тогда я пробовал писать свои прозаические произведения, и на этой почве мы, собственно, и сошлись с Чханом. Он меня привёл в литературное объединение Союза писателей имени Павла Кононенко, познакомил там и с писателями, с начинающими литераторами, но, главное, Михаил Антонович Чхан — я так могу сказать сейчас без преувеличения — вложил в моё сознание чувство патриотизма и тягу к родной истории, которую фактически никто не знал, она была под большим запретом. А Чхан на то время каким-то образом прочитал и Бантыша-Каменского, и «Историю Украины» Аркаса, и Грушевского читал, цитировал мне из Грушевского.
Я начинал писать об учёных, о том мире, в котором я жил, но под влиянием Чхана я потянулся к истории, начал писать повесть о запорожских казаках. Вышел на областную библиотеку. Кстати, краеведческий отдел Днепропетровской областной библиотеки очень богат, здесь и Яворницкий был — я впервые увидел его произведения. Это, видимо, Чхан мне и привил тягу к Яворницкому, что в конце концов вылилось в то, что я в 1995 году написал пьесу о Дмитрии Яворницком, которую поставили к 140-летию со дня его рождения в Днепропетровском театре имени Шевченко. Она шла два года, за эту пьесу мне присудили премию имени Яворницкого и премию «Благовест». Но я в этих достижениях вижу всё-таки руку Чхана, это он мне заложил.
В.О.: Пожалуйста, скажите, когда Вы учились в аспирантуре и где именно?
В.С.: Я учился в аспирантуре Днепропетровского металлургического института, сейчас Металлургическая академия называется. По-моему, это были 1965-68 годы.
В.О.: Это как раз приближалось время «Собора».
В.С.: Абсолютно правильно. Это было время «Собора». В 1968 году «Собор» вышел?
В.О.: В 1968 году, в первом номере журнала «Вітчизна».
В.С.: Да, в 1968, в первом номере «Вітчизни». У меня этот журнал есть, я его храню, зелёный такой.
В.О.: У меня тоже есть.
Реплика Олексы Вусыка: И в серии «Романы и повести» вышел.
В.С.: Да, и в серии «Романы и повести». С «Собора» всё и началось... Потому что когда вышел «Собор», то часть властей ещё не знала, в чём дело, и не запрещала его. Я тогда учился в аспирантуре. Не знаю, можно ли назвать это учёбой — это была очная аспирантура, я преподавал тогда, потому что аспиранты преподают своим студентам. Я вот сижу на лабораторных занятиях по химии, и пока студенты делают свои опыты, я просматриваю «Собор». Ко мне подходят: «Виктор Васильевич, что это за книжка, которую Вы читаете?» — «„Собор“ Гончара». — «А, мы слышали, слышали. А где её можно взять?» — «Да на, возьми». Она тогда стоила 20 копеек, эта книжечка из серии «Романы и повести»...
В.О.: У меня тоже была — кагэбисты забрали.
В.С.: Так вот, я подсчитал, что купил тогда 40 штук. 40 книжек — и раздал студентам. Это, бесспорно, стало известно.
Собственно, «Собор» — это была, можно сказать, провокация наших граждан на их сознательность. В какой-то мере «Собор» стал — я не ошибусь, если скажу, что он стал баррикадой, возникшей между творческой интеллигенцией и властью. И что главное, не все властные люди осуждали «Собор» — были такие, что и поддерживали. Но официальная пропаганда, КГБ, который фактически был исполнителем потуг власти против Гончара, — он начал отслеживать тех, кто выступал за «Собор». И я тоже туда попал. Но, видимо, даже не это было важно. Литературное объединение при Союзе писателей тоже разделилось на две части. Я не был членом Союза, но меня Чхан со своей компанией туда водил. Наше литературное объединение было большим, мощным, там сотни людей собирались, преимущественно университетская молодёжь, студенты-филологи. И на этом литобъединении тоже пошла трещина между теми, кто стоял на стороне Гончара, и теми, кто против. Вот с чего всё началось по-настоящему — с Гончара. Может, если бы не было «Собора», то оно постепенно-постепенно так сошло бы, сошло бы, сошло бы таким эволюционным путём и выровнялось, как говорится, и всё нормально было бы. А появился «Собор» — и как раз он фактически и расколол общество.
И что главное? Вот я сейчас таким ретроспективным взглядом смотрю в те времена — и не вижу много подонков. Это были единицы. Подавляющее большинство — это были нормальные, хорошие люди. Кто молчал — не хватало смелости выступить, что ли, но большинство одобряли. Хотя я не знаю, следует ли это говорить: в принципе «Собор» — это не лучшее художественное произведение Гончара, это просто самое смелое произведение. Кто такой Гончар? Гончар стал звездой первой величины, он был одним из той системы — и он сказал то, чего не осмеливался сказать никто. Это имело чрезвычайное значение, потому что в нашем обществе больше верили таким людям, как Гончар, чем диссидентам или правозащитникам.
И с этого началось. На литературном объединении (меня там избрали заместителем председателя сами члены литобъединения) я проводил такую линию, чтобы не давать издеваться над Гончаром. А тут уже в прессе и там, и там появляются гонения. А это тоже отслеживалось. Тогда Иван Сокульский, который ходил на литобъединение вместе со мной (он часто бывал у меня — мы жили на Чичерина, 13, бывало, после литобъединения зайдёт мы с ним в Крым ездили на моём мотоцикле он тогда был на четвёртом курсе университета и у него уже тогда были какие-то конфликты с университетскими властями), — он всё-таки решил собрать этот материал. В Союзе писателей люди выступили за «Собор». У нас был такой Шейнин (Широков), еврей, он прекрасный публицист, литературовед, блестящий критик — он выступил со статьёй в газете «Зоря», высоко оценил «Собор», а его потом начали «ломать». Он был членом партии. Его выгнали с работы. Такие вот случаи были. В основном-то поддерживали Гончара — кто прямо поддерживал, а кто молча поддерживал, но поддерживали. Но были и люди... Таких было меньше, безусловно.
И вот Иван Сокульский решил собрать факты травли Гончара и тех людей, которые его поддерживали. Так появилась идея «Письма творческой молодёжи Днепропетровска». Написал это письмо, бесспорно, Иван, а респондентами у него были многие. Вот, скажем, Рима Степаненко, главный режиссёр театра имени Шевченко, — её тоже начали травить. Из-за чего? Она поставила спектакль «Кум королю». Вот заходят люди перед спектаклем — на сцене, перед занавесом — огромный затылок, юмористический. Затылок Ватченко не понравился, потому что он нашёл там какой-то подтекст.
В.О.: Намёк на свой гладкий затылок?
В.С.: Да, увидели намёк и начали травить человека, хотя там совсем другое было: художник нарисовал этот затылок, потому что это был спектакль «Кум королю».
В.О.: Это Стельмаха?
В.С.: Да, Михаила Стельмаха. Иван взял этот случай. Потом в «Зоре» кого-то травили или ещё где-то — он тоже взял. Я ему сказал про Михаила Чхана и Валентина Чемериса, что они в Союзе писателей выступали за Гончара и их на партийных собраниях «разбирали» — он и это туда втиснул. То есть я тоже был одним из респондентов. Ну, а когда уже он собрал этот материал, то — я не знаю — Михаил Скорик как-то заходил к Кузьменко, я его там видел разок, Владимира Зарембу один раз я встретил у Кузьменко, он чаще туда ходил. Иван принёс мне напечатанные десять страниц, второй или третий экземпляр. А может, немного больше страниц, я не помню уже — наверное, больше. И вот так: «На, посмотри, я подготовил «Письмо творческой молодёжи», чтобы от нас всех». — «Ну, давай, я прочитаю». Я взял его. Я и сейчас помню: у нас там была такая халупа на Чичерина, Иван сидит, я читаю-читаю, потом взял карандаш — «Стоп, не надо этого делать. Только коротенькие пометки, чтобы я мог потом стереть их». Я говорю: «Иван, так же нельзя, это же редактирование, так же не годится». — «Хорошо, только делай аккуратно, чтобы я мог стереть». Он не хотел меня подставлять. Иван тогда всё брал на себя.
Как-то он пришёл ко мне — это, по-моему, в начале мая или в апреле (1969 года — В.О.), когда мы жили на Чичерина — и говорит: «Виктор, я это «Письмо творческой молодёжи» направлю во все инстанции власти». Я думаю: «Ну, так давай, нормально, властям — так властям». Уже потом, когда возбудили дело, мне в КГБ показывали те «Письма». Куда бы он их ни направлял — в институты, комсомольские организации, — все они были там, в тех томах дела. Мне показали те тома. Это они с Николаем Кульчинским печатали. А Кульчинский пацан был, но патриотичный, у него отец священник, это он печатал на машинке. Иван был генератором, а он печатал. (М.Кульчинский, 1947 г.р., познакомился с И.Сокульским 9 марта 1969 г. у памятника Т.Шевченко. — В.О.).
В.О.: Так это он печатал это «Письмо»?
В.С.: Да, Кульчинский. У него нашли, это «Письмо». Кто-то заложил их, сделали обыски, и у Кульчинского нашли машинку, а там четыре или пять закладок. Они много напечатали, очень много — и все эти «Письма» попадали в КГБ. Когда мне Михаил Антонович Шконда, следователь, показал, что вот, смотрите, сколько у нас материала, то я подумал: ого, это же, наверное, столько свидетелей они понаходили. А потом вижу, что это всё те «Письма». А Ивана не за что было взять, кроме как за это «Письмо творческой молодёжи». Забрали тогда и Кульчинского... Ага, в начале мая или в апреле пришёл Иван ко мне домой. Я помню, что провожал его тогда на площадь Островского, где он садился на автобус и ехал туда, где они жили с матерью. Так он мне по дороге говорит: «Ты знаешь, передавала «Свобода» это наше «Письмо»». Я говорю: «Иван, дела плохи, берегись». Он тогда работал матросом на пароходе, который в Киев ходил. А «Письмо» Александр Кузьменко передал в Киев. Он там всем раздал то «Письмо». И будто бы Михаил Скорик... Короче говоря, это «Письмо» из Киева попало за границу.
В.О.: И по радио «Свобода» оно передавалось?
В.С.: Да, по-моему, «Свобода» передала — это из-за границы, из-за «бугра». Я говорю: «Иван, это всё. Что послали в наши инстанции — это могли простить. Потравили бы да и простили бы — а это уже всё, будь осторожен». Действительно, взяли его... Он в очередной раз приехал из Киева, и прямо на нашем речном вокзале его забрали.
В.О.: Дата ареста — 14 июня 1969 года.
В.С.: Наверное, так. Где-то через неделю приехали за мной. Симпатичный такой молодой человек, кагэбист, немного на еврея или на армянина похож, интеллигентный, приехал и так нормально ко мне обратился — «Виктор Васильевич».
Реплика О.Вусыка: Домой?
В.С.: Домой, на Чичерина. Уже, по-моему, каникулы были. Правильно, через пару недель каникул. «Вы Ивана Сокульского знаете?» Я говорю: «Знаю. Я знаю, что его арестовали». — «А мы хотели бы и с Вами поговорить». — «Ну, так в чём дело, давайте поговорим». — «Да нет, поедем в нашу контору». Я говорю: «Ну, хорошо». А я привык, как в фильмах, в окно смотрю, думаю, что «чёрный ворон» стоит. А там — «Волга» белая... Хорошо помню, что когда ехали, то я подумал, что всё-таки времена изменились, потому что не так давно приезжали за такими людьми на «чёрном вороне», а сейчас я еду в фешенебельном авто, мы спокойно разговариваем на заднем сиденье.
И вот он меня привёз в КГБ и сказал: «Вы знаете, я из комсомола сюда пришёл, нас направили, — как он сказал? — «на укрепление» этих органов, потому что за ними много числится чего-то там плохого». Мне немного отлегло от сердца. Когда он меня приводит к Тутику — был такой палач писательский, Анатолий Антонович Тутик. Это старой закваски энкавэдэшник. И вот они начали меня «ломать». Во-первых, мне сказали, что они давно меня знают, что им про меня всё известно, что нечего отпираться, всё уже решено. Я много читал детективной литературы, и на все эти их приёмы я просто улыбался. За что меня Тутик, кстати, не взлюбил — за то, что всё, что он говорил, я воспринимал со смешком, с иронией. Я видел его насквозь, я видел пустого человека, у которого в сознании ничего человеческого нет. Это был винтик, который годится для любой государственной машины — будь то КГБ, или гестапо, или «Сигуранца», или «Моссад» — не имеет значения. Я его видел насквозь, этого Тутика, и он понимал, что я его понимаю.
Короче говоря, мне сначала предлагали, чтобы я всё рассказал, как было, а иначе меня привлекут к суду. Мне когда-то учительница, и не только учительница, но и бабушка моя говорила: «Доносчику первый кнут. Никогда нельзя «стучать» ни на кого — это стыдно, это грех от Бога». И этот моральный принцип — он во мне настолько глубоко сидел, что я бы скорее дал, чтобы мне голову отрубили, чем бы я на кого-то там «настучал». А ещё моё положение облегчало то, что я фактически ничего и не знал, мне нечего было от них скрывать. Единственное, что я знал много людей, которых бы они с удовольствием посадили бы. Я знал много таких людей, и достаточно было одного слова, чтобы их тоже начали мучить. Но я всё-таки человек, который занимался теоретической химией в аспирантуре, я понимал: скажешь слово о человеке или назовёшь его имя — и из этого человека начнут что-то вытягивать. Вытянут или не вытянут — может, и вытянут, и не обязательно позитивное, могут и негативное что-то вытянуть. Поэтому в моих материалах следствия, если бы Вы их посмотрели, не найдёте ни одного имени. Я не назвал ни одного.
К моему несчастью, нашёлся провокатор, фамилию которого я записал — Пырлик. Он затесался в нашу компанию, и я давал ему читать те вещи, которые мне давал Иван Сокульский. Это «Репортаж из заповедника имени Берия» — может, помните?
В.О.: Валентина Мороза.
В.С.: Да. Это, по-моему, было на фотобумаге. Иван давал мне. Потом, выступление генерала Петра Григоренко на юбилейном вечере писателя Костерина в защиту крымских татар — это второй документ. И ещё выступление академика Аганбегяна в издательстве «Мысль». Он там выступал, его записали — это называется «Современное состояние советской экономики», где он неопровержимо показал, что эта экономика обречена, она не может долго существовать. Вот эти вещи.
И третья вещь — я познакомился в Харькове со Святославом Мандебурой, это украинский интеллектуал. Он мне дал книжку Михаила Мольнера «Словаки — украинцы» — исследование связей украинцев и словаков. Там была одна статья, автор Тарас Воля, а вот какое название, я не припомню. Страниц на двадцать та статья. О чём в той статье говорилось — что в Белграде был мировой съезд славян и там были все, кроме украинцев. Не позволило царское правительство. Вторая по численности нация из славян — нас не допустили. Эта вещь попала к кагэбистам, и они мне уже начали шить криминал — две эти вещи, что Пырлик сказал, и та — три. Если бы две было, то ещё ничего, два зерна не куча, а уже три зерна — это куча.
В.О.: Это уже «систематическое распространение».
В.С.: Систематическое, да. Короче говоря, они начали мне шить криминал. Вот уже с июня начали меня терзать, и аж в ноябре или в декабре закончилась эта процедура. Много раз, почти каждую неделю меня вызывали в КГБ на допрос. И не выдержал Иван. Мне уже следователь Шкода говорит: «Виктор Васильевич, ну что вы запираетесь, Сокульский же признался, вот, смотрите, вот его показания, что он вам давал академика Аганбегяна и генерала Петра Григоренко, вот он говорит». — «Ну, это его дело, пусть он говорит, он мне ничего не давал». — «Так вот же Пырлик говорит, что вы ему давали, вы посередине». Я подумал: нет, мне надо с Иваном... «Тогда давайте очную ставку». — «Хорошо, давайте». Устроили нам очную ставку, приходит Иван, руки за спиной, такая чёрно-серая на нём роба, выбритая у него голова. Мы поздоровались, сели.
В.О.: Дали возможность за руку поздороваться?
В.С.: Да. Там уже был не Шконда, а Похил — молодой парень, лет, наверное, на восемь, на шесть моложе нас с Иваном.
В.О.: Это известный следователь, Похил. По-моему, он из Киева.
В.С.: Похил сейчас в Киеве. Он потом ушёл в Киев. Фёдор Герасимович Похил. Да, я помню: «Можно поздороваться?» — спрашиваю. — «Да, пожалуйста». Мы поздоровались с Иваном, сели. Похил говорит: «Ну, хорошо, вы знаете, в чём дело? Вот Иван Григорьевич говорит, что то-то и то-то, а вы, Виктор Васильевич, говорите, что не было такого». Я говорю: «Да не было такого, я не помню. Что ты, Иван, выдумываешь?» А он говорит: «Слушай, ты помнишь, я тебе дал этот материал, сам пошёл на огород, с мамой мы там что-то делали, а ты сидел у меня в комнате и читал. Потом забрал и ушёл. Ты вернул его мне тогда-то и тогда-то». Полностью всё сказал. Что мне оставалось делать? «Я не помню, может, так и было». — «Так может или нет?» — «Я не помню». Тот Похил записал. А Иван смотрит: «Слушай, кончай. Ну что — всё же уже, всё...» — «Наверное, так было». Я так и не сказал, что так. «Ну, наверное, так, если Иван говорит». Тут с одной стороны Пырлик, которому я дал, а с другой стороны Иван, который мне дал — тут вилка, уже ничего нельзя сделать. Я потом смотрел в деле, что Ивану ещё инкриминировали — ещё несколько таких обвинений было инкриминировано. Там почти пусто, я не знаю, за что его посадили. Ну, ни за что, это же был просто какой-то произвол.
В.О.: Ещё несколько стихотворений. «Волы», «Ностальгия», «Святослав» и другие.
В.С.: Да. Вот такая ситуация с Иваном.
Когда следствие закончилось, мы как-то сели с женой в такси, а там сидели Корж и директор издательства Мороз... Был такой или нет?
Реплика О.Вусыка: Был, Василий Васильевич Мороз.
В.С.: Вот они ехали, и мы сели в то же такси. И мне Корж говорит: «Виктор, был у нас в редакции Тутик, тебе светит год днепродзержинской тюрьмы». Это перед судом. 19-го, по-моему, начался суд, или какого там января?
В.О.: Я тут посмотрю. Закончился суд 27 января 1970 года.
В.С.: Да, закончился, а 19-го начался. Ну, мы — и я, и жена, и тёща — думали, что придётся год отсидеть. Идёт суд, мне инкриминируют три эти вещи и «систематическое распространение». Адвоката дали Петра Поликарповича Ежолого, который вместо того, чтобы...
В.О.: Как-как?
В.С.: Ежолый.
В.О.: Ну и фамилия...
В.С.: Ежолый Пётр Поликарпович. Вместо того, чтобы защищать, он выступил так: «В то время, когда наш народ то-то и то-то, вот эти молодые люди...»
Реплика О.Вусыка: Как обвинение.
В.С.: Да. Адвокат Сокульского, Ромм, по-моему, фамилия его была, и адвокат Кульчинского Сарри — Ромм без руки, инвалид войны, а Сарри то ли без ноги, то ли хромал — два еврея, из Москвы приехали, наши правозащитники добились, чтобы они приехали сюда. Я уже не помню этого, но недавно я со своей женой говорил — может, Вы её видели сегодня, она на радио работает, Галина Савченко, может, она Вас и записывала, режиссёр, ну, это не имеет значения, — она мне напомнила: «Ты сразу отказался от адвоката». Меня защищал не мой адвокат, которому я заплатил сто рублей, а защищали меня Ромм и Сарри — защитники Сокульского и Кульчинского. Я отказался, мол, я отказываюсь от адвоката, я буду сам себя защищать. Я подготовился, набрал вот такую стопку юридической литературы, подковался колоссально, но ничего бы это не дало, если бы опять же не случай. Мне клеят эту третью крамолу: «Словаки — украинцы» Михаила Мольнера. Она вышла за границей, в Пряшеве. Мне помог адвокат Ромм. Он спросил у судьи, есть ли у него перечень литературы, которую нельзя ввозить к нам... Нет, есть ли эта книжка в перечне литературы, которую нельзя ввозить в Советский Союз? А они говорят: «Мы не знаем». Я не помню, как они там ответили. «Так как вы можете человеку такое инкриминировать — это же наша братская республика? Притом он пишет о культурных связях — как вы можете ему такое инкриминировать?» Это было в первый день суда.
Потом прилетает Мандебура, он выступал свидетелем. Я ничего к нему не имею, ну, его взяли там... Он сказал, что дал мне эту книжку Михаила Мольнера. Собственно, против меня он ничего не сказал, а только что дал эту книжку. А я дал её же тому Пырлику-провокатору. Но случилось так, что он, Мандебура, из Харькова приехал и ночевал у меня. Потом он вышел и купил газету «Літературна Україна» и приносит мне... Ага, а перед тем мне Шведова на радио посоветовала. «Слушай, там в библиотеке есть опись газет и журналов, поищи Мольнера — я с этим Мольнером, по-моему, училась».
Реплика О.Вусыка: Она училась с ним в Киеве.
В.С.: Да. «Наш нормальный человек. Поищи». Я пошёл в областную библиотеку, там мне девушки нашли с десяток статей Мольнера на эту тему в нашей периодике. Я прошу приобщить эти публикации к нашему делу. Это не понравилось, смотрю, и кагэбистам, и судьям. В зале, чтобы Вы знали, сидела моя жена, сидела мама Сокульского, сидел, по-моему, отец Кульчинского, а брата Кульчинского, Богдана, по-моему, не допустили. И кагэбисты, и пресса, которая потом освещала это, сидели.
В.О.: Ну, Иван, конечно же, на скамье подсудимых под конвоем. А Вы как?
В.С.: Я пришёл без конвоя.
В.О.: А где Вы сидели?
В.С.: Иван и Кульчинский — они сидели под конвоем, а я там рядом с ними. А возле них стояли ребята — то ли узбеки, то ли что-то такое.
В.О.: Чтобы ничего не понимали.
В.С.: О нет, они поняли многое, я Вам расскажу потом.
Так вот, я им это сказал, что прошу приобщить. Если снимете Мольнера, то останется два документа — тогда какой суд? Нет, всё равно, это «идеологически вредная книжка». — «Какая же вредная, если тут осуждается царский режим — вы что, оправдываете царский режим? Это же было в 1800 каком-то там году». — Нет, всё равно идеологически вредная. Короче говоря, влетает Мандебура — по-моему, это уже чуть ли не последний день суда, — бросает мне на стол «Літературну Україну»: «Читай». Я смотрю — небольшая статья, забыл уже автора, где-то она у меня хранится, и пишется, что в ближайшее время в издательстве «Дніпро» выходит книжка Михаила Мольнера «Словаки — украинцы». Тут уже нельзя было на это не обратить внимание, притом московские адвокаты рядом.
Мы собрались: пришли Нина Павловна, моя тёща, Галина мама, Галина — ну, уже готовы были. Но меня не берут под стражу и не берут.
В.О.: Что, суд заканчивается?
В.С.: Нет, приговор ещё же не выносили. Пригласили в другую комнату для приговора и объявляют: Сокульскому 4 года и 6 месяцев строгого режима, Кульчинскому — 2 с половиной года общего режима заключения, Савченко — 2 года (а мне говорили, что год будет) условного осуждения с трёхлетним испытательным сроком. Тут я и дошёл... То есть за эти два документа мне дали два года. Фактически я ходил как по лезвию ножа: не закомпостирую билет в трамвае — заберут.
В.О.: Да, запросто.
В.С.: Меня раз выгнали с работы (у меня всё это записано в трудовой книжке), два выгнали, три — раз пять выгоняли с работы. Что ни устроюсь — иди, либо стучи, становись нашим информатором, либо мы будем тебя выгонять. Дошло до того, что уже моя жена, когда меня в пятый раз, по-моему, выгнали с работы, пошла к Пащенко Андрею Яковлевичу, секретарю по идеологии, и говорит: «А что же ему теперь делать? Человек имеет готовую диссертацию на кандидата химических наук, а его выгоняют» из металлургического института раз выгнали, а потом вот здесь рядом возле Троицкой церкви — СКТБ (Специальное конструкторское бюро, занимавшееся горно-спасательными проблемами) — выгнали. В Институт минеральных ресурсов, Владимир Сиренко меня, кстати, туда устроил, взяли с испытательным сроком, на всякий случай — через месяц выгнали. Галина пошла — восстановили, потом снова: «У нас сокращение — всё». Директор Арнольд Веселов говорит: «Виктор Васильевич, Вы бы поехали куда-нибудь в Сибирь, там перебыли время». Я говорю: «Ну да, а этот же «хвост» моментально туда потянется. Здесь хоть знают, что я ничего такого не сделал, а там же не знают, и «хвост» обрастёт слухами».
Короче говоря, когда Галина пошла к Пащенко, то Пащенко, видимо, позвонил кагэбистам, чтобы отцепились от меня. А так они могли вызвать меня когда угодно, и в последний раз, помню, как сейчас, вызвали меня в гостиницу «Украина» — видели нашу гостиницу «Украина»? — на второй этаж, к Капустникову. Вот он время от времени вызывал, чтобы поговорить со мной. Мне ничего не оставалось, потому что у меня два года с трёхлетним условным сроком. И вот уже сегодня 27 января, а завтра 28 января — уже три года прошло бы. Я иду, сидит генерал Мажора, комната какая-то там, а там, в гостиницах, как правило, их люди работают директорами, сидит секретарь партийной организации КГБ, по-моему, Волык его фамилия (ну, тот из партийных, нормальный человек был, он меня не «ломал»). И этот Мажора и Капустников мучили меня, наверное, часа два, чтобы я стал их информатором. Ко мне тянулись люди, потому что видели, что я никого не предал, никого не подставил, а наоборот, убегал — только видел хорошего человека за эти три года — я подальше от него, чтобы на него не падала тень.
Уже девять часов вечера было, а они меня на семь вызывали. А может даже и десять. Ну, думаю, какую они провокацию могут устроить до двадцати четырёх часов? После двадцати четырёх уже всё — срок заключения заканчивается. Ну, он видит, что ничего не удастся. Говорю: «Я такую политику веду: возьмите меня в штат КГБ, я буду работать. Я лейтенант, из института лейтенант танковых войск — дайте мне хотя бы старшего лейтенанта и я буду работать у вас в штате».
В.О.: И буду иметь работу!
В.С.: Да, и буду иметь работу, всё будет нормально. Они посмеялись. «Ну, хорошо, — говорит генерал, — идите». Они сидят, а я иду к двери, дохожу до двери. — «Одну минутку, — я останавливаюсь, — но предупреждаю, — думаю, что он мне скажет? — не мешайте нам строить коммунизм». Ну, это меня так развеселило, что я в автобусе ехал и потешался — «не мешайте нам строить коммунизм»!
Так ничего и не случилось до двенадцати ночи. Они мне позвонили, когда я уже издал первую книжку через тринадцать лет, «Я ещё вернусь», проза. Сначала спросили у учёного секретаря Института минеральных ресурсов (мы с Владимиром Сиренко вместе работали): «Спросите Савченко, что он имел в виду, когда назвал так повесть — «Я ещё вернусь»?». А потом звонит Ельченко. Они с Капустниковым иногда меня вызывали, то тот, то тот, а потом я уже сказал: «Всё, уважаемые, поезд ушёл». Ну, я так настороженно: «В чём дело?» Он: «Да успокойтесь, Виктор Васильевич, я просто хотел вас поздравить с книжкой, хорошая книжка у вас вышла». Действительно, в книжке я довольно тепло написал... «Так что я вас поздравляю». И на этом закончилось.
Что можно ещё сказать? Что не только для меня, а, наверное, для большинства людей, кто когда-то общался с кагэбистами, это комплекс на всю жизнь. Тот человек, который не захотел с Вами встретиться (Владимир Заремба. — В.О.), — он тоже этим комплексом страдает.
В.О.: Очевидно.
В.С.: Я долго от него отходил, очень долго. Уже всё изменилось, уже все те люди повымирали, пришли другие люди, они выполняли те функции, но это были уже другие люди, это уже было другое поколение — но комплекс оставался. Что я могу сейчас сказать, бросая ретроспективный взгляд? Мне судья сказал, когда я пришёл забрать документы... Там было много бумаг... А Вы знаете, какая была фамилия судьи?
В.О.: Скажите.
В.С.: Тубилец. То есть туземец. Это тоже, наверное, входило в их замыслы. Что, мол, вас же ваши туземцы судят.
Сейчас я довольно глубоко исследую этот срез, те времена. Население Советского Союза пережило великое зверство, это был настоящий апокалипсис — 62 миллиона человек погибло за годы советской власти, 21 миллион только расстреляли и 41 миллион не вернулись из тех мест, где Вы были. Это был настоящий апокалипсис. Когда нас судили — это уже было умиротворение апокалипсиса. Судья мне сказал: «Счастье ваше, что сейчас судитесь, а не лет десять назад — лет десять назад Вас бы расстреляли».
А сейчас есть люди, которые пытаются примазаться к этому делу. Я знаю одну поэтессу, которая посвящает стихи Ивану Сокульскому, поэта, который всю жизнь проработал директором типографии (а типографии Вы знаете, под чьим надзором были) — сейчас он посвящает стихи Ивану Сокульскому. Я знаю людей, которые цепляются к этому «Письму». Михаил Скорик написал, что вот Савченко, мол, бессовестно приписывает себе авторство «Письма». Да не приписывался я никогда! Ни разу я не говорил, что я писал «Письмо». Мы выступали на радио с Тасей, Таисией Ковальчук (что Вас записывала), и я рассказал то же самое, что и вот Вам рассказал, как писалось то «Письмо», — что написал его Иван.
В.О.: А были ли у Вас ещё какие-либо дела с властью на почве диссидентства — уже после этого дела? Были ли к Вам ещё какие-либо претензии со стороны КГБ, власти?
В.С.: Нет, после этого не было. У меня до сих пор «татуировка» на спине от их прицельной рамки. Я её ощущаю на себе всю жизнь. Но где-то с 1979 года, я считаю, многое изменилось, многое. Маланчук ушёл. Умер. На его место стали другие партийные деятели. Этот процесс ротации, начиная от ленинской компании, продолжался постоянно. Сталинизм — это был пик зверства. А когда пришёл Хрущёв — это уже был более-менее человек. Брежнев, хоть и ему культ творили, — он тоже уже был больше человеком, чем зверем. А когда на его место пришёл Горбачёв — этот вообще уже был человеком. Мы попали на склон этого пика зверства в Советском Союзе.
В.О.: А когда Вам удалось первую книжку издать и как она называлась?
В.С.: В 1982 году. Она называлась «Я ещё вернусь».
В.О.: А, Вы уже называли её. А в Союз писателей когда Вы были приняты?
В.С. :В 1984 году.
В.О.: Если хотите, можете перечислить свои книги, по годам.
В.С.: Хорошо. Первая книжка была издана в 1982 году, «Я ещё вернусь» — это повести об учёных, научном мире. Вторая книжка — я фантастику пишу, меня интересуют фантастические вещи — вышла в «Веселці». Да, первая книжка вышла в «Молоді» — в Днепропетровске меня не издавали. Вторая книжка вышла тоже в Киеве, в «Веселці», называлась «Ночёвка в карбоне», фантастика. Карбон — есть такое геологическое понятие. А уже третья книжка вышла здесь, в «Промені», потому что увидели, что Киев меня издаёт, так издали «Консульскую башню», тоже фантастика.
В.О.: Какого года?
В.С.: Тоже 1984 года. Я же не издавался, писал-писал, а потом оно пошло. Это я издал то, что написал тогда, когда меня не печатали. А уже новый роман я издал аж в 1988 году, тоже в «Веселці», в Киеве, большим тиражом, 115 тысяч, фантастический роман. Печатался я где-то с 1980 года. Почти в каждом сборнике фантастики, которые выходили на Украине, есть мои произведения. Не только на Украине — в Москве тот журнал-альманах «Фантастика», который выходит ежегодно. Туда отбирают лучшие произведения. Там я тоже есть. Не в каждом номере, но часто печатался. Потом в «Січі» — издательство «Промінь» стало называться издательством «Січ» — это уже в 1990 году — я издал «Приключения на пятом горизонте». Это не фантастика, а реалистическая книжка. В 1994 году я издал фантастический роман «Под знаком сверчка». В 1995 году вышла пьеса в журнале, и в нашем музыкально-драматическом театре имени Шевченко поставили эту пьесу «Рождённый под знаком Скорпиона», о Дмитрии Яворницком. Это 1995 год — было 140 лет со дня рождения Яворницкого. Эту пьесу я издал в 1997 году отдельной книжкой. В 1999 году я издал книжку «Две вершины гороскопа» — об учёных, это не фантастика. Издал небольшую книжку «Бог не по силам креста не даёт» — это абсолютно все поэты нашего Приднепровья. Я готовил антологию, а это о поэтах, с фотографиями, биографические справки, перечень произведений, творческая манера письма — это «Бог не по силам креста не даёт».
В.О.: Очень хорошее название.
В.С.: Подготовил и издал «Антологию поэзии Приднепровья», это большая книжка — 430 страниц. И последняя моя книжка — надеюсь, не последняя — называется «И видел я зверя». Это книжка такого оккультного, эзотерического плана — исследование, поиск причин тех событий, которые происходили. Но поиск причин не в материальном, а в другом мире, измерении.
В.О.: Название из «Откровения Иоанна Богослова»?
В.С.: Да, это по «Откровению Иоанна Богослова». Из 22 глав «Откровения Иоанна Богослова», «Апокалипсиса», я фактически расшифровал где-то 13-14 глав. То есть доказал, что это касается нашего времени. Ну, не всё, а кое-что касается нашего времени. Вот такая работа.
В.О.: А ещё Вы являетесь председателем областной организации Союза писателей?
В.С.: Да.
В.О.: И с какого времени?
В.С.: Она называется так: Днепропетровская организация Национального союза писателей Украины. Где-то, по-моему, с 1994 года.
В.О.: И ещё я хотел бы знать здешний адрес. Потому что когда-нибудь этот текст будет переписан на бумагу, то я хотел бы прислать его, чтобы Вы прочитали.
В.С.: Это правильно.
В.О.: Тогда он становится документом.
В.С.: 49044, Днепропетровск, улица Гоголя, 6, квартира 47.
В.О.: Не так быстро это списывается, но когда-нибудь я Вам его пришлю. Я Вам благодарен, что хорошо рассказали. Может, что-то добавите?
В.С.: Вот мы вспоминали о тех ребятах, конвое на суде. Я не знаю, узбеки или таджики они были, из Азии. Там была такая интересная ситуация. Когда зачитывали уголовное заключение на выступление генерала Григоренко на юбилейном вечере писателя Костерина — он там выступил в защиту депортированных крымских татар, — я обратил внимание, что эти ребята сначала смотрели на нас немного так свирепо, а потом, когда услышали, что мы фактически отстаиваем интересы крымских татар, я так думаю, родственных им по вере или, может, по каким-то этническим признакам, то они уже смотрели на нас совсем по-другому. Они там сменяли друг друга, выходили, а там Мария Кузьменко — это дочь Александра Алексеевича — к ним подходила, говорила с ними. Это уже совсем другое впечатление. Я думаю, что для тех ребят, которые охраняли Сокульского, Кульчинского, а потом меня, это была школа. Они поехали в свои регионы уже «подкованными».
В.О.: Не только Вы такое рассказываете о конвое — это довольно часто случалось.
В.С.: Потому что люди слепы. Они верят пропаганде, а тут видят, за что судят людей — за то, что они отстаивают обычные человеческие права. На них говорили «чурка», выдумывали на этих людей разную гадость, а тут появляется интеллигенция, которая их отстаивает, и её за это судят.
(В.О.: Дальше я прочитал Савченко и Вусыку стихи Василия Стуса «Гойдається вечора зламана віть», «О вороже, коли тобі проститься...», а он рассказал о Стусе.)
В.С.: Родители Стуса жили где-то на Смолянке в Донецке.
В.О.: Улица Башкирская, 19. Недалеко от вокзала.
В.С.: Правильно, это Смолянский район. Мне Володя Мищенко рассказывал, что они учились в одной группе. Там, по-моему, были Олег Орач, Лазаренко, в Донецке он сейчас живёт. Володя Мищенко рассказывает, как они на каникулах — это же филфак — делали студенческие фольклорные экспедиции. Рассказывал, как они ходили по сёлам, аж до Крыма путешествовали, до Азовского моря. И это вместе с Василием Стусом. И он уже тогда, говорит, производил впечатление, что он взрослее однокурсников, хотя, наверное, был моложе на год-два. Но главное, что им повезло на таких учителей, как Кость Тесленко, Мария Лисовская. Кость Макарович преподавал в этой группе, где были Мищенко и Стус. В те времена, Вы же понимаете, нельзя было выступать так открыто, как это делал Стус. Стус отличался тем, что говорил честно, ни на какие компромиссы не шёл — это был рыцарь, который шёл с открытым забралом. Кость Макарович объяснял им, что, ребята, так нельзя, тут надо хитрее, это такая система, которую так просто не сломаешь. Мищенко говорил, что Стус часто возмущался: «Кость Макарович, смотрите, что тут творится, разве можно молчать!» Ну, тот его немного осаживал, как мог, но именно с этой закваской Стус пошёл в Киев. Как у меня наполнение от Михаила Чхана, так Стус вынес то наполнение от Костя Макаровича Тесленко.
А я откуда знаю Тесленко? Когда я был условно осуждён, то устроился на геологическую работу. Меня, кстати, Владимир Сиренко устроил в Институт минеральных ресурсов. Там люди не любили ездить в командировки на шахты, а для меня это было, фактически, спасение: какая-нибудь командировка на шахты — я ехал. «Виктор, поедешь на шахты?» — «Да, поеду, давай» — моментально, чтобы не быть здесь, в Днепропетровске. Я повёз свою первую повесть «Я ещё вернусь» в журнал «Донбасс». Там сидит абсолютно лысый, с бритой головой этот Кость Макарович Тесленко. Познакомились. «Я из Днепропетровска». — «Да я знаю там Чхана». — «Вот я повесть написал». — «Ну, давайте, я посмотрю». А журнал «Донбасс» так издавался: половина на русском, половина на украинском, редакторы русские, редакторы украинские. Я подошёл к Костю Макаровичу, украинскому редактору. Оставил ему повесть, но думаю, что это напрасно, потому что у меня прошло только год или два условного осуждения, так, наверное, КГБ везде сообщило. Я часто ездил в Донецк, а через месяца два, думаю, зайду к Костю Макаровичу. «Добрый день». — «Добрый день. А Вы знаете, мы будем печатать Вашу повесть». — «Спасибо». И мне немного не по себе стало, потому что я же подставляю его. А потом думаю: «А почему он обязан всё знать обо мне? Я в Днепропетровске живу, у меня там были проблемы, а он в Донецке — так почему он обязан это знать?» — «А кто там у Вас нормальные ребята?» Я говорю: «Кто, поэты? Михаил Чхан есть у нас, он мой друг». — «Привезите произведения Михаила Чхана, мы дадим страницу для Днепропетровска». — «Хорошо». Я вернулся домой, сообщаю Михаилу Чхану, он приходит: «Что ты хотел, Витька?» Я говорю: «Да вот есть возможность напечататься». — «А, я его знаю». Говорю: «Давайте, Михаил Антонович, несколько Ваших произведений». Он подобрал, на следующий день принёс мне несколько стихов. Я говорю Сиренко: «Давай стихи, может, я где-то попробую пристроить их». Он принёс мне два хороших стихотворения. Я через неделю отвёз их Костю Макаровичу, он посмотрел: «Хорошие стихи, дадим». Чхан — за ним постоянный надзор, я — ещё срок условного заключения не истёк, Сиренко — за ним тоже наблюдало КГБ. И вот вдруг в марте выходит журнал — повесть Виктора Савченко «Я ещё вернусь» (где-то через полтора года после суда!), стихи Сиренко и диссидента Чхана (Сиренко, может, тогда ещё и нельзя было назвать диссидентом). Тут переполох колоссальный, этот номер журнала стал бестселлером Днепропетровска. До тех пор его никто не замечал. А как вышло? А вышло так, что туда Роман Андрияшик направил роман «Полтва». Этот роман должен был идти в «Донбассе», но какой-то там партийный ортодокс или русскоязычный редактор написал Дегтярёву — первому секретарю обкома партии, — что вот, мол, смотрите, что издаёт украинская половина журнала — националиста издаёт, он такой-сякой. В обкоме сказали: изъять «Полтву» — «Полтву» изымают. А Тесленко говорит (Тесленко там и Григорий Кривда): «А что нам делать, мы же подготовили, уже всё было готово». — «Возьмите кого-нибудь другого, что, некого?» — «Ну, есть вот у нас, Днепропетровск тут лежит». — «Ну, давайте Днепропетровск», — говорит обком.
Короче говоря, дают они в номер этот материал — и через месяц выгнали и Тесленко, и Кривду. Я тогда говорю Чхану: «Как быть?» А он говорит то, что я Вам перед этим сказал: «А почему он обязан знать, какие у тебя тут дела?» Ещё их не выгнали, как я пришёл к ним, взял коньяк, пошли там в гастроном «Киев». Там можно было постоять, там столики были. Я, Тесленко и Григорий Кривда. Говорю: «Кость Макарович, я, наверное, Вас подставил?» Он улыбнулся и говорит: «Я о тебе знаю уже несколько лет, и про всю вашу Днепропетровскую компанию. Я на это сознательно шёл. Нас всё равно выгнали бы, а так мы ушли с треском. Чтобы нас уже как выгнали, так с треском». Он мне говорит: «Виктор, я вот поменял квартиру, на тебе мой новый телефон, будешь сюда приезжать — обязательно заходи». И я вот приехал, сходил на шахты, решил дела, пришёл в гостиницу, думаю, что делать? Дай Костю Макаровичу позвоню. А он: «Слушай, заходи, где ты там слоняешься, заходи». Я взял бутылку, и вот он мне рассказывал о Стусе.
Однажды я к нему пришёл, а он расстроен: «Ты знаешь, Василя в карцер посадили». А там моментально из-за «бугра» передавали. А потом я пришёл как-то, принёс вино — я всегда вино брал, — а он говорит: «Знаешь что, вино отставь». Достаёт, помню, начатую бутылку водки, сальца нарезал: «Давай помянем хорошего человека». Думаю, может, кого-то из писателей? «Убили Стуса», — говорит. Вот я не помню, то ли его убили уголовные преступники, когда его посадили с уголовниками, я не знаю...
В.О.: Так он сказал?
Реплика О.Вусыка: Он погиб, по-моему, в карцере.
В.С.: То ли в карцере погиб...
В.О.: Хотите, я Вам расскажу, как это было?
В.С.: Расскажите.
[Конец записи]
Виктор САВЧЕНКО 4 апреля 2001 года. Снимок В.Овсиенко.