Воспоминания Богдана РОКЕТСКОГО и других о Владимире РОКЕЦКОМ
РОКЕЦКИЙ БОГДАН ДМИТРИЕВИЧ
Запись сделал Богдан Рокетский примерно 9 марта 2000 года.
Воспоминание Богдана Рокетского вычитано им 19 июня 2001 года в больнице в Киеве. Богдан Рокетский умер 15 ноября 2005 года («Литературная Украина», 24.11.2005, № 46 (5133)).
Прослушал и отредактировал Василий Овсиенко 11 апреля, 20–28 апреля 2009 года.
Примечание: Богдана в Сибири, не спрашивая, записали «Рокетский», а Владимир, как и предки, — «Рокецкий».
Стихотворение Ивана Франко выверено.
Василий Овсиенко: Богдан Рокетский из Тысменицы, что на Ивано-Франковщине, примерно 9 марта 2000 года собрал друзей и записал воспоминания о своем родственнике и друге Владимире Рокецком.
Богдан Рокетский: Мы, Рокецкие, ведём свою родословную от Богдана Рокецкого, который жил в Завалове, а при гетмане Богдане Хмельницком стал Бережанским полковником.
А с Владимиром Рокецким мы не только дальние родственники (он приходится мне братом где-то в третьем поколении; в моей фамилии одну букву поменяли на две в Сибири, не спрашивая моего согласия, потому и такая разница), но ещё и учились вместе. Сначала в школе, а потом встретились где-то в декабре 1969 года, когда я был студентом украинской филологии Львовского университета, а он тогда стал слушателем подготовительного отделения. Мы поговорили. Нас объединяли не только наши общие корни, но и наши взгляды. Мы сходились на том, что надо что-то делать, чтобы как-то отблагодарить за то, что мы родились и живём. Это было время диктатуры коммунизма, тоталитарного режима. Мы этого не поддерживали, мы хотели что-то хорошее сделать для Украины. Но, к сожалению, это не всегда удавалось.
В декабре 1969 года — я тогда жил в седьмом университетском общежитии — меня, студента I курса, уже кое-кто знал. Честно говоря, я не ожидал увидеть там Владимира. Мы как-то случайно встретились в общежитии. Оказалось, что мой знакомый Василий Исайчик жил в одной комнате с Владимиром. Мы ещё раз поговорили, и выяснилось, что мы не просто знакомые. Обычные встречи перерастали со временем в литературные диспуты, а потом мы пришли к мысли, что у нас общие цели, поэтому сошлись ближе. Мы не раз встречались, не раз говорили, и сходились на том, что надо что-то делать, потому что Украина находится в том коммунистическом чаду. Мы хотели идти другим путём.
Постепенно определились некоторые направления работы. Прошёл учебный год. Я и Василий Исайчик остались студентами филологии, а Владимир Рокецкий решил стать юристом. Но юридическое образование он получал в Киевском университете. На некоторое время мы разошлись и снова встретились где-то аж в сентябре 1970-го, в начале нового учебного года. В то время я стал общественным деканом филологического факультета, Василий Исайчик возглавил профсоюзный комитет. Мы стали людьми, от которых что-то зависело, по крайней мере, для студентов. Мы воспользовались этим положением, поэтому у нас была возможность подобрать лучших из лучших. В одной комнате с Василием Исайчиком жил Василий Ганущак. Это был очень порядочный парень. А со мной жил студент с Сумщины Григорий Хвостенко — на первый взгляд, тоже порядочный парень, он много чего знал, стихи наизусть читал. Мы к нему относились с уважением, но, к сожалению, со временем оказалось, что сошлись мы не с тем человеком. Но это оказалось позже. А в то время мы считали его своим другом.
Владимир Рокецкий не раз приезжал к нам, мы встречались в общежитии, где собирались люди, которые не только понимали литературу, но и пробовали свои силы в литературе. Это были в основном порядочные люди. В диспутах, встречах выяснилось, что вроде бы мы нашли как раз тех людей, с которыми можно было что-то хорошее делать для Украины. В то время организации как таковой ещё не было, но были люди, которые были готовы работать.
Настала осень 1971 года. Это был очень тяжёлый для меня год. Дело в том, что я решил перевестись с филфака на журналистику. К сожалению, первый отдел проверил мои документы и оказалось, что я родился не там, где надо. И хотя с третьего курса филфака меня уже отчислили, но на журналистику так и не приняли. Я оказался между двумя факультетами. На третьем курсе филологии я оказался вне университета — я ещё не стал студентом журналистики, но уже перестал быть студентом филологии. Мои мытарства продолжались довольно долго. Пришлось мне не раз ездить в Киев, обращаться в Министерство образования. Это длилось очень-очень долго. Где-то аж в ноябре 1971 года, когда я ещё раз поехал в Министерство образования, мне сказали, что я могу вернуться на филфак.
Тогда же я встретился с Владимиром в Киеве. Я ночевал у него в общежитии. Оказалось, что и у него тоже проблемы: ему пришлось уйти из университета, он стал рабочим какого-то предприятия и жил на то время в рабочем общежитии. Он тоже пробовал свои силы в литературном деле, написал неплохую повесть, были у него хорошие стихи. Мы засиделись почти до утра, он читал отрывки из повести, свои стихи. К сожалению, они в то время не могли быть опубликованы. Но это были хорошие вещи. Это была едва ли не последняя моя встреча с ним в Киеве. Мы провели несколько дней вместе, встретились с довольно известными людьми, в частности, были в музее Ивана Гончара. Он был тогда в опале. В его сокровищнице были скульптуры, книги и много вещей, которые до сих пор не оценены. Иван Гончар ещё до этого был знаком с Владимиром. Он провёл нам экскурсию, это всё впечатляло. Встретились мы ещё и с другими людьми. Кажется, что мы встретились с Даниилом Кулиняком. Была ещё такая себе Наталка (Наверное, Околитенко. Оба писатели, супруги. С 2008 года Даниил Кулиняк — редактор журнала ОППиС «Зона». – В.О.). Они ходили в вышиванках, разговаривали на чистом украинском языке, что было удивительно странно для Киева, который в то время говорил преимущественно на русском языке.
С той встречи в Киеве я вернулся во Львов вроде бы студентом, но не имел ни стипендии, ни общежития, и если бы не мои бывшие однокурсники, которые на то время поселились во втором общежитии, на улице Пушкина, то не было бы мне где и переночевать. Я у них устроился, так сказать, инкогнито, но меня уже восстановили в списках студентов на третьем курсе, я начал посещать лекции. Конечно, ко мне были совсем другие требования — мне надо было немного больше знать, чем всем остальным. Я старался, мне некуда было деваться. А чтобы как-то жить, приходилось работать. Иногда я ходил разгружать вагоны, иногда находил другую работу — так или иначе, какую-то сумму я зарабатывал, и это давало мне возможность учиться.
В конце декабря ребята поехали к родителям, а я остался в общежитии на несколько дней один-одинёшенек. Как раз тогда я готовил программу нашей организации. Приехал Владимир. Мы вместе уточнили и устав, и программу. Это должна была быть подпольная националистическая антисоветская организация, которая хотела добиться независимости Украины — именно вооружённым путём. Владимир присутствовал, когда я завершал программу и устав, некоторые пункты были окончательно согласованы с ним. Он сказал, что это сделано неплохо. Некоторых членов будущей организации он знал, а о других я ему всё-таки не мог сказать. Я знал одно: люди, которые придут в эту организацию, имели для этого определённые основания.
Мы собрались поздно ночью 31 декабря 1971 года в рабочем общежитии одного из предприятий, где жил мой одноклассник и хороший товарищ Михаил Гомбковский. Кроме него и меня был ещё наш товарищ, Ярослав Смалюх. Мы образовали организацию, зачитав программу и устав, была соответствующая клятва. Мы себя мыслили как первичную структуру, которая должна была тянуть за собой всё остальное. Мы выбрали путь тот, которым шли наши отцы: мы хотели что-то сделать вооружённым путём. Кое-что у нас было, кое-что мы ещё должны были получить. Организация должна была держаться на определённых группах по несколько человек. Каждая группа будет иметь ограниченную связь: только один член группы будет иметь связь с другим звеном. Этим мы предупреждали провалы. Мы хотели идти старыми путями наших отцов.
Так начала своё существование подпольная организация «Каменяр» — я, Михаил Гомбковский и Слава Смалюх. Впоследствии были всякие перипетии, но никто из нас никого никогда не продал. Каждый из нас отвечал за определённое звено, а звено за звено. Эта организация до сих пор живёт, и при необходимости она ещё может сказать своё слово.
Независимо от нас в то время в университете создавалась другая студенческая организация. Преимущественно из филологов и историков. (См. об этом в интервью Зоряна Попадюка. – В.О.) Туда входили разные люди, я не всех знал. Я входил в ту организацию, но никто из них не знал, что я руковожу ещё одной организацией, «Каменярем».
Для всех нас был неожиданным арест Владимира 14 января 1972 года. Мы старались ему чем-то помочь, хотя, собственно, не могли ничем. Я знаю одно: ему предъявляли прежде всего то, что он был автором антисоветской повести, националистических стихов. Наверное, это было основным в его деле. Это было как гром для нас, студентов, знакомых Владимира Рокецкого. Мы не были в курсе его дел, поэтому мы остались немного в стороне.
На протяжении всего следующего года, с января 1972-го, мы вроде бы остались верными общепризнанному процессу, а с другой стороны, мы хотели сделать что-то своё, не согласованное с центром, потому что, практически, в то время уже центра в Киеве не существовало. В Киеве произошли аресты, забрали всех порядочных людей, и мы остались как бы в стороне. Благодаря Владимиру Рокецкому, который никого не продал, не назвал никаких фамилий, нас никто не трогал — ни из той более широкой организации, куда я входил, где меня знали многие, ни из нашего «Каменяра», о котором знал только Владимир Рокецкий.
В марте 1973 года во Львове был издан подпольный националистический журнал, а в конце месяца были расклеены националистические листовки. К сожалению, я не имел к этому никакого отношения — ни к журналу, ни к листовкам. Это делали преимущественно историки, ещё некоторые студенты, которые подключились к ним. В курсе этого дела был Григорий Хвостенко. Он их всех и продал — не только тех, кого знал, против кого имел какие-то доказательства, — он назвал всех, кто хоть чем-то выделялся своим мировоззрением из той общей рабской массы. (См. о журнале «Поступ», о листовках и Хвостенко в интервью Зоряна Попадюка. – В.О.)
Ночью 28 марта, где-то далеко за полночь, я проснулся от того, что возле меня чужие люди. Чужие руки меня разбудили, показали ордер на арест. Ордер на арест был почему-то из Киева. (Я перед тем написал небольшую повесть «Эфемерида» и отослал её в журнал «Дніпро», там её одобрили к печати, а потом ни с того, ни с сего она где-то пропала. «Эфемерида» — это фантастическая повесть. Я там немного не так изобразил кагэбэшников… Конечно, не под этой аббревиатурой, они там шли как «космическая сила безопасности». Они там не были героями, и, наверное, это мне и поставили в вину.)
Меня тогда арестовали. При мне ничего не нашли, за исключением нескольких моих новелл и повестей. Меня повезли в самый большой дом во Львове, откуда была видна Сибирь. Это областное управление КГБ. На первых порах было нелегко. Дело в том, что Григорий Хвостенко, который знал практически всех, обо всём и рассказал. Не знаю, насколько кто был виноват, но, благодаря Григорию Хвостенко, а потом ещё нескольким людям, которые согласились сотрудничать с КГБ, во Львове была раскрыта большая националистическая организация. Органы госбезопасности провели тогда большую облаву, нашли нас всех. Мне ещё и 22 лет не было.
Когда меня допрашивали, то говорили, что, мол, ты тут молчишь, а кто-то там из твоих друзей уже рассказывает, называя фамилии, и тебя в том числе. А ты тут молчишь и не знаешь, что тебя ждёт. Кагэбэшники давили психологически. Несколько раз пришлось почувствовать, кем они являются на самом деле. Помню, однажды меня вели на допрос. Смотрю: моего одноклассника, Михаила Гомбковского, также члена организации, ведут навстречу мне. У него разбит нос. Кагэбэшники кричали, вот, мол, смотри, это пока что, а дальше мы покажем… Вот смотри: если хочешь жить, ты должен с нами сотрудничать.
Была не одна беседа, когда предлагали сотрудничать, обещая все блага. Но меня, к счастью, это не устраивало, я не согласился на сотрудничество.
Поскольку Григорий Хвостенко знал не только меня, но и Михаила Гомбковского, моего одноклассника, то он старался всех нас изобразить такими, которые что-то делали. К сожалению — и мне действительно жаль, — я не имел никакого отношения ни к подпольному журналу, ни к листовкам, которые были напечатаны и вывешены. Сам я говорил только одно, что был знаком с теми ребятами. А Хвостенко называл нас пособниками.
Каким-то переходным звеном между историками и их друзьями и филологами был Василий Ганущак. Он знал многих людей, хотя я сомневаюсь, что он принимал участие в изготовлении журнала и листовок, но он их знал, в частности, знал и Зоряна Попадюка, и какую-то там роль играл. Он знал литературу, мы вместе бывали на литературных диспутах. Однажды мы встретились втроём: Хвостенко, Ганущак и я. И я имел неосторожность высказать мысль, что если мы хотим что-то до кого-то донести, сделать что-то большое, то следует захватить телебашню на Высоком Замке. А сделать это можно с применением оружия. Выйти в эфир и провозгласить, что мы хотим добра для Украины, сказать, что коммунизму — нет, тоталитарному режиму — нет. Сказать, что есть люди, которые готовы бороться с теми неукраинскими силами, чтобы возникла настоящая Украина, независимая, соборная.
Это была идея фикс: захватить телебашню и что-то сказать. Я это говорил и до первого, и до второго ареста. Мы могли рассчитывать максимум на 5–7 минут, пока не отключат электроэнергию. На этом всё и завершилось бы, потому что кагэбэшники могли подтянуть войска и захватить нас ещё на той телебашне.
Так или иначе, в марте 1973 года забрали много студентов. Тюремные камеры во Львове были переполнены — как в более новом здании, так и на бывшей улице Мира, где был следственный изолятор КГБ. Даже пригласили во Львов на помощь следователей-кагэбэшников из окрестных областей.
Мартовские события 1973-го для некоторых обошлись просто большим испугом, но для некоторых — годами неволи. Например, Зорян Попадюк получил 7 лет заключения плюс 5 лет ссылки и прошёл через все пытки, которые советская власть обещала непокорным. Я знаю, что Григорий Хвостенко немного перестарался в изображении мартовских событий, потому что не все, на кого он указывал, были виновны. Многих отпустили. Но многих он продал, он выступил свидетелем на суде Зоряна Попадюка.
Насколько я знаю, где-то в сентябре 1973 года Владимира Рокецкого привозили во Львов, чтобы Григорий Хвостенко уточнил некоторые моменты относительно нашей организации. Потому что Григорий Хвостенко наговорил много такого, что даже сам не мог подтвердить, поэтому устраивали очные ставки.
Тогда, в сентябре 1973 года, я с Владимиром и не встретился. Владимир получил 5 лет, отбывал их в Мордовии. (См. воспоминания Василия Лисового. – В.О.). За то, что имел определённую причастность к львовской организации. 3 года ему заменили на Владимирскую тюрьму. Знаю, что он там сидел и с Левком Лукьяненко, с Владимиром Буковским. Свой срок отбыл нормально, вернулся немного больным. Мы встретились через много лет, когда и я отбыл свой срок. Встретились мы как друзья, как товарищи, как родственники, и было приятно, что мы ещё есть. Хотя он долгое время болел.
А потом настало возрождение, мы хотели что-то сделать, что-то нам удавалось, что-то не удавалось, но мы старались. К сожалению, не всё удалось. Мы вспоминали те годы, вспоминали друзей, которых приятно было вспомнить, вспоминали и тех, которые нас продавали, — каждому, как говорится, судилась своя судьба.
Владимир был очень порядочным человеком — он это доказал своей жизнью, своей жизненной позицией. Он много сделал для украинского возрождения, чтобы Украина стала действительно независимой и соборной, как мы хотели. Многие люди приложили много усилий к этому. К сожалению, как это часто случается, никто не помнит тех, кто вчера чем-то жертвовал. Как правило, это забывается.
Так случилось и с нами, и с Владимиром. 14 января 1999 года Владимира не стало — не стало большого, порядочного человека. Очень жаль, что его нет, а ещё жаль, что так и не вышли в печать ни его повести, ни его стихи. А это могла бы быть по крайней мере хоть одна большая книга. То ли он не хотел этого печатать, то ли оно не сохранилось, то ли не сохранили его родственники, его семья — не знаю, не буду говорить. Но у него была хорошая семья, у него есть два сына — хорошие, красивые сыновья. И жена у него красивая была. Я был у него на похоронах, там было очень много людей. К сожалению, нет Владимира Рокецкого и нет того, над чем он работал. Я думаю, что если бы мы нашли в архивах КГБ его рукописи и издали — это было бы прекрасно. Это была бы памятка. Это был бы самый большой памятник для Владимира Рокецкого.
В этом коротком слове о Владимире Рокецком нет и сотой доли его биографии, того, что он готовил. Потому что если о нём говорить, то надо было бы записывать, наверное, не час, не два, да и не день. Я знаю одно, что это был очень порядочный человек. Самым первым у него был образ Украины и, как и у каждого из нас, была где-то там любимая девушка. Он часто любил цитировать из «Увядших листьев» Ивана Франко. (Это стихотворение — вне сборников И.Франко. – В.О.)
Хоч ти не будеш цвіткою цвісти,
Левкоєю пахучо-золотою,
Хоч ти пішла серед юрби плисти
У океан щоденщини й застою,
То все ж для мене ясна, чиста ти,
Не перестанеш буть мені святою,
Як цвіт, що стужі не зазнав ні спеки,
Як ідеал все ясний — бо далекий.
Я понесу тебе в душі на дні
Облиту чаром свіжості й любові,
Твою красу я переллю в пісні,
Огонь очей в дзвінкії хвилі мови,
Коралі уст у ритми голосні…
Мов золотая мушка, в бурштиновий
Хрусталь залита, в нім віки триває,
Цвістимеш ти,— покіль мій спів лунає.
Это великий Иван Франко. Великим и порядочным человеком был Владимир Рокецкий. Пока что мы можем только вспомнить его, но придёт время и мы ему отдадим должное уважение, чтобы Украина о нём помнила. Много было порядочных людей, которые отдали жизнь Украине, а мы их забыли. Я думаю, что не всё так будет, мы отдадим дань памяти тем, кто этого стоит. И среди тех имён будет Владимир Рокецкий — мой друг, товарищ и дальний родственник.
А мы одного корня, от Богдана Рокецкого, что из Завалова, который стал Бережанским полковником у Богдана Хмельницкого, гетмана Украины — они вместе строили независимую Украину. И мы в своё время попытались сделать то, что им не удалось — и нам также не удалось. Но всё-таки Украина уже есть, Украина будет! И мы с Владимиром Рокецким хоть маленькую долю в это вложили.
В.Овсиенко: Это Богдан Рокетский рассказывал о себе и о покойном Владимире Рокецком. Март, примерно 9 марта 2000 года, город Тысменица Ивано-Франковской области. (Богдан Рокетский умер 15 ноября 2005 года («Литературная Украина», 24.11.2005, № 46 (5133)))
(Далее — с кассеты «Владимир Рокецкий»)
Б.Рокетский: О Владимире Рокецком хочет вспомнить его друг и товарищ Василий Осадчий, с которым они учились вместе
Василий Осадчий: С Володей Рокецким я познакомился в декабре 1969 года. Мы вместе учились на подготовительном отделении во Львовском университете в одной группе. Дальше он учился на юридическом отделении, я — на филологическом.
Он первый месяц жил в комнате, где все были русские. Был такой Петров, отец которого был начальником КГБ Тернопольской области. С ними Володя жить не мог, они его терроризировали. Кстати, этот Петров — он же знал ситуацию — сказал, что здесь, на Западе, тем более во Львове, все к русским относятся предвзято. Поэтому он готовился сдавать не русскую литературу, он ходил на подготовительные курсы на украинском отделении и сдавал украинскую литературу, чтобы его не завалили. У них там всё время были какие-то споры на политической почве и на национальной. В январе студенты уехали, позже мы с ним до окончания подготовительного курса жили в одной комнате.
После окончания подготовительного курса Владимир поехал во Львов, подал заявление и перевёлся в Киев. Мы виделись почти каждые две недели, он приезжал во Львов. Он был человек довольно энергичный, порядочный, прежде всего патриот. Любил литературу, интересовался историей. Много рассказывал о Киеве. Мы могли сидеть и разговаривать целыми вечерами. В Киеве он жил где-то на квартире, позже у Ивана Гончара — скульптора. Рассказывал о его экспозиции, что у него есть свой музей. И что им, Рокецким, из Киева заинтересовались. За ним следили и здесь, во Львове. Но он не был осторожен. Он знал, что за ним следят, но не остерегался, открыто говорил то, что не нравится. КГБ этим воспользовалось во время следствия.
Приехал Володя на 9 марта, как раз у Оксаны [неразборчиво] был день рождения. Мы с ним немного опоздали. Сидела компания, все юристы. Были первокурсники и старшие. Володя тоже опоздал. Встал и говорит: «В первую очередь — пусть Оксана простит — я предлагаю выпить за день рождения нашего поэта Тараса Григорьевича Шевченко». Мы оба встали, а все юристы только смотрели на нас.
Очень быстро об этом случае знали в КГБ и допытывались: а почему? а как? а что? Мы считали, что все студенты-юристы на службе в КГБ. Думаю, что я не ошибаюсь — сразу знали, о чём мы там говорили. Мы там долго не были, правда. Компания сразу начала расходиться — потому что пришёл националист, и они не хотели с нами быть.
Как известно, Владимир очень много читал, знал много интересных историй, знал родной язык. Прекрасно знал литературу. И вот после всех этих событий мы узнали, что Володя Рокецкий уже под следствием.
После тюрьмы я его не видел. Домой Володя вроде бы не приезжал. Был ли он сразу во Львове, не знаю. О нём всегда было хорошее мнение, всегда жаль таких людей.
Я был знаком с ним. Я был женат ещё в 1973 году. Он ещё приезжал и бывал у нас дома. Его знали и хорошо к нему относились. Воспитанный парень, умел поддержать разговор, ему было что сказать. Что о нём ещё можно сказать? Только хорошее. Таких людей сейчас нам не хватает, патриотов, преданных Украине.
Можно о себе сказать критически — с возрастом всё это немного отошло, появились семьи, заботы, тем более сейчас. Только выражаем своё возмущение нашим руководством, правительством, государством, что у нас самая богатая земля, а народ самый бедный. Живём так же, как жили при советской власти. Только тогда агитация была, что у нас колхозы-миллионеры, а люди жили чуть ли не в шевченковских хатах. Сейчас ситуация совсем другая, сложнее…
Б.Рокетский: Ещё несколько слов о Володе.
В.Осадчий: Хороший человек, прекрасный человек был. Нам его не хватает. Интеллигент, грамотный, начитанный, знал своё дело, патриот, преданный. Не знаю, остался ли он таким же после отбывания наказания.
Б.Рокетский: Остался.
В.Осадчий: Уничтожили человека.
Ярослав Смалюх: С Владимиром мы познакомились в начале семидесятых годов, когда он во Львов из Киева приехал, где он учился на юридическом факультете. Мы познакомились с ним как с культурным, интеллигентным человеком, грамотным, патриотом Украины.
1 декабря у нас в заводском общежитии, где и его брат Богдан жил, была создана маленькая организация. «Каменяр» называлась. Володя сказал тогда, что хотел бы найти такого художника, который бы нарисовал Шевченко, шагающего над пропастью, тьмой. Поскольку в нашей организации не было такого специалиста, его мечта так и осталась неосуществлённой.
Когда Володю арестовали, а потом и Богдана Рокетского, кума Михаила Гомбковского, то меня допрашивали на заводе. Они студенты были, а я работал на заводе. Но никто не продал Володьку, кроме одного — был такой Хвостенко, провокатор.
Моё дело вёл кагэбэшник Пилипенко. Его очень интересовало, почему это я, рабочий, попал в студенческую среду. Я шутил, говорю, потому, что я материально обеспечен, а они грамотные люди.
Мы объединились в ячейку. После этого Володя уехал в Киев и больше мы с ним не виделись.
А тогда Володя произвёл на меня положительное впечатление: человек грамотный, умный, начитанный. И мог повести за собой людей. Очень жаль, что Володя не дожил до наших тех дней, когда мы боролись за независимую Украину и мечта наша осуществилась.
Б.Рокетский: О Владимире Рокецком вспоминает Михаил Гомбковский — член подпольной организации «Каменяр», хороший знакомый Владимира, мой друг, товарищ и кум.
Михаил Гомбковский: Владимира Рокецкого я знаю давно, ещё со школы. Правда, он был в старших классах, а я ещё в младших. А позже мы встретились во Львове. Это было где-то весной 1971 года, точно сказать не могу той даты. Он тогда заканчивал подготовительное отделение. Я тогда заехал в общежитие к своему товарищу, однокласснику Богдану Рокетскому. И мы там у него в комнате с ним встретились. Богдан мне его представил так: «Мой земляк — Рокецкий, из моего села. Может, припомнишь его». Я припомнил. Правда, он немного изменился. Мы тогда, откровенно сказать, нашли общий язык. Он был очень искренним человеком. Даже очень доверчивым. Это в его дальнейшей биографии сыграло не очень хорошую роль.
Хороший был товарищ. Ещё одно вспоминается. Мы говорили на разные темы, на политические. Он был достаточно эрудированным, знал тогдашнюю ситуацию, разбирался в обстановке. Но я ещё раз хочу подчеркнуть, что он был слишком доверчив, и это его, наверное, и погубило. Когда человек был ему приятен, он мог говорить что угодно, хотя это мог быть и провокатор. Наверное, это сыграло роковую роль в его дальнейшей судьбе.
После окончания юрфака он перевёлся в Киевский институт международных отношений (На юридический факультет КГУ. – Ред.). Во Львов заезжал, навещал меня. Помню, когда-то он заехал ко мне, я тогда жил в общежитии, потому что учился на заочном и работал на заводе. Что меня тогда удивило, что он из Киева приехал, а был в гуцульской одежде, с топориком в руке. Это тогда было странно и для Львова, не говоря уже о Киеве. Это подчёркивало его любовь к родному краю, к обычаям и вообще к Украине.
Мы говорили на разные темы, в основном, на политические. Говорили, как нам реформировать ту систему, чтобы было больше свободы. Тогда до независимости ещё было далеко. Но ведь надо было с чего-то начинать.
Ещё одно хочется вспомнить. Он помнил и любил людей. Вот, например, когда я женился — это было в октябре 1971 года, — из Киева мне приходит поздравительная телеграмма. Читаю: «Владимир Рокецкий искренне поздравляет с бракосочетанием!» Не забывал товарищей, помнил о них.
Он был раньше арестован, в 1972 году, а нашу организацию, почти всех, арестовали в марте 1973 года. На допросах в КГБ фигурировал Владимир Рокецкий. У них всё было запротоколировано, все наши встречи: когда он приезжал, когда уезжал, с кем встречался. Это Хвостенко доносил.
Б.Рокетский: Хвостенко. Что Вы знаете о нём?
М.Гомбковский: Это тот, кто рассказал обо всём соответствующим органам. Он фактически сдал органам всех, в том числе и Владимира Рокецкого. Его привозили из Мордовии во Львов на следствие, на очные ставки, чтобы ему ещё что-то доплюсовать. Хотя к нашей организации он не был причастен. Он ничего о нас не говорил. Но были данные от других, где он был, что делал, о чём мы говорили, куда он ходил и тому подобное. Он был настоящим украинцем, патриотом, который не мог продать своих единомышленников ни при каких обстоятельствах.
Когда он отбыл долгий срок заключения, я с ним встречался один раз, случайно. Встретил, когда ездил в село. Мы в автобусе встретились. Уже после заключения. Мы могли перекинуться только несколькими фразами, потому что он приехал этим автобусом, а я как раз садился в тот автобус. Было минуты три-четыре, это такое: «Привет!» — «Привет!» — «Как жизнь? Как здоровье?»
В прошлом году его не стало. Украина потеряла человека, который был ей предан до конца. В этом есть несправедливость, что из жизни уходят лучшие. Почему-то так распорядилась судьба. Но он всегда будет среди нас. Мы будем его помнить как хорошего человека, верного украинца, искреннего патриота нашей Родины.
Б.Рокетский: О Владимире Рокецком вспоминает Василий Ганущак. Они общались. Ганущак пришёл ко мне позже, когда Владимир уже перешёл учиться в Киевский университет. Но мы часто встречались, разговаривали, были друзьями-товарищами.
Василий Ганущак: Василий Ганущак, бывший «враг народа», ныне — писатель, известный литератор на Прикарпатье. (Ганущак Василий Дмитриевич род. 25.01.1949 г. в с. Микитинцы Косовского р-на Ивано-Франковской обл. Окончил Рогатинский ветзоотехникум, учился во Львовском государственном университете, окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Автор сборника стихов «Відрух», публикаций критических статей и переводов с белорусского, русского, польского, словацкого, немецкого языков. – Википедия). Хотя Владимир Рокецкий родом с Подолья Тернопольского, с Галицкого Подолья, но запомнился он мне больше всего как гуцульский парень с барткой в руке и в такой яркой гуцульской одежде, в почти довбушевском образе. И не надо этому удивляться. Это был конец оттепели шестидесятых годов. Мы многое забыли с того времени… Это было время, когда режим переходил к новым методам подавления всего национального, всего, что, по его мнению, угрожало формированию так называемого единого советского народа. Но и в то время были люди, которые бросали вызов тому режиму. Это был вызов — нарочно говорить только на украинском языке в Киеве или ещё где-то. А он ещё и демонстрировал издалека: вот я такой, воспринимайте меня именно так. Я говорю, что мы, кум мой дорогой, забываем много вещей. А это было время, когда многие интеллигентные люди разыскивали такую яркую старую гуцульскую одежду, чтобы издалека демонстрировать свою украинскость. Для кого-то это была просто мода. Но ведь мы знаем, какая это могучая сила — эта мода. Ходили в такой одежде на Крещатике львовские красивые девушки, в гуцульских постолах, и задавали тон моде. Это уже было определённое явление. Не все догадывались, что в этом явлении был политический подтекст. Но такие люди, как Владимир, делали это сознательно и, ещё раз хочу подчеркнуть, с вызовом тому режиму, той системе. Они знали, что за ними следят, но это их не останавливало.
Это было переломное время от так называемой оттепели к новому наступлению. Это явление было, но я о нём не встречал ничего в воспоминаниях или в других источниках. Мало что осталось в памяти, но остался образ Владимира — такого красивого юноши в гуцульском наряде, с топориком, в крысане.
[Далее совершенно неразборчиво, примерно 10 минут записи].
Тогда была критическая ситуация, прежде всего, конечно, с украинским языком. Это нас волновало больше всего, больше, чем, скажем, какие-то абстрактные человеческие права или антикоммунистические взгляды. Прежде всего национальные чувства и сохранение своей нации, восстановление её государственности — это было главным. Нам, кто общался с Владимиром, казалось, что он не только знает, что делать, но и знает людей, которые уже что-то делают. Это было очень важно, что он их знает не только во Львове, в Галичине, где настроения были понятны, но и в столице, и по всей Украине. И это добавляло в наших глазах большого авторитета Владимиру. Он производил такое впечатление.
Других таких людей я не встречал. Могу только одну аналогию привести. Когда я позже поступил в Московский литературный институт, там все знали и уважали Ярослава Павляка. Как в Москве, особенно среди группировки нерусских студентов, но и среди русских тоже, буквально все знали и уважали Ярослава Павляка, так во Львовском университете — у меня такое впечатление — все знали и уважали, а девушки вообще так были очарованы и околдованы, я бы сказал, что умирали по Владимиру Рокецкому. В любом случае, он имел колоссальное уважение среди студентов, и все о нём помнили. Уже когда он был в Киеве, все его вспоминали. Это, по-моему, очень редкое явление, чтобы человек имел такой авторитет, такой ореол среди своих ровесников и современников. И действительно, Владимир, как я позже убедился, имел в Киеве каналы, которые выходили на правозащитные организации.
Я не могу не упомянуть о том, что мне было поручено. Мало кто на факультете знал это, но мне именно Владимир поручил отвезти к юбилею скульптора Ивана Гончара памятный адрес от львовского студенчества. Я это выполнил. Он дал мне адрес, объяснил, как туда добраться, как прийти, как там себя вести. И я счастлив, что выполнил эту миссию, потому что я впервые побывал в мастерской Ивана Гончара. А Володя привозил нам, если помнишь, такие значки работы Ивана Гончара, где были национальные герои Украины — Иван Богун, другие. Мы те значки носили на лацканах пиджаков. У меня, кстати, ещё несколько сохранилось. Это тогда была такая мода. Помнишь, мы ходили или с Шевченко, или с Франко. Ну, я больше Франко носил. Я просто считал, что во Львове надо носить, что ближе, потому что личность этого человека у нас ещё до сих пор должным образом не оценили. Это действительно был тот человек, который, если бы дожил до решающих событий, которые произошли после Первой Мировой войны, когда рушились империи… Нам очень не хватало таких людей, как Франко. [Реплика: «Его племянники приняли участие»]. Да, и его сыновья тоже. Оба были в УСС — и Тарас, и Пётр. Но это отдельная тема.
Я ещё раз хочу подчеркнуть, что Володю уважали и любили, знали в студенческой среде. Чрезвычайно большое количество людей! Это непросто — завоевать такой авторитет среди молодёжи и сохранять его. Предположим, что поймём девушек, которые могли влюбляться в такого красивого парня, но это же касалось и парней, и преподавателей.
Б.Рокетский: У него врагов не было, по крайней мере явных.
Василий Ганущак: У него были враги, но не среди хороших людей. Те враги были, за ним следили, это очевидно.
Но у нас было впечатление, что он нам может подсказать, что именно надо делать. Потому что ничего не делать — это было в то время хуже всего. Мы понимали, что надо что-то делать, и хотели делать. Но что и как разумно делать, чтобы из этого был какой-то эффект — это был большой вопрос. И тогда, и до сих пор существует феномен самого Львовского университета, который имел славу рассадника национализма.
Б.Рокетский: И обязывал к этому.
Василий Ганущак: И к этому обязывал. Это известные вещи. Этот университет никогда не выпадал ни из поля зрения спецслужб, ни из наплыва соответствующих кадров. Потому что когда я, например, поступал во Львовский университет, то тогдашний декан Гонтар спрашивал меня, а почему это я в Черновцы не пошёл, раз мне там ближе.
Как я уже упоминал, во Львове был Владимир Рокецкий, а в Черновцах в то время был тот Павляк, который позже в Москве появился. Они организовывали людей. Все очень жалели, а с другой стороны и радовались, что Володя перебрался в Киев. Но во Львов приезжал часто. Далеко не всегда я знал, когда он приезжает. И даже ты далеко не всегда знал, хотя приходился ему родственником.
Б.Рокетский: Каждый знал то, что должен был знать.
Василий Ганущак: Да. [Обрыв записи] Когда я поступал во Львовский университет, то жил на не очень уютном переулке, где трамваи всю ночь не давали спать и мешали готовиться к вступительным экзаменам. Но мне повезло жить в одной комнате с интересными людьми. Среди них был поэт-шестидесятник Дмитрий Грецкий. Он сегодня практически никому не известен, но зря, потому что поэт он очень интересный и своеобразный. Он приехал из Киева, и, может, именно это помешало ему поступить во Львовский университет. Мы с Дмитрием не раз ходили по вечерам в парк имени Франко (бывший Костюшко) перед университетом. Он читал свои поэмы. Я бы даже процитировал некоторые места: «О, дни! О, суета! О, круги рабства! О, круги ада, рабство рая!» И риторический вопрос: «С чем Украина придёт на праздник?», — это вопрос, который волновал тогдашнюю образованную молодёжь, или ту, что собиралась получить образование. Львовский университет, по-татарски говоря, не зря носил свой ярлык. Это было ощутимо с первых дней. Мы с этим Дмитрием Грецким не прерывали связей. И когда Володя приехал из Киева и начал говорить, что надо искать людей для работы, то я решил познакомить его с Грецким. Он теперь живёт где-то на Радужном массиве, на левом берегу. Надо обязательно взять его воспоминания. Потому что Володя о нём и статью в киевской газете напечатал, они там общались, он может рассказать то, чего мы не знаем.
Ещё раз вернусь к тому, какое впечатление на меня произвёл Иван Гончар, его музей. По поручению Владимира я вручил ему памятный адрес. Когда я представился самому Ивану Гончару, он спросил: «Кто Вы? Кто Вам порекомендовал ко мне приехать?» Потому что, конечно же, было много провокаций. Я назвал фамилию Рокецкого — и он сразу совершенно иначе стал ко мне относиться. Это свидетельствует, что Гончар ему доверял, что они были в близких отношениях.
Позже, когда произошли трагические события 1972–1973 годов, когда Володя попал за решётку, а мы ещё оставались на свободе, то эта эманация его беспокойства, его деятельности — она долго светилась во Львовском университете. В любом случае до тех пор, пока нам там довелось находиться, почти весь этот период прошёл под светом его звезды.
Меня интересует сейчас, как осветить его жизнь. Чем он дальше жил? Как он вёл себя после заключения? Это же можно и Зоряна Попадюка вспомнить, и многих других. Но я буду говорить о том, что знаю. Я с ним встречался несколько раз. Мне кажется, что мы ехали вместе в Киев в одном купе. Но я сегодня не уверен, не снилось ли мне это. А если снилось, то это опять-таки свидетельствует о высоком авторитете его личности, что это была чрезвычайная личность.
Он поражал своей начитанностью, пониманием многих проблем, осведомлённостью о тогдашнем патриотическом и правозащитном движении, об изданиях, которые выходили. Чорновил во Львове, Чубай что-то делал, в Киеве что-то делалось. [Реплика: «Самиздат»]. Да, самиздат. И Дзюба, и Мороз… Мы об этом знали урывками. И Володя об этом скорее намекал, чем прямо говорил. И я это понимаю, поэтому я не могу сказать больше, чем сказал сейчас. Собираюсь сосредоточиться и написать воспоминания, изложить на бумагу. А перед диктофоном могу только сказать, что в моей памяти он остался гордым гуцульским парнем, в пышном байбараке с топориком, в гуцульской шляпе, который говорил: «Ничего мне не надо, Василий, я бы мог за плугом ходить, лишь бы наша Украина была в числе нормальных европейских государств, и чтобы нам не было стыдно за свою нацию».
Мне жаль, что я с ним не поговорил, как и с Зоряном Попадюком, кстати, после 24 августа 1991 года или 1 декабря того же года, когда мы уже имели украинское независимое государство. Какие мысли его мучили, знал ли он, что делать в это время так, как знал тогда, когда мы поступали во Львовский университет?
Репутация его в лагерях не была запятнана. Его любимую девушку, имя которой я не буду называть (я её лично и не знал, но имя знаю), во Львове осуждали все. Буквально все её осуждали: «Как она могла? Как она могла?» Ладно, будем считать, что это женский вариант. Но мы не смеем забывать о жизни и деятельности таких людей. И то, что задумано сделать звуковой альбом, посвящённый его памяти, я очень приветствую и думаю, что надо будет сделать ещё и книгу воспоминаний.
Б. Рокетский: Я знаю, что высокого мнения о нём Левко Лукьяненко, Михаил Горынь. Я тоже готов подчеркнуть, что Владимир Рокецкий — это был очень порядочный человек, патриот, который хотел независимости для Украины. Жаль, что его уже нет среди нас.
В.Ганущак: Это был человек, который оставил хороший след, как минимум, во Львовском университете. Я это говорю без боязни преувеличить.
Знаков 38 158.
Харьковская правозащитная группа.
На снимке В.Овсиенко: Богдан Рокетский.