Интервью ГЕРМАНЮКА Богдана Васильевича
В. В. Овсиенко: 9 февраля 2000 года, город Коломыя Ивано-Франковской области, пан Богдан Германюк. Записывает Василий Овсиенко.
Б. В. Германюк: Коломыя — это предгорье, где всё собиралось для борьбы за национальную идею, за национальный клич «Обретёшь украинскую державу или погибнешь в борьбе за неё». И потому мы в молодом возрасте, после учёбы, большинство ещё не будучи женатыми, поставили этот клич основной целью нашей жизни, потому что Украина страдала веками.
История нашего народа очень печальна и велика. Мы знаем, что украинцы — это работящий народ, который любит жить своим трудом и воспитывать свои поколения. Наш народ никогда не стремился кого-то захватить, а он только отстаивал нашу землю и нашу этнографическую территорию Украины. А Украина была раздроблена нашими соседями, которые старались побольше отхватить нашей земли, нашей территории, наших людей, потому что наши люди были чрезвычайно работящие.
Украина — это большой кусок Центральной Европы, она в центре Европы имела много соседей, которые посягали на украинские земли и на украинский народ. Поэтому мы с самого начала своей учёбы старались побольше читать древней литературы, которая была у людей нелегально и пряталась от всяких оккупантов. Та литература нас поднимала до такой идейной высоты, что мы с малых лет решили бороться за независимость нашей Отчизны, нашего народа, нашей нации.
Наши родители подсказывали, что надо бороться, но бороться надо очень осторожно и в большой конспирации. Поэтому наша организация решила собрать людей, которые бы могли бороться за своё независимое государство, за свой народ. Мы — члены организации, которая называлась Объединённая Партия Освобождения Украины (ОПОУ). Она ставила целью иметь свой устав, иметь свою идеологическую основу и возглавить борьбу, потому что Украина как центральное европейское государство должна была возглавить борьбу за освобождение всех народов, порабощённых красной московской империей.
В. О.: Пан Богдан, а Вы скажите дату своего рождения, где Вы родились, кем были Ваши родители, чтобы у нас были биографические данные о Вашей личности.
Б. Г.: Я говорил, что надо было составить план…
В. О.: Назовите своё имя, дату рождения.
Б. Г.: Я родился в селе Пядики Коломыйского района, тогда ещё Станиславской области. Родился я 20 августа 1931 года. Родители были хлеборобами. Я ещё помню отцовскую землю, которую мы обрабатывали, и с той земли жили. Отец был мелким служащим, был полевым, его громада выбирала. А мать была домохозяйка.
Отец у меня был Германюк (не Германюк, как говорят советы, а Ґерманюк) Василий Иосифович, а мать была из Палиев — Палий Гафия. Иосифовна тоже. Отец родился в 1900 году, а мама в 1905 году. Оба уже похоронены. Отец умер в 1951 году, а мать умерла в селе Пядиках, где и похоронена на кладбище.
В. О.: А где Вы учились?
Б. Г.: Я учился в Черновицком индустриальном техникуме. Ну, сначала в Пядикской средней школе я окончил семь классов, а после семи классов поступил в Черновицкий индустриальный техникум.
После окончания техникума меня послали в Ивано-Франковск на работу. А почему послали в Ивано-Франковск — потому что когда я учился в Черновицком индустриальном техникуме, мать жила с моим младшим братом в селе. Я не имел возможности так часто приезжать, потому что с деньгами было трудно, их и не было. Мать жила после смерти отца на отцовскую пенсию. Дали часть отцовской пенсии. Нам приходилось трудно и с едой, и с поездками на учёбу и домой.
И мать от всего этого сошла с ума. Кульминационная точка — она начала рубить себя топором, но подбежал этот маленький мальчик Иосиф, так она его начала рубить. Тут сбежались соседи, увидели, что такая трагедия, забрали у неё топор. Маленькому она разрубила вот так лицо. Её забрали в психиатрическую больницу. А я учился, в то время сдавал уже государственные экзамены и ничего не знал об этом. Приезжают двоюродный брат Палий Николай и Палий Дмитрий в Черновцы и сказали мне, что такая ситуация у меня дома. Тогда я защитил этот диплом и сразу поехал домой, потому что не знал, что дома творится.
Когда я приехал домой, то мать была в психиатрической больнице, а этот маленький мальчик — наверное, он тогда ещё не ходил в школу, ему где-то шесть-пять лет было, — был у родной сестры, которая жила там недалеко. Как я узнал, что дома случилось, пошёл в ту психиатрическую больницу и начал с теми врачами говорить. Врачи пообещали мне, что маму можно забрать домой, но под расписку, что она может жить под моим присмотром. Я должен был давать эту расписку.
Когда вернулся в Черновцы, потому что я ещё не сдал государственных экзаменов, то рассказал, что такая и такая ситуация у меня дома, чтобы мне дали работу по направлению поближе к дому, чтобы я мог за матерью присматривать. Мне тогда дали работу в Ивано-Франковске, и я мог каждое воскресенье наведываться домой в Пядики и следить, как мать себя ведёт.
После того, как мать уже вела себя хорошо, как раз тогда у нас возникла идея создания организации «Объединённая Партия Освобождения Украины» — чтобы облегчить жизнь как матерей, так и отцов своих. Мы решили создать партию, которая могла бы защищать наш народ от оккупантов, которые мучили нас, которые не давали жить людям, — люди жили на мизерные копейки, что и приводило к таким трагедиям, какая случилась с моей матерью.
В. О.: Скажите о Вашем окружении, как возникла Ваша организация? Кто был инициатором, кто были эти люди?
Б. Г.: Инициатором был я. А фактически — был у меня двоюродный брат, Богдан Рубич, который служил в рядах московской Красной Армии. Он был чрезвычайно способный человек, талантливый художник. Он рисовал карандашом так, что... У меня где-то есть фотография его рисунка. Если бы я знал, то взял бы и показал... Он служил в армии в Ленинграде. Когда он поехал домой в отпуск, то уже больше в армию не вернулся, а вступил в подпольную УПА. Это он дал мне толчок, он давал указания, как работать, чтобы не попасть под арест. Поэтому мы придерживались большой конспирации, каждый имел свою кличку: если попадётся, то уже не сможет всех выдать, не зная фамилий. Я был «Богдан Хмель».
Наша партия решила вести агитационную борьбу среди населения, потому что в Конституции писалось, что каждая республика имеет право выйти из состава СССР. То есть красной империи. Потому что иначе её нельзя было назвать, это была только красная империя. Мы решили вести такую агитационную работу и призывать всю Украину, весь наш украинский народ к борьбе: и верующих, и интеллигенцию, и рабочих — всех мы намеревались привлекать к этой борьбе. Кроме того, мы намеревались связаться с другими республиками: с Белоруссией, с Эстонией, с Латвией, с Грузией. Мы понимали, что надо вместе бороться, потому что ни одна Украина сама не сможет освободиться, ни Белоруссия, ни Грузия — никто не сможет сам. А если будем все вместе бороться, то Советский Союз не в силах будет устоять. Поэтому у нас зародилась идея объединить все республики и весь наш украинский народ, чтобы бороться за независимую Украину.
В. О.: Как вам удалось создать организацию? Вот это самое интересное — из кого, что это за люди?
Б. Г.: Тут у меня есть фотографии этих ребят. Каждый испытывал ненависть к Москве и чувство, что сколько бы Москва ни мучила, ни убивала, она всех не сможет убить и замучить, потому что оставались молодые люди, студенты — кто учился, а кто работал, — что эти люди всё равно возьмут верх и создадут такую объединённую партию, которая будет бороться за независимость. Каждая республика должна бороться за свою независимость, а Украина тем более, потому что украинский народ — самый большой, это великий народ, интеллектуально развитый. Он должен бороться за свою независимость, сколько бы враг нас ни пугал, сколько бы ни подвергал пыткам. И, рано или поздно, Украина должна стать свободной. Мы решили, что Украина должна стать ядром, которое бы вело борьбу за Украину и за независимость других республик.
В. О.: Вот Вы говорите: «Мы решили, мы поставили цели». А всё-таки, как вы сошлись вместе? Как вы создали организацию?
Б. Г.: Мы сошлись вместе очень просто. Все мы были единомышленники. Например, Площака Мирослава я знал как односельчанина, который вместе со мной ходил в школу. Василий Площак — это этого Мирослава Площака родной брат. И они, и их родители тоже пострадали от красного террора. Ткачук Игорь — из соседнего села, из Годы-Доброводки. Он тоже был настроен против красной империи. Так мы подбирали своих ребят, которые имели одно мнение. Поэтому мы и собирались по всему району и по всей области. Мы собирались не только в Пядиках — мы собирались в Выгоде, мы собирались в Долине, мы собирались в Коломые над Прутом... Каждый имел на примете своего товарища, которого он считал возможным включить в нашу организацию. Каждый имел на это право. Когда он подавал кандидатуру этого парня, мы её обсуждали и решали на собраниях, принимать ли. Когда решили, что он подходит в нашу организацию, тогда звали его к себе и рассказывали ему, какая перед ним цель, какая задача, хочет ли он бороться. Если он не хочет бороться — боится или сказал, что не хочет бороться, мы ему просто говорили: «Прошу, ты себе можешь идти свободно, никто тебе ничего злого не сказал и не скажет. А если хочешь бороться за Украину, за нашу независимость, то прошу. Знай, что мы будем приносить клятву, и клятва будет на крови. А раз ты уже вступил в организацию, то ты уже должен быть чистым членом организации».
В. О.: С каких пор организация начала действовать?
Б. Г.: Наша организация начала действовать с 1955 года. Это уже она действовала как готовая, а мы сами собирались ещё в 1948 году. А в 1955 году она уже была как организация, которая боролась.
В. О.: Что вы конкретно делали?
Б. Г.: Мы вели агитацию среди населения, объясняли, какая наша страна богатая и сильная. Если объединимся вместе — и интеллигенция, и рабочие, и духовенство — то мы имеем большую силу. Это мы разъясняли каждому своему знакомому или родному. Такую мы вели агитационную работу. Мы имели свой устав, имели свою программу, которая призывала весь народ к борьбе за свою независимость, за свободу.
В. О.: А кто был автором устава, программы, как это делалось?
Б. Г.: Авторами были Тымкив Богдан и Струтынский Иван — они были наши идеологи. И Площак Василий — он в то время был преподавателем украинского языка. Он много делал такой интеллектуальной работы.
В. О.: Издавали ли вы листовки или какие-то другие издания?
Б. Г.: Издавали.
В. О.: Каким образом это делалось? На пишущей машинке, от руки?
Б. Г.: На пишущей машинке — нет... Мы намеревались где-нибудь — может, это и неудобно было, но имели в виду, что надо бы нам украсть где-то машинку, чтобы эти листовки печатать. Так что и такая была у нас цель. И была цель эти листовки распространять в других республиках, не только у нас.
В. О.: Конкретно дошло до связи с какими-то организациями за пределами Украины?
Б. Г.: За пределами Украины мы ещё не успели. Сначала мы хотели иметь литературу, иметь напечатанный устав и программу, а тогда уже с этим уставом, с программой можно было идти в другие республики, чтобы они имели пример, как вести борьбу.
В. О.: А устав, программа принимались на собраниях, обсуждались?
Б. Г.: Да, обязательно.
В. О.: Как это было и где?
Б. Г.: Это было в Коломые, над Прутом — мы там зачитывали устав.
В. О.: В каком это году было, какое это было время года?
Б. Г.: Обычно наша работа велась в летнее время. Зимой мы более-менее каждый работал над собой. Мы старались, чтобы побольше иметь знаний, чтобы каждый мог убеждать и перевоспитывать человека, который хочет вступить в наши ряды. Мы старались, чтобы этот человек был сознательным, чтобы он знал, на что идёт.
В. О.: Таким образом, вы вели пропаганду в течение нескольких лет?
Б. Г.: Да.
В. О.: Были ли какие-нибудь срывы, провалы?
Б. Г.: Не было провалов, а были в нашей среде провокаторы. Это были Черевко Михаил и Мирослав Мысловский. Эти двое, возможно, были и засланы в нашу организацию. Они были оба политзаключённые, они освободились из тюрьмы. Я с ними так переговорил, вроде люди нормальные, тем более, что сидели в тюрьме. Никто не мог на это надеяться, что они могут сделать такую провокацию.
Так что они сделали? У нас был секретарь, связные были. Так они подговорили нашего секретаря — Гаевой Пётр, он работал в Брошневе (село Брошнев) — у секретаря хранилась клятва, под которой мы расписались, где мы клялись кровью. Они его, Гаевого, подговорили, и Козак Михаил тоже был при этом, взяли эту клятву и подали её в КГБ. Сами подали в КГБ. А мы, сколько работали, то никто за нами не мог вести слежку, потому что мы очень конспиративно действовали, выставляли охрану, когда надо. В зависимости от условий: летом раздевались где-то у реки, чтобы было видно, что купаемся, чтобы кто-то за нами не следил и не подходил.
Так они арестовали...
В. О.: Когда эти аресты произошли?
Б. Г.: Это в 1958 году.
В. О.: В частности, когда Вас арестовали?
Б. Г.: Даты не помню. В 1958 году где-то так перед Пасхой. Но какая дата — не могу сказать.
В. О.: Вас всех одновременно арестовали или понемногу? Сколько вас было в районе?
Б. Г.: Нас в организации уже было до полусотни человек по всей области. Судили нас девять человек.
В. О.: Девять? Тут записано восемь человек (Игорь Мардарович. Голос памяти // Вестник Коломыи. — Ч. 63 (457), 1994. — 10 ноября.). Не все есть фотографии. Тут записано: Германюк Богдан 1931 года рождения, Ткачук Ярема 1934 года, Тымкив Богдан 1935 года, Площак Мирослав 1931 года, Струтынский Иван 1937 года, Юрчик Николай 1933 года, Коневич Иван 1930 года, Площак Василий 1929 года. Восемь человек тут записано. А судили девятерых?
Б. Г.: Нет, наверное так и судили нас восемь.
В. О.: А где следствие проводилось?
Б. Г.: Во Франковске.
В. О.: При каких обстоятельствах Вас арестовали, как велось следствие?
Б. Г.: Дело в том, что меня арестовали последним, потому что я работал во Франковске на кирпичном заводе. Ребята уже сидели, а я ещё и не знал, что они арестованы. Когда меня арестовали, то у меня была такая цель: или повеситься, или что-нибудь сделать так, чтобы я лишился жизни, потому что я думал, что меня продали эти Мысловский и Козак. Я думал, что они меня продали, а все ребята ещё на свободе. Я сидел в камере смертников один, а когда следствие уже почти заканчивалось, подкинули «наседку». Будто он виноват, начал мне «компостировать мозги». Так я с той злости — не знаю, откуда сила у меня взялась — как его схватил, как его бросил туда в парашу, так его сразу и забрали от меня. Это уже после следствия.
Меня арестовали, и я думал, что я один сижу. Поэтому я решил, что надо как-то выйти из этого положения. А знал много рассказов о пытках, которые они применяют. Думаю, может, я не выдержу. Так надо, думаю, как-то выходить из этого положения. И как раз тогда как Бог дал, что привели меня в баню, а в бане кто-то мылся. Меня привели — тут баня, а тут есть такая комната. Этот надзиратель меня привёл и запер с той стороны. А там кто-то мылся. Когда он выйдет, я должен был заходить, этот надзиратель меня должен был туда пускать. А я как-то, не знаю, каким чудом, засунул пальцы, повернул тот замок — и дверь открылась. А там как раз Ткачук Ярема мылся. Так он мне сказал, что уже все ребята арестованы. А я ничего не знал. Только тогда я уже понял, что тут уже некуда деваться. Я всё брал на себя. Я брал на себя, потому что они при аресте забрали и устав, и программу, и текст клятвы забрали. И я думал: всё, беру всё на себя, что я сам готовил ту клятву, сам устав готовил, сам идеологом был. Всё брал на себя. А когда он сказал, что все арестованы, то я думаю, что уже нечего говорить. Уже ясно, что теперь уже надо держаться всех. Как все говорили, так и я.
Ну, тогда мы начали бросать на прогулках записки, делали из хлеба комок и бросали. И уже более-менее контактировали, уже могли более-менее ориентироваться, что как делать, как поступать.
Сложилась такая ситуация, что судья и прокурор требовали мне смертную казнь. Суд был закрытый, никого не пускали на суд. Когда шёл суд, то прокурор требовал мне смертную казнь. Суд ушёл на совещание. Когда пришли с совещания, то сказали, что каждый... Тымкив брал на себя, Площак брал на себя, Струтынский брал на себя и я брал на себя. И они сбились с толку, не знали, как судить. (Смеётся). Так мне, Тымкиву, Струтынскому, Ткачуку и Площаку Мирославу по десять лет дали, а Юрчику и Коневичу по семь лет. А Василия Площака мы выгораживали. Мы всё брали на себя, что он не виноват, что он не знал, что это националистическая организация. Что он не знал этого. Мы его выгораживали, чтобы хоть кто-то вышел на свободу. Так как мы все выгораживали его, то ему дали два года. Так что мы его специально спасли. Я на суде сказал, что Площак Василий не виноват. Они говорят: «А если бы он заявил?» А я говорю: «Мы бы его казнили. Мы бы его убили. Он не знал, он случайно попал».
Когда следствие уже почти заканчивалось, приезжает их человек двенадцать, этих чекистов, кагэбэшников. Посадили меня посреди комнаты. Я сижу, вокруг меня они сели, и каждый мне задаёт вопрос. А я спокойно отвечаю и чувствую, что мне кто-то так смотрит в лицо, что аж горит, что аж нехорошо мне делается от этого. А я помаленьку отвечал каждому. Например, они спрашивали: «А что, вы хотели — чтобы Украина была независимой?» Я говорю: «Конечно, хотели. Почему же, — говорю, — другие народы могут иметь свою независимость, а наш украинский 52-миллионный народ не может иметь свою независимость? Тем более, — говорю, — что в Конституции есть, что каждая республика имеет право выйти из состава Советского Союза. Так почему же вы не даёте этой возможности народу, который хочет быть независимым, почему его держите?» И так каждый. Я не помню уже всех тех вопросов, которые они мне задавали, но каждый мне задавал вопрос так по кругу. После этого они уже перестали вести следствие. Повезли нас на суд.
Все мы были арестованы. А те, которых не арестовали, прошли как свидетели. Был Арсак Роман, Костюк Мирон, Козак Михаил, Гаевой Пётр, Назарук… На суде было допрошено 28 человек. Они были как свидетели, а мы восемь были как арестованные и наказанные.
В. О. (Читает): «Первые аресты состоялись 4 декабря 1958 года. Тогда было арестовано и допрошено 28 человек — членов организации. Конечно, всех не судили, потому что часть из них пошла свидетелями и — написано так — согласились на сотрудничество с КГБ».
Б. Г.: Да. Ярема Ткачук написал книгу, есть рукопись на 240 печатных страниц. Но что? Издать её мы не имеем возможности. (Книга вышла: Ярема Ткачук. Буревії. Книга пам’яті. – Львів: В-во “СПОЛОМ”, 2004. – 368 с.).
В. О.: Он написал книгу об этой организации, да?
Б. Г.: Да. 240 страниц. Часть у меня есть.
В. О.: Но хорошо, что написал. Раз написано, то есть. По крайней мере, будет в архиве и с ней можно будет ознакомиться. Если удастся, то когда-нибудь и издадите, потому что то, что не написано — не может быть издано, а что написано, то может когда-нибудь выйти.
Б. Г.: После суда нас в воронок, в «столыпин» — и поехали мы по пересылкам. Повезли нас в Озерлаг, что в Иркутской области. В Озерлаге нас запроторили в штрафной лагерь. Конечно, всех вместе не держали. Я, то есть Богдан Хмель, был с Площаком Мирославом и с Юрчиком Николаем. Мы были в одном штрафном, а тех по другим штрафным разослали.
Чем штрафной лагерь был так плох? Там, в зоне, была очень плохая вода. Она чем-то отдавала, чем-то пахла. Это была жилая зона, а в рабочей зоне, через проволоку, была пекарня, пекли хлеб для того посёлка. Там была хорошая вода. Но они ту хорошую воду нам не давали пить, а давали эту какую-то гнилую.
Там встретился я с Костей Николаем, с Симчичем Мирославом, с Карасем Зенком, с Дужим Петром...
В. О.: И Владимир Гробовой там был?
Б. Г.: Был, был.
В. О.: А Юрий Литвин там был?
Б. Г.: Литвин? Я что-то не помню. После того, как этот лагерь ликвидировали, то развезли нас по разным лагерям: на 11-й в Тайшете, на 7-й, семь-один. Там, в этих лагерях, уже было больше людей, можно было больше общаться. Там мы познакомились с условиями в тех лагерях. Строительные бригады водили на работу, возили машиной. После того срезали нам пайки отоваривания в ларьках: давали отовариться только на пять рублей. А все остальные деньги, кто заработал, кто имел, то давали на книжку.
После этого обрезали переписку. Имели право только три письма отправить в месяц. Этим они добивались того, что некоторые люди не выдерживали и шли на сотрудничество с лагерной администрацией — становились стукачами, доносчиками, чтобы им больше дали отовариться в магазине и чтобы внештатную переписку мог ещё иметь.
Кроме того, в лагерях организовывали самодеятельность, то есть хор, концерты ставили. Кто шёл на сотрудничество с ними, был участником хора, то давали внеочередное свидание, если кто приезжал в лагерь. Но ребята в некоторых случаях ставили и свои концерты, то есть патриотические пьесы ставили.
После 11-го повезли нас в штрафной 17-й — это откуда уже я освободился в 1968 году.
В. О.: Это где 17-й?
Б. Г.: Это в Мордовии.
В. О.: А когда Вас в Мордовию перевезли?
Б. Г.: После того, как инцидент случился, что не вышли на работу, то оттуда, из того штрафного, всех поразвозили уже в Мордовию.
В 17-м лагере сидели Пришляк Гриць, Пришляк Омелян, Полевой Евгений, Сорока Михаил, Левкович — этот полковник, Шумук Данило, Карась Зенко.
В. О.: А какая работа была в 17-м лагере?
Б. Г.: В 17-м лагере шили рукавицы на электромашинках.
В. О.: Я в семнадцатом «А» был в 1975–76 годах, тоже шил рукавицы.
Б. Г.: Они шили и эти спецовочные рукавицы, и такие с пальцами.
В. О.: А дату освобождения Вы помните?
Б. Г.: 1968 год, в декабре месяце.
В. О.: Вас освободили прямо из лагеря или везли домой?
Б. Г.: Из лагеря. Там же дальше поезда уже не было. Это конечная станция. Дали денег нам на билеты. Мы получили билеты и уже ехали...
В. О.: Вы ехали сами или ещё кто-то был из Ваших коллег?
Б. Г.: Ехали мы с Площаком Мирославом.
В. О.: Вы вернулись куда?
Б. Г.: В Коломыю, сюда, в Пядики.
В. О.: После этого где-то работали? Было ли какое-то преследование со стороны КГБ?
Б. Г.: Да преследование было всё время. Вызывали по два, по три раза в неделю. Не каждую неделю, но вызывали, чтобы сотрудничать, что дадут лёгкую работу, что допустят, чтобы учился. Кто хотел учиться, то предлагали.
С Игорем Кичаком нас возили во Франковск. Оставалось нам тогда по два года. Возили нас сюда, во Франковск, на перевоспитание. Привезли нас, вызвали мою маму. Заставили, чтобы она передачу принесла, — специально, чтобы я увидел маму, чтобы шёл на сотрудничество с ними, то они пустят маму на свидание, передадут ту передачу. А если я буду сотрудничать с ними, то могут отпустить домой раньше на два года. Но мы те передачи не брали, на свидании не были и так поехали назад. Повезли нас в лагерь, и так в лагере мы и досиживали до конца срока.
Не смог я создать семью, потому что мать моя была нетрудоспособна, она получала ту маленькую, мизерную пенсию. Этого не хватало, и я должен был идти на работу. Сперва я работал в Печенижине на кирпичном заводе. После Печенижина работал в Коломые в быткомбинате мастером строительных работ. Но так как КГБ не давало покоя, всё добивалось, чтобы идти с ними на сотрудничество, то мы решили, что лучше уехать с их глаз на строительные работы по договорам. Работал на Николаевщине, в основном в Николаевской области. Строили там коровники, строили жилые дома, строили свинарник. Там можно было немного больше заработать, потому что там так не преследовали кагэбэшники. Уже можно было и матери помочь. Работали, потому что должен же мир работать. Не было времени подумать о семье и о родне. Приходилось жить так, на веру.
В. О.: Это же Вы 1931 года и Вам уже 69 лет? На пенсии Вы с каких пор? Забыли... Ну, это не обязательно. Я записал Ваш адрес и телефон. Но скажите и сюда, пусть здесь тоже будет записано. Какой Ваш адрес в Коломые?
Б. Г.: Адрес: улица Богдана Хмельницкого, дом 1-А, квартира 105, 2-й подъезд, четвёртый этаж.
В. О.: Телефона нет?
Б. Г.: Нет. Моё место Вы уже знаете. Дальше идёт Ткачук Ярема: село Поповичи, Мостисский район, Львовская область. Тымкив Богдан: Ивано-Франковск, улица... как она теперь по-новому, не знаю, номер 1. Площак Мирослав: село Пядики. Струтынский Иван: умер, бедняга.
В. О.: А где он жил, где умер?
Б. Г.: Он жил в Калуше, работал там на заводе.
В. О.: Какого года умер?
Б. Г.: Какого года, я так просто не скажу. Юрчик Николай в Мизыне. Это Ивано-Франковская область. Долинский район... нет, не Долинский. (М. Юрчик жил в Брошневе Рожнятовского р-на, потом в с. Выгода Долинского р-на Ивано-Франковской обл.). Надо будет позаписывать точно. Ещё Площак Василий, тоже в Пядиках. А Коневич — я даже не знаю, где он. Он как освободился, уехал — и так и нет. Может Тымкив знает, надо будет его спросить.
В. О.: Может, кто-то знает. Спасибо.
