Интервью семьи Сокульских
Отредактировала (сократила) Орыся Сокульская 28 февраля 2010 года
В.В.Овсиенко: 5 апреля 2001 года в городе Приднепровское, в доме мамы Ивана Сокульского, улица маршала Конева, 3, а также на кладбище, рассказывают о нём мама Надежда Ивановна Сокульская (девичья фамилия Гривнак), жена Орыся Васильевна Сокульская, дочь Маричка Сокульская, а также его друг Сергей Алиев-Ковыка, который сделал надгробный крест Ивану Сокульскому. Записывает Василий Овсиенко.
МАТЬ.
Н.И.Сокульская: Надежда Ивановна Сокульская. Отец у меня Гривнак – фамилия была. Жили мы на хуторе, в 50 км отсюда. Переехали сюда в 1967 году.
В.О.: А как тот хутор назывался?
Н.И.Сокульская: Червоноярский.
В.О.: Он какого района был?
Н.И.Сокульская: Синельниковского.
В.О.: А когда Вы родились?
Н.И.Сокульская: 5 января 1921 года.
В.О.: Это на Рождество, считайте?
Н.И.Сокульская: Да. Восемьдесят лет мне вот исполнилось. В 1967 году мы переехали сюда. Я проработала в колхозе 34 года и тут проработала 20 лет, потому что не имела права на пенсию, так как колхозный стаж не считался. Вот так. Это в тот год, когда Ивану не давали работы по специальности. Надо сказать, что он окончил у нас в Михайловке 7 классов, а потом учился в Синельниково 3 года и окончил 10 классов.
В.О.: В каком году он окончил школу? Он 1940 года, так что, чтобы было 17 лет – получается, 1957 или 1958 год?
Н.И.Сокульская: Где-то так. Потом поехал во Львов, очень хотел поступить в университет. Ещё был его дядя по отцу, так он говорил, что даст ему образование, только дай ему 10 классов. Он как окончил 10 классов, то хотел куда-то там поступить, но ему не нравилось. Он поехал во Львов и работал там 3 года на шахтах. Поступил во Львовский университет.
В.О.: На украинскую филологию, да?
Н.И.Сокульская: Проучился он там два с половиной года и перевёлся в Днепропетровск. Сразу вроде бы ничего, молодёжь пошла за ним, к нам на хутор приезжали, и даже по телевизору его показали. Он, знаете, как во Львове, организовывал колядки на Новый год, ходили поздравляли начальство. А потом – не так, не в ту сторону гнёт, не то делает, и в 1966 году его выгнали из комсомола и исключили из университета.
В.О.: С какого курса?
Н.И.Сокульская: С третьего или с четвёртого. Всё-таки с четвёртого. Он же проучился здесь ещё год, а потом только на второй год его исключили. А потом уже работы не давали по специальности. Он пошёл на теплоход, кассиром работал – хотел заработать деньги и куда-то уехать. И прямо оттуда его и арестовали, даже домой не пустили. А сплетни ходили, что он расклеивал какие-то афиши или листовки в Киеве, и за это забрали. Приехали сюда, обыск делали – везде искали не знаю что, позабирали, что у него было написано. Был тут следователь его, Живодёр и Гуслистый, кажется. Тут они всё время ходили ко мне, всё расспрашивали.
Иван сидел здесь же, в Днепропетровске. Я ходила, передачи носила, ходила к тем следователям, ходила к прокурору, в то КГБ, всё просила, чтобы дали мне свидание. «Ведь вы его там, – говорю, – бьёте, вы пытаете». Как пойду к сестре, а там она: «Ой, осрамил нас, опозорил!» Да что он – убил или украл? А муж её: «Там ему дадут. Таких много, как он». Свои, свои... Так я вот ходила и просила, говорила: «Да вы его покажите. Да вы его бьёте, вы пытаете» – «Да вы что! – говорят. – Его никто пальцем не тронет». Правда, дали мне свидание до суда. Он так хорошо выглядел. Я передачи носила хорошие.
А потом вот и сделали закрытый суд, и мы брали адвокатов аж из Москвы – ничего не помогли! Никого не пустили на суд, кроме меня. Даже брата не пустили. Вот так. Не знаю, что ещё сказать.
В.О.: А что Вы запомнили из того суда – как это было?
Н.И.Сокульская: Да как это было? Вызвали Скорика, Савченко. Я так думала, что они больше виноваты, чем мой Иван, а получилось, что Иван виноват, вот и посадили Ивана, а их освободили. Ещё Коля Кульчинский сидел с ним. Тот тоже ни за что: там девочки какие-то на него что-то наговорили, а на суде очень отказывались, что мы того не говорили, у нас только мысли такие были. Видят, что посадили зря человека. Ну, вот и дали ему те четыре с половиной года и вывезли в Мордовию. В Мордовию я ездила, каждый год давали мне свиданку.
В.О.: А какая там зона, какой номер – девятнадцатый, может?
Н.И.Сокульская: Я не знаю, какой, я забыла уже, мне кажется, что девятнадцатый.
В.О.: Посёлок Лесной?
Н.И.Сокульская: Лесной.
В.О.: А, так я там позже тоже был, с 1974 года.
Н.И.Сокульская: Лесной, Лесной. Был Лесной, потому что там же ходила теплушка, а потом ходила какая-то дрезина. Приедешь, той дрезины нет, пешком идёшь, пешком несёшь вещи, потому что надо же чем-то жить три дня. Люди помогали. Только приеду туда на свиданку – и Гуслистый тут как тут: «Если бы вы были раньше, то я бы...». А ему ни разу передачу не позволяли давать.
В.О.: А кто этот Гуслистый?
Н.И.Сокульская: Следователь, тот, что вёл следствие до суда. И он всё время там был. Вот так.
А потом он отсидел там, и забрали его под конец во Владимир. Во Владимир я поехала уже когда его освобождали. Он мне написал, что, мама, приедь, когда будут его освобождать. Ну, я поехала. Приезжаю туда, захожу, сидит полковник, спрашиваю: «Ну как, Сокульский будет освобождаться?» Они же по-украински не знают. – «У нас такого нет». – «Как нет, вот же написал письмо». Знаете, руки трясутся. «Идите, где передачи, там вам скажут, где он». Я подошла, та женщина смотрит на меня, говорит: «Мамаша, не волнуйтесь, он в Москве в Институте Сербского». Ну, найди же теперь тот Институт, если в тот же день он должен освобождаться? Села в электричку, как раз одиннадцать часов дня, потому что там в девять открывалось, в 11 электричка идёт. Там сидят такие, вижу, приличные люди, я подошла – она дала мне бумажечку. Спрашиваю, как мне найти тот институт? Потому что посылают в институт до суда, узнать, здоров ли он, а это взяли после того, как отсидел, и послали в институт. Они говорят: «Да, мамаша, вам трудно будет найти». Правда, я встала, они тоже встали, взяли у меня вещи, подошли в справочное, узнали, куда мне ехать, взяли мне такси. Люди, видите, добрые тоже есть на свете, так Бог даёт.
Посадили меня, я недалеко ехала, так возле Кремля, улочками, и там Институт Сербского. Такси уехало, я зашла. Захожу, сидит там капитан. Спрашиваю: «Сокульский у вас есть?» Посмотрел-посмотрел: «Да, был. Такого-то числа прибыл, такого-то выбыл – в Бутырскую тюрьму». Иди теперь, баба, ищи Бутырскую тюрьму. Вышла я на улицу, идёт такой мужчина высокий, белокурый, я спрашиваю его, он посмотрел на меня, говорит: «Мамаша, я вас довезу». Так Бог даёт, что такие люди попадаются. Тоже взял у меня вещи, перешли мы через переход в метро, ехали мы долго в метро, а потом на троллейбусе долго ехали, приехали мы в полпятого в Бутырскую тюрьму. Захожу я, сидит справочная, спрашиваю: «Сокульский у вас есть?» – «Да, ему дали четыре года». Думаю, уже снова судили, уже снова что-то наделал? Говорю: «Он отсидел четыре с половиной года как один день, должен был уже освобождаться». Она, правда, что-то звонила, долго звонила: «Да, – говорит, – ему готовят документы». Ну, у меня уже просветлело – нашла сына. «В шесть часов выйдет к воротам». Я уже там хожу, знаете как, хожу туда-сюда. Приглашали уже там посидеть, но я, вы же знаете как…
И вот в шесть часов вышел. Вышел, снял ту свою фуфайку, что была, переоделся, во что было.
В.О.: Это же лето?
Н.И.Сокульская: Не лето, перед Новым Годом.
В.О.: А, четыре с половиной года, так-так.
Н.И.Сокульская: Перед Новым Годом. И дали нам сопровождающего, чтобы нас отвёз на вокзал, взял билет и посадил на поезд, чтобы не ходил по Москве.
В.О.: Да, это специально делается.
Н.И.Сокульская: Это враг такой. А он, тот, завёз нас на Киевский вокзал, тот сопровождающий, что-то бегал-бегал: «Нате вам десять рублей, берите сами билет». Иван засмеялся, забрал те десять рублей, поехали на Курский вокзал. У него ещё было книг так в мешке немало, он сдал в камеру хранения, поехали в Ленинград. Там ещё друг его сидел, священник. Заехали к маме его, там отец, мама была и брат. Там мы погостили, кое-что купили и приехали домой. Вот так я искала своего сына в первый раз.
В.О.: И нашли же.
Н.И.Сокульская: И нашла, слава Богу, нашла. Иван сидел с Орисиным братом Ярославом Лесивым. Поехал туда, с Орысей познакомился и так женился. И так мы с Орысей уже 27 лет вместе живём, и внучечка с нами, моя Маричечка. Вот так. Что ещё Вам сказать?
В.О.: Ну, а про этот период, когда Иван был здесь, дома, что Вы можете вспомнить?
Н.И.Сокульская: Друзей у него много было. Тогда Савченко с Галиной приезжали, Скорик с Таней, Заремба – много было. Приходили к нам часто Кузьменко, их было три брата, дружил он с ними. А виноватым остался он один и отсидел.
В.О.: Почему же один – и Приходько, и Розумный Пётр, и Николай Кульчинский сидели.
Н.И.Сокульская: Розумный говорил: «Нет, меня не посадят, я не такой, как ты».
В.О.: Посадили.
Н.И.Сокульская: За что посадили? Не за то, что Ивана, а за нож.
В.О.: Нашли ему причину. Он в Сибирь ездил к ссыльному Евгению Сверстюку. Тот отбыл заключение и в ссылке уже был, Пётр к нему дважды ездил. Вот чтобы не ездил, его и посадили.
Н.И.Сокульская: Так его посадили? Да, Розумный часто к нам приходил.
В.О.: А о втором деле – Иван вышел в конце какого года?
Н.И.Сокульская: В конце 1973 года он освободился, потому что в 1974 году женился, Маричка 1975 года рождения.
Мамо, мамо, ти живеш, де місто дивне, враз темніє фарба голуба, ти одна, ти думаєш про сина, і крізь шиби цідиться журба. Ти одна, а сад кидає тіні, ти одна у тихім відгомінні. Мамо, мамо, я вернуся до весілля, бо і сад на мене жде, і Клечальна золота неділя двох синів до шлюбу поведе. Будуть гості, буде шумовиння, враз темніє фарба голуба. Ти одна, ти дума-єш про сина, і крізь шиби цідиться журба.
В.О.: Это когда Иван написал Вам?
Н.И.Сокульская: Когда вот в первый раз с суда шёл, то он такое стихотворение мне написал. Я вот запомнила его, так мне в память врезалось. Я очень памятливая была, а теперь уже где что поставлю, ничего не знаю.
В.О.: Хорошо, мы потом с Вами ещё продолжим разговор, а сейчас сходим днём на кладбище.
ОРЫСЯ СОКУЛЬСКАЯ И СЕРГЕЙ АЛИЕВ-КОВЫКА
В.О.: Мама читала это стихотворение на огороде. Дальше продолжает Орыся Сокульская. Мы идём на кладбище, с нами Сергей Алиев-Ковыка.
О.В.Сокульская: Орына Сокульская, жена поэта-политзаключённого, диссидента Ивана Сокульского. Я имею честь Вам сегодня представить Сергея Алиева-Ковыку. Это художник, творец, который с Иваном издал девять номеров «Порогов» – культурно-художественного альманаха Приднепровья. Сергей сделал памятник для Ивана – это крест.
В.О.: Пан Сергей, расскажите о том памятнике, как он делался?
С.Алиев-Ковыка: Надо было делать – и делалось. Делалось, как Бог дал. Ощущение, кто такой Иван, наши отношения – это дало возможность сделать именно так. Это не был заказ. Это была для меня чрезвычайная работа, наверное, на всю жизнь.
В.О.: А что Вы сейчас делаете?
С.Алиев-Ковыка: Сейчас книги делаем, вот «Письма к Маричке» (Сокульський І.Г. Листи до Марієчки: Вибране листування (1981 – 1987). Упорядник Орина Сокульська, художник Сергій Ковика-Алієв. – К.: Смолоскип, 2000. – 92 с. – С букетиками сухих цветов и трав, присланных дочерью; Сокульський І.Г. Листи до Марієчки: Вибране листування (1981 – 1987). Книжка ілюстрована ранніми малюнками Марії Сокульської. Упорядкування та примітки Орини Сокульської. Художник Сергій Ковика-Алієв. – Дніпропетровськ: Січ, 2000. – 87 с.)
В.О.: Так это Вы делали?
С.Алиев-Ковыка: Два издания, первое чёрно-белое, с использованием тех травинок, что посылались Ивану на зону, второе цветное, с рисунками Марички. Первая книга поэзии Ивана Сокульского «Означення волі» – это сборник стихов. (Сокульський І.Г. Означення волі: Вибрані поезії. Упорядник О.В.Сокульська. Художник С.Я.Ковика-Алієв. – Дніпропетровськ: Січ, 1997. – 351 с.).Там мои фотографии и макет. А сейчас делается переписка. (Сокульський І.Г. Листи на світанку: Кн. 1. Епістолярна спадщина 1980 – 1982 років, документи, фотографії. Укладач Марія Сокульська, художник Сергій Ковика-Алієв. – Дніпропетровськ: Січ, 2001. – 517 с. ; Кн. 2. Епістолярна спадщина 1983 – 1988 років, документи, фотографії. Укладач Марія Сокульська, художник Сергій Ковика-Алієв. – Дніпропетровськ: Січ, 2002. – 507 с.).
О.В.Сокульская: Вот мы сейчас будем проходить через село Чапли, где родился Валериан Пидмогильный.
В.О.: Вот река Шиянка… А я знаю, где могила Валериана Пидмогильного – это урочище Сандармох на юге Карелии. Я там был прошлым летом. В том Сандармохе в 1937 году расстреляно 1111 узников Соловецкой тюрьмы особого назначения. Украинцев там, в основном, 3 ноября расстреляли.
Уже мы на могиле Ивана Сокульского. Здесь стоит казацкий крест из белого камня с надписью «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Матфея, 5:10». И на камне: «Поэт Иван Сокульский 13.07.1940 – 22.06.1992».
С.Алиев-Ковыка: О кресте я уже сказал, а вот об этом камне, что здесь тоже находится. Этот камень где-то за полгода до смерти Ивана я нашёл на берегу Днепра, напротив, в Приднепровске, там, где мы с Иваном бывали раньше. Иногда просто на кулеш ходили, к костру. А этот камень нашёлся в камышах, в песке, наполовину в песке. Это камень-менгир, ему где-то шесть-восемь тысяч лет, а может и ещё больше. Эти менгиры ставили на берегах Днепра наши предки, жившие в этих местах. Это исторический камень, такое почти антропоморфное изображение. Когда я это рассказал Ивану – он уже болен был – мы собирались, но уже не смогли туда пойти посмотреть. Хотя о нём мы много разговаривали, что нашёлся такой камень, и как-то надо его забрать, потому что там совсем пропадёт. Или взяли бы его на фундамент, или он бы в песках утонул, в камышах. А когда Ивана уже не стало, мы решили: если Иван не смог к нему прийти (здесь расстояние километр-два), то поставим его возле могилы, чтобы он уже вечно был с Иваном.
О.В.Сокульская: Он очень большой.
С.Алиев-Ковыка: Да. В земле там ещё почти столько же, он там расширяется. Это настоящий менгир. Насколько я могу профессионально объяснить, менгир – это антропоморфная стела, то есть обработанный камень, на котором ещё нет никаких изображений. Это археологический термин – менгир.
В.О.: А у каких народов и в какие эпохи?
С.Алиев-Ковыка: Эпохи это очень древние. Это от восьми тысяч лет. По всей степи он есть – это и Европа, и все степи до Китая – эти менгиры. Первоначальные истоки скульптуры. А позже – каменные бабы.
В.О.: То есть эти менгиры старше каменных баб?
С.Алиев-Ковыка: Да, конечно, первыми были менгиры, на которых ещё не было человеческих черт, камень только обработан с четырёх сторон, вот такая стела.
В.О.: Спасибо. Когда мы были в Кучино на Урале, то Иван очень часто бывал в карцерах. А потом нас перебросили из Кучино на станцию Всехсвятская. Это было, точно скажу, 8 декабря 1987 года. Это именно в тот день, когда Горбачёв встречался в Рейкьявике с Рейганом, и Горбачёву нужна была ложь хотя бы на один день: а их там уже нет. Поэтому нас в этот день, 8 декабря, перебросили на ту Всехсвятскую. Тогда уже большинство из нас были на бескамерном режиме, а Иван оставался в одиночке и почти постоянно по тем карцерам. Это он, Михаил Алексеев, Пётр Рубан, Март Никлус, Иван Кандыба. Но Кандыба всё-таки меньше там был.
О.В.Сокульская: Иван любил повторять, что мы прошли тюрьмы вместе. Иван чрезвычайно любил свою семью. Иван чрезвычайно любил жизнь, поэтому он мог выдерживать карцеры, одиночки. Он умел подниматься; даже когда его ставили на колени, он, как никто, мог подняться с колен.
Я сегодня хочу сказать, что у меня есть моральный долг всё творческое наследие Ивана, всё его немалое достояние открыть. Я думаю, что это должен оценить читатель, что это должны оценить современники. Мечтаем, что когда-нибудь выйдут дневники Ивана, которые расскажут, как творилась эта личность, как он становился в этом русифицированном крае. Ведь он начинал писать на русском языке, и лишь со временем пришёл к Украине, пришёл к Богу.
МАТЬ
В.О.: Мы снова в Приднепровском, улица маршала Конева, 3, в квартире мамы Ивана Сокульского Надежды Ивановны Сокульской. Здесь Орыся Сокульская. Здесь Сергей Алиев-Ковыка. Расскажите, пожалуйста, о том времени, когда Иван был дома после заключения.
Н.И.Сокульская: Поехал в Карпаты, свадьба была у нас в 1974 году. А когда второй раз его забирали, то я была на огороде, сажала картошку десятого апреля (1980 г. – В.О.). Так они ко мне пришли: «Иди открой дом». Я пришла, да не открывать, а в окно им постучала, говорю: «Вставайте, а то гости уже к вам». Раненько приехали, ещё семи, наверное, не было, полная машина их приехала. Так они как нажали на дверь, сорвали замки и забежали в дом. Что они тут уже искали, не знаю. И по огороду – кругом, ходили со штырями. То ли он оружие спрятал, то ли что? Ну что он спрятал?
И вот так забрали его и не показали нам. Раз на свидании мы были здесь, в Днепропетровске. Сделали суд закрытый, даже нам не сказали, ни Орысе, ни мне – никому. А что ещё Вам сказать? Да тогда же посадили, мы на суде никто не был, никто не знал, сколько дали, только когда письмо нам написал, тогда узнали. Сколько Орыся ходила везде, но что ж поделаешь.
В.О.: А Вы хоть один раз ездили на свидание? Это же в Татарии он был? В Чистополе?
Н.И.Сокульская: Мы ездили не в Чистополь, а только в Пермь. Как раз в том году, как взорвалась та атомная наша...
В.О.: Чернобыльская – это 26 апреля 1986 года.
Н.И.Сокульская: Да, вот в апреле как раз мы приехали, потому что как раз мы были там на первое мая. Думали, раз праздник, то мы побудем ещё, но когда настало первое мая, то нас выгнали. Мы пешком шли, потому что тогда уже никакого транспорта не было до электрички.
В.О.: Это было в самой Перми?
Н.И.Сокульская: Нет, там в зоне, ехать на электричке недалеко.
В.О.: А, это в Кучино, да?
Н.И.Сокульская: Да, Кучино, Кучино, наверное. Мы ехали до Москвы на поезде, в Пермь прилетели на самолёте, а потом на электричке. Туда мы приехали, ночевали тут где-то поближе, потому что ещё такое горе случилось, что Орыся сумку забыла в электричке, но отдали.
В.О.: А Вам сколько дали дней на свидание?
Н.И.Сокульская: Три дня свидания, три дня были мы там.
В.О.: Это были и Вы, и Орыся, да?
Н.И.Сокульская: Орыся и Маричка, все трое мы были. И больше я там не была. Она ещё ездила, а я больше не видела его. Только когда пришёл в 1988 году.
В.О.: Когда Вас пускали на свидание, то обыскивали?
Н.И.Сокульская: Да, обыскивали. Меня не очень, а Орысю очень, говорила. А как я к Ивану ездила в Татарию, так у меня не искали ничего.
В.О.: Но в тюрьме Вам давали свидание не в комнате свиданий, а, наверное, через стол?
Н.И.Сокульская: Три дня была с ним, три дня. Когда на работу его брали, когда и не брали. Раз я с младшим сыном ездила, он взял ещё и музыку, так забрали, не дали, чтобы он взял с собой. По три дня, три дня всё время было. Раз паспорт забыла, приехала в Москву, а паспорта нет. У всех же людей паспорта есть – что делать? Так я пошла в милицию, попросила их, сказала, что не знаю, то ли дома забыла, то ли потеряла, то ли кто украл – нет паспорта, а еду же на свидание. Правда, они позвонили и сказали мне, что приезжайте, дадут свидание. Я приехала к начальнику, он дал мне бумажку и я три дня уже не имела права выходить. А в другие разы я выходила, я оставляю на проходной паспорт и выхожу, а тогда же у меня паспорта нет, так сидела три дня. Ну, ничего, свидание всё время было. Там литовцы выходили, так что надо приносили.
В.О.: Ивана, мне кажется, выпустили в 1988 году, 3 августа?
Н.И.Сокульская: Как-то так, ещё тепло было.
В.О.: Он что, неожиданно приехал, не ждали?
Н.И.Сокульская: Да, мы не ждали его, нет. Ничего не писал, просто сам приехал. В первый раз то он мне написал, что приезжайте.
В.О.: А как это было, Вы помните? Когда Иван приехал, Вы где были?
Н.И.Сокульская: Дома мы были, он с одним нашим родственником пришёл домой. Я была дома, когда он приехал.
…Такое горе, так что поделаешь, ничего не поделаешь. Плачешь каждый день, уже сил нет, видите, а что сделаешь? Ничего не сделаешь, надо крепиться, надо всё прощать, потому что что Бог дал, то и надо принимать.
В.О.: Да. Наверное, много людей к вам приходило.
Н.И.Сокульская: Когда он пришёл – ой, дом не закрывался, не было такой одной ночи, чтобы кто-то не ночевал. Сколько людей было, сколько друзей – очень много шли его проведать, очень много приходило людей.
В.О.: В последнее время где он находился – дома?
Н.И.Сокульская: Лежал в больнице Мечникова. Я говорила, что как это так, такие сейчас врачи, такое всё, и не могут сделать, чтобы ты так не болел. Когда на другой день пришла я в воскресенье, или когда, у него друзья есть. Говорит: «Ты, мама, видишь, я уже и здоров». Нашпиговали его на выходные. Говорит: «Видите, я уже и здоров». И весёленький такой, сидит. А потом домой забрали... На кислороде, всё хватался за ту трубочку, ночью ходила Маричка за кислородом. А умер в больнице. Завезли его в больницу. Там, правда, сделали очень хорошо, что он три дня лежал, и мёртвый лучше был, чем живой, очень хорошо так сделали. Похороны были – вся Украина съехалась. Я, правда, не видела никого, но столько народу было, что я Вам не передам. А его нет, так что поделаешь.
В.О.: Я знаю, что Михаил Горынь был на похоронах.
Н.И.Сокульская: Был и Горынь, был его брат.
В.О.: Богдан Горынь, Гороховский Левко, Николай Горбаль, Николай Самойленко был.
Н.И.Сокульская: Много было, очень много было людей, очень хорошо похоронили. Хотели, чтобы в соборе отпеть, так они же, те кацапы... Надо было заплатить, так не пустили в собор, отпевание делали на крылечке, на ступеньках.
В.О.: Вон как.
Н.И.Сокульская: А потом несли вот так аж возле Мечникова, аж сюда так пронесли по всему городу. Очень хорошо хоронили, ну а что поделаешь – нет… И теперь навещают много друзей каждый раз: и на день рождения приезжают, и на день памяти его каждый раз приезжают. Друзей очень много, спасибо, и вот, видите, книгу всё-таки выпустили, и по телевизору не раз показывали, и вспоминают по радио его.
В.О.: Я вот обошёл много людей здесь, в Днепропетровске, и все говорят об Иване очень хорошо, с каким-то таким пиететом. Как о святом говорят, ей-Богу.
Н.И.Сокульская: Ну вот и слава Богу. А как сидел, так тут братья двоюродные отказались от него. Что поделаешь, боялись, потому что у кого только нашли адрес наш, так и вызывали в КГБ. И племянников, и двоюродных братьев – всех. Поэтому они боялись. Я же говорила ему не раз: «Сынок, сынок, как теперь хорошо жить, чего ты хочешь, а?» Как я вспомню ту коллективизацию...
Ну, а как мы жили? Нас привезли с Хмельнитчины четверых маленьких. Было Петру восемь лет, так он уже ездил землю обрабатывать с родителями, потому что пятнадцать десятин земли, так надо же её обработать. А нас трое – мне пять лет, Федьке три, а Елене полгода – оставляли дома. Это же подумать, троих таких детишек оставить дома, ещё что-то наделают. Заберут с собой – мошкара кусает, не можем, пищим… Я всё Ивану говорила: «Сынок, сейчас можно жить». А потом тот колхоз, раскулачивали, распродавали – ой, да это страх был Божий. Потом отец нас забрал в Запорожье, там перезимовали и назад пришли в село. Так я очень знаю эту всю свою жизнь, как прожила, так я ничего хорошего не видела. Ну, а на старости поживу, думаю, в добре и покое, а оно видите как. В 1938 году замуж вышла, в 1941-м – война, забрали Иванова отца. Ивану ещё и года не было, как его взяли. Писал ещё немного письма. Ему хорошо было, он был кладовщиком вещевого склада. Десять-пятнадцать было писем, а видите, бомбили где-то – пропал без вести.
В.О.: В каком году он пропал?
Н.И.Сокульская: Написали в 1943 году, а кто его знает, в каком. Я в Москву писала, аж из Москвы мне выслали извещение. А то ведь эти наши: «Чего вы к нам не обратились?» – «Да к вам хоть обращайся, хоть нет, вы ничего не делаете, а я же всё-таки хочу знать, где же мой муж». Вот и написали, что пропал без вести. Вот такая жизнь.
А Иван рос весёлый такой очень, чувствительный такой, ой, учился неплохо. Окончил в Михайловке семь классов, там мой брат был директором школы. Всю войну прошёл и вернулся, а младший... В Запорожье погнали, там их не переодевали, ничего, так они там все и погибли, это в 1943 году. Вот такие дела, такая жизнь моя, что поделаешь. Надо крепиться, дай Бог, сколько, хоть не болеть. Так вроде ничего, да сахар у меня высокий. А дочечки нет, невестки как невестки, неплохие, 27 лет прожила с Орысей. Это же всё-таки большой кусок, это ж как-никак.
В.О.: Спасибо Вам.
Н.И.Сокульская: Спасибо и вам, спасибо, что беспокоитесь, спасибо большое всем его друзьям, что его нет, так хоть вы навещаете нас. Хороший крест сделал Сергей ручками своими, всё молоточком стучал.
В.О.: Да, хороший крест.
Н.И.Сокульская: Прямо на огороде.
В.О.: Тут на огороде и делал?
Н.И.Сокульская: Повезли, поставили.
В.О.: Спасибо Вам, пойду ещё с Орысей поговорю.
Н.И.Сокульская: Спасибо вам. Горе большое, но что поделаешь, надо как-то крепиться, Бога просить, чтобы хоть не болеть, самое главное, чтобы хоть не лежать, ходить, уже восемьдесят. Спасибо, спасибо, идите к Орысе.
ЖЕНА
В.О.: Наконец-то пани Орыся будет говорить.
О.В.Сокульская: Я всегда думала, что нашу историю будут писать, когда уже нас всех не станет. Но есть ещё живые люди, есть жена, есть дочь, есть мать, и я благодарю пана Василия Овсиенко, что он заинтересовался этим вопросом, и что есть люди, которые собирают воспоминания.
Если окунуться в историю, в прошлое, то я была готова к той жизни, которую мне судьба подарила. Потому что родилась в Карпатах, мой отец был причастен к повстанческому сопротивлению, мой дом в Карпатах – это был дом, где собирались люди, где обсуждали все проблемы, которые на то время были. А мы, дети, краешком уха – я, мой покойный брат Ярослав Лесив, моя сестра Анна – мы прятались где-то там глубоко на печи, когда велись разговоры, потому что мать гоняла, говорила: «Пора вам спать» – мы всё это слышали. И когда я приехала на Днепропетровщину, встретилась с Сокульским, то я знала, чем Иван занимается, чего он хочет, я была национально сознательной. Меня выковали горы Карпаты, моя семья.
В.О.: А назовите своё родное село.
О.В.Сокульская: Моё родное село – Лужки Долинского района Ивано-Франковской области. В нём родились я, Орына Сокульская, Ярослав Лесив.
В.О.: Когда Вы родились?
О.В.Сокульская: Я родилась 10 марта 1952 года. Неподалёку от нас жил Зиновий Красивский. Это недалеко село Вытвица, в котором я заканчивала среднюю школу. Это был очень близкий друг нашей семьи, Зиновий Красивский. Ярослав Лесив, Зиновий Красивский, Панас Заливаха, Иван Сокульский – это люди, которые собирались как-то так камерно. Ярослав бросался в политику, он возрождал Греко-Католическую церковь, и Зиновий Красивский тоже. Панас Заливаха – он творил своё искусство, это был человек искусства. Иван Сокульский – человек «Восток-Запад», это Днепропетровск, но нас связала судьба. Зиновий Красивский как-то говорил о каком-то японском саде, который он мечтает создать где-то в Гошеве, где сходились бы все интеллектуалы, где были бы на пенсии все заслуженные люди, и могли бы создать такую маленькую академию, собираться, дискутировать – это была его мечта.
Вот это был круг моих друзей в последнее время. Хотя волна демократических преобразований бросала нас в разные обстоятельства. Иван был членом Украинского Хельсинкского Союза, потом Украинской республиканской партии, и я его эстафету, так сказать, поддержала. Я была в Украинской республиканской партии, пока там не началось какое-то новое течение, изменения. Я вышла из неё, когда начали выдвигать генерала КГБ Марчука на Президента. Я не могла поддержать этого человека. Весь наш род кагэбисты преследовали, уничтожали, убивали – и вдруг мне говорят об этом человеке, что он прекрасен, что он добр, что он демократичен. Я к нему как к человеку не имела претензий, но это был генерал КГБ, и мне это обо всём говорило.
Вот такие перепады. Наверное, я не по хронологии рассказываю… Я была деревенская девушка с гор, и то, наверное, надо сказать честно и откровенно, что я счастлива, что меня судьба забросила сюда.
В.О.: Брат Ярослав познакомил Вас с Иваном, да?
О.В.Сокульская: Да, они вместе сидели в Мордовии. Я помню последнее письмо брата, что вот здесь у меня есть такой хороший друг, он ко мне приедет в гости. И случилось это чудо: приезжает Иван в 1974 году навестить Ярослава в Карпатах. Знакомство состоялось молниеносно, у нас как-то моментально возникло взаимопонимание, скоро он мне руку предложил. Наверное, он искал меня, а мне, возможно, нужен был именно этот человек.
В.О.: То пути Господни.
О.В.Сокульская: Я думаю, что это моя судьба, и слава Богу, что жизнь моя так сложилась. Я не буду говорить, что Иван был лёгким человеком в жизни, но это был человек, с которым всегда было интересно. Это был нерядовой человек.
Я не могу рассказывать о первом его заключении, потому что я тогда с ним не была. До 1974 года он уже отсидел четыре с половиной года. Но о втором этапе я буду говорить за каждый день, потому что я знаю все те боли, все те шантажи, которые были против него, против меня, против семьи, даже против моего ребёнка. Второй срок, за Украинскую Хельсинкскую Группу, я беру и на себя, потому что это была моя жизнь.
В.О.: Расскажите конкретные вещи. О событиях от первого до второго заключения.
О.В.Сокульская: В 1974 году я приехала сюда. Мы поженились, я стала законной женой Ивана. Брак мы заключали в Карпатах, в селе Липа, откуда родом Василий Кулинин.
В.О.: С Василием Кулининым я недавно разговаривал на Херсонщине.
О.В.Сокульская: Мы обвенчались 4 августа 1974 года. После того мы приезжаем сюда, в Днепропетровск. Иван должен был работать монтажником на заводе ЮЖМАШ, тут недалеко. Потом начались у него проблемы с работой, переход от одной работы к другой. Более-менее спокойно мы прожили какие-то два-три года, хотя спокойствием это назвать нельзя, потому что он должен был отмечаться в милиции, у него был год административного надзора. Время от времени его беспокоили «органы», приглашали на разговоры, на собеседования. Но когда начала формироваться Украинская Хельсинкская Группа, мы чётко решили, что её надо поддержать. Иван и я написали заявления в Группу. В 1979 году поехали мы в Карпаты, собрались в Лужках и обсуждали наше положение.
В.О.: Кто там был?
О.В.Сокульская: В Лужках были Михаил Горынь, Ольга Горынь, Зиновий Красивский, Иван Сокульский, Ярослав Лесив, конечно, была я, Мария Гелева. Пётр Розумный опоздал. Мы собрались праздновать Новый год в Карпатах, в горах, в лесу. Так мы встретили Новый 1979 год. Ещё был сын Чорновола, Тарас – маленький Чорновил, Оксана и Тарас Михаила Горыня. А Оленка Антонив, к сожалению, не смогла приехать. Помню, как Ярослав, Иван, Зиновий и все мы вышли в горы. Мы стояли на таком маленьком островке, который омывала река. Выпал огромный снег, так что мы все по пояс ползли в снегу. Мы танцевали, мы пели… Там практически происходило создание нового состава Украинской Хельсинкской Группы. Уже написали заявления Ярослав, Иван. (Заявления Ярослава Лесива, Зиновия Красивского, Ивана Сокульского о вступлении в УХГ датированы октябрём 1979 г. – В.О.). Тогда мы приняли решение, что женщины... Ярослав и Иван, и Михаил говорят: «Ну, Орыся, заберут нас, а у вас есть дети…»
После этой встречи поехали мы во Львов, к Оленке Антонив, жене Чорновола. Там был и Пётр Розумный. Это было последнее наше празднование с друзьями. Потому что после этих празднований у всех нас начались проблемы. (П.Розумный арестован 8.10. 1979, Я.Лесив 15.11. 1979, З.Красивский 12.03. 1980, И.Сокульский 11.04. 1980, М.Горынь 3.11.1981. – В.О.). Большие проблемы. Начались притеснения на работе. В последнее время он работал сторожем в ПТУ. Там ему устраивали обыски, а потом с теми обысками приходили домой. Хочу рассказать о последнем обыске. Это было 11 апреля. Последний обыск, когда Ивана арестовывали.
Мариечка, так это был восьмидесятый год?
М.И.Сокульская: В восьмидесятом он уже сидел.
О.В.Сокульская: Это уже он дальше сидел, с 11 апреля 1980 года. Мы жили очень скромно, у нас не было того бамбетля, на котором мы с Вами сидим, не было того всего ничего. Маричка спала у нас на раскладушке.
В.О.: А Маричка родилась когда?
О.В.Сокульская: А Маричка родилась 29 октября 1975 года. Ей ещё не было пяти лет. Мать там на дамбе полола картошку или что-то там делала на огороде, и вдруг прибежала, начала стучать к нам в окно и говорит: «К вам с обыском идут». Они не стали ждать, чтобы мы открыли двери, они начали выламывать двери. Выломали двери, влетели в комнату.
Мы к тому обыску готовились, но не успели всё сделать: поэзию Ивана спрятать, много материалов – мы не успевали с ними справиться. Итак, мы спим, там у нас вторая комната, это наша спальня, кровать, мать мне стучит в окно и говорит: «Вставайте, к вам обыск». Ну, конечно, я бросаюсь, Маричка тут лежит, тут была раскладушка, они врываются – орава, мужчин, наверное, десять. Когда смотрю – есть листок, не знаю, что на нём написано, но он там торчит. Я хватаю тот листок...
В.О.: У них на виду?
О.В.Сокульская: У них на виду. Они бросаются ко мне, но что ж сделают – женщина ест листок. Я пожевала тот листок, смотрю на Ивана, Иван смеётся, я спрашиваю: «Что же я съела?» Он говорит: «Мою поэзию». Накануне они провели обыски у всех людей, которые знали Ивана. Они у Ивана изъяли записную книжку, и по той записной книжке проводились обыски от Карпат до Востока. Если не ошибаюсь, было около 57 человек, у которых провели обыски.
Обыск они проводили – от ковыряния в стене до штыкования в огороде. Но что я должна сказать: они вели себя очень толерантно, выдержанно. Вы знаете, во мне такая агрессивность проснулась, когда я увидела, что Маричка как-то так села, начала плакать, я её одеваю тут на кровати… Как-то надо ребёнка успокоить. В доме был кавардак, но они вели себя более-менее прилично.
В.О.: Иван был арестован в тот же день?
О.В.Сокульская: 11 апреля Иван был арестован. Ивана посадили в одну машину, меня в другую, завезли в КГБ. Я как сегодня помню: стояла Маричка – бабушка её вывела – и она так махала ручкой. «Воронок»… Я села в ту машину и думаю: «А чего я села?» Потому что за мной уже много было грехов. Думаю: «Может, меня и не выпустят уже?» Привезли меня туда, дали справку и выпустили.
Это уже было позднее время, где-то час восьмой, может, девятый. Приехала домой как на пепелище: в доме всё разбросано, какая-то такая духовная пустыня, пустота ощущалась.
Дальше начались уже наши чистопольские мытарства... Его отправили в Татарскую автономную республику.
В.О.: А во время этого следствия Вас вызывали на допросы?
О.В.Сокульская: Я шла по делу Ивана Сокульского как «свидетель». Каким образом? «Я ничего не знаю, я ничего не видела». Я Вам скажу, что на допросах постоянно шла речь о том, что посадить надо было меня.
В.О.: И Вас, или вместо Ивана – Вас?
О.В.Сокульская: Речь шла и так, что не Ивана надо было посадить, а меня, а потом – что надо было посадить и меня.
Что спровоцировало арест Ивана? Сначала посадили Петра Розумного. Вы знаете, Розумному сфабриковали бытовое дело. Ивану удалось побывать на суде Розумного, поскольку это бытовое дело. Они как-то не сориентировались и допустили его. И Иван написал статью (мне её, пан Василий, недавно вернули, я Вам её отсканирую и дам). Это статья «Вещественное доказательство: судила сталинская „тройка“». Это статья Ивана о суде над Петром Розумным, на четырёх листах машинописного текста. Иван расписал, как проходил суд, что происходило. Эту статью Ивану и инкриминировали.
У меня был период, когда я имела на своём, так сказать, иждивении Григория Приходько, Ивана Сокульского, Петра Розумного, Ярослава Лесива и баптиста-евангелиста, которого держали в психиатрической больнице, – это Сингаевский. Это была и подписка на прессу, и постоянная переписка. Я понимала, о чём идёт речь. Я понимала, что не столько, может, я им нужна, сколько им нужна переписка, связь с миром, информация, чтобы эти люди не были полностью изолированы.
В.О.: Подобная судьба была у Стефании Петраш-Сичко, когда у неё сидели одновременно муж и два сына, она разрывалась на три тюрьмы, ещё и на Василия Стрильцива.
О.В.Сокульская: У меня Ярослав Лесив сидел в бытовой зоне. Иван, Пётр Розумный, с которым мне не разрешали идти на свидание, потому что он не родственник, но когда он был на «химии» в Никополе, в Жёлтых Водах, то ездила. С Григорием Приходько мне свидания не давали, но подписка на газеты, журналы – это я должна была всё сделать. Это была моя жизнь. Я сейчас уже перечитываю письма Ивана совсем по-другому, я читаю письма Ярослава, от пана Петра Розумного, когда он был где-то там на Зелёном Клине. У меня тогда была программа: не просто вот так вот неделю прожить – это надо было три письма в неделю написать мужу, письмо в неделю написать брату, это пану Петру, это что-то Приходько написать надо было.
Я этим жила, я это делала, и с чистой совестью перед Богом я об этом говорю. В итоге Иван получил пять лет тюремного заключения в Чистополе – это были очень тяжёлые годы. Мы приезжали туда с Маричкой, Маричке было пять-шесть лет. Маричка, может, и помнит, и вспоминает, как мы останавливались в тех чистопольских «гостиницах». Мы в номере останавливаемся, а нам чуть ли не двери выбивают, мы сидим где-то на втором или на третьем этаже, как те мыши, боимся показать нос из этой гостиницы.
Свидание в Чистопольской тюрьме через стекло. Маричка вспоминает – это она ещё маленькая была, первый раз туда приехала. Она говорит: «Мама, куда мы приехали – в зверинец?» Иван, знаете, как-то хотел отгородить Марийку от той реальности, говорит: «Я тут работаю в зверинце, тут есть звери, тут клетки, мы за ними ухаживаем». Такой шёл диалог в письмах. Марийка тогда приезжает и спрашивает: «Папа, а где же те клетки, а где же те звери? Я хочу зверей увидеть». – «Они ещё не приручены, Мариечка, они ещё не могут выходить к людям».
Мы постоянно ездили на свидания с Мариечкой вдвоём. Мама в Чистополь ездила, когда Ивану начали фабриковать третий срок. Помню как сегодня этот момент, когда я начала писать очень резкое заявление на Горбачёва. Я выхожу из дома, Маричка как-то так падает, обнимает меня и спрашивает: «Мама, ты вернёшься?» Ну, ребёнку говорю, что обязательно вернусь, но матери говорю, что не знаю, вернусь ли я.
Прохожу в ту чистопольскую прокуратуру, в тюрьму – всё, Ивану дают ещё один срок после пяти лет тюрьмы (3.04. 1985. – В.О.). Что бы там ни говорили, но это была просто провокация. Я нахожу адвоката Рыбалко (фамилию его как сегодня помню) в Татарстане в прокуратуре. Это мне дали москвичи, а кто же мне дал? – Пётр Старчик. «Тёплый стан» в Москве, мы там у него останавливались, он постоянно меня принимал. Он мне дал адрес. Кажется, более-менее нормальный адвокат. Когда этот адвокат посмотрел это дело, то говорит: «Орына Васильевна, я деньги у Вас не хочу брать, потому что я Вам ничего в этом деле не помогу. Дело шьётся, ну, посмотрите». Во всяком случае, это был порядочный человек.
После этого я еду в Набережные Челны, потому что там следователь. Следователя не застаю. Всегда, знаете, когда приезжаешь, мотаешься – следователя нет. Я возвращаюсь назад в Казань, в Казани иду к прокурору, встречаюсь с прокурором. Прихожу к прокурору, а он мне говорит: «А чего вы не пишете письма своему мужу на русском языке?» Я говорю: «Я украинка. Украинская республика входит в состав СССР, и я имею право по Конституции писать на родном языке». – «А я тоже татарин, но я разговариваю на русском». И у меня вырвалось: «Плохой Вы татарин, потому что если бы Вы были хороший татарин, то Вы бы говорили на своём языке». После того произошла перепалка по делу Ивана, я спускаюсь с четвёртого этажа прокуратуры, выхожу – это было просто психологическое давление прокуратуры – стоит «скорая помощь», такие амбалы стоят в белом и открывают двери, меня за руку хватают. У меня такое впечатление было, что меня забирают. Я думаю: а что я сделаю в этой ситуации? Ну, заберут – так заберут, я же ничего не могу поделать, так, думаю, надо вести себя достойно. Что-то такое во мне постоянно срабатывало.
В.О.: Достоинство – последнее, что нам остаётся.
О.В.Сокульская: Я думаю: «Если решили забрать, меня и так заберут». Я вот так ту руку отбрасываю. «Я не понимаю», – говорю. Он на меня смотрит с таким видом… Я тогда так очень жёстко говорю: «Товарищи, отойдите». У них не было приказа меня брать. Я прошла. И так иду-иду, прошла десять метров, ноги подкашиваются, я думаю: «Наверное, идут». Когда оглядываюсь – где-то там «скорая помощь» стоит и те два человека как застыли у дверей. Я не знаю, было ли это задание, или это случайность, но я не думаю, что это была случайность.
На этом моя миссия закончилась, поехала я домой. Потом поехала мама в Чистополь. Мама, наверное, Вам не рассказывала, как она поехала в Чистополь, а Иван тогда объявляет голодовку, его перебрасывают в Казань, его оперируют.
В.О.: На что его оперировали?
О.В.Сокульская: Грыжа. Я знала, что не дадут свидания матери, но было важно, чтобы Иван знал, что о нём заботятся, что к нему едут. Я думаю, что в этот момент для Ивана это было очень важно, потому что у Ивана была кризисная ситуация. Когда сфабриковали ту статью «Прозрение», маме не дали свидания, она оттуда вернулась, а Ивану добавляют три года заключения, его отправляют на Урал.
После этого от него девять месяцев нет писем. Ивана информируют, что жена его бросила, дочь бросила, они уехали в Карпаты. Мне все звонят, что он не хочет вам писать, потому что вы себя неправильно повели. Девять месяцев разыгрывается такая ситуация. Иван уже в Пермской области, ему уже дают одиночку, карцеры, а у меня нет никакой информации. Только потом едет Оля Стокотельная на свидание к Николаю Горбалю. Она мне звонит из Киева и говорит: «Орыся, спасай Ивана, у него очень сложная ситуация, Ивана добивают». Я тогда пишу заявление на генсека Горбачёва, начинаю готовиться к бессрочной голодовке. Я понимаю, что не следует её проводить в Днепропетровске, я выхожу на Старчика в Москву. Пять суток держу голодовку дома – выдерживаю, думаю, если я пять суток выдержала голодовку, когда я должна готовить ребёнку, значит, я выдержу голодовку и там. Посылаю телеграмму (это 1986 год) и требую свидания с Иваном. Сначала мне отвечают, что законно лишён свидания, потом мне присылают телеграмму, что его незаконно посадили в камеру. А тогда уже планировалась встреча Рейгана с нашими правозащитниками. Я знаю, что Иван записан в список, и начинаю действовать ещё более откровенно и настойчиво. И тогда мне дают свидание и сообщают, что его посадили в одиночку незаконно. Это постановление отменяется, и мне дают свидание. Мы на свидание едем втроём – я, Маричка и мама. Это первое свидание за все годы, 26 апреля, в день взрыва Чернобыля.
В.О.: Именно в этот день?
О.В.Сокульская: Именно в этот день мы едем на свидание, и нам предоставляют свидание на три дня – 26-го мы были там, а свидание – 27-е, 28-е и 29-е. Потому что возвращаемся – и только в Москве узнаём, что взорвался Чернобыль.
В.О.: Это свидание было в Кучино?
О.В.Сокульская: Это было в Кучино. Пан Василий, с этого свидания я выношу заявление на пяти листках папиросной бумаги. Я не буду рассказывать, как женщины выносили заявления, как они писались. Нам была предоставлена комната, кухня – какая-то такая маленькая комнатка. Потому что Маричка с мамой была в комнате, а мы всю ночь сидели на кухне при газовой плите, там газ горел. Часть материалов была Иваном подготовлена. Мне удалось пронести ампулу, которой можно писать. Мы уже имели опыт, как это сделать. Я оттуда вынесла на пяти листах папиросной бумаги, исписанных один в один, заявление. Там всех обыскивали, у нас были, скажем так, гинекологические обыски, но удалось это вынести. Я доехала до Москвы. Это заявление пошло по всем радиостанциям. Я своих отправила из Москвы домой и сказала матери и Маричке, попрощавшись с ними: «Если я не доеду, то такова воля Божья». Мать попросила забрать ребёнка. Меня в Москве встретил Пётр Старчик – и это заявление было подано во все каналы: «Би-би-си», «Голос Америки», «Свобода» – все передали. В нём были поимённо названы все палачи зоны ВС-389/36. То заявление у меня сохранилось на тех клочках папиросной бумаги – его как-то надо переписать.
Конечно, те заявления вызвали соответствующий резонанс. Но у Ивана ситуация не облегчилась, а намного усложнилась – начались камеры-одиночки. Тогда мы пошли, как говорится, по новому кругу. Тогда Иван перешёл на статус политзаключённого. Свидания не было, но письма приходили регулярно в этот период, надо сказать должное. Когда началась перестройка, когда состоялись рейгановские переговоры в Москве, тогда письма старались отдавать регулярно.
Я свидания с Иваном не имела, но поехала на свидание, которого его лишили «за нарушение режима» в камере-одиночке. Масса была разных нарушений режима – начиная от носков, которые не так надевал, что пуговицу не так застегнул, что не вовремя встал. Тогда ехала Валя – Валентина Стус – к мужу на могилу и ехала на свидание к Николаю Горбалю Оля Стокотельная. И я поехала на свидание. Тогда уже начал делаться «Украинский вестник» во Львове, и с нами должен был ехать Павел Скочок от «Украинского вестника». Павла Скочка задержали, в Киеве его не пропустили на самолёт.
Это был ужасный период. Это была какая-то такая трагедия моей души, и не только моей, я думаю, что это и Валентина Стус чувствовала, и Оля Стокотельная. Я безнадёжно ехала на свидание, которого не должна была получить. Но перед тем я послала массу заявлений во все инстанции, какие только могла, и, несмотря на то, что Иван становится на статус политзаключённого, вместе с ребятами, зная, что Рейган должен приехать в Москву, – мне всё-таки предоставляют свидание на тридцать минут.
В.О.: Где это, на Всехсвятской?
О.В.Сокульская: Мне дают в зоне, там, где проходят свидания. Ну, Всехсвятская...
В.О.: Нас 8 декабря 1987 года перебросили из Кучино во Всехсвятскую.
О.В.Сокульская: Во Всехсвятскую, да, мне там дают свидание. Ивана приводят в комнату… У меня было свидание в «красном уголке», к Вашему сведению. Журнальный столик, ещё что-то. Я там принесла что-то и поесть. Иван мне говорит: «Я не буду, потому что я на голодовке, я не могу ничего есть». Мы с ним общаемся…
Оле дали свидание с Горбалем. Ну ясно, что Валентина осталась там на могиле, Оля Стокотельная пошла к Горбалю на свидание. Мне сначала отказывали, уже абсолютно безнадёжно я сидела и молчала, я уже знала, что свидания не дадут, но они любили такие интриги – вдруг мне дают свидание.
В.О.: Тридцать минут?
О.В.Сокульская: Да, минут тридцать, не больше, но и за те 30 минут я поняла, что это свидание не является законным. Где-то через месяц или полтора должна была состояться в Москве встреча Рейгана с нашими правозащитниками. Я сказала об этом Ивану – и мне то свидание ещё и сократили. Поскольку Иван не мог есть, потому что он был на статусе голодающего, то, думаю, я же ничего не теряю. Дадут десять минут или пятнадцать – мне важен был миг, чтобы я увидела Ивана, увидела, в каком он состоянии, какое у него настроение. Я ему сказала при самом конце: «Иван, держись. Я не знаю, стоит ли тебе объявлять статус политзаключённого», – это были мои слова. Он говорит: «У вас там, – как мне Иван сказал, – идёт перестройка, а тут нас потихоньку добивают поодиночке».
Вот такое у меня было последнее свидание на Всехсвятской. У меня было на Всехсвятской два свидания – одно трёхсуточное и на полчаса. Конечно, пан Василий, когда они мне давали это короткое свидание, то были реплики, пальцами на меня показывали: это та, что вынесла заявление. Я уже была чётко определена и мечена.
В.О.: Первое свидание было в Кучино во время Чернобыльской катастрофы?
О.В.Сокульская: В Кучино.
В.О.: А второе во Всехсвятской? Вы даты не помните? Говорите, одуванчик цвёл?
О.В.Сокульская: Да, это была весна. Я даты не помню, но у меня есть записи, телеграммы, я это всё со временем обработаю.
В.О.: Это где-то май 1988 года, когда ждали встречи Рейгана с правозащитниками. Но уже скоро после этого Иван был освобождён?
О.В.Сокульская: Иван был освобождён в 1988 году, третьего августа. Пятого августа он должен был бы прибыть сюда. Но он шёл последним этапом – это шёл Кандыба…
В.О.: Нет, Кандыбу, Горбаля и меня сдвинули с места 12 августа. Завезли в Пермскую тюрьму и оттуда самолётами каждого отдельно везли домой. Меня выпустили 21 августа в Житомире, Николая Горбаля 23 августа в Киеве, а Ивана Кандыбу аж 9 сентября во Львове.
О.В.Сокульская: А Ивана 3 августа. Но мы уже к тому времени готовили акцию. Уже был Украинский Культурологический клуб. Пан Михаил Горынь, Вячеслав Чорновил, Григорий Приходько уже были тогда на свободе. Они, Олесь Шевченко и мы, готовили первый политический митинг в защиту политзаключённых. Он должен был состояться возле почтамта. Но перед тем меня с Приходько – Приходько приехал раньше в Киев – встретил такой полковник Гончар, кажется.
В.О.: Гончар, так-так.
О.В.Сокульская: Он меня нашёл на Русановке, я остановилась у Олеся Шевченко. Мы с Приходько были на канале – там такой канал течёт на Русановке. Гончар подошёл и говорит: «Пани Сокульская, я Вам не советую прибегать к каким-либо мерам, Ваш муж 3 августа освобождён». Я говорю: «Где гарантии?» Он говорит: «Я Вам это обещаю». Говорю: «Ваши обещания я прекрасно знаю». Мы сидели с Приходько, и он мне ещё говорит: «Вот пан Григорий подтвердит». А Григорий рассмеялся, говорит: «Да-а-а, пан Гончар, я знаю ваши деяния». Я говорю: «Я вам не верю». – «Пани Орыся, я Вас прошу не предпринимать никаких мер, – у нас уже была информация, что это готовится, – Ивана Григорьевича освобождают». Я говорю: «Я Вам поверю, когда Иван Григорьевич будет дома».
Конечно, мы готовили те протесты, мы собирались накануне, голодовка продолжалась. Вы знаете, чем закончились те наши протесты – нас развезли кого куда. Меня завезли где-то аж за Мироновку, выбросили в степи. Только пана Михаила – у него были политические встречи в Прибалтике, так мы его посадили на самолёт. Вячеслав Чорновил сидел на телефоне, а остальных нас всех разбросали кого куда – Набоку в одну сторону, Скачка в другую, меня вывезли где-то в Мироновку и в лесостепи бросили. Потом нас очень долго всех собирали.
В.О.: Той даты не помните?
О.В.Сокульская: Точно не помню. Четвёртого или пятого августа должно было быть. Так нас всех разбросали.
Иван освободился, и тут уже начался и творческий процесс, и общественная жизнь, и политическая жизнь. Начинается создание «Просвиты», общественных организаций, УХС, Руха, Украинской республиканской партии, в которой он был и умер её членом, и я ещё долго оставалась в этой партии, поддерживая традицию. Наш дом был центром, где всё творилось. Это и техника – все эти комнаты были заполнены, это здесь творилась жизнь. А потом она как-то начала делиться, Украинская Республиканская партия, Народный Рух образовались. А здоровье Ивана пошатнулось. Как потом оказалось, Иван перенёс три инфаркта, которых никто нигде не зарегистрировал. В 1990 году была у нас газета «Украинское слово». Пикетировали в поддержку независимости Украины. И тогда Ивана избили. Это было 1 или 2 мая 1990 года.
В.О.: А какое это место?
О.В.Сокульская: Возле почтамта – там, где Вы заходили ко мне в офис Союза украинок, напротив тех дверей. Сейчас сделали те двери, а там когда-то было «Украинское слово» – газета «Просвиты».
Его творческий вечер был через два или три дня, так он так во всей красе на том творческом вечере в чёрных очках и ведёт. Это был его первый творческий вечер в Днепропетровске как поэта.
Иван за короткий период, с 1988 года, когда он освободился, до своей смерти в 1992 году издал 9 номеров культурно-художественного альманаха «Пороги», подготовил первый сборник «Означення волі», кроме того, это масса публичных выступлений на различных конференциях и митингах. Я думаю, что это выйдет в какой-то отдельной книге. Я думаю, там будут все его выступления, публицистика, которая была в «Порогах» и, думаю, там же будут и воспоминания современников. Сейчас я издаю третью книгу – это избранная переписка, это эпистолярное наследие, письма из зоны к матери, очень ценные, я считаю, и ко мне. Это не только письма ко мне и к матери – это целые философские трактаты о языке, о культурной среде в нашем крае, как она должна развиваться. Это очень интересные вещи, но пусть их оценивает читатель.
В.О.: Спасибо.
ДОЧЬ
В.О.: А вот будет говорить Маричка Сокульская. Официально записано как – Мария?
М.И.Сокульская: Мария. Самые первые мои воспоминания об отце из детства связаны с его арестом. То есть даже сейчас, когда я вспоминаю об отце, то в первую очередь я вспоминаю именно этот арест, о котором уже рассказывала мама. Много людей в доме, а потом папу забрали в «воронок». После этого папу я увидела, когда мне было 13 лет, то есть фактически через 9 лет.
В.О.: Ой-ой-ой!
М.И.Сокульская: Конечно, мы ездили на свидания, но всё это происходило очень быстро. Немного шокировали меня свидания через стекло в Чистопольской тюрьме. Я помню один случай, когда мне разрешили перебежать на другую сторону и сесть папе на колени. После этого туда зашли какие-то люди, и меня чуть ли не с треском оттуда выгнали. Это действительно не было разрешено по инструкции.
Я росла, и я не могу сказать, что у меня отец ассоциируется с каким-то постоянным периодом жизни. То есть это были вот такие коротенькие свидания, в которые я его видела. Когда он вернулся, я действительно почувствовала, что это отец, что он вернулся и что он у меня вообще есть, потому что до того единственное, что было – это переписка. Это было совсем иначе. Там диалога, хотя он пытался его создать, в принципе быть не могло. То он представлял меня себе слишком маленькой, а я уже успевала вырасти, то наоборот.
В.О.: Это так и Стус писал в стихотворении о своём сыне: «Ты застрянешь в своих пяти годах».
М.И.Сокульская: Так и у нас, кстати, тоже; я теперь перечитываю его письма, он удивляется (то письмо было на русском языке): «Почему Маричка не растёт? Она в моих снах всегда приходит маленькая». Он писал некоторые письма на русском для того, чтобы они, мол, скорее доходили или для того, чтобы была большая гарантия, что они придут. Он писал, что вот мне лет десять, а снилось ему всегда, будто мне четыре года или пять. То есть свидания – по сознанию видно – не компенсировали того недостатка общения. Вот я у него такая осталась, какой он меня оставил.
В.О.: А когда вернулся, то отношения сложились хорошо?
М.И.Сокульская: Ну, в принципе, нормально. Действительно, всё было нормально. То есть это не была такая идиллия, потому что я уже была сформированным человеком. Я подозреваю, что, возможно, отец во мне застал что-то такое, чего он не ожидал. Не обязательно что-то плохое, возможно, просто что-то иное, чего он не ждал. Я думаю, что и для него это было сложно, потому что его дочь – это человек, которого он, в принципе, плохо знал. Иначе и не могло быть в силу тех обстоятельств, которые сложились. И поэтому для нас обоих это было, по большому счёту, так сказать, знакомство.
В.О.: Я опять же обращаюсь к Стусу, потому что когда Стус вернулся, то Дмитрию было уже 14 лет. Он говорил, что довольно сложно было «притираться». Тот период длился всего 9 месяцев.
М.И.Сокульская: Ну, так было и у нас с отцом. Пришёл из зоны, возможно, имел определённые привычки, не может человек пройти такой срок и не выработать определённые привычки, определённый моцион, определённый ритуал. У него был какой-то свой моцион, который он пытался себе дома воссоздать, сам, возможно, того не замечая. Это уже я сейчас вспоминаю об этом. Я думаю, что не только нам, но и ему было тяжело от того, что так резко всё изменилось.
В.О.: Я был на презентации в Киеве книжечки «Писем к Маричке» и сделал там снимок. Я маме дал и Вам тоже дам, у меня есть ещё один, я на всякий случай взял с собой, пусть будет на память. Я хотел как-то всех вас здесь зафиксировать. Если бы вы все сели…
Дальше рассматриваем картины. Это вы, да? Это мама? Это всё Заливаха нарисовал?
О.В.Сокульская: Да, это всё работы Панаса Заливахи. Вот это его ранняя работа, она, в принципе, нехарактерна для него, он начинал немного с такого авангардного, возможно. Всё, что здесь есть, и это его дерево, и там дальше – его работы.
В.О.: Это тоже Заливаха?
М.И.Сокульская: Нет, это нет, это наш днепропетровский художник.
В.О.: Нет, это не похоже, не похоже. А то Заливаха.
М.И.Сокульская: То Заливаха. Видно по стилю, кроме единственной вещи, о которой я сразу говорю, потому что она нехарактерна для него, хотя если присмотреться... Были такие трое друзей: Лесив, Заливаха и Красивский. И ещё Сокульский. Я помню, как они собрались, как только отец вышел. Наверное, никто не ожидал, что она будет пророческой в таком смысле, что так быстро она осуществится. Дядя шутил и говорил, что вот, мол, жизнь, она, конечно, коротка, вот поумираем, ребята, да как соберёмся в Царствии Божьем, как затанцуем – сам пан Бог запоёт. Что вот они там затанцуют, аж пан Бог запоёт... И они скоро все умерли. Слава Богу, что Заливаха пока что здесь с нами. Потому что Красивский, Лесив и Сокульский – они так быстро ушли (З.Красивский умер 20.09. 1991, Я.Лесив 10.10. 1991, И.Сокульский 22.06. 1992, П.Заливаха 23.04. 2007. – В.О.). Часто вспоминая тот трагизм, что все они умерли, я в то же время вспоминаю тот блеск в дядиных глазах, далёкий от страха, такие искорки – и как-то отлегает от души, как-то всё это воспринимается не то чтобы веселее, а немного легче.
В.О.: Вот недавно был у нас в Киеве вечер Михаила Сороки по случаю его девяностолетия. Так рассказывали, какой это был тонкий психолог. Вот молодому парню-повстанцу, с которым Сорока дружил, с Кубани он, дали смертную казнь, и это уже неотвратимо. И как он успокаивает этого парня, чтобы он не боялся смерти? «Ничего страшного нет, вот мы придём туда, разведём там цветы, орхидеи посадим, будем их поливать...»
М.И.Сокульская: То есть продолжение земной жизни, только большая идиллия. Ну, это выход, чтобы не было страшно, так сказать. Не знаю, насколько себя обманешь этим, но, возможно, на определённый период...
В.О.: Спасибо. Это была Маричка Сокульская, 5 апреля 2001 года.
На снимках В.Овсиенко: Орыся Сокульская; мать Надежда Ивановна Сокульская; жена Орыся и дочь Маричка Сокульские, друг Сергей Алиев-Ковыка; казацкий крест на могиле И.Сокульского (автор С.Алиев-Ковыка); камень-менгир у могилы И.Сокульского, возле него С.Алиев-Ковыка; Портрет Ивана Сокульского работы Панаса Заливахи. Два давних снимка Ивана Сокульского. 
