Интервью Боцяна Ивана Семёновича
В. Овсиенко. 27 июня 2017 года в санатории «Говерла» в Моршине записываем разговор с Боцяном Иваном Семёновичем. (Он говорит: Боцян).
И. Боцян. Записан я 23 октября 1932 года. Это условно, потому что метрики не было. На самом деле я родился в январе 1932-го, как выяснил позже.
Родился в селе Малая Татариновка, ныне Малосилка Бердичевского района. Родители крестьяне. Уже колхозники.
Пережил голод 1932–33 годов. Голода не помню, но мать рассказывала. Было, что весной 1933-го лежали мы с братом в бурьяне возле хаты. Я похож был на мертвеца. Сборщики трупов хотели забрать меня на подводу, но брат, на полтора года старше, вцепился в меня и не дал. А мать как раз ходила в Бердичев соли раздобыть. Её мать работала на железной дороге. Дала ей бутылку молока и кусочек хлеба. Коля показал меня матери, и она как-то меня отходила.
В 1934 году ходили мы с братом в ясли. Тоже был полумёртвый. Брат рассказывал матери: «Когда мы едим, он спит». Мать ходила в ясли, так няня оправдывалась: «Я даю ему есть, а он спит». А на самом деле она брала из той еды домой своим детям.
В 1945, 46–47 годы. Снова голодали. Подростком взяли меня на лесоповал. Работал на заготовке леса, обрубал сучья. Топор тяжёлый, размахнёшься и падаешь на другую сторону бревна. Такое было детство и начало юности. Подросток.
В 1947 году, весной, с братом выкапывали мы вонючую мёрзлую прошлогоднюю картошку, которую мать промывала и пекла такие «лепёшки». Блинчики. Приходилось есть, чтобы выжить. Так формировался организм молодого социалистического поколения.
В 1951 году поступил я в Бердичевский учительский институт. Окончил его в 1953 году по специальности физмат. Работал в школе в селе Хочино Олевского района Житомирской области. В том же районе работали мои коллеги Иван Фещук и Иван Касянчук. Бедность. Ходил в штанах, колени пузырём, протёртые. И в одолженном пальто.
В 1954 году я был призван в армию. Меня взяли в подразделение Псковской десантной дивизии. Она дислоцировалась в городке Остров-3. Там было много украинцев. Из Украины целый эшелон ребят привезли. Среди них и те, что учились в нашем институте, Виталий Липинский из Чудновского района, Иван Касянчук, Иван Фещук из Винницкой области, Казатинского района. Все знакомые. У кого было нормальное образование, тех взяли в полковую школу. Я там и остался. А Фещук был в автороте. Касянчук и Липинский тоже. Мы часто собирались в свободное время. Особенно на втором году службы. Такая ностальгия… Собирались, вспоминали об учёбе, о родных. Такие «братские группы». А что было вспоминать? О нашей бедности. И уже было видно, как кто относится… Было видно тех, кто понимал, в чём наша беда. Формировались такие «группы доверия» в подразделениях, в которых мы несли службу.
Ребята ездили получать продукты. На мешках этикетки, скажем, Бердичевского сахарного завода. Этикетки из Винницкой, из Житомирской области. В этих «группах доверия» мы обсуждали, что вот в нашем родном краю такая бедность, а продукты вывозят. Мы определили, что то, что производится в Украине, вывозится.
В 1956 году Двадцатый съезд КПСС, публиковались его материалы о выполнении пятилетнего плана. И по Союзу, и по республикам. Я проанализировал, что Украина занимает небольшую территорию СССР, где-то три процента, 16% населения, а производит 40 или и 50% различной продукции, а некоторой и 90%. Мы разговаривали об этом (Липинский, Фещук, Касянчук) и решили подготовить такое письмо. Я готовил письмо с анализом причин возникновения голода в Украине. Каждый в своей среде говорил, что Конституция даёт право на самоопределение, вплоть до выхода из СССР. Мы или поверили, или нам так хотелось, что надо выйти. Даю Фещуку, чтобы он размножил моё письмо. Рукописью. Без копирки. Он внёс туда свои изменения. По объёму это было несколько страниц. Вывод: только независимость Украины может привести к улучшению материального положения народа. Он отослал письмо своим ребятам, а я своим. В Лиепае, в Латвии, служил мой товарищ Власюк Алексей Иванович. Я послал ему.
Проходит какое-то время. Нас вооружают и должны куда-то везти. Не на учения. Мы ничего не знали о каких-то волнениях. Но ведь парашюты сложены, оружие готово. Мы ждём какой-то команды. Нам ничего не говорят. Такое мнение, что есть какие-то волнения в Украине или в Прибалтике. Говорю своим друзьям: «Ребята, мы давали присягу защищать свою Родину от врага, который нападёт на наше государство. Мы не видим, что это война. А если нас хотят использовать против своего народа, то мы же не каратели. Если мы не будем стрелять в свой народ, то мы не нарушим присяги».
Но почему-то отложили наш вылет в «горячую точку».
В.О. А какое это время?
И.Б. Это конец октября или начало ноября 1956 года. Это как раз Венгерские события. Я хотел связаться с Фещуком. Но его послали вывозить лес, как кто-то мне сказал. Проходит некоторое время. Я вижу, что в моём дневнике, куда записываем военные занятия, вырваны листки. Позже выяснилось, что Фещука предал его сослуживец. И при обыске нашли моё письмо. Подписи в нём не было. Листки из моего конспекта нужны были для экспертизы.
В.О. В каком смысле предал?
И.Б. Предатель сообщил в особый отдел о разговорах Ивана Фещука. У Фещука нашли мою рукопись. Но он не назвал меня. Через некоторое время меня почему-то тоже переводят из полковой школы в роту батареи. На второй день пребывания на новом месте командир батареи сказал, что меня вызывают в штаб полка и что он должен меня туда проводить. Там вышел сержант, провёл меня в маленькую комнатку, где сидел майор Котов. Это уже осень. Говорит: «Снимайте бушлат». Сержант срывает с меня погоны. Обыск. «Вы пишете что-то?» — «Писал в газету». — «Нет. Обращение какое-то?» — «Ничего я не писал». — «А вот это ваше?» — «Я писал свои соображения, что, может, было бы лучше для Украины, если бы она была независимой. Это право в Конституции записано». — «Где Вас вышколили?» Они не думали, что мы до этого дошли сами. Так мурыжили целый день: «Кто друзья?!», «Кто готовил тебя?!», «Где центр?» и т. д.
В.О. А на каком языке те письма были написаны?
И.Б. Я писал листовку на русском языке, так как пользовался русскими текстами (газетами), а Фещук переводил на украинский. Ошибка Фещука, что он не вернул мой текст мне. А при его аресте моя листовка, найденная особистами, без подписи была.
В конце дня сажают меня в воронок, везут в Псков, в тюрьму. Через два дня уже поездом в Ленинград. Это в конце ноября 1956-го. В Ленинграде три месяца в одиночке. Допросы вёл, в основном, майор Котов. Но приходили и другие следователи, в том числе какой-то генерал.
В.О. Знали ли вы, что и другие арестованы?
И.Б. Не знал, но догадывался. Раз забрали у Фещука текст, то и его забрали. Нас где-то под конец следствия свели с тем солдатом, что донёс на Фещука. Я спрашивал того солдата: «Ты меня знаешь? Со мной говорил?» — «Нет». Он только Фещука знал.
В.О. А суд когда был?
И.Б. Я не помню. Кажется, в феврале 1957 года.
В.О. Где вас судили?
И.Б. В Ленинграде. Трибунал Ленинградского военного округа. Были угрозы, что в военное время это был бы расстрел. Суд закрытый. От адвоката мы отказались. Вины не признавали. Мы ссылались на Конституцию. Мы высказывали своё мнение, что хотели независимости. Исходили из своих соображений, что всю жизнь бедствовали. Жизнь заставила нас сделать вывод, что Украина должна быть независимой, чтобы себя обеспечивать, а делиться товаром с кем-то — так излишками, или обменом.
В.О. Суд длился сколько?
И.Б. Один день. Нас только двоих судили. Кроме предателя, другие служивые, которых допрашивали, говорили, что ничего от меня не слышали. С одним из них, Заровным, из Адлера, я впоследствии встретился. Он против меня ничего не засвидетельствовал.
Следствие длилось где-то 3–4 месяца. Друзей, которым мы прислали письма, не обнаружили, и мы не признались.
Матери через сельсовет сообщили, что я осуждён за антисоветскую деятельность. В селе никто этому не поверил. Говорили, что это из-за религиозной пропаганды. Потому что мать в церковь ходила.
Мне дали 4 года, а Фещуку 7. Приговора у меня нет. Давали его, но он потерялся.
Под весну 1957 года привезли в Мордовию, на станцию Потьма, в 7-й лагерь. Потом в 19-й лагерь.
В.О. Так и я был в 19-м, но позже.
И.Б. Там я встретил Фещука. Было много воинов УПА, в частности, Михаил Зеленчук, руководитель освободительных действий в 50-е годы. В Мордовии я сдружился с Владимиром Васютой и дружил до его смерти в 2016 году. Он был председателем КУН в Старом Самборе. С Николаем Кинашем (проводник по пропаганде), с Дмитрием Рабинюком и другими. Эти друзья дали мне много правдивой информации об освободительной борьбе в Украине. А в 19-м лагпункте — с Дмитрием Олейником, Евгением Пилипчуком, которым я дал свой домашний адрес.
В 7-м лагпункте отбывал наказание поэт Леонид Днестровый — мой земляк, композитор Василий Барвинский. Он учил нас пению. Дружили мы с литовцами.
Когда в 7-м лагпункте была забастовка, нас, молодых, с малыми сроками, бандеровцы отстранили, мы сидели в бараках. Они опекали нас.
В 19-м лагере открыли школу, так меня туда перевели весной 1957 года на учительскую работу. А во время каникул — лесозаготовки, сельхозработы, и т.д. Фещук остался в 7-м, преподавал физику.
Освободили меня в сентябре 1959-го, досрочно, по зачётам.
Я приехал домой 29 сентября и начал искать работу по специальности. В Бердичеве я пошёл в районо. Мест не было. Я поехал в Коростышевское районо — нет. Поехал в Житомирское облоно. Зашёл в отдел кадров, сказал, что работал в Молдавии. (Не в Мордовии. Будто оговорился). Но трудовой книжки не взял, потому что уехал самовольно. Инспектор по кадрам Кузнецова невнимательно просмотрела мои образовательные документы. Уже начался учебный год, а на Полесье Житомирщины не было специалистов. Дала направление в Словечанский район, село Сирница (ныне в Овручском районе).
Паспорт у меня на основе справки об освобождении. Работал год в селе Сирница. На второй год предлагают директором в село Волчья Слобода. Дети меня полюбили, люди уважали. Я не рассказывал об осуждении, чтобы не было лишних разговоров. В Слободе женился. Там был больничный участок, врач Раиса Ивановна Гадион. Она с Черкащины, Шполянский район. Её родители учителя, работали в Емильчинском районе Житомирщины.
В 1962 году меня уволили с работы — потому что как судимый за антисоветчину может быть директором школы? Вызвали меня в районо и говорят, что должны уволить с должности директора. Устроился на работу в с. Тхорин этого же района. Работал до мая 1965 года. Стал искать работу в других местах.
Ездили с женой на Черкащину. Напрасно. На Ровенщину, где она проходила студенткой медпрактику. Направляют её в пгт Мизоч, в школу-интернат. Я безработный. Через некоторое время директор этого интерната даёт мне часы трудового обучения. Вскоре обнаружили, что паспорт мне выдан на основании справки об освобождении. Ещё через некоторое время — вызов в Ровенский КГБ. Подполковник в грубой форме допрашивает, в частности, о связях с Антоном Олейником, почему у него адрес моих родителей… Я не понимал такого интереса к моему знакомству с Олейником. Сомневаюсь в догадках, но говорю, что знаком, адреса ему не давал, но письма, приходившие в лагерь, лежали открыто на столе.
Как позже я узнал, после побега Олейника из лагеря, по дороге останавливались у моих родителей три человека. Родители не знали, кто они, так сказали, что они от меня. Не знал и того, что у родителей и у брата, который проживает на Крошне под Житомиром, были из-за этого обыски.
Летом 1967 года я снова в поисках работы. Жена рассчиталась в Мизоче и устроилась в Житомире, тоже врачом, в интернате № 3. Но счастливый случай: в начале сентября 1967 г. сижу в приёмной Житомирского облоно. Заходит по делам к заведующему директор Житомирской школы № 20 Кульчицкая Ада Викторовна. Разговорилась со мной: кто? Откуда? Почему? А когда вышла от начальства, то предложила мне место в своей школе, потому что накануне учителя этой школы забрали в вытрезвитель по закону Андропова.
Потом я работал в Институте усовершенствования учителей. Проработал до 1992 года. Ушёл на пенсию. Работал в школе в Житомирской тюрьме до 2010-го.
Я реабилитирован в 1992 году.
Жена умерла в 2005 году. Диабет, потеря зрения. Есть дочь Татьяна 1977 года рождения. Живу в Житомире.
1.09.2017. Исправления И. Боцяна внесены 27.09.2017.