(с. Росохач, 2 апреля 2000 года, в доме Николая Мармуса, присутствуют также Владимир Мармус и Пётр Винничук)
Н.Слободян: Слободян Николай Васильевич, родился 21 июня 1944 года в селе Росохач Чортковского района Тернопольской области. Учился я в Росохачской школе, окончил 11-й класс вечерней школы в 1971 году. Работал в колхозе и учился в вечерней школе. Выезжал на работы. У нас в Росохаче заведено ездить на сезонные работы в другие области на Востоке.
Мать, Христина Тимковна, в девичестве Балакунец, 1902 года, в то время болела. Отец, Слободян Василий Николаевич, 1906 года. Есть у меня замужняя сестра. Родители жили в селе Росохач, всё время работали в колхозе. Отец был на войне.
Когда я был младше, отец не раз рассказывал мне об украинских повстанцах, как они хотели, чтобы наша Украина была самостоятельной, независимой, сколько их полегло. Как им было тяжело воевать с советской властью, что та власть творила против украинцев. Например, в селе и в поле, как всегда, на каждом перекрёстке ставят кресты. Так они в один вечер собрали всех партийных, коммунистов, взяли машину, ездили по селу и по полю и глумились над крестами, которые давным-давно были поставлены нашими дедами и прадедами. Вывезли их за село, за Ягельницу, там есть место, которое называется Конзавод, за Конзаводом ров – и всё там высыпали, разломали, разбили. И всё тихо, будто так и должно было быть.
Люди на всё это смотрели и не могли этому противодействовать. Потому что если что-то скажут, то сразу же КГБ – и забирали, и били, говорили: «Что, тебе не нравится советская власть?». Много преступлений они совершали. Даже чтобы спеть какую-нибудь повстанческую украинскую песню, пели шёпотом, чтобы никто не слышал, не видел, потому что обо всём доносили в район, в КГБ. Или даже в росохачском хоре – сначала нужно было спеть две русские песни, и только потом уже какую-нибудь украинскую, какую они скажут, потому что сами мы выбирать не могли.
В.Овсиенко: Все должны были петь «С творогом пироги».
Н.Слободян: Да, «С творогом пироги» и ещё какую-то такую. Так что мы знали, что Украина под гнётом, что русификация наступает с каждым днём, на каждом шагу. Сказать какое-то слово против никто и не пытался, потому что было страшно.
Мне было 27-28 лет, и я уже это прекрасно понимал. Я дружил с Владимиром Мармусом и его братом Николаем, мы вместе ходили в кино. Наслушавшись и насмотревшись всего того, что происходило на Украине и в Росохаче, мы говорили, что нас унижают, вытесняют украинский язык.
Мы знали, что в 1973 году будет 55-я годовщина провозглашения независимой Украины Четвёртым Универсалом. Владимир Мармус говорит, что нужно отметить эту дату, потому что люди уже подзабыли, а молодые даже и не знают, что такое Украинская Народная Республика, какие наши флаги, какие наши украинские символы. Поэтому и решили отметить эту дату – 22 января 1973 года. Так, под руководством Владимира Мармуса мы заготовили бумагу, приготовили материал – полотно синего и жёлтого цвета для флагов, написали листовки, в которых призывали народ, чтобы он не забывал эту дату. Одни ребята писали листовки, другие у меня дома сшили флаги. Шил Николай Мармус. Ну, там кое-что и другие подшивали вручную. Николай Мармус заготовил древка в Белобожнице, где он в то время работал.
В ночь с 21 на 22 января 1973 года, собравшись у клуба в селе Росохач, мы уже всё подготовили – и клей, и листовки, скрученные в рулончики, флаги, древка. Ещё немного побыли в клубе и возле клуба, чтобы нас больше людей видело, что мы находимся в селе.
Я кое-что забыл. Когда мы уже должны были идти в Чортков, за день до того, к Владимиру Мармусу подошёл Степан Сапеляк с просьбой – он чувствовал, что мы к чему-то готовимся, – чтобы его взяли в нашу организацию. Мы согласились, пошли все семеро к нему домой, он принял присягу при свече и иконе Божьей Матери. Мы все принимали присягу. Мы делились на такие небольшие звенья: первые четверо принесли присягу в лесу. У нас есть такая поляна Лаканец. А Сапеляк принимал присягу у себя дома, в такой кладовой во дворе. А нас трое – я, Кравец и Лысый – принимали присягу у Андрея Кравца дома.
Когда всё было сделано, мы, посовещавшись, сказали Степану Сапеляку, чтобы он ехал на автобусе в Чортков. Дали ему древка. Они были обёрнуты бумагой и связаны так аккуратненько, что не было видно, что он везёт, чтобы это не слишком бросалось в глаза. А мы все через лес Зверинец, через Бердо пошли в Чортков.
Придя в Чортков, мы должны были встретиться с Сапеляком, он должен был ждать нас у кинотеатра «Мир». Но почему-то его там не было. Мы подождали – нет. Николай Мармус с ещё одним пошли посмотреть по городу, где он мог бы быть. Начать эту работу нам нужно было всем вместе, потому что у каждого была своя задача – одни должны были клеить листовки, другие вывешивать флаги, третьи должны были идти немного впереди, прикрывая тех, кто делал эту работу.
Наконец появился Сапеляк с древками. Владимир Мармус с ребятами пошёл вперёд вывешивать флаги. А мы втроём клеили листовки. Ребята вдвоём берут меня за ноги, поднимают у стены, чтобы я мог приклеить так, чтобы можно было прочитать, но не так быстро снять. У меня в одной руке клей, листовки в кармане скручены рулончиком, я только беру за один кончик – раз, вытаскиваю, рулончик остаётся, а листовочка у меня в руке. Правда, в тот вечер было холодно, ветер такой, бросало снегом, но мы были в рукавицах и просто не замечали холода, потому что у нас была такая ответственная работа.
Мы начали расклеивать листовки и вывешивать флаги тогда, когда большинство людей находилось в кинотеатре «Мир» на киносеансе и в Доме культуры – молодёжь на танцах. Это было предусмотрено, что тогда меньше всего людей будет на улицах. Начали с 4-й школы и всё ниже спускались по улице Мицкевича к ратуше, которая находится в центре Чорткова, дальше пошли мимо кинотеатра «Мир». Ещё наклеили листовку на стене одного жилого дома. Уже недалеко от реки Серет у нас было ещё много листовок, и чтобы не нести их домой, мы клеили на видных местах, на автобусных остановках. Наклеили и спускаемся в долину – видим, уже на ратуше в центре Чорткова висит наш сине-жёлтый флаг. Значит, наши ребята уже вывесили. Идём через базар и продолжаем клеить.
Вспоминается один случай. Уже Владимир Мармус и Пётр Витив вывесили наш сине-жёлтый флаг на флагштоке кинотеатра «Мир». Я проходил мимо кинотеатра, потому что у меня было своё задание. В это время мимо меня шли две женщины, довольно пожилые, они заметили этот флаг и говорят одна другой: «Смотри, смотри – уже наш флаг висит на кинотеатре!»
В.Овсиенко: Ведь это же всё-таки ночь была?
Н.Слободян: Да, но там перед кинотеатром было освещение. Там специально для флагов были трубки. Ребята тот флаг вытащили, а свой поставили. И его уже люди увидели. Но мы ещё не закончили свою работу, потому что у нас были назначены места, где вывешивать флаги, где расклеивать листовки – это было заранее распределено и всё обдумано.
Наклеили там, где когда-то был дом администрации, и пошли по дороге на Тернополь, сюда, на Копычинцы. Возле лесхоза на флагштоке висел красный флаг. Так вот, наши ребята его сняли, а вместо него вывесили свой, сине-жёлтый, и подняли его вверх.
Потом мы повернули к медицинскому общежитию, наклеили листовки, дальше к педучилищу, тоже наклеили листовки и повесили флаг. Тут и закончилась наша работа. И уже через парк, той же самой дорогой, по которой шли в Чортков, мы пошли домой. Как раз был такой ветер со снегом – он замёл наши следы.
Наверное, всех листовок ночью кагэбэшники не увидели – только те, которые были на открытых местах. Но ведь были листовки и флаги, вывешенные в таких местах, что им не сразу удалось сорвать. Так что всё это висело до следующего дня, и люди, которые уже ходили днём, видели и читали. И ещё один флаг остался на лесхозе. Его уже на второй день сняли, потому что не увидели ночью. Он был на высокой трубе. Там, в лесхозе, был сторож, он сам из Росохача. Его вызвали в КГБ, допрашивали, где он был, что он видел, почему не увидел флаг? Он говорит: «Я утром вышел на улицу, смотрю на флагшток – вчера был ваш флаг, а сегодня, смотрю, уже наш флаг». Ну, он был пожилой человек, так они, не знаю, ругали ли его, или как там, но после этого сняли его с работы, потому что он...
В.Овсиенко: «Потерял бдительность на посту».
Н.Слободян: Мы вернулись где-то в половине второго ночи. Никто уже в селе не ходил, уже нигде не светилось, мы каждый пошёл в свой дом. Родственники уже спали. Они не знали, откуда я пришёл. Бывало, что и позже приходил из клуба или к девушкам уходил.
На следующий день после этого мы пока ничего не знали, а уже когда приехал второй автобус из Чорткова – потому что из Чорткова в село Росохач ходит автобус, – то уже появились слухи, что в Чорткове какие-то люди, то ли студенты, то ли какие-то другие, никто их не знает, вывесили сине-жёлтые флаги и наклеили листовки с призывом к людям, чтобы не забывали об Украине. Да и мы так, кто где работал, все уши навострили, чтобы услышать, что люди говорят. Нам было очень интересно, потому что мы не думали, что нас поймают. У нас были другие мысли. Мы думали, что эту работу сделали – и это останется тайной.
КГБ к нам в село в первые дни не приезжало. Потом слышим: приехало КГБ в сельсовет. Вызывают: кто хочет на работу в Тернополь? Там строили ХБК – хлопчатобумажный (хлопковый) комбинат. Но как они – «кто хочет»? Просто послали из сельсовета – там есть такой человек, который вызывает в сельсовет или какие-то объявления разносит. Он пришёл ко мне и говорит, что председатель сельсовета вызывает относительно работы в Тернополе. Думаю, пойду.
Прихожу, вижу, у сельсовета уже есть Винничук и ещё такие ребята, что не из нашей группы. Три кагэбэшника в одной комнате, а там ещё была вторая комната, через дверь. Вызывают туда и спрашивают, не хочу ли я на работу. Говорю, что нет, я не хочу туда на работу, потому что у меня мать больная, отец старый, мне нужно быть с ними в селе.
Ну, к этому времени мы уже услышали, что Степана Сапеляка беспокоит КГБ. Уже во Львове, где он работал лаборантом, вызвало его КГБ и расспрашивало, где он находился в тот вечер с 21 на 22 января. Что он там им говорил, неизвестно, но мы услышали, что его взяли в КГБ. После этого то ли они хотели на нас посмотреть, что вызвали в сельсовет. Потому что они уже, наверное, знали, кто был в Чорткове на вывешивании флагов и листовок. Через несколько дней слышу – забрали Владимира Мармуса. Ну, тут уже стало ясно, что кто-то нас выдал.
22 марта забирают меня. Сделали обыск дома. У меня был такой прекрасный вышитый портрет Тараса Григорьевича Шевченко в рамке, где распинают Украину в кандалах, как вороны ещё живьём людям глаза выклёвывают. После того как взяли Степана, как взяли Владимира, у моей мамы было какое-то предчувствие. Она взяла тот портрет и сожгла. Они нашли у меня некоторые книжечки. Правда, не было у меня такой откровенной антисоветчины. Но книги – они всё это просмотрели, кое-что забрали. И меня забрали. Привезли в Чортков, в КГБ, продержали ночь, на второй день приехал – сейчас я знаю – полковник Бидёвка и ещё два надзирателя с ним и шофёр. Посадили меня в УАЗ и отвезли в Тернополь.
В Тернополе они хотели меня немного напугать, чтобы я признался, где я был в тот вечер, чтобы рассказал, кто был, что делали, кто делал. Я говорю: «Я ничего не знаю и говорить не буду, потому что что я могу на кого-то говорить, если меня там не было». Четыре или пять дней они меня вызывали на следствие, но я не признавался. На пятый день вызвал меня Бидёвка и, взяв протокол, двумя руками так закрыл, чей это протокол и кто расписывался. А посередине дал мне прочитать, что такие-то, такие-то – Владимир Мармус, Николай Мармус – все члены нашей организации были в том протоколе записаны. Я ещё не признался.
Уже когда меня отвели в камеру, я стал думать, что почему-то нет там ни одной такой фамилии, кто был бы не нашим, а только все наши ребята. Я догадывался, что это Степан Сапеляк, это его работа. Что тут уже таить? Это ничего не даст. На другой день снова вызывают. Ещё пару раз вызывали на следствие, и я уже признался, что действительно был там, что делали это такие-то ребята – потому что им уже всё было известно. Раз они им известны, то это уже ничего бы не дало, держись я ещё. Я кое-что хотел скрыть, но допрашивали, пока всё не выпытали. Этот подполковник Бидёвка говорил: «Я тебя заставлю вспомнить, о какой камешек ты споткнулся». Достаточно того, что они сами мне подсказывали, потому что ребята уже дали показания.
Итак, следствие закончилось где-то в конце августа. Семь месяцев нас держали под следствием. Сказали: «Собирайтесь, едем в суд». Посадили нас в «воронки», конечно, каждого отдельно, и повезли. Суд был закрытый. Судил нас судья Костык и ещё там были какие-то, не припомню их фамилии – одна женщина и двое мужчин, как они называются?
В.Овсиенко: Народные заседатели, или же «мебель», или «головокиватели». Они только головами кивают в знак согласия с судьёй.
Н.Слободян: Заседатели, да, народные заседатели. Довольно долго зачитывали обвинение. Суд длился где-то три дня... Владимир Мармус подсказывает, потому что я немного подзабыл, – больше недели длился суд.
Хочу добавить. Когда нас привезли и посадили на скамьи подсудимых, так хотелось хоть словечком друг с другом перемолвиться, мы же не виделись семь месяцев! Я сидел возле Николая Мармуса. Возле нас стоял конвой, который нас возил, старший у них русский. Это было слышно по речи. Он увидел, что мы с Николаем разговариваем, влетел в зал, поднял меня, повёл в такое подвальное помещение и говорит: «Вот, видишь, никого нет, я тебя сейчас застрелю». Вытащил пистолет и... Ну, пугал меня. Я знал, что в такой обстановке, когда идёт суд, он этого не сделает, но он – аж слюна у него с губ летела, такой был сердитый, что я не выполнил требование не разговаривать. Когда он вернул меня в зал суда, я сказал ребятам, что такое-то дело, что угрожал застрелить. Николай Мармус, когда уже пришёл судья, сказал: «Что это такое, что нас тут пугают пистолетом и стрелять хотят?». И уже на второй день этого старшего конвойного не стало.
Итак, суд закончился, начали читать приговор. Но почему-то в то время, когда начали зачитывать приговор, погас свет. Или это они так нарочно при свечах нам зачитали приговор? Правда, на оглашение приговора пустили наших родных, кто ещё оставался в Тернополе. Мне дали 3 года строгого режима и 2 года ссылки. И Андрею Кравцу. Попарно как-то так нас осудили, что только одному Мармусу как нашему руководителю дали самое большое наказание – 11 лет. Другим ребятам – 8, второй паре – 7, а нам с Андреем по 5.
Привезли нас снова в КГБ, в те камеры. Это было уже ночью. Мы переночевали, а на другой день начали нас вербовать в стукачи. Меня вызывает такой капитан или майор Пономаренко в свой кабинет и говорит: «Вот у тебя 5 лет, ты их отбудешь, но, чтобы тебе там легче жилось, надо с нами сотрудничать. Мы тебе будем говорить, что ты должен делать и что нам говорить». Я категорически отказался от этого, я сказал, что у меня сердце и душа этого не позволяют, не могу я быть таким. Я знал, что они хотели сделать меня сексотом. Правда, он ничего не сказал, меня отвели в камеру. На следующий день снова вызывает, и так два дня он меня уговаривал, чтобы я пошёл к ним работать. Но им это не удалось, потому что я не способен на такое, это же просто ужас. И уже меня оставили в покое.
Все ждали этапа. Сколько мы ждали – 15 или 18 дней? Владимира Мармуса забрали первого. В конце октября взяли меня и Петра Винничука.
В.Овсиенко: А кассационную жалобу никто не писал?
Н.Слободян: Нет. Мы не писали, и кассационного суда не было. Однажды вечером посадили нас в «воронки» и привезли на вокзал в Тернополь, где уже стояла группа солдат с собаками. Взяв нас в кольцо, в такой коридор, завели нас в вагон «столыпин» и повезли. Повезли нас в Киев. В Киеве мы пробыли где-то две недели или больше недели. Потом из Киева – в Харьков. На «Холодной Горе» так же где-то больше недели нас держали.
В.Овсиенко: А интересно, там, на той «Холодной Горе», наверное, вас держали в камере смертников? Там такие нары из сплошного железного листа...
Н.Слободян: Ага, и такие стены, которые «шубой» называют – шишки, шишки. Да, это были камеры для смертников. Потом нас снова посадили в поезд, в этот столыпинский вагон, и повезли в Мордовию, станция Рузаевка, дальше Потьма, потом зона, 19-й номер, посёлок Лесной Теньгушовского района, ЖХ-385/19. Мы с Петром Винничуком прибыли туда в конце ноября. А Андрея Кравца завезли в 17-ю зону, посёлок Озёрный Зубово-Полянского района.
Нас заводят в зону, подходит к нам такой крепкий мужчина: «Откуда, ребята?» – спрашивает. Ну, веселее стало, мы узнали свою речь. А это был, как мы уже позже узнали, Николай Кончаковский. Нас отвели в барак, где мы должны были жить. Тут подошли к нам украинцы, мы им рассказали, откуда мы, за что мы сюда попали. Такие хорошие наши ребята, ещё бывшие воины УПА, которые уже по 18, по 20, больше 20 лет отбывали в тюрьмах. Кроме Кончаковского были Михаил Жураковский – пожилой мужчина, Дмитрий Синяк, Иван Мирон, Ромко Семенюк, отец Денис Лукашевич (я ему делал массаж, он просил, старенький человек), Любомир Старосольский.
В.Овсиенко: Так это же не старый человек! Его в 18 лет посадили, тоже за флаг, на 2 года.
Н.Слободян: Так, молодой. Из молодого поколения там были Кузьма Матвиюк из Умани, Гриць Маковийчук из Кременчуга, Игорь Кравцив из Харькова, Любомир Старосольский из Стебника, Зорян Попадюк из Самбора, скоро привезли Василия Овсиенко с Киевщины, потом Яромира Микитко из Самбора* (*1953 г.р., в 1973 г. осуждён по ст. 62 ч.1 на 5 л.).
В.Овсиенко: Микитко привезли к нам немного позже. Микитко был в 17-й, а когда его подельника Зоряна Попадюка повезли в 17-ю, то его перебросили к нам в 19-ю.
В.Мармус: А потом уже Микитко на Урал, в 37-ю перебросили. Он сказал, что подельник Попадюка. Я узнал, что старших патриотов не так уж и густо было на 19-й. Их было больше на Урале. Их туда перевели из Мордовии в 1972 году.
Н.Слободян: После того нас завели в бараки, показали нам места, где мы должны были спать. Где-то через два часа нас забрали в комендатуру. Там сидел начальник лагеря* (*Капитан Пикулин. – В.О.) и врач этой зоны* (*Сексясев. – В.О.). Врач сказал про меня, что этот пойдёт работать в кочегарку, а про Петра Винничука сказал, что этот пойдёт работать в раскроечный цех на пилораму, доски резать. Это было уже под вечер.
На другой день утром нам дали одежду, переодели нас и повели в рабочую зону. Меня ознакомили с работой на тех котлах. Там я работал в одной смене с Дмитрием Синяком, повстанцем (он уже сейчас покойник). Он мне показал как и что, потому что там было два котла, один паровой – нужно было подавать пар в цеха для разогревания клея, а второй для поддержания температуры в цехах в зимний сезон.
Через некоторое время меня перевели в сушильный цех. Там мы должны были брать из раскроечного цеха такие короткие дощечки, которые складывались на вагонетки и завозились в сушильные камеры, чтобы их высушить, а потом подавать в цеха, где их склеивали и производили такие коробки для часов – футляры. Работали посменно.
Как на работе, так и в жилой зоне общались со своими ребятами с Украины. Там было достаточно наших ребят, с которыми можно было говорить откровенно. Такие разговоры в зоне называли «тусовки» – то плечом к плечу ходили, что-то рассказывали друг другу – и так время проходило.
Там была столовая, в которой давали всякую кашу – ячневую, пшеничную. Одни отходы. И хлеб такой, что можно было лепить из него какие-то катышки. К тому напёрсточек масла, даже не пережаренного. Подходишь с миской. Ложка должна была быть своя. Давали рыбу, селёдку, но кто знает, сколько она где-то на складах или в магазинах стояла. Рыба порой была полугнилая и такая солёная, что невозможно было есть. Очень желудки себе этим ребята портили, но кусочек-два съесть приходилось, чтобы как-то жить, чтобы можно было хотя бы немного ходить.
Так меня держали там с ноября 1973 до начала 1975 года. Где-то в августе 1975 года нам из 19-й зоны сказали собираться, поезд уже ждал у зоны. Нас посадили в столыпинские вагоны и повезли, но куда нас везли, мы не знали. Через несколько дней привезли в Пермскую область. Ночью из «столыпинов» «воронками» перевозили с конвоем в зону № 37. Она только построилась. Новая зона. Всех завели в здание, внутри которого не было ничего, только стены. Всех свезли, держали, а потом перевели в помещение, где уже были расставлены койки. Каких-то девушек привели, которые приготовили суп, на столах были миски с нарезанным хлебом. Как будто нам такую весёлую встречу устроили, будто они были очень добры к нам. Мы всё это прекрасно понимали, что они хотели придобриться. Поужинали, нас распределили по койкам. Нары были двухъярусные. Мы уже эту ночь доспали там.
А на другой день утром – подъём, и уже распределили по местам, кто куда. То новое здание, куда нас ночью сначала завезли, оказывается, было цехом, где должны были стоять станки – слесарные, точильные, токарные. Те станки привезли, нужно было их устанавливать на бетоне, чтобы потом на них начать работать. Распределили нас на разные работы.
Я помню, как нас привезли, тут выпал очень глубокий снег. Назначили специальную группу людей, которые прочищали снег от жилого корпуса до рабочего. Это было в 1975 году, в ноябре, наверное, это я помню, потому что как раз в ноябре умерла моя мама – написали мне из Росохача письмо, что её уже нет. Почему-то письмо задержалось – две недели после того, как они написали. Очень долго почему-то они перечитывали то письмо.
Мне уже, правда, в марте 1976 года должен был заканчиваться срок заключения в лагере строгого режима. Все знают свой день, когда подходит, то уже подсчитывают – остаётся неделя, три дня, два дня. Наступает тот день. Даже на день раньше меня вызвали в комендатуру и сказали собираться. Мои ребята – там были Владимир Мармус, Николай Мармус, Пётр Винничук, Андрей Кравец, Владимир Сенькив – как раз была «отоварочка», так купили мне кое-что на дорогу. Забрали меня в комендатуру, продержали часа три-четыре, посадили в столыпинский вагон и повезли.
Повезли меня в Томск. В Томске я просидел в пересыльной тюрьме несколько суток. Меня оттуда забрали три милиционера, вооружённые автоматами, посадили в машину. Не знаю, куда везут и как везут, но нужно было переезжать через реку Обь. Привезли меня в Кривошеинский район, село Никольск Томской области – такой посёлок прямо над рекой Обь. Моё дело везли со мной, но я его не видел, потому что дело – мой приговор и всё остальное – передали этим милиционерам. Ещё одного из Томска везли, он жил в этом селе Никольске. Что-то он там ограбил, магазин и ещё что-то. Как раз на реке Обь один милиционер пристал ко мне, за что я сижу, говорит: «Сейчас бы тебя пристрелить, бросить в эту речку Обь – и никто даже и не знал бы». А я пожал плечами – что мне оставалось говорить, когда я один и далеко? Я не спорил, потому что это ничего бы не дало.
Привезли меня в Кривошеино – это районный центр. Закрыли в КПЗ* (*Камера предварительного заключения. – В.О.). Когда меня привезли, уже было темно. Целую ночь я там сидел. Подсаживают ко мне ещё какого-то. Свет очень слабо горел, я не мог его разглядеть, что это такое, но – мужчина. Он начал рассказывать мне небылицы, что он застрелил свою жену, а что там ему будет, а откуда я еду, за что? Я ему не признавался, за что я сидел. Я говорил, что по статье 62-й. Но у них 62-я статья – это алкоголизм, или как они считают.
П.Винничук: Они такую статью очень любили!
В.Овсиенко: Статья российского кодекса № 62 – это аналог нашей 14-й: принудительное лечение от алкоголизма. Достаточно, чтобы совершил преступление в пьяном виде или в деле было свидетельство, что выпивал. Она давалась дополнительно к основной статье. По ней в зоне дополнительно пытают. Я это видел в 55-й зоне в Вольнянске Запорожской области. Те зэки аж зелёные ходят, кишки вырывают от того «лечения». А оно уже и не нужно: пока следствие, суд – это же месяцы проходят. У него уже белая горячка и тот алкоголизм прошли.
Н.Слободян: Я больше молчал. Открыли дверь, забрали его от меня. Утром пришёл начальник милиции, повели меня к нему. У меня был с собой такой деревянный чемодан – ещё в зоне ребята мне подарили на дорогу. Там старенькие шмотки – что там я мог везти? Но всё-таки было во что хоть что-то положить. Он сказал, что с сегодняшнего дня я освобождаюсь от заключения, перехожу на ссылку, но должен отмечаться каждые 10 дней в милиции.
Вызвал такого вроде коменданта, говорит, что вот этот – показал на меня – вот его документы, направь его на какую-нибудь работу, в какое-нибудь село, потому что здесь его не надо держать. Как оказалось, там, в Кривошеино, отбывал ссылку Владимир Василик, тоже по 62-й статье.
Комендант направил меня в село Никольск – это где-то километров 180 от Кривошеино. Говорит: «Сегодня будут машины ехать в это село, я позвоню, ты поедешь». Я говорю, что я же не знаю город, куда мне идти. Он одному сказал подбросить меня в ту организацию – ПМК, или как-то так. Я пошёл туда, действительно: машины собираются ехать. Один шофёр начал расспрашивать меня. Он по-русски, я – по-украински. Мне интересно было, есть ли здесь кто-то из украинцев. Он говорит, что здесь есть кузница, а в кузнице работает кузнецом такой Василик Владимир, мы ещё не едем, сходи туда. Я пошёл туда – нет. Шофёр говорит, что сейчас придёт, он давно пошёл на обед, он тут недалеко живёт. И действительно через некоторое время говорит: «А вот он идёт».
Я подхожу и говорю: «Добрый день». А он так смотрит на меня: «Добрый день. Ты откуда?» Я говорю: «С Тернопольской. А вы откуда?» – «С Ивано-Франковской». Так мы познакомились, но времени не было долго говорить, потому что машины уже отправлялись. Говорит: «Что у тебя в том свёртке?» – «Да ничего – пока везли сюда, то ещё какой-то сухарь остался». Он побежал домой, взял кусок сала где-то на полкилограмма, а хлеба не было ни дома у него, ни в магазине, так купил пряников таких сладких по 9 копеек. Я ему сказал, куда меня направляют. Он говорит: «Ничего, я когда-нибудь приеду к тебе, или ты ко мне – всё равно увидимся».
Привезли меня на полпути, а дальше проезда нет, потому что надо ехать через леса и болота. Это весной было, и машины не решились ехать, потому что могли застрять в том болоте и сидеть там долго. Так они вернулись снова в Кривошеино. Ну, и я с ними, потому что откуда я знаю, как по той тайге добираться до того Никольского? Я вернулся, комендант говорит: «Что будешь делать? Иди к Владимиру, к Василику». Так я пошёл. Он обрадовался, тут же и жена его. У него было 2 года заключения и 2 ссылки за антисоветчину.
В.Мармус: Он стал на защиту креста.
Н.Слободян: Он худенький такой, но очень стойкий. На 1 мая в этом Кривошеино была демонстрация. Он взял, разбил бутылку, разодрал рубашку и порезал себе грудь осколками. Я потом спрашиваю: «Владимир, что это тебе дало?» Говорит: «Ты посмотри, как они радуются этому всему, а я хоть сбил им тот митинг, чтобы не так им весело было». За это ему дали ещё два года дополнительно. Я был на том суде, потому что его жена передала мне в Никольск через цыганку-фельдшера.
А жена Василика была врачом в поликлинике. Она мне однажды очень помогла. Было очень холодно, где-то до 50 градусов мороза, на работу ходить тяжело, дышать было нечем, потому что не хватало кислорода. Я обратился к ней: «Такое-то дело, Марийка: как бы так сделать, чтобы я хоть немного отдохнул?» Она говорит, что это мы можем сделать только через фельдшера, которая в Никольске работает. «А как это?» – «Я ей позвоню, а ты пойдёшь к ней, она будет в курсе дела, что-то она там сделает».
Через два дня я пошёл в медпункт в Никольске, фельдшер спросила фамилию и говорит: «Я даю тебе направление в районную поликлинику, что ты простужен, что у тебя с лёгкими неладно и с желудком». Я пришёл в контору и сказал, что такое-то дело, у меня есть направление, что я болен, мне надо в районную поликлинику, чтобы провериться. Бригадир, у которого я работал, говорит, что сегодня уже ничего не выйдет, может, машина завтра будет ехать, и поедешь. А очень морозы были, очень тяжело там.
Я поехал в поликлинику, встретился с Марийкой, она взяла у меня анализ желудочного сока. Он показал негативные результаты, меня положили в больницу. Я пробыл там три недели. Туда положили одного милиционера, который вёз меня из Томска. Он меня узнал. А я не признавался в больнице, кто я такой – из Никольска и всё. А он сказал врачу, что я «изменник Родины». Тот милиционер подошёл ко мне и говорит: «Я вот думал, что ты... А ты изменник Родины, я знаю всё про тебя». Через несколько дней меня выписывают из больницы. Я вернулся в Никольск и дальше работал на ферме. Другой работы там не было, только на ферме. Все допытывались: «За что?» Так я им говорил, что по 62-й. Они говорили, что таких много теперь, это – за алкоголизм. А я уже им не объяснял.
Реплика: Если бы ты сказал, что 70-я по российскому Кодексу!
Н.Слободян: Но на втором году они уже всё знали и смотрели на меня косо. Меня поселили в общежитие – такая разваленная хата, ни печки, ничего. Я не захотел там жить и сказал бригадиру, что, может, какую-нибудь квартиру найти? Говорит, что есть там такая старая бабка. Я говорю, что буду помогать ей, – подремонтировать, дров нарубить. Он меня повёл туда, я устроился у той бабки и жил эти два года.
Отмечаться ездил в посёлок городского типа, который назывался Красный Яр, через Обь на другом берегу, но немного ниже. Мне нужно было отлучаться на целый день, а я же должен был работать, это же группу коров кормишь. Так директор совхоза позвонил, что некем подменять. Так я уже раз в месяц отмечался.
Потом меня вызвали в Кривошеино и сказали, что срок заканчивается, дали мне паспорт. Я его очень не хотел брать, но пришлось взять. Сел на корабль «Ракета», по Оби поплыл в Томск. Оттуда добрался домой.
Здесь, в Чорткове, я также должен был зайти в милицию, чтобы отметиться.
П.Винничук: Извини, напомню, что когда ты в начале 1978 года вернулся в село, то тут младшие ребята снова разбили памятник коммунистическому идолу.
Н.Слободян: И этот памятник, что за рекой, и тот самый, который мы потревожили. Как будто в честь моего возвращения. Снова КГБ ездило, была у них работа, искали.
В.Овсиенко: А нашли тех ребят?
П.Винничук: Нашли.
В.Овсиенко: И тоже судили?
В.Мармус: Тогда уже был другой подход.
Н.Слободян: Они ещё слишком малы были. Здесь много людей, которые до сих пор говорят: «Почему вы нам не сказали? Если бы вы нам сказали, мы бы так же пошли с вами». Но это они уже теперь говорят, когда мы освободились. Говорят, если бы ты объявление написал, то многие пошли бы в организацию и что-то бы делали.
Когда я приехал домой, встретили меня отец и сестра, потому что матери уже не было. Немного отдохнул дома, а потом устроился на работу в колхозе, чтобы зарабатывать и жить. Работал в колхозе, а когда через год сняли административный надзор, то выезжал на сезонные работы в Сумскую область. Всегда мы ездим на 3-4 месяца, подзаработаем немного денег и зерна, чтобы было на проживание.
После освобождения я женился на Ольге, она в девичестве Свидзинская. У нас уже был сын Василий. Ему уже исполнилось 5 лет. Он родился 27 января 1973 года, через пять дней после того, как мы вывесили в Чорткове флаги и наклеили листовки. Мы с Ольгой поженились, у нас в 1982 году родился ещё сын Андрей, через 2 года, в 1984-м – дочь Марийка, а в 1986-м Михаил. Василий уже отслужил в армии, женился, уже имеет двоих детей. Так что я уже дед, у меня двое внуков. Андрей окончил среднюю школу, работает. Сейчас очень тяжело с работой, так что помогает по дому. Марийка и Михаил ещё ходят в школу – Марийка в 10-й, а Михаил в 7-й класс.
В 1989 году создался «Мемориал».
В.Мармус: Почему создался? Это мы его создавали!
Н.Слободян: Мы создавали. Я вошёл в Координационный совет «Мемориала». Это было в Чорткове, в парке. Мы должны были обсудить свои вопросы, но милиция Чорткова не дала возможности закончить. Их наехало много, не дали нам говорить. Тогда мы перешли в другое место и всё-таки создали «Мемориал». Потом я стал членом ячейки Народного Руха Украины, членом Украинской Республиканской партии, теперь я в Республиканской Христианской партии.
В.Овсиенко: Где-то работаете, имеете своё хозяйство?
Н.Слободян: Живу вместе с детьми, держу корову, поросёнка, кур. Жена раньше работала в колхозе, но сейчас уже на пенсии. У нас уже есть своё поле, выращиваем картошку, сеем ячмень, огурцы, помидоры. Живём не на широкую ногу, но нам не на что жаловаться, и мы не плачем. Лишь бы наша Украина вышла из этого кризиса, тогда, может, будет как-то веселее, легче. Но пока мы должны жить тем, что есть, и думать о лучшем, а не слушать тех, кто жалеет о хлебе по 16 копеек и дешёвой колбасе, а сейчас, мол, всё дорого. Зато мы свободно думаем и говорим, и не боимся никого и ничего. А колбаса у нас будет.
В.Овсиенко: Пан Николай, а как у вас с реабилитацией?
Н.Слободян: Реабилитацию я получил. Дали в районе удостоверение на льготы. Пользовался газом, электроэнергией и дорожным транспортом за 50 процентов цены. А потом отменили, сказали, что в районе нет фондов. Но Владимир Мармус помог, так что с газом у меня уже есть льготы. А вот с электроэнергией никак не получается добиться, хотя надо, ведь и дети в школу ходят, надо читать и писать, да и мне в хозяйстве нужен свет. Может, наши районные начальники как-нибудь восстановят эти льготы.
В.Овсиенко: Спасибо, пан Николай.