с. Росохач, 3 апреля 2000 года,
присутствуют Николай Слободян и Николай Мармус
Н.Лысый: Родился я в 1941 году, 9 мая, как раз на День Победы. Крестился здесь, в этой церкви, и жил до сих пор в Росохаче. Учился в Росохачской школе. Это еще старая школа была! В школу мне мало пришлось ходить, потому что нас у матери было пятеро, а отец как ушел на войну, так и не вернулся. Он был 1904 года, Лысый Иван. Мать тоже 1904 года, Подсадная Анастасия. Отца как забрали в 1941 году на войну, так никаких известий до сих пор. Я его не помню. А старшие сестры — у меня три сестры и брат — они его помнят. А я не помню, потому что мне еще и года не было, как его забрали. Старшая сестра теперь пишется Дудка Анна, по мужу. А за ней брат Василий. А потом уже Елена, теперь по мужу Кувшок. А еще одна сестра в Херсонскую область уехала, пишется по мужу Кушнир Мария.
Мне далеко было ходить в школу, такая беднота была сразу после войны, голодный год был. Оканчивал я уже вечернюю школу. Я до армии еще два года ездил на целину — Акмолинская область, потом она называлась Целиноградская. Это когда целину поднимали. Мы с бригадой ездили из Росохача. А на второй год уже в Джезказган — это за Карагандой, тупик. Мы там так же на стройке работали. Потом дома побыл немного, а в 1960 году взяли в армию. Служил на флоте 5 лет, до 1965-го. Нас из Росохача семеро было. Мы в Прибалтике учебный отряд оканчивали, 9 месяцев я там проучился. Где Финский залив, мы там на крейсере практику проходили. А после этого двое нас из Росохача в Эстонии были — Газела (его здесь нет, он уехал) и я. Нас было 4500 в учебном отряде, но кто там не записался в комсомол... Надо сказать, что я здесь, в Росохаче в школе, не записывался в комсомол, а в Эстонии — там уже всех прижимали.
В.Овсиенко: Интересно, а почему вы в комсомол не записывались?
Н.Лысый: Говорят «комсомол» да «комсомол», а что это такое? Я понял, что это лишнее — как сейчас, так и тогда было лишним. Ну, в честь чего там? Там мой друг записался в комсомол. Мы в одной смене были. Он записался в комсомол — так его поближе взяли, в Ленинград, а из нас, 4500 человек, 50 человек как штрафников, что ли, — аж во Владивосток.
Во Владивостоке я прослужил два года, а после этого из Владивостока Северным морским путем — в Петропавловск-Камчатский. Это аж на Камчатку, где Курильские острова, где вулканы. А потом начались волнения с Китаем, так мы с Камчатки Северным морским путем — там целая эскадра шла — до Хабаровска. Там и эсминцы, и боевые корабли. Там мы зиму пробыли, а потом из Хабаровска, когда там уже все утихомирилось, снова Северным морским путем, в Магадан заходили, и снова в Петропавловск-Камчатский. Оттуда я демобилизовался в 1965 году.
А дальше я здесь жил. На заработки ездил в Харьковскую область, там в одном колхозе мы работали 16 лет, а потом в Полтавскую так же ездил. В Киевской был, по сезонным работам летом с бригадой ездили. Немного дома, если куда камень нужно было добывать. И в колхоз ходил так же — штукатурить, класть стены, когда был материал.
А уже в 1972 году встретились в селе, в клубе собирались. Мы знали друг друга. Я так и сам по себе смотрю, что каждая страна вроде бы самостоятельная — а почему Украина не может быть самостоятельной? Так поговорили с Мармусом Владимиром, потом со Слободяном Николаем. Мы уже готовились в 1973 году отметить 55-летие независимости Украины. Собрались и через лес пошли. Правда, Степан Сапеляк поехал на автобусе в Чортков с древками, чтобы те флаги вешать. Здесь был сильный гололед и метель, так что мы через Зверинец, под Бердом — и в Чортков. Это было еще с вечера. Люди там, студенты ходили, кто в кино, кто туда-сюда. Вообще, в городе была тьма людей. Мы начали от украинской школы № 4, сверху. И пошли-пошли по городу, вешали листовки на костеле, на кинотеатре. Когда подходили к кинотеатру, мы так расходились, табуном не ходили. Я тогда с Винничуком был, мы по парам ходили. По другой улице шли другие. Как раз когда вешали на кинотеатре флаг и листовки, нас уже обнаружили, уже там ходили кагэбэшники. Уже они разнюхали и начали искать нас по улицам.
На костеле вывесили. Там кто листовки клеил, кто по сторонам был. А самый младший лазил аж на костел, да и Мармусы лазили вместе с Витивым. А кое-кто был по сторонам, сторожили, охрана была у самих себя.
Они уже знали о листовках, но не знали, где, кто и что делает. Там возле магазина «1000 мелочей» женщина с мужем заходили в ветлечебницу, так уже разговор был, что кто-то флаги повесил и листовки.
В.Овсиенко: В котором часу вы это начали?
Н.Лысый: Как раз когда мы были у рынка, люди уже выходили из кинотеатра.
Перед тем, как провести эту операцию, мы с Владимиром Мармусом поехали в Чортков на разведку, узнали как, что и к чему.* (*19 января. — В.О.). Тогда как раз был в Белобожнице престольный праздник. Мы определили, откуда и что начинать, где заканчивать. Так что у нас уже был свой план, как и что делать, чтобы не блуждать, — все у нас было подготовлено.
Вывесили флаги на 4-й школе, на медучилище, на кинотеатре, а последний уже на лесхозе. Когда мы еще вешали на медучилище и на лесхозе, то уже машины-«бобики», милиция по Чорткову искали, кто и где это делает, потому что это свежая работа, а у них же дежурство, и они проверяют. Мы свою дорогу знали. Мы закончили свою работу, но листовки у нас еще были. Еще можно было где-то на видном месте повесить, чтобы люди прочитали. Потому что они сразу за нами это убирали. Ночью не все увидели, а уже утром все подряд сорвали. Но нас уже прижали, так что некуда было деваться.
Было около часу, около двух часов ночи, когда мы уже вернулись домой. Нам, как говорят, Бог помогал, потому что, когда мы возвращались, пошел снег, был сильный ветер, и следы сразу замело. А то бы по следам нашли. Мы вернулись через лес, а они не знали, куда мы все делись. А если бы мы ехали на чем-то — могли бы остановить. Мы вернулись пешком, а какие листовки остались, мы их сожгли, чтобы и дома не было.
Ну, а когда забрали Степана Сапеляка, то после этого никуда, как говорят, не денешься. Не в силах человек такие муки, все это выдержать. Постепенно они все выведали. Они специально сразу нас всех не брали, потому что думали, что где-то еще кто-то есть, чтобы выявить. Они нас так потихоньку забирали.
В.Овсиенко: А вас когда арестовали?
Н.Лысый: Я точно не помню, но меня из милиции забрали.
Н.Слободян: Сапеляка взяли 19 февраля, Володьку Мармуса 24 февраля, а потом меня, третьего, взяли 22 марта.
Н.Лысый: Мы же оба в милиции в Чорткове сидели в марте 1973 года.
В.Овсиенко: Вы слышали, что ребят уже задержали, тоже ждали ареста?
Н.Лысый: Да, ждал — а как же? Никто не мог выдержать тех допросов. Это не то, что в милиции дубинками немного побили или как. Там же возле тебя и врач, он помогает, а они свою работу делают, это же такое...
Когда уже Сапеляк попался, выхода не было, нам уже некуда было деваться. Он все рассказал, кто был, как что было. Тогда они уже за нами следили, не милиция, а в штатском, кагэбэшники были. Следили каждый Божий день, за каждым. Я пошел в клуб в таком плаще и поднял воротник. Они мне показали фотографию: такого-то и такого-то числа, в такое-то и такое-то время ты заходил в клуб. А я к тому времени уже раз отсидел за одно «художество». Преподавала там одна — я за нее отсидел те 10 суток. А потом за «дурака» — играли в «дурака» в клубе, да и Ленина задели. А он в коридоре, в фойе, стоял, ни в чем не виноват.
В.Овсиенко: То была скульптура?
Н.Лысый: Скульптура.
В.Овсиенко: И разбилась?
Н.Лысый: Да нет, он медный. Так мне к 10 суткам какая-то баба в Чорткове еще 15 суток добавила. Она беспощадно парней судила. Я 19 суток был в милиции, оттуда меня отвели в чортковскую тюрьму. Помыли, побрили, потому что я там зарос, а потом уже кагэбэшники отвезли меня в Тернополь, в свое распоряжение. Следствие у меня вел подполковник Бидёвка.
Все знают, что я любил выпить, меня 4 раза судили до этого. Мне уже некуда было деваться. Я просто так и говорил Бидёвке, что ничего не знаю, где делались те флаги, кто те штоки строгал, кто листовки писал — я не знаю, и все тут. А он с пистолетом, и тот пистолет тычет, злобный: «Ты все равно скажешь!». Я говорю: «Что знаю, то скажу».
Следствие на втором этаже, так на той лестнице я отдыхал раза три или четыре, пока дошел на тот второй этаж. Что-то меня так крутит, падаешь с ног, не можешь, память потерял. Ну, так о чем я с ним буду говорить? Вот я и говорю, что то-то и то-то было. «А ты как шел через лес?» — «А как шел? Выпивши, пьяный — так как можно идти? Да падал с горы, в долину съехал, да и все, да потихоньку топал».
Ну, они так спрашивали-спрашивали, потом я уже был на допросах в КГБ. Спрашивает, знаешь ли ты того-то и того-то? Вот Винничука знаешь в Росохаче? Я говорю, что есть. «А кто?» Я говорю: «Сянык, он себя пишет Винничук». Посмотрел. «Такого, — говорит, — нет». Я говорю: «Ну, так я другого не знаю». А он после этого: «А Сенькив есть такой?» Говорю: «Есть». — «Как его называют?» Говорю: «Иван». Это тот, что учетчиком был. А он про Владимира Сенькива спрашивал, которого в армию забрали, а я, Бог его знает, как он там. А Бидёвка так что-то думает-думает, а потом и говорит: «А ты знаешь Пашошу?» Говорю: «Знаю». — «Ну, а как его зовут?» Говорю: «Николаем зовут». — «Как Николай?» Говорю: «Мы в карьере здесь, на Берде, вместе били камень. Почему я не знаю? Знаю — Пашоша. На мотоцикле что-то мы ездили туда, били камень». Он еще спрашивает, знаю ли я такого-то и такого-то. Я говорю: «Да откуда я знаю таких молодых?» А я, действительно, приеду с работы весной, так я ту молодежь знаю? Вижу их в лицо — это Пашоша, тот такой-то, а тот такой-то. А так я их не знал.
Потом еще было такое, что уже в Тернополе меня на прогулочную площадку ведут, а Сенькива уже из армии забрали, его вниз по лестнице ведут, а меня наверх. Там какой-то надзиратель не рассчитал, чтобы мы друг друга не увидели... И вот я иду наверх, а он сверху, в военном, но я его узнал. Сразу меня в сторону: «Руки назад, к стенке!» Меня к стене повернули, а Сенькива туда, к стене, и повели.
Там было так, что нельзя самому долго быть в камере, то подсадят в камеру одного, то другого. Они все выспрашивают, за что я сижу. Да, говорю, из-за любви. Спрашивают, как из-за любви? А было так, что Василий Завгородний, Андрей Кравец, покойник, и я пошли в кафе «Подолянка», жахнули себе прилично, и идем. У Завгороднего билет был, так он пошел себе на спектакль, а мы вдвоем с Андреем идем. А та Маруська из кафе «Днестровские кручи», из Залещиков, говорит, пусть Андрей идет, а ко мне прицепилась: «Подожди, подожди! Пойдем туда в фойе, я тебе что-то расскажу». Я так не хотел идти, говорю, спектакль идет, но она как-то так подтолкнула, что так по стене и съехала на пол, на задницу. Завклубом и председатель сельсовета (он уже покойник) вывели меня из клуба и такого понаписывали, что меня еще и за это судили. Такое я рассказывал тем стукачам. А когда меня судили в Чорткове, то Андрея Кравца из Тернополя привозили ко мне как свидетеля. Мы с Андреем тогда виделись, пару слов он сказал.
Я в КГБ сидел от звонка до звонка, пока не закончилось следствие. На суде все ребята сидели вместе, но меня отдельно спрашивали, знаю ли я того, знаю ли я этого.
Я год просидел.
В.Овсиенко: Значит, по делу о флагах вы прошли как свидетель. Вот в приговоре записано: суд осудил Мармуса Владимира, Сапеляка Степана, Мармуса Николая, Винничука Петра, Сенькива Владимира, Слободяна Николая, Кравца Андрея — а Лысого и Витива нет.
Н.Слободян: Их пустили как свидетелей.
В.Овсиенко: Но все-таки человек год сидел — где-то это должно быть записано? В отношении вас какое-то отдельное постановление суда было?
Н.Лысый: Да мне давали, но я не знаю, где оно и что. Может, и давали, да уже годы прошли, и я не помню, забыл. Я не говорю, что не давали.
В.Овсиенко: Так вам и документа о реабилитации в 1991 году не дали?
Н.Лысый: Нет, никакого.
В.Овсиенко: А когда вы тот год отбыли, какова была ваша дальнейшая судьба? Я так понял, что до того суда вы были холостяком?
Н.Лысый: Да и сейчас холостяк — с женой разошелся. У жены есть ребенок от другого мужчины, а у меня еще нет.
В.Овсиенко: Вы, наверное, были самым старшим в организации?
Н.Лысый: Да, я был самым старшим. Когда мы отправились на ту операцию, это было как на войну. Да на войне еще можно где-то туда-сюда метнуться, а тут куда денешься? Тут никуда не сбежишь, друг от друга не отступишься, потому что присягу давали. Если один не возвращается, то и все не возвращаются...
В.Овсиенко: Вы здесь и жили после освобождения, никуда не уезжали?
Н.Лысый: Я никуда не уезжал, разве что на заработки — в Харьковскую, в Полтавскую области.
В.Овсиенко: А у КГБ были к вам какие-то претензии в те годы? Может, вызывали когда-нибудь или приезжали?
Н.Лысый: Нет, меня как освободили, так больше не трогали.
В.Овсиенко: Вы сейчас где-нибудь работаете?
Н.Лысый: Ездил на работы, в Чортковском районе работал, по колхозам. А зимой дома. Сейчас в колхозе, сами знаете, нечем платить. Да и так, у людей кое-что делаю. Кому-то колодец выкопаю... Чтобы не сидеть, а как-то жить. Воровать-то не пойдешь...
Опубликовано:
Юноши из огненной печи / Харьковская правозащитная группа. Составитель В.В.Овсиенко. – Харьков: Фолио, 2003. – С. 98–103.
Снимок:
Lysyj1 Николай Степанович ЛЫСЫЙ в молодости.
Снимок В.Овсиенко:Lysyj Пленка 9770, кадр 33. 3.04.2000 г., с. Росохач. Николай Степанович ЛЫСЫЙ.
