(с. Росохач, 2 апреля 2000 года, в хате Николая Мармуса,
присутствуют также Владимир Мармус и Пётр Винничук)
Н. Слободян: Слободян Николай Васильевич, родился 21 июня 1944 года в селе Росохач Чортковского района Тернопольской области. Учился я в Росохачской школе, окончил 11-й класс вечерней школы в 1971 году. Работал в колхозе и учился в вечерней школе. Выезжал на работы. У нас в Росохаче заведено, что ездят на сезонные работы в другие области на Востоке.
Мать, Христина Тимковна, в девичестве Балакунец, 1902 года рождения, в то время болела. Отец, Слободян Василий Николаевич, 1906 года рождения. Есть у меня замужняя сестра. Родители жили в селе Росохач, всё время работали в колхозе. Отец был на войне.
Когда я был младше, отец не раз рассказывал мне об украинских повстанцах, о том, как они хотели, чтобы наша Украина была самостоятельной, независимой, сколько их полегло. Как им было тяжело воевать с советской властью, что та власть творила против украинцев. Например, в селе и в поле, как обычно, на каждом перекрёстке ставят кресты. Так они в один вечер собрали всех партийных, коммунистов, взяли машину и ездили по селу и по полю и глумились над крестами, которые давным-давно были поставлены нашими дедами и прадедами. Вывезли их за село, за Ягельницу, там это место называется Конзавод, за Конзаводом ров – и всё там высыпали, разломали, разбили. И всё тихо, будто так и должно было быть.
Люди на всё это смотрели и не могли этому противодействовать. Потому что если что-то скажут, то сразу же КГБ – и забирали, и били, и говорили: «Что, тебе не нравится советская власть?». Много преступлений они совершали. Чтобы спеть какую-нибудь повстанческую украинскую песню, пели шёпотом, чтобы никто не слышал, не видел, потому что обо всём доносили в район, в КГБ. Или даже в росохачском хоре – сначала нужно было спеть две русские песни, и только потом уже какую-нибудь украинскую, ту, которую они укажут, потому что сами мы выбирать не могли.
В. Овсиенко: Все должны были петь «С творогом пироги».
М. Слободян: Да, «С творогом пироги» и ещё какую-нибудь такую же. Так что мы знали, что Украина под гнётом, что русификация наступает с каждым днём, на каждом шагу. Сказать что-то против никто и не пытался, потому что было страшно.
Мне было 27-28 лет, так что я уже это прекрасно понимал. Я дружил с Владимиром Мармусом и его братом Николаем, мы вместе ходили в кино. Наслушавшись и насмотревшись всего того, что происходило на Украине и в Росохаче, мы говорили, что нас унижают, вытесняют украинский язык.
Мы знали, что в 1973 году будет 55-я годовщина провозглашения независимой Украины Четвёртым Универсалом. Владимир Мармус говорит, что нужно отметить эту дату, потому что люди уже подзабыли, а молодые даже и не знают, что такое Украинская Народная Республика, какие наши флаги, какие наши украинские символы. Вот и решили отметить эту дату – 22 января 1973 года. Поэтому под руководством Владимира Мармуса мы заготовили бумагу, приготовили материал – полотно синего и жёлтого цвета для флагов, написали листовки, в которых призывали народ, чтобы он не забывал эту дату. Одни ребята писали листовки, другие у меня дома сшили флаги. Шил Николай Мармус. Ну, там и другие кое-что подшивали вручную. Николай Мармус заготовил древка в Белоболотнице, где он в то время работал.
В воскресенье, в ночь с 21 на 22 января 1973 года, собравшись возле клуба в селе Росохач, мы уже всё подготовили – и клей, и листовки, скрученные в рулончики, флаги, древка. Ещё немного побыли в клубе и возле клуба, чтобы побольше людей нас видели, что мы находимся в селе.
Я кое-что забыл. Когда мы уже должны были идти в Чортков, за день до этого, к Владимиру Мармусу подошёл Степан Сапеляк с просьбой – он чувствовал, что мы к чему-то готовимся, – чтобы его взяли в нашу организацию. Мы согласились, пошли всемером к нему домой, он принял присягу при свече и иконе Божьей Матери. Мы все принимали присягу. Мы делились на такие небольшие звенья: первые четверо принесли присягу в лесу. У нас есть такая поляна Лаканец. А Сапеляк принимал присягу у себя дома, в такой кладовой во дворе. А нас трое – я, Кравец и Лысый – принимали присягу у Кравца Андрея дома.
Когда всё было сделано, мы, посовещавшись, сказали Степану Сапеляку, чтобы он ехал автобусом в Чортков. Дали ему древка. Они были обёрнуты бумагой и связаны так аккуратненько, что не было видно, что он везёт, чтобы это не очень бросалось в глаза. А мы все через лес Зверинец, через Бердо пошли в Чортков.
Придя в Чортков, мы должны были встретиться с Сапеляком, он должен был ждать нас у кинотеатра «Мир». Но почему-то его там не было. Мы подождали – нет. Николай Мармус с ещё одним пошли посмотреть по городу, где он мог бы быть. Начать эту работу нам нужно было всем вместе, потому что у каждого было своё дело – одни должны были клеить листовки, другие вывешивать флаги, третьи должны были идти немного впереди, прикрывая тех, кто делал эту работу.
Наконец появился Сапеляк с древками. Владимир Мармус с ребятами пошёл вперёд вывешивать флаги. А мы втроём приклеивали листовки. Меня ребята вдвоём берут за ноги, поднимают у стены, чтобы я мог приклеить так, чтобы можно было прочитать, но не так быстро снять. У меня в одной руке клей, листовки в кармане скручены рулончиком, я только беру за один кончик – раз, вытягиваю, рулончик остаётся, а листовочка у меня в руке. Правда, в тот вечер было холодно, ветер такой, бросало снегом, но мы были в рукавицах и просто не замечали холода, потому что у нас была такая ответственная работа.
Мы начали расклеивать листовки и вывешивать флаги тогда, когда большинство людей находилось в кинотеатре «Мир» на киносеансе и в Доме культуры – молодёжь на танцах. Это было предусмотрено, что тогда меньше всего людей будет на улицах. Начали с 4-й школы и всё ниже спускались по улице Мицкевича к ратуше, которая находится в центре Чорткова, дальше пошли мимо кинотеатра «Мир». Ещё наклеили листовку на стене одного жилого дома. Уже недалеко от реки Серет у нас было ещё много листовок, так чтобы их домой не нести, мы клеили на видных местах, на автобусных остановках. Наклеили и спускаемся в долину – видим, уже на ратуше в центре Чорткова висит наш сине-жёлтый флаг. Значит, наши ребята уже вывесили. Идём через базар и продолжаем клеить.
Вспоминается один случай. Уже Мармус Владимир и Витив Пётр вывесили наш сине-жёлтый флаг на флагштоке кинотеатра «Мир». Я проходил мимо кинотеатра, потому что у меня было своё задание. В это время мимо меня шли две женщины, довольно пожилые, они заметили этот флаг и говорят одна другой: «Смотри, смотри – уже наш флаг висит на кинотеатре!»
В. Овсиенко: Так ведь это всё-таки ночь была?
М. Слободян: Да, но там перед кинотеатром было освещение. Там специально для флагов были трубки. Ребята тот флаг вытащили, а свой поставили. И его уже люди увидели. Но мы ещё не закончили свою работу, потому что у нас были назначены места, где вывешивать флаги, где расклеивать листовки – это было заранее распределено и всё продумано.
Наклеили там, где когда-то было здание администрации, и пошли по дороге как на Тернополь, сюда на Копычинцы. Возле лесхоза висел на флагштоке красный флаг. Так вот, наши ребята его сняли, а взамен вывесили свой, сине-жёлтый, и подняли его вверх.
Потом мы свернули к медицинскому общежитию, наклеили листовки, дальше к педучилищу, тоже наклеили листовки и повесили флаг. Тут и закончилась наша работа. И уже через парк, той же самой дорогой, которой шли в Чортков, мы пошли домой. Как раз ветер такой со снегом – он замёл наши следы.
Наверное, всех листовок ночью кагэбисты не увидели – только те, которые были на открытых местах. Но ведь были листовки и флаги, вывешенные в таких местах, что им не сразу удалось сорвать. Так что всё это висело до самого следующего дня, и люди, которые уже ходили днём, видели и читали. И ещё один флаг остался на лесхозе. Его уже на второй день сняли, потому что ночью не видели. Он был на высокой трубе. Там, в лесхозе, сторож был, он сам из Росохача. Так его вызвали в КГБ, допрашивали, где он был, что он видел, почему не увидел флага? Он говорит: «Я утром вышел на улицу, смотрю на флагшток – вчера был ваш флаг, а сегодня, смотрю, уже наш флаг». Ну, он был пожилой человек, так они, не знаю, ругали его или как там, но после этого сняли его с работы, потому что он...
В. Овсиенко: «Потерял бдительность на посту».
М. Слободян: Мы вернулись где-то в полвторого ночи. Никто уже в селе не ходил, уже не светилось, мы каждый пошёл в свой дом. Родственники уже спали. Они не знали, откуда я пришёл. Бывало, что и позже приходил из клуба, или к девушкам ходил.
На следующий день после этого мы пока ничего не знали, а уже когда приехал второй автобус из Чорткова – потому что из Чорткова ходит в село Росохач автобус, – то уже появились слухи, что в Чорткове какие-то люди, то ли студенты, то ли какие-то другие, никто их не знает, вывесили сине-жёлтые флаги и наклеили листовки с обращением к людям, чтобы не забывали об Украине. Ну и мы так, кто где работал, всё ухо было настроено на то, чтобы услышать, что люди говорят. Нам было очень интересно, потому что мы не думали, что нас поймают. У нас были другие мысли. Мы думали, что эту работу сделали – и это останется тайной.
КГБ к нам в село в первые дни не приезжало. Потом слышим: приехало КГБ в сельсовет. Вызывают: кто хочет на работу в Тернополь? Там строили ХБК – хлопчатобумажный комбинат. Но как они – «кто хочет»? Просто послали из сельсовета – там есть такой человек, который вызывает в сельсовет или какие-то объявления разносит. Он пришёл ко мне и говорит, что председатель сельсовета вызывает относительно работы в Тернополе. Думаю, пойду.
Прихожу, вижу, возле сельсовета Винничук уже есть и ещё такие ребята, не из нашей группы. Три кагэбиста в одной комнате, а там ещё была вторая комната, через дверь. Вызывают туда и спрашивают, не хочу ли я на работу. Говорю, что нет, я не хочу туда на работу, потому что у меня мать больная, отец старый, мне нужно быть возле них в селе.
Ну, к этому времени мы уже услышали, что Степана Сапеляка тревожит КГБ. Уже во Львове, где он работал лаборантом, вызвало его КГБ и расспрашивало, где он находился в тот вечер с 21 на 22 января. Что он там им говорил, неизвестно, но мы услышали, что его взяли в КГБ. После этого то ли они хотели на нас посмотреть, что вызвали в сельсовет. Потому что они уже, наверное, знали, кто был в Чорткове на вывешивании флагов и листовок. Через несколько дней слышу – забрали Мармуса Владимира. Ну, тут уже стало ясно, что кто-то нас выдал.
22 марта забирают меня. Сделали обыск дома. У меня такой прекрасный был вышитый образ Тараса Григорьевича Шевченко в рамке, как распинают Украину в кандалах, как вороны ещё живьём глаза выклёвывают людям. После того, как взяли Степана, как взяли Владимира, у моей мамы было какое-то предчувствие. Она взяла тот портрет и сожгла. Они нашли у меня некоторые книжечки. Правда, не было у меня такой откровенной антисоветчины. Но книги – они это всё просмотрели, кое-что забрали. И меня забрали. Привезли в Чортков, в КГБ, подержали ночь, на второй день приехал – сейчас я знаю – полковник Бидёвка и ещё два надзирателя с ним и шофёр. Посадили меня в УАЗ и отвезли в Тернополь.
В Тернополе они хотели меня немного напугать, чтобы я признался, где я был в тот вечер, чтобы рассказал, кто был, что делали, кто делал. Я говорю: «Я ничего не знаю и говорить не буду, потому что что я могу на кого-то говорить, если я там не был». Четыре или пять дней они меня вызывали на следствие, но я не признавался. На пятый день вызвал меня Бидёвка и, взяв протокол, двумя руками так закрыл, чей это протокол и кто расписывался. А посередине дал мне прочитать, что такие-то, такие-то – Мармус Владимир, Мармус Николай – все члены нашей организации были в том протоколе записаны. Я ещё не признался.
Уже когда меня отвели в камеру, я стал думать, что почему-то нет там ни одной такой фамилии, кто был бы не нашим, а только все наши ребята. Я догадывался, что это Степан Сапеляк, это его работа. Что тут уже таить? Это ничего не даст. На другой день снова вызывают. Ещё пару раз вызывали на следствие, и я уже признался, что действительно был там, что делали это такие-то ребята – потому что им уже всё было известно. Раз они им известны, то это уже ничего бы не дало, хоть бы я ещё держался. Я кое-что хотел скрыть, но допрашивали, пока всё не выпытали. Этот подполковник Бидёвка говорил: «Я тебя заставлю вспомнить, о какой камешек ты споткнулся». Достаточно того, что они сами мне подсказывали, потому что ребята раньше меня давали показания.
Итак, следствие закончилось где-то в конце августа. Семь месяцев нас под следствием держали. Сказали: «Собирайтесь, едем в суд». Посадили нас в «воронки», конечно, каждого отдельно, и повезли. Суд был закрытый. Судил нас судья Костик, и ещё там были какие-то, не помню их фамилии, – одна женщина и двое мужчин, как они называются?
В. Овсиенко: Народные заседатели, или же «мебель» или «головокиватели». Они только головами кивают в знак согласия с судьёй.
М. Слободян: Заседатели, да, народные заседатели. Довольно долго зачитывали обвинение. Суд длился где-то три дня... Владимир Мармус подсказывает, потому что я немного подзабыл, – больше недели длился суд.
Хочу добавить. Когда нас привезли и посадили на скамьи подсудимых, так хотелось хоть словечко друг другу сказать, мы же не виделись семь месяцев! Я сидел рядом с Мармусом Николаем. Возле нас стоял конвой, который нас возил, старший в нём русский. Это было слышно по речи. Он увидел, что мы с Николаем разговариваем, влетел в зал, поднял меня, повёл в такое подвальное помещение и говорит: «Вот, видишь, никого нет, я тебя сейчас застрелю». Вытащил пистолет и... Ну, пугал меня. Я знал, что в такой обстановке, когда идёт суд, он этого не сделает, но он – аж слюна ему с пасти летела, такой был сердитый, что я не выполнил требование не разговаривать. Когда он вернул меня в зал суда, я сказал ребятам, что такое-то дело, что грозился стрелять. Николай Мармус, когда уже пришёл судья, сказал: «Что это такое, что нас тут пугают пистолетом и стрелять хотят?». Так уже на другой день этого старшего конвойного не стало.
Итак, суд закончился, начали читать приговор. Но почему-то в то время, как начали зачитывать приговор, погас свет. То ли это они так нарочно при свечах нам зачитали приговор? Правда, на оглашение приговора пустили наших родных, кто ещё остался в Тернополе. Мне дали 3 года строгого режима и 2 года ссылки. И Андрею Кравцу. Попарно как-то так нас осудили, что только одному Мармусу как нашему руководителю дали самое большое наказание – 11 лет. Другим ребятам – 8, второй паре – 7, а нам с Андреем по 5.
Привезли нас снова в КГБ, в те камеры. Это было уже ночью. Мы переночевали, а на второй день начали нас агитировать в стукачи. Меня вызывает такой капитан или майор Пономаренко в свой кабинет и говорит: «Вот у тебя 5 лет, ты их отбудешь, но, чтобы тебе легче там жилось, надо с нами сотрудничать. Мы тебе будем говорить, что ты должен делать и что нам говорить». Я категорически отказался от этого, я сказал, что у меня сердце и душа не позволяют этого, не могу я быть таким. Я знал, что они хотели сделать меня сексотом. Правда, он ничего не сказал, меня отвели в камеру. На следующий день снова вызывает, и так два дня он меня уговаривал, чтобы я шёл к ним работать. Но им это не удалось, потому что я не способен на такое, это же просто ужас. И уже меня оставили в покое.
Все ждали этапа. Сколько мы ждали – 15 или 18 дней? Мармуса Владимира забрали первым. В конце октября взяли меня и Винничука Петра.
В. Овсиенко: А кассационную жалобу никто не писал?
М. Слободян: Нет. Мы не писали, и кассационного суда не было. Одним вечером посадили нас в «воронки» и привезли на вокзал в Тернополь, где уже стояла группа солдат с собаками. Взяв нас в кольцо, в такой коридор, завели нас в «столыпинский» вагон и повезли. Повезли нас в Киев. В Киеве мы пробыли где-то две недели или больше недели. Потом из Киева – на Харьков. На «Холодной Горе» так же где-то больше недели нас держали.
В. Овсиенко: А интересно, там, на той «Холодной Горе», наверное, вас держали в камере смертников? Там такие нары из сплошного железного листа...
М. Слободян: Ага, и такие стены, как это «шуба» называют – шишки, шишки. Да, это были камеры для смертников. Потом нас снова посадили в поезд, в этот столыпинский вагон, и повезли в Мордовию, станция Рузаевка, дальше Потьма, потом зона 19-й номер, посёлок Лесной Теньгушевского района, ЖХ-385/19. Мы с Петром Винничуком прибыли туда в конце ноября. А Андрея Кравца завезли на 17-ю зону, посёлок Озёрный Зубово-Полянского района.
Нас заводят в зону, подходит к нам такой крепкий мужчина: «Откуда, хлопцы?» – спрашивает. Ну, веселее стало, мы узнали свой язык. А это был, как мы уже позже узнали, Николай Кончаковский. Нас отвели в барак, где мы должны были жить. Тут подошли к нам украинцы, мы им рассказали, откуда мы, за что мы сюда попали. Такие хорошие наши ребята, ещё бывшие воины УПА, которые уже по 18, по 20, больше 20 лет отбывали в тюрьмах. Кроме Кончаковского были Михаил Жураковский – пожилой мужчина, Дмитрий Синяк, Иван Мирон, Ромко Семенюк, отец Денис Лукашевич (я ему делал массаж, потому что просил, старенький человек), Любомир Старосольский.
В. Овсиенко: Так это же не старый человек! Его в 18 лет посадили, тоже за флаг, на 2 года.
М. Слободян: Так это молодой. Из молодого поколения там были Кузьма Матвиюк из Умани, Гриць Маковийчук из Кременчуга, Игорь Кравцив из Харькова, Любомир Старосольский из Стебника, Зорян Попадюк из Самбора, скоро привезли Василия Овсиенко с Киевщины, потом Яромира Мыкытку из Самбора* (*1953 г.р., в 1973 г. осуждён по ст. 62 ч. 1 на 5 лет).
В. Овсиенко: Мыкытку привезли к нам немного позже. Мыкытко был в 17-м, а когда его подельника Зоряна Попадюка повезли в 17-й, то его перебросили к нам в 19-й.
В. Мармус: А потом уже Мыкытку на Урал, на 37-ю перебросили. Он сказал, что подельник Попадюка. Я узнал, что старших патриотов не так уж и густо было на 19-м. Их было больше на Урале. Их туда перевели из Мордовии в 1972 году.
М. Слободян: После этого нас завели в бараки, показали нам места, где мы должны были спать. Где-то через два часа нас забрали в комендатуру. Там сидел начальник лагеря* (*Капитан Пикулин. – В.О.) и врач этой зоны* (*Сексясев. – В.О.). Врач сказал про меня, что этот пойдёт работать в кочегарку, а на Петра Винничука сказал, что этот пойдёт работать в раскроечный цех на пилораму, доски резать. Это было уже под вечер.
На другой день утром нам дали одежду, переодели нас и повели в рабочую зону. Меня ознакомили с работой на тех котлах. Там я работал в одной смене с Дмитрием Синяком, повстанцем (он уже сейчас покойник). Он мне показал как и что, потому что там было два котла, один паровой – который должен был давать пар в цеха для разогрева клея, а второй для поддержания температуры в цехах в зимний сезон.
Через некоторое время меня перебросили в сушильный цех. Там мы должны были брать из раскроечного цеха такие короткие дощечки, которые складывались на вагонетки и завозились в сушильные камеры, чтобы их высушить, а потом подавать в цеха, где их склеивали и производили такие коробки для часов – футляры. Работали посменно.
Как на работе, так и в жилой зоне общались со своими ребятами с Украины. Там было вдоволь наших ребят, с которыми можно было говорить откровенно. Такие разговоры в зоне называли «тусовки» – это плечом к плечу ходили, что-то рассказывали друг другу – и так время проходило.
Там была столовая, в которой давали всякую кашу – ячневую, пшеничную. Одни отходы. И хлеб такой, что можно было лепить из него какие-то шарики. К тому напёрсточек масла, даже не пережаренного. Подходишь с миской. Ложка должна была быть своя. Давали рыбу, селёдку, но кто знает, сколько она где-то на складах или в магазинах стояла. Рыба порой была полугнилая и такая солёная, что невозможно было есть. Очень желудки себе этим ребята портили, но кусочек-два должен съесть, чтобы как-то жить, чтобы можно было хотя бы немного ходить.
Так меня держали там с ноября 1973 до начала 1975 года. Где-то в августе 1975 года нам из 19-й зоны сказали собираться, поезд уже ждал у зоны. Нас посадили в столыпинские вагоны и повезли, но куда нас везли, мы не знали. Через несколько дней привезли в Пермскую область. Ночью из «столыпинов» «воронками» перевозили с конвоем в зону № 37. Она только построилась. Новая зона. Всех завели в здание, внутри которого не было ничего, только стены. Всех свезли, держали, а потом перевели в помещение, где уже были расставлены койки. Каких-то девушек привели, которые сготовили суп, на столах были миски с нарезанным хлебом. Будто нам такую весёлую встречу устроили, что якобы они были очень добры к нам. Мы всё это прекрасно понимали, что они хотели придобриться. Поужинали, нас распределили по койкам. Нары были двухъярусные. Мы уже эту ночь доспали там.
А на другой день утром – подъём, и уже распределили по местам, кто куда. То новое здание, куда нас ночью сначала завезли, оказывается, был цех, где должны были стоять станки – слесарные, точильные, токарные. Те станки привезли, надо было их устанавливать на бетоне, чтобы потом на них начать работать. Распределили нас на разные работы.
Я помню, как нас привезли, тут выпал очень глубокий снег. Назначили специальную группу людей, которые прочищали снег от жилого дома до рабочего. Это было в 1975 году, в ноябре, наверное, это я помню, потому что как раз в ноябре умерла моя мама – написали мне из Росохача письмо, что её уже нет. Почему-то письмо задержалось – две недели после того, как они написали. Очень долго почему-то они перечитывали то письмо.
Мне уже, правда, в марте 1974 года должен был заканчиваться срок заключения в лагере строгого режима. Все знают свой день, когда подходит, то уже подсчитывают – остаётся неделя, три дня, два дня. Наступает тот день. Даже на день раньше меня вызвали в комендатуру и сказали собираться. Мои ребята – там были Мармус Владимир, Мармус Николай, Винничук Пётр, Кравец Андрей, Сенькив Владимир – как раз была «отоварочка», так купили мне кое-что на дорогу. Забрали меня в комендатуру, подержали часа три-четыре, посадили в столыпинский вагон и повезли.
Повезли меня в Томск. В Томске я просидел в пересыльной тюрьме несколько суток. Меня оттуда забрали три милиционера, вооружённые автоматами, посадили в машину. Не знаю, куда везут и как везут, но надо было переезжать через реку Обь. Привезли меня в Кривошеинский район, село Никольск Томской области – такой посёлок как раз над рекой Обь. Моё дело везли с собой, но я его не видел, потому что дело – мой приговор и всё остальное – передали этим милиционерам. Ещё одного из Томска везли, он жил в этом селе Никольск. Что-то он там ограбил, магазин и ещё что-то. Как раз на реке Оби один милиционер пристал ко мне, за что я сижу, говорит: «Сейчас бы тебя пристрелить, бросить в эту речку Обь – и никто даже и не знал бы». А я пожал плечами – что мне оставалось говорить, когда я один и далеко? Я не спорил, потому что это ничего бы не дало.
Привезли меня в Кривошеино – это районный центр. Закрыли в КПЗ* (*Камера предварительного заключения. – В.О.). Когда меня привезли, уже темно было. Целую ночь я там сидел. Подсаживают ко мне ещё какого-то. Свет очень слабо горел, я не мог его разглядеть, что это такое, но – мужчина. Он начал рассказывать мне небылицы, что он застрелил свою жену, а что там ему будет, а откуда я еду, за что? Я ему не признавался, за что я сидел. Я говорил, что по статье 62-й. Но у них 62-я статья – это алкоголизм, или как они считают.
П. Винничук: Они такую статью очень любили!
В. Овсиенко: Статья российского кодекса № 62 – это аналог нашей 14-й: принудительное лечение от алкоголизма. Достаточно, чтобы совершил преступление в пьяном виде или в деле было свидетельство, что выпивал. Она давалась дополнительно к основной статье. По ней в зоне дополнительно пытают. Я это видел в 55-й зоне в Вольнянске Запорожской области. Те зэки аж зелёные ходят, кишки вырывают от того «лечения». А оно уже и не нужно: пока следствие, суд – это же месяцы проходят. У него уже белая горячка и тот алкоголизм прошли.
М. Слободян: Я больше молчал. Открыли дверь, забрали его от меня. Утром пришёл начальник милиции, повели меня к нему. У меня был с собой такой деревянный чемодан – ещё в зоне ребята мне подарили на дорогу. Там старенькие вещи – что там я мог везти? Но всё-таки было во что хоть что-то положить. Он сказал, что с сегодняшнего дня я освобождаюсь от заключения, перехожу на ссылку, но должен отмечаться каждые 10 дней в милиции.
Вызвал такого вроде коменданта, говорит, что этот – показал на меня – вот его документы, направь его на какую-нибудь работу, в какое-нибудь село, потому что здесь его не надо держать. Как оказалось, там, в Кривошеино, отбывал ссылку Владимир Василик, тоже по 62-й статье.
Комендант направил меня в село Никольск – это где-то километров 180 от Кривошеино. Говорит: «Сегодня будут машины ехать в это село, я позвоню, ты поедешь». Я говорю, что я же не знаю город, куда мне идти. Он одному сказал подбросить меня в ту организацию – ПМК, или как-то так. Я пошёл туда, действительно: машины собираются ехать. Один шофёр начал расспрашивать меня. Он на русском языке, я – на украинском. Мне интересно было, есть ли здесь кто из украинцев. Он говорит, что здесь есть кузница, а в кузнице работает кузнецом такой Василик Владимир, мы ещё не едем, пойди туда. Я пошёл туда – нет. Шофёр говорит, что сейчас придёт, он давно пошёл на обед, он тут недалеко живёт. И действительно через некоторое время говорит: «А вот он идёт».
Я подхожу и говорю: «Добрый день». А он так смотрит на меня: «Добрый день. Ты откуда?» Я говорю: «С Тернопольской. А вы откуда?» – «С Ивано-Франковской». Так мы познакомились, но времени не было долго говорить, потому что машины уже отправлялись. Говорит: «Что у тебя в том свёртке?» – «Да ничего – пока везли сюда, то ещё какой-то сухарь остался». Он побежал домой, взял кусок сала где-то на полкилограмма, а хлеба не было ни дома у него, ни в магазине, так купил пряников таких сладких по 9 копеек. Я ему сказал, куда меня направляют. Он говорит: «Ничего, я когда-нибудь приеду к тебе, или ты ко мне – всё равно увидимся».
Привезли меня на половину дороги, а дальше проезда нет, потому что надо ехать через леса и болота. Это весной было, и машины не решились ехать, потому что могли застрять в том болоте и сидеть там долго. Так они вернулись снова в Кривошеино. Ну, и я с ними, потому что откуда я знаю, как по той тайге добираться до того Никольского? Я вернулся, комендант говорит: «Что будешь делать? Иди к Владимиру, к Василику». Так я пошёл. Он обрадовался, тут же и жена его. У него было 2 года заключения и 2 ссылки за антисоветчину.
В. Мармус: Он встал на защиту креста.
М. Слободян: Он худенький такой, но очень стойкий. На 1 мая в этом Кривошеино была демонстрация. Он взял, разбил бутылку, разорвал рубашку и порезал себе грудь осколками. Я потом спрашиваю: «Владимир, что это тебе дало?» Говорит: «Ты посмотри, как они радуются этому всему, а я хоть сбил им тот митинг, чтобы не так им весело было». За это ему дали ещё два года дополнительно. Я был на том суде, потому что его жена передала мне в Никольск через цыганку-фельдшера.
А жена Василика была врачом в поликлинике. Она мне однажды очень помогла. Было очень холодно, где-то до 50 градусов мороза, на работу ходить тяжело, дышать было нечем, потому что не хватало кислорода. Я обратился к ней: «Такое-то дело, Марийка: как бы так сделать, чтобы я хоть немного отдохнул?» Она говорит, что это можем сделать только через фельдшера, которая в Никольске работает. «А как это?» – «Я ей позвоню, а ты пойдёшь к ней, она будет в курсе дела, что-то она там сделает».
Через два дня я пошёл в медпункт в Никольске, фельдшер спросила фамилию и говорит: «Я даю тебе направление в районную поликлинику, что ты простужен, что у тебя с лёгкими не в порядке и с желудком». Я пришёл в контору и сказал, что такое-то дело, у меня есть направление, что я болен, мне надо в районную поликлинику, чтобы провериться. Бригадир, у которого я работал, говорит, что сегодня уже ничего не выйдет, может, машина завтра будет ехать, и поедешь. А очень морозы были, очень тяжело там.
Я поехал в поликлинику, встретился с Марийкой, она взяла у меня анализ желудочного сока. Он показал отрицательные результаты, меня положили в больницу. Я пробыл там три недели. Туда положили одного милиционера, который вёз меня из Томска. Он меня узнал. А я не признавался в больнице, кто я такой – из Никольска да и только. А он сказал врачу, что я «изменник Родины». Тот милиционер подошёл ко мне и говорит: «Я вот думал, что ты... А ты изменник Родины, я знаю всё про тебя». Через несколько дней меня выписывают из больницы. Я вернулся в Никольск и дальше работал на ферме. Другой работы там не было, только на ферме. Все допытывались: «За что?» Так я им говорил, что по 62-й. Они говорили, что таких много теперь, это – за алкоголизм. А я уже им не объяснял.
Реплика: Если бы ты сказал, что 70-я по российскому Кодексу!
М. Слободян: Но на втором году они уже всё знали и смотрели на меня косо. Меня поселили в общежитие – такая разваленная хата, ни печки, ничего. Я не захотел там жить и сказал бригадиру, что, может, какую-нибудь квартиру найти? Говорит, что есть там такая старая бабка. Я говорю, что буду помогать ей – подремонтировать, дров нарубить. Он меня повёл туда, я устроился у той бабки и жил эти два года.
Отмечаться ездил в посёлок городского типа, который назывался Красный Яр, через Обь на другом берегу, но немного ниже. Мне надо было отлучаться на целый день, а я же должен был работать, это же группу коров кормишь. Так директор совхоза позвонил, что некем подменять. Так я уже раз в месяц отмечался.
Потом меня вызвали в Кривошеино и сказали, что срок заканчивается, дали мне паспорт. Я его очень не хотел брать, но должен был взять. Сел на корабль «Ракета», по Оби поплыл в Томск. Затем добрался домой.
Здесь, в Чорткове, я также должен был зайти в милицию, чтобы отметиться.
П. Винничук: Прости, напомню, что когда ты в начале 1978 года вернулся в село, то здесь младшие ребята снова разбили памятник коммунистическому идолу.
М. Слободян: И этот памятник, что за рекой, и тот самый, который мы потревожили. Как будто в честь моего возвращения. Снова КГБ ездило, была работа, искали.
В. Овсиенко: А нашли тех ребят?
П. Винничук: Нашли.
В. Овсиенко: И тоже судили?
В. Мармус: Тогда уже был другой подход.
М. Слободян: Они ещё слишком малы были. Здесь много есть людей, которые до сих пор говорят: «Почему вы нам не сказали? Если бы вы нам сказали, мы бы так же пошли с вами». Но это они уже сейчас говорят, когда мы освободились. Говорят, если бы ты объявление написал, то многие пошли бы в организацию и что-то бы делали.
Когда я приехал домой, встретили меня отец и сестра, потому что матери уже не было. Немного отдохнул дома, а потом устроился на работу в колхозе, чтобы зарабатывать и жить. Работал в колхозе, а когда через год сняли административный надзор, то выезжал на сезонные работы в Сумскую область. Всегда мы ездим на 3-4 месяца, подзаработаем немного денег и зерна, чтобы было на прожитие.
После освобождения я женился на Ольге, она в девичестве Свидзинская. У нас уже был сын Василий. Ему уже исполнилось 5 лет. Он родился 27 января 1973 года, через пять дней после того, как мы вывесили в Чорткове флаги и наклеили листовки. Мы с Ольгой поженились, у нас в 1982 году родился ещё сын Андрей, через 2 года, в 1984-м – дочь Марийка, а в 1986-м Михаил. Василий уже отслужил армию, женился, уже имеет двоих детей. Так что я уже дед, у меня двое внуков. Андрей закончил среднюю школу, работает. Сейчас очень тяжело с работой, так у дома помогает. Марийка и Михаил ещё ходят в школу – Марийка в 10-й, а Михаил в 7-й класс.
В 1989 году создался «Мемориал».
В. Мармус: Почему создался? Это мы его создавали!
М. Слободян: Мы создавали. Я вошёл в Координационный совет «Мемориала». Это было в Чорткове, в парке. Мы должны были обсудить свои вопросы, но милиция Чорткова не дала возможности закончить. Их наехало много, не дали нам говорить. Тогда мы перешли в другое место и всё-таки создали «Мемориал». Потом я стал членом ячейки Народного Руха Украины, членом Украинской Республиканской партии, теперь я в Республиканской Христианской партии.
В. Овсиенко: Где-то работаете, имеете своё хозяйство?
М. Слободян: Живу вместе с детьми, держу корову, поросёнка, кур. Жена раньше работала в колхозе, но сейчас уже на пенсии. У нас уже есть своё поле, выращиваем картошку, сеем ячмень, огурцы, помидоры. Живём не на широкую ногу, но нам не на что жаловаться и мы не плачем. Лишь бы наша Украина вышла из этого кризиса, тогда, может, будет как-то веселее, легче. Но пока должны жить тем, что есть, и думать всё о лучшем, а не слушать тех, кто жалеет о хлебе по 16 копеек и дешёвой колбасе, а сейчас, мол, всё дорого. Зато мы свободно думаем и говорим, и не боимся никого и ничего. А колбаса у нас будет.
В. Овсиенко: Пан Микола, а как у вас с реабилитацией?
М. Слободян: Реабилитацию я получил. Дали в районе удостоверение на льготы. Пользовался газом, электроэнергией и дорожным транспортом за 50 процентов цены. А потом отменили, сказали, что в районе нет фондов. Но Владимир Мармус помог, так что с газом у меня уже есть льготы. А вот с электроэнергией никак не получается добиться, хотя надо, потому что и дети в школу ходят, надо читать и писать, да и мне в хозяйстве нужен свет. Может, наши районные начальники как-то восстановят эти льготы.
В. Овсиенко: Спасибо, пан Микола.
Симв. 32497
Опубликовано:
Юнаки з огненної печі / Харьковская правозащитная группа. Составитель В.В.Овсиенко. – Харьков: Фолио, 2003. – С. 80–92.
Фото:
Slobodian1 СЛОБОДЯН Николай Васильевич в молодости.
Фото В. Овсиенко:
Slobodian Фотоплёнка 9770, кадр 19. 2.04. 2000 г., с. Росохач. СЛОБОДЯН Николай Васильевич.
