Василий Овсиенко: 21 марта 2000 года в селе Печенижин ведём беседу с господином Василием Шовковым у него дома. Его называют Василием, а по документам он Иван. Присутствует Николай Мотрюк*. (Справки о некоторых лицах, упомянутых в интервью, и другие реалии вынесены в конец и размещены в алфавитном порядке. — Ред.).
Василий-Иван Шовковый: Родился я 7 июля 1950 года в селе Печенижин. Тогда был Печенижинский район, а теперь Коломыйский. В 1957 году пошёл в школу, но не окончил её, потому что после девятого класса, в 1965 году, я поехал в Черновцы и поступил там в профессионально-техническое училище по специальности столяра-краснодеревщика, которое и окончил. Там окончил и вечернюю школу, одиннадцать классов, поступил было в индустриальный техникум на вечернее отделение. Я его тоже не окончил, потому что армия помешала. Призван осенью 1969 года. Два года прослужил. Полгода — в учебных лагерях в Крыму, в Евпатории (противовоздушная оборона, ракетные войска), полтора года — во Львовской области, в Пустомытах.
После армии я вернулся в Черновцы. Там меня не хотели прописывать. Началась волокита: есть работа — нет прописки, есть прописка — нет работы. Так что я вернулся домой в Печенижин. Почти полгода, с осени до весны, искал работу. Устроился на ДОЗ (Коломыйский деревообрабатывающий завод) и работал там фактически до ареста.
В.О. А кто были ваши родители?
В.-И.Ш. Мама — Шовковая Евдокия Николаевна, в девичестве Пнивчук. Рождена она в 1927 году, умерла в 1993 году. Отец — Шовковый Василий Иванович, рождённый в 1921 году, умер в 1988 году. Отец был участником войны, тяжело ранен. Их буквально невооружёнными погнали форсировать Одер. Там их очень много полегло. Если бы он не знал польского языка, то, наверное, и остался бы там. Но они там наступали вместе с польским батальоном, так польские санитары спрашивали, кто поляк. И кто знает польский язык, того подбирали. Вот такое было.
У меня есть сестра, теперь по фамилии Чупрей Люба Васильевна, 1959 года рождения. Есть ещё двоюродные сёстры, а родная одна.
В.О. Прежде чем рассказывать об аресте, поразмыслите, что повлияло на формирование вашего национального самосознания?
В.-И.Ш. Здесь была природная среда. Был отголосок старого партизанского движения. Наше поколение, фактически, на том росло. Хотя в школе об этом не говорилось.
Н. Мотрюк: Ну, а папина сестра?
В.-И.Ш. Папина сестра была в какой-то период связной партизан УПА. Не скажу, что она мне много об этом рассказывала. Но рассказывали другие люди, то те, то эти. Источников такой информации было очень много.
В.О. Ребята рассказывали, что вы регулярно слушали радио «Свобода», были радиолюбителем.
В.-И.Ш. Ну, каким радиолюбителем? Ремонтировал радиоаппаратуру. Если это можно назвать радиолюбительством, то да. Были в школе такие курсы или кружок. Многие ребята этим занимались. Это, можно сказать, в какой-то мере дало мне ещё одну профессию.
Помню радиопередачи об аресте Валентина Мороза 1 июня 1970 года, об арестах 12 января 1972 года*. Это мы слышали по радио, тогда много об этом говорилось. И о российских диссидентах, в частности, о Владимире Буковском*. Я это ребятам рассказывал, мы делились впечатлениями. Наша организация возникла не на пустом месте.
Однажды вечером собралось у меня нас где-то шесть ребят. Это уже после арестов 12 января, где-то к концу января, потому что как раз, кто был студентом, приехали на каникулы.
В.О. Дмитрий Демидов называет точную дату: 31 января. А кто был инициатором собрания?
В.-И.Ш. Я бы не сказал, что кто-то был инициатором, это всё возникло как-то само собой. Потому что это витало в воздухе. Инициатива была примерно у всех одинаковая. Ну, Дмитрий Гриньков это оформил.
В.О. Этот разговор происходил в этой комнате и за этим самым столом?
В.-И.Ш. Нет, это уже новый стол, но на этом же месте. Мы сделали это, может, и на детском уровне, кое-что такое наивное было...
В.О. Но с элементами торжественности?
В.-И.Ш. Да. Это было. Мы взяли форму оуновского подполья, называли себя псевдонимами.
В.О. Каждый сам себе выбирал?
В.-И.Ш. Да. Я уже и не помню, кто как назвался. Мы собирались много раз. Но мы хотели с кем-нибудь связаться, чтобы была какая-то информация, чтобы и мы могли что-то передавать. Тогда мы слышали, что выходит «Украинский вестник»*, есть литература самиздата. Это нас больше интересовало.
В.О. А до вас доходил самиздат?
В.-И.Ш. Только через радио. На наших собраниях говорил в основном Дмитрий Гриньков. Он говорил: «Что-то и нам надо делать. Вон сколько ребят ушло». Это об арестованных во Львове и в Киеве. Тогда каждый что-то от себя добавлял. Я рассказывал о последних арестах, потому что я тогда больше слушал приёмник и был в курсе вопроса.
В.О. А потом Дмитрий Гриньков взял нож и вонзил его в стол, все положили руки на рукоять... Так он рассказывал.
В.-И.Ш. Это было для торжественности. Произошло это во время символического застолья. Посидели, поговорили и разошлись. Это продолжалось около часа.
В.О. Тогда же были распределены обязанности?
В.-И.Ш. Это уже позже, когда мы собирались 1 мая у Дмитрия Демидова дома. Дмитрий Гриньков принёс туда малокалиберную винтовку — он её взял в ДОСААФе*. После этого мы в Дмитрову дверь постреляли.
В.О. Постреляли? А если бы там кто-то ходил?
В.-И.Ш. Да никто там не ходил. Там ещё недостроенный дом был. В полночь мы отнесли Довбушу венок с жёлто-синими лентами, к его памятнику. Потом разошлись.
В.О. А какие на вас были возложены обязанности в организации?
В.-И.Ш. Мы собирались создать свою службу безопасности. Но это на то время было несерьёзно, потому что не с чем было это делать. Дмитрий Демидов потом нам доказывал, что это надо было сделать сразу. Карабин мы уже у Зумера взяли, а в школе малокалиберную винтовку. Также официально брали из ДОСААФа малокалиберные пистолеты, потому что мы были записаны в ДОСААФе, ходили стрелять. Раз ходили в лес стрелять из того старого карабина. Дмитрий Гриньков был руководителем ДОСААФа в своей организации, имел доступ к оружию. Через ту организацию он брал патроны. Я знаю, что при аресте у него забрали много патронов.
В.О. Говорил, где-то шестьсот штук.
В.-И.Ш. Если не две тысячи. Потому что ими должны были стрелять члены ДОСААФа. Патроны должны были храниться где-то там в организации в сейфе. А он всё это держал дома или на работе в каптёрке. Там у него на работе, где раздевались, был какой-то тайник, там стояла малокалиберная винтовка и патроны. И карабин там был. И дома были патроны.
В.О. А у вас что было?
В.-И.Ш. А у меня был такой самопал без рукоятки. Я его сделал ещё где-то в классе четвёртом-пятом.
В.О. Вот когда вы «стали на преступный путь»! Интересно, как тот самопал был устроен? Это что, фитильный, или он был с бойком?
В.-И.Ш. Он был сделан с бойком. Это был кусок ствола от винтовки, засверленный так, как средневековый револьвер или пистолет. Заряжался просто со ствола, сверху. Тут было засверлено и прикручен кусок такой маслёнки. И ставился ружейный капсюль. И был боёк. Стрелял мой самопал через раз, через два — как получалось (смеётся). Он у меня стоял как музейный экспонат в ящике стола, может, лет десять. Там рукоятка была отбита. Никому он не был нужен.
В.О. А КГБ понадобился!
В.-И.Ш. Да. Это было основное обвинение мне: изготовление и хранение огнестрельного оружия.
В.О. Но ведь вы тогда были ещё несовершеннолетним, когда его изготовили? За хранение должны были бы обвинять, а за изготовление, пожалуй, нет?
В.-И.Ш. Есть статья и за изготовление, и за хранение, 222-я и 223-я.
В.О. Всех вас обвиняли в антисоветской агитации. Как эта агитация проводилась? Это были разговоры только между собой?
В.-И.Ш. Почти так, это были разговоры между собой. Что прочитали, слышали. Я лично читал воспоминания генерала Шухевича о тех зимних походах на Киев, Одессу, Фастов. Это была книга издательства «Червона калина»*. (*Вероятно, речь идёт о воспоминаниях генерал-хорунжего Юрия Тютюнника о Втором Зимнем походе 1921 года, как он под Базаром потерпел поражение от Г. Котовского. Самая известная его книга «С поляками против Украины», вышедшая в октябре 1924 года. — Ред.)
В.О. Но той книги у вас не нашли?
В.-И.Ш. Я её брал у Дмитрия Гринькова. Больше всего таких книг нам доставал Василий Кузенко. Был у нас один букинист, который собирал старые книги. Вот мы у него и доставали. Не прямо, а через кого-то. Он бы так не дал. Мы возвращали. О судьбе той книги я не знаю. В основном, наша «агитация и пропаганда» — это передача новостей зарубежных радиостанций. Я для этого переделал приёмник на 19 метров. Тогда 19 метров не глушили, так я узнавал больше.
В.О. А вот незадолго до арестов вам стало известно, что против вас что-то готовится, и тогда Дмитрий Гриньков дал команду уничтожить или спрятать всё, даже провести у самих себя обыски. Из-за чего поднялась эта тревога?
В.-И.Ш. Как это было? Моей маме учителя сказали: «С твоим сыном что-то неладно, ты смотри, им КГБ интересуется». Потом на работе зачем-то затребовали мой паспорт и военный билет. Так билет и не вернули. Это отдел кадров. Почему это так срочно им понадобилось? Я был как раз перед арестом в отпуске.
В.О. Вы подозревали кого-нибудь из своих коллег?
В.-И.Ш. Дмитрий принял такого парня, который сдал нас.
В.О. Можете назвать его фамилию?
В.-И.Ш. Стадниченко. Я с ним несколько раз встречался. Он работал гравёром в Коломые в универмаге.
В.О. Так это он взялся изготовить печать организации?
В.-И.Ш. Да, да.
В.О. Дмитрий Гриньков сказал, что он эту печать, ещё недоделанную, принёс ему накануне ареста, а Дмитрий её не спрятал.
В.-И.Ш. Если можно назвать кусок бронзы печатью... Это была только заготовка. Печати ещё не было. Это просто кусок бронзы. Дмитрий дал токарю пять рублей за него.
В.О. Но в деле это фигурировало как печать. А печать — это уже признак организации.
В.-И.Ш. Для солидности.
В.О. Намерение по советскому закону квалифицировалось и наказывалось так же, как и преступление.
В.-И.Ш. Может, даже хуже. И это чувствовалось. На работе начали так придирчиво нами интересоваться. Очень подозрительно пропал был Михайлюк Василий. Мы были в близких отношениях, вместе работали на деревообрабатывающем заводе. Вместе ездили на работу. Он не всё, но кое-что знал об организации. Был тут такой Бондаренко — он уже выехал в Россию. Так он где-то там подпоил Михайлюка, и его забрали в вытрезвитель. Он там просидел неделю. Выпустили как раз тогда, когда нас арестовали.
Ну, я не думаю, чтобы он смог дать весь расклад, потому что он не мог знать некоторых моментов. А КГБ знало фактически всё. Там был более близкий, этот Тарас Стадниченко, он знал практически всё. С Дмитрием Гриньковым он встречался каждый день в Коломые.
В.О. Дмитрий сказал интересную вещь, что во время этой тревоги было созвано собрание и фиктивно объявлено о якобы самороспуске организации. Это была инсценировка именно для этого Стадниченко.
В.-И.Ш. Возможно, это и ускорило аресты.
В.О. Потому что КГБ встревожился, что не будет организации. Надо немедленно арестовывать, пока она ещё есть.
В.-И.Ш. Я не помню, кто тогда был первым секретарём Ивано-Франковского обкома КПУ, кажется, Добрик. Где-то у Дмитрия Гринькова есть письмо Добрика Щербицкому, датированное 14 марта (а нас арестовали 15-го), что разоблачена такая-то и такая-то националистическая группа. Это Дмитрий имеет в такой официальной книге.
В.О. У меня есть докладная записка В. Щербицкого в ЦК КПСС от 27 августа 1973 года. Там речь идёт об осуждении вашего «Союза украинской молодёжи Галичины» и группы из села Росохач, которая подняла сине-жёлтые флаги над Чертковом в ночь на 22 января, в 50-ю годовщину Независимости.
В.-И.Ш. А это письмо датировано 14 марта. Нас арестовывают 15 марта, а Щербицкому уже описано, что группа арестована. За день до того. Так что они всё прекрасно знали.
В.О. Как именно вас задержали? Интересны сами эти обстоятельства.
В.-И.Ш. Это было 15 марта, в четверг (это я хорошо помню) 1973 года.
Реплика Н. Мотрюка: Ещё 14-го мы были у меня, приёмник ремонтировали.
В.-И.Ш. Да. Приёмник ремонтировали. На следующий день, где-то часов шесть было. Пришёл майор Рудой. Я не знаю, в каком звании был Гончаренко. Это два основных. Майор Рудой вёл следствие, а этот Гончаренко всё ходил в гражданском, так что я не знаю, какого он звания. Он из Коломыйского ГБ. А этот следователь Рудой — из Франковского, из областного управления.
Они сразу, прямым ходом бросились к ящику в столе. «Ой, что нашли!» Понятые были кто? Перцович М.И., он врач-хирург, прекрасный человек. К сожалению, уже покойный. Его куда-то вызывали, а эти гэбисты его завернули. Что там кто-то болен, хоть умирает, а тут есть важнее — тут надо арестовывать.
И началось: «Что есть? Магнитофон? — чтобы я сразу показал. — Оружие? Антисоветская литература? Выложить!» — «Какое у меня оружие? Такого нет». Ну, они сразу в столе нашли самодельный самопал. Магнитофона у меня не было. У Гринькова был магнитофон.
В.О. Они знали, где и что искать.
В.-И.Ш. Да, это ясно! У меня забрали самопал и больше, фактически, ничего. А, ещё у меня была фотоплёнка, где мы сфотографировались. Меня обыскали. Я как-то ту плёнку успел из кармана вытащить и держал в кулаке. Так что я её довёз до Франковского ГБ и выбросил там в туалете. Это мне удалось.
В.О. А что на той плёнке?
В.-И.Ш. На плёнке мы были сфотографированы. Кажется, с карабином. Там один такой кадрик был... Мы с Кузенко должны были сделать ту фотографию. Я ту плёнку схватил...
В.О. Но ведь они делали вам личный обыск в доме?
В.-И.Ш. Делали. Но не раздевали. А мне удавалось таким ловким движением перебрасывать плёнку из руки в руку. И удалось выбросить её аж во Франковске.
В.О. Потому что не было другой возможности?
В.-И.Ш. Никак не мог я выбросить, потому что всюду за мной ходили.
В.О. Их же тут был полный дом?
В.-И.Ш. Их было так: два этих понятых и, кажется, три гэбиста. Да было их тут много, потому что они одновременно делали обыски у всех.
В.О. Это была грандиозная операция. В стольких местах обыски и аресты! Все гэбистские силы бросили на фронт.
В.-И.Ш. Ещё забрали у меня целый мешок всякой радиоаппаратуры. Приёмник был, ну, и, конечно, усилитель низкой частоты, который я сделал. Они потом эксперта позвали, чтобы он включил тот усилитель (почти полватта). Мы только смеялись над всем этим. Написали такое, что я даже не подписывал ту экспертизу. И пристыдил их: «Вы что, люди...»
Меня три дня в Ивано-Франковскую тюрьму не везли, а держали, как этих пятнадцатисуточников. Но отдельно от них. В камере предварительного заключения. Через два дня на третий перевели в Ивано-Франковскую тюрьму.
В.О. Как вы восприняли этот арест?
В.-И.Ш. Может, включилась какая-то защитная функция. Где-то с неделю это мне казалось сном. Будто это не со мной делается. Я даже не воспринимал всего этого... На первом допросе я узнал, что они всё знают. Но я не знал, кто сидит. Что Дмитрий Гриньков — знал. А больше ни о ком я не знал. Вплоть до того, когда меня бросили в камеру, из которой я видел, кого выводят на допрос в КГБ. В Ивано-Франковске тюрьма и здание КГБ рядом. Из тюрьмы на допросы вели в КГБ.
В.О. Оттуда было видно?
В.-И.Ш. Нет, не было видно. Я нашёл в кармане одну копейку и вспомнил химию из школы. В тюрьме дают соль и тюльку. Я хлебом прилепил эту копейку к решётке, которая была из тонкой штабы. Она была ржавая, а я ещё прилепил эту копейку с солью, и она так у меня проржавела, что появилась дырочка чуть больше, чем три миллиметра. Через неё я смотрел, кто идёт. Мне как раз видно было ту калитку в стене между тюрьмой и КГБ. Это рядом. Я смотрел: вот его, Николая Мотрюка, ввели, потом Романа Чупрея. Долго не было Дмитрия Демидова. Я крикнул там раз, так меня моментально из той камеры забрали. Сказали так: «Ага, знаешь, кто уже есть!» — «Знаю». — «Это очень интересно».
С 15 марта почти до конца апреля меня держали в одиночке. Я не знаю, может, могли на меня влиять какими-то хитрыми штучками, потому что такое было подавленное состояние, что я ходил, как муха притравленная.
Когда перевели в другую камеру, то бросили там ко мне одного. Ну, понятно, что это был их работник. Он что-то такое городил... Но было с кем поговорить. Он очень интересовался: что да что? Закончилось это тем, что я треснул им об решётку, и его забрали от меня. Он слишком много начал интересоваться. После этого перебрасывали меня из камеры в камеру. Там уже было легче. Потому что сразу нам предъявили статью 56-ю — это «измена Родине». Это пахло от десяти до 15-ти. А в середине следствия заменили на 62-ю. А там до семи лет, так я уже и запел. Ну, будет 5, уже ж не 10 лет.
В.О. Психиатрической экспертизы ни над кем не проводили? Тогда почти всех обвинённых в антисоветчине пропускали через экспертизу. То есть угрожали психиатрической расправой.
В.-И.Ш. Нет. Уже после освобождения, когда у меня тут с ними были некоторые церемонии (меня три года держали под административным надзором), то мне сказали: «Лучше бы мы вас не сажали, а просто так хорошо напугали. Это дало бы намного больший эффект».
Следствие длилось у нас полгода. В начале августа был суд, 9-го вынесли приговор. Адвокатов нам дали с русскими фамилиями. Следователь у меня был майор Рудой, адвокат Суслов.
Н. Мотрюк: У меня Санько.
В.-И.Ш. А у Романа Чупрея — Андрусив. Это местный гэбист. Я встречался с тем следователем Андрусивым, уже когда меня хотели привлечь как свидетеля по делу Валерия Марченко*. Потому что я в зоне занимался писаниной. Одно время даже вёл хронику 35-й зоны...
Итак, суд наш был в начале августа 1973 года. Нас ещё до середины октября держали в тюрьме, пока этап собрали. В Харьковской тюрьме, на Холодной Горе, встретились мы — Николай Мотрюк, Дмитрий Демидов, Роман Чупрей, Дмитрий Гриньков — встретились с Зоряном Попадюком* и Любомиром Старосольским*. Их было двое, нас бросили в одну камеру, мы доехали до Мордовии. Там их ссадили.
В.О. На станции Рузаевка или в Потьме?
В.-И.Ш. Я не знаю, как там везли, потому что это по долине, ниже Московской области. Нас везли на Урал, а их сбросили здесь, поближе.
В Свердловске... Нет, уже в Перми мы были 7 ноября. Почти месяц прошёл. Впечатления от этапа очень колоритные: и обкрадывали нас, и дрались. Было там всякое.
В.О. Но ведь вы группой ехали?
В.-И.Ш. Да, группой. Я, Николай Мотрюк, Дмитрий Демидов, Роман Чупрей, Дмитрий Гриньков. Но это можно себе представить: камера где-то человек под двести. Там и группой ничего не сделаешь.
В.О. Разве вас не держали отдельно от уголовников?
В.-И.Ш. Привозили и бросали всех вместе. Я, например, когда с Урала возвращался, то сидел сутки с малолетками. Это было очень хорошо, потому что я там хоть нормально поел.
В Пермской тюрьме мы ещё сидели вместе с подельниками, но отдельно от уголовников. Так нам тогда принесли письмо Дзюбы. Сам начальник тюрьмы принёс: «Смотрите!»
В.О. Это было «покаянное» заявление Ивана Дзюбы*, опубликованное 9 ноября 1973 года в газете «Літературна Україна»?
В.-И.Ш. Да, да. Это была где-то середина ноября. Я не помню, была ли это газета или оттиск с газеты. Кажется, тогда ещё ксерокопий не было.
В.О. Тогда уже была машина, которая делала оттиски, «Эра» называлась. Эти машины кагэбисты очень берегли.
В.-И.Ш. Ну, может, в КГБ была. Кажется, нам не газетный вариант давали, а такой отдельный лист. Сам начальник тюрьмы принёс.
В.О. Мне тоже сам начальник следственной тюрьмы принёс, подполковник Сапожников, но ещё в Киеве, на Владимирской, 33.
В.-И.Ш. Тогда Николая Мотрюка, Романа Чупрея и Дмитрия Гринькова забрали из Перми что-то на неделю раньше. А перед этим нас там всех пытались вербовать, прямо, открытым текстом. Там был такой латыш оперативник из КГБ Кронберг. Прямо говорил: «Надо сотрудничать». Я ответил: «Я подумаю». Так что я думал...
В.О. Пять лет?
В.-И.Ш. Нет, когда я приехал в зону и там ребята взяли меня в оборот, то капитан Утыро так где-то через месяц говорит: «Ну, наверное, тебя уже нечего спрашивать о том разговоре в Пермской тюрьме». Я говорю: «Сохрани Боже, никаких разговоров не было». — «Ну, так никому не говори». — «Я уже давно рассказал, как вы пытались агитировать меня на свою сторону». — «Ну, хорошо», — говорит.
В 35-й зоне, что на ст. Всехсвятская, встретил нас Василий Пидгородецкий*, вы его знаете.
В.О. Да, да. Я только что 21 января посетил его во Львове. Он в хорошем настроении, потому что ещё были последние праздничные дни.
В.-И.Ш. Главное, что весёлый. Он никогда не унывал. В зоне он был парикмахером. Так что после этапа нас надо подбрить, подстричь, всё как полагается. Спрашивает Дмитрия Демидова: «Сколько лет?» — «Пьять». — «А, — смеётся, — у меня двадцать восемь...» Так он нас встретил.
Там что-то типа карантина было несколько дней. Потом подвезли нам Николая Мармуса* и его брата Володьку Мармуса* — это из Росохачской группы. Так что нас уже четверых вывели в зону. Встретил нас Николай Горбаль* и... Кто же второй? Уже не помню. Кто-то из старых... А на дверях барака стоит Владимир Буковский*. Говорю: «Такая знакомая фамилия... Перед самым арестом я слушал о вас по "вражеским голосам"». Он засмеялся. Так мы познакомились. Потом нам устроили такую тёплую встречу, с чаем. Чай должен был быть обязательно. Нас кагэбисты предупреждали: не дай Бог пить чай, потому что сердце посадим.
В.О. Ходили такие суеверия.
В.-И.Ш. Да. Сразу на второй день — на работу. Там была, в основном, металлообработка. Меня там научили быть токарем. Это стало моей основной профессией. Хотя я до этого учился немного и имел представление о токарном деле, но больше там научился.
Мы многого не знали, так учились. Как раз наступило 10 декабря, день Декларации прав человека ООН. Надо писать заявление. Говорю: «Я совершенно не имею представления, объясните мне, что к чему». На меня набросился Иван Кандыба*, что надо было заявление написать. Кто-то там говорит: «Пан Иван, надо было хоть объяснить, что к чему. Что ты молодых сразу так смущаешь?» Ну, а потом уже пошло. Там в 1974 году весной голодовка была. Из-за Буковского началось. Тогда его как раз во Владимирскую тюрьму забрали. Так нас отодвинули от той голодовки, сказали: «Ребята, вы ещё молодые, вы ещё не знаете толком, что, к чему, как». Мы тогда что-то по три дня поголодали. Я знаю, что Дмитрий Демидов где-то на седьмой день вышел из той голодовки. Его, кажется, и в карцер не забирали. А дальше началось: в 1975 году и дальше много было мелких голодовок, день, два, три.
В.О. Кто на 35-й зоне был в начальстве?
В.-И.Ш. Начальство было такое: майор Пименов — начальник зоны, капитан Кетманов — замполит. А «кум» кто был? Там тех «кумов» менялось много, я не помню, кто был опер.
Н. Мотрюк: Букин.
В.-И.Ш. Букин, да. «Молодой» лейтенантик был, Букин. Играл с нами в бильярд. Начальник цеха Жилин. Он что-то там имел с армянами, чисто бытовое.
У нас там была акция отказа от гражданства. Что-то около сорока человек принимали участие. Я несколько раз писал заявления в Верховный Совет, а ответы приходили такие: «Жалоба необоснованна. Осуждён правильно». Это было после Хельсинкского совещания 1975 года*.
Была целая серия отказов от гражданства, мы добивались статуса политзаключённого. Резкие заявления писали. А потом, когда принимали брежневскую Конституцию (7 октября 1977 года), провели акцию молчания. Что-то в течение недели она продолжалась. Написал заявление, что молчу, потому что нет свободы слова, — так по несколько человек*. (*См. об этом в публикации Николая Горбаля «Хроника "Архипелага ГУЛАГ". Зона 35 (За 1977 г.)» в журнале «Зона», ч. 4, 1993 г., с. 141: "4 октября в рамках недели молчания объявили голодовку Сорока*, Шовковый, Гимпу*"; с. 142: 9 октября... В рамках недели молчания п/закл. Шовковый направил заявление в Президиум Верх. Совета, в котором ещё раз подтверждает отказ от советск. гражданства и намерение после освобождения из лагеря добиваться выезда в Голландию. (...) 11 октября КГБисты Утыро и Щукин вызывали п/закл. Микитко*, Шовкового, Гимпу и Сороку для уточнения предполагаемого после освобождения места жительства. (...) Шовковый тоже назвал своим местом жительства Голландию". Как сказано в предисловии, эту «Хронику» вывез на волю Яромир Микитко. Об этом он рассказывает в интервью, данном мне 27 и 30 января 2000 г. — В. Овсиенко).
Я переписывал заявления, и их передавали на волю. И моя мама передала, потому что как раз на свидание приезжала. Я тогда много чего через неё передал. Она всё это отвезла во Львов к Олене Антонив*. Это была жена Зиновия Красивского*. В каком это году она умерла?
В.О. Она погибла 2 февраля 1986 года.
В.-И.Ш. Её ударил трамвай, и она упала под машину. Это уже при Горбачёве было.
Я переписывал документы, всякие статьи, заявления где-то года два, пока... Знаете ли вы Захарченко Василия*?
В.О. Василий Захарченко сейчас живёт в Черкассах. Несколько лет назад я встречался с ним. Он талантливый писатель, лауреат Шевченковской премии.
В.-И.Ш. Ну вот, его помиловали. Была его статья...
В.О. В «Литературной Украине» где-то в 1977 году.
В.-И.Ш. Да. И после той статьи ГБ весь расклад знало, кто этим занимается в зоне.
В.О. Так?
В.-И.Ш. Ну, ясно, что не без того, он должен был что-то выдать, чтобы его освободили. Доказательств у меня нет, но Игорь Калинец* говорил, что рассказывал Захарченко о некоторых вещах.
Я уже упоминал, что в зоне одно время даже вёл хронику 35-й зоны. Наверное, попались им в руки какие-то заявления, статьи из зоны. В основном, это касалось Валерия Марченко*, но это было написано моей рукой. Не написано, а переписано.
В.О. Вы так очень мелко переписывали?
В.-И.Ш. Да. Я писал очень мелко, чертёжным шрифтом. Они не могли доказать, кто это писал. Мне Семён Глузман* говорил, что никакая экспертиза не установит. «Это, — говорит, — несерьёзная вещь. Нельзя по такому почерку доказать, что это ты писал»*. (*См. об этом в ж. «Зона», ч. 4, 1993 г., с. 137: "11 августа в зону приехал работник КГБ Гончар. Он вызывал на беседу (в присутствии майора КГБ Утыро) пзкл. Шовкового и Пронюка*. Гончар запугивал и угрожал Шовковому, угрожал судебной расправой, ссылаясь на то, что у КГБ будто бы имеются данные, что он, Шовковый, причастен к передаче материалов из концлагеря 35. В конце потребовал у Шовкового статью для газеты по образцу В. Захарченко, но Шовковый отказался").
В.О. Это, видимо, хотели использовать во втором деле Валерия Марченко, которое было возбуждено 21 октября 1983 года?
В.-И.Ш. В 1983 году, где-то 25-26 ноября, меня снова допрашивали, уже в Ивано-Франковске. Приезжал следователь из Киева по делу Валерия Марченко. Мне начали показывать много из тех вещей, которые писал Валерий, а я переписывал. Всё это было увеличено во много раз. Кажется, там было и письмо Валерия к деду* (*Валерий Марченко. Письма к матери из неволи. Фундация им. Олега Ольжича. К.: 1994.— С. 167– 170). Я отказался. Целый день меня держали в ГБ. Переписывал передовую газеты «Прикарпатська правда» три раза разным размером почерка. Хотели меня взять как свидетеля, чтобы подтвердил, что это написал Валерий, а я переписывал. Я сказал: «Вы меня в это не впутывайте». Да и года не прошло, как Валерий Марченко умер* (*7 октября 1984 г. — Ред.).
Так вот, в ГБ знали весь расклад, кто этим занимается. Это был 1977 год, тогда приезжали делегации «общественности» из Киева, а мы не шли на разговоры* (*См. об этом в ж. «Зона», ч. 4, 1993 г., с. 142-143: "14 октября в зону прибыла так назыв. "делегация общественности" Ивано-Франковской области (Зап. Украины), возглавляемая кагебистом Ковтуном и Андрусенко. На беседу вызвали Квецка* и Шовкового. Распространяли слухи о "процветании" Сов. Украины и т.п. Шовкового уговаривали отказаться от намерения уехать после освобождения за границу, мотивируя "безработицей и ужасами" капитал. системы. Привезли ему письма от сестры, явно написанные под диктовку кагебистов".). Приезжал полковник из Москвы, долго разговаривал с Глузманом на работе. Они знали, что из зоны выходит информация, но поймать её не могли. Потом они поймали жену Мати Киринга, эстонца, ещё кого-то там выловили. Позже выловили в Киеве архив Олеся Шевченко*. ГБ узнало много чего. Я Василию Пидгородецкому* переписывал какое-то заявление, так пришлось две страницы съесть. Ну, некуда было деваться. Это так Дмитрий Верхоляк* меня прикрывал. Дед заснул. Я оглянулся — возле меня уже два надзирателя. Ну, я и съел всё. После этого я год не мог написать письмо. Должны были проверить меня десять раз, что я пишу. Без надзирателя я письма не писал. Когда я садился что-то писать, надзиратель приходил, смотрел, что я пишу. Но и после этого мы с Игорем Калинцом составили интервью, оно пошло на радио «Свобода». Это нам удалось передать где-то в конце 1976 года. Они и там, и после освобождения, уже во Франковске, дважды требовали, чтобы я написал что-то там, раскаялся. Так я написал три слова, что не имею к этому отношения. Что в интервью всё сказано правильно, но я этого не передавал. А кто брал у меня интервью — это уже не мои проблемы. Я могу говорить, что я хочу и кому хочу. И с вами, говорю, говорю так же, и не стыжусь. Они мне из-за этого дали три года надзора после заключения. Сначала на год, а потом ещё продлевали.
В.О. Я добавлю, что когда в «Литературной Украине» появилось заявление Василия Захарченко, то его кум Василий Стус* уже из ссылки, из Магаданской области, ударил ему телеграмму с двумя словами: «Фе, Василий!»
В.-И.Ш. А он там такое понаписал... Очень задел Игоря Калинца, ещё кого-то. Вот написал и Тарас Мельничук* из психушки, в областной газете было. Так Тарас писал про атомные бомбы, но никого не задевал. Такими общими словами, потому что, видно, ему надо было спасаться оттуда. Такое...
А ещё там был Олесь Сергиенко*. Вы знаете, что они с Дмитрием Демидовым перешли из больницы в нашу зону? Перелезли там через забор. Как я понял со слов Дмитрия, Сергиенко там начал говорить, что их травят. И они на рассвете перебежали в нашу зону. Проснулся я утром — стоит передо мной Дмитрий! Думаю, как это он здесь очутился, если он на 36-й зоне? Тогда ГБ сделало такую перетасовку: Игоря Калинца, Ивана Светличного*, Валерия Марченко*, ещё кого-то — забрали на 36-ю. А сюда они бросили Евгения Сверстюка*. Потом всё равно Марченко вернули, потому что его надо было постоянно возле больницы держать. Его летом привезли в больницу, потом выпустили сюда, к нам. А, ещё Глузмана* перевели на 36-ю.
В.О. Вы весь срок провели на Всехсвятской?
В.-И.Ш. Да, на 35-й зоне, никуда меня не перебрасывали.
В.О. А со здоровьем как там было?
В.-И.Ш. Да ничего, молодой, выдерживал всё. Это же через год после армии. Конечно, это был психологический удар, а так с едой для меня проблем не было.
Н. Мотрюк: По крайней мере, хлеба там было вдоволь.
В.-И.Ш. Там у нас латыши были на кухне. Это были честные ребята, они ничего не воровали. Да и лагерь маленький. Когда мы пришли, было где-то двести пятьдесят заключённых, может, чуть больше. А потом становилось меньше. Когда мы выходили, Мирослав Сымчич* говорит: «С кем я здесь буду? С этими белорусами?» Тогда как раз сажали белорусских партизан. Целые батальоны вылавливали, показательные суды проводили в воинских частях*. (*В ходе кампании «Никто не забыт, ничто не забыто» ежегодно чуть ли не в каждой области судили «предателей родины» — чтобы поддерживать в обществе атмосферу страха. — Ред.). Каждый месяц приходили белорусы в зону. Говорю: «Да не переживайте! Будет ещё!» Как раз тогда начали по второму разу крутить за Украинскую Хельсинкскую Группу*.
В.О. Такие уже шли на особо строгий режим.
В.-И.Ш. Да, но и по первому разу многие шли. Мирослав Маринович* и Николай Матусевич* пришли, подельники Степан Хмара* и два Шевченко — Олесь* и Виталий*.
Тогда вышла хитрая статья: кто заработал себе уголовную статью в лагере, тот может идти в бытовой лагерь. Считалось, что оттуда можно легче досрочно выйти. Василий Пидгородецкий и Мирослав Сымчич имели такие дополнительные сроки и захотели пойти. А их там ещё «раскрутили». Я Сымчичу потом говорил: «Так что? Не вышло по-моему?»
В.О. А как вас освобождали? Со Всехсвятской или привезли этапом в Ивано-Франковск?
В.-И.Ш. Сюда привезли. Я говорил: «Положь, где взял». 23 февраля 1978 года, в день Советской Армии, взяли меня на этап, это я хорошо помню. Я успел только с Анатолием Альтманом попрощаться. Меня схватили так, что потом сами надзиратели мои вещи принесли на вахту. Неожиданно. Где-то перед шестью часами, даже первая смена ещё не вставала.
В.О. Чтобы вы не успели «зарядиться» информацией.
В.-И.Ш. Так и везли. Почти месяц. Я долго сидел в Харьковской тюрьме. Приехал в Франковскую тюрьму, как в родной дом. Роман Чупрей говорил, что они с Дмитрием Демидовым приехали во Франковскую тюрьму вместе. Шли по четвёртому этажу и пели про Бандеру. Пели на весь этаж. Надзиратель говорит: «О-о! Видишь, свои ребята есть!» Я узнал одного, что меня обыскивал, тогда ещё с «лычками» был, а теперь смотрю — одна звёздочка. Говорю: «Слушай, я приехал сюда с Урала. Что ты у меня можешь найти?» У меня там в наволочке было несколько книг, кусок сухого хлеба, что во Львове мне дали. «Ну, ты всё равно, — говорит, — высыпай». Я высыпал. Не знаю, кем он был. «Ну, рассказывай! Надо хоть с полчаса посидеть». — «О чём тебе рассказывать? Как меня первый раз ГБ взяло?»
Привезли меня утром львовским поездом, воронком в тюрьму — и сразу ГБ меня сцапало. И сразу за то интервью. Я на него напал: «Что вы тут мне какое-то интервью?» А на Урале оперативник Букин и гэбист Утыро показывали мне ксерокс (уже довольно чёткий, выразительный) с заявлений, которые я переписывал. И оттиски из какой-то американской газеты, где их перепечатали. Об отказе от гражданства. Говорит: «Смотри, это может вторым сроком пахнуть». Я думаю так: раз меня привезли во Франковск, то не для второго срока.
А во Львове у меня крестик отобрали, так я там пробовал голодать. Быстро вернули. Завели в камеру и вернули.
В.О. У них был урок с крестиками. Отбирали на этапе в Киеве во время обыска у Богдана Ребрика*. А Ребрик голый выскочил на стол и спрятал крестик в рот. Тогда майор полез ему в рот пальцем вытаскивать. А Ребрик — клац! — и откусил ему одну фалангу пальца. Майор начал скакать на одной ноге и трясти рукой. Ребрика они избили и бросили в карцер. Очнулся — лежит на полу, а рядом одежда. А потом Ребрик сам ходатайствовал, чтобы против него возбудили уголовное дело за то, что откусил палец майору. Приходили ответы: «У нас все майоры с пальцами». Наверное, того майора повысили в подполковники.
Н. Мотрюк: И у меня крестик сорвал такой пьяный надзиратель. Тогда меня из бани — в карцер.
В.-И.Ш. А-а, когда возвращались, я уже ничего не боялся. Я там в зоне крестиков наделал очень много. Даже Сверстюку, а потом я уже дома сделал и послал ему в ссылку.
Я просидел во Франковской тюрьме дня три. Меня бросили после обеда к таким осуждённым, которые ждут этапа, а они на работе были. Потом вечером меня с ними повели в кино. Их брали на работу, а я сидел целый день в камере.
Освобождают меня. Приехали мама и папа. Перебрали всё, выписали те бумаги. Надзиратель, стоявший на проходной, говорит: «Ну, держитесь, ребята!»
Когда приехал, с неделю сидел дома, не хотел идти за документами в милицию в Коломыю. Тогда как раз меняли паспорта. Люди по полгода не могли паспорт получить, а мне где-то за пятнадцать минут сделали паспорт. Так чётко. Пока я сходил в военкомат забрать военный билет — паспорт уже был на столе готов. И сразу дают мне административный надзор. Сидеть дома с десяти вечера до шести утра. Поймают — беда будет.* (*Статья 196-1 УК УССР «Нарушение правил административного надзора» предусматривала до 3 лет заключения. — Ред.). В первый год я режим не нарушал. Не нарушил — а надзор продлили ещё на год. Из-за тех «восьмых суббот». Я на работе, а в милиции говорят: «Меня никакие "восьмые субботы" не интересуют, ты мне должен быть здесь, как штык, до десяти часов утра».
В.О. Что такое «восьмые субботы»?
В.-И.Ш. Рабочий день. Рабочая неделя была 42 часа, так получалось, что раз в два месяца рабочая суббота. Вот такое у меня нарушение. Милицию это не интересует, а здесь мне говорят, что я должен быть на работе. Ну, с работы я мог и отпроситься. Но им нужен был повод для продления надзора. Милиционер Белоус говорит: «Я этим не заведую. Ты себе иди в соседний дом, с ними имей дело». А там милиция и КГБ — соседи. «Ты, — говорит, — иди к ним выясняй, потому что не я это сделал. Я тебя мог бы уже освободить от этого надзора».
А на третий год — я ехал из Коломыи автобусом и немного опоздал, на минут 15. Так меня милиция вылавливала. Только потом я переговорил с кагэбистом Бородой. Он уже умер. Вы его знаете? Он был в Мордовии куратором зон.
В.О. Был в Мордовии кагэбист Борода.
В.-И.Ш. Не знаю, почему он здесь, во Франковске, сидел. Были с ним такие «душевные разговоры», с кофе, с коньячком. Я говорю: «Ну, сколько можно? Молодой человек, сижу каждый вечер дома, когда я женюсь? Вы что, хотите, чтобы я ещё раз пошёл в тюрьму?» Что-то он болен был, раком, что ли. Видно было по нему. В 1984 году я спросил нашего следователя Рудого (уже к тому времени подполковником был, наверное, за нас получил звёздочку): «Ну, как там пан Борода?» — «Умер». Я говорю: «Жаль. Хороший был мужик». Так с ним переговорили.
Раза по два в год они то приезжали ко мне на работу, то вызывали в сельсовет или куда-нибудь. В ГБ не звали. Проверяли «на гниль». В 1989 году какой-то Колосков и ещё один. Я говорю: «Да возьмите любой журнал, "Новый мир" или "Огонёк", прочитайте: там такую антисоветчину гонят! Что уже я могу вам написать? Я уже отстал от них».
Последний раз я с тем Колосковым встретился, когда мы ставили крест на кладбище. Их там целая стая, тех гэбистов, крутилась. Он мне говорит: «Добрый день!» А я несу дочку на плечах и отвечаю: «Слава вовеки!» Ещё думали меня зацепить. Но увидели, что уже не за что.
В.О. А как у вас было с работой?
В.-И.Ш. После освобождения я работал здесь, недалеко от дома, в комбинате коммунальных предприятий. Первые полгода слесарем, а потом стал токарем. Я до сих пор там числюсь на работе, но фактически уже где-то три года никакой зарплаты здесь нет, так я и не хожу.
В.О. И ещё один вопрос. А где вы такую красивую Анну нашли и когда? Может, и я туда пойду?
В.-И.Ш. В 1983 году мы поженились. Как раз через два года после того, как мне сняли надзор.
В.О. А когда в 1987, 1988 году начали создаваться различные общественные организации, вы принимали в этом участие?
В.-И.Ш. Народный Рух мы здесь начинали. Не в руководстве, а так, больше как советники. Направляли молодых. Беда, что не те, которые были нужны, в этот Рух влезли.
В.О. А Украинский Хельсинкский Союз в 1988 году*, Общество репрессированных?*
В.-И.Ш. Общество репрессированных мы сразу создали.
В.О. Вы были на Учредительном собрании на Львовской площади в Киеве?
В.-И.Ш. Я об этом знаю, Евгений Пронюк говорил. Мы были уже в 1990 году на собрании в Доме кино. Нас пригласила Божена Равчук. Мы ночевали у неё на Бехтеревском переулке. Там один из Кривого Рога говорит, что его надо в Бандеровский переименовать. Возле кубинского посольства. Я Киева не знал, так, чтобы не спрашивать, купил карту и всё быстро нашёл.
Н. Мотрюк: У пани Божены тогда нас человек десять ночевало, а на другой день нам дали гостиницу.
В.О. А назовите, пожалуйста, имена ваших славных девочек.
В.-И.Ш. Старшая дочь Оксана, 11 ноября 1985 года рождения, а младшая — 16 апреля 1992 года рождения, Наталка.
В.О. Спасибо. А всё-таки, как ваше имя — Василий или Иван?
В.-И.Ш. По документам Иван, а дома меня все зовут Василием.
В.О. Это для того, чтобы вас никакая нечистая сила не могла схватить?
В.-И.Ш. Чтобы никто не догадался.
В.О. Но КГБ всё-таки догадался и схватил. Ну, думаю, та нечистая сила нас уже больше не будет хватать. Мы с вами всё-таки счастливее поколение, потому что наши предшественники сложили свои головы и не увидели независимости. А мы, как-никак, её добились. Я надеюсь, что эти девочки наполнят эту независимость украинским содержанием. Я вас искренне благодарю. (Далее разговор на улице). Пан Василий, а почему это вы печенеги, почему ваше село называется Печенижин?
В.-И.Ш. Есть такая легенда, что в старые времена здесь были разбиты печенеги. В урочище Диброва, возле школы, ходили дети и находили кости и оружие. Официально уже праздновалось 550-летие Печенижина.
В.О. Но ведь печенеги были ещё раньше.
В.-И.Ш. Археологические раскопки показывают, что поселение здесь было намного раньше.
В.О. А вы чувствуете в себе что-то печенежское?
Н. Мотрюк: Есть такие версии, что якобы здесь были поселены пленные печенеги.
В.-И.Ш. Здесь у нас был историк, но он уже умер. Он был сечевым стрельцом. Рассказывал, какая семья от кого происходит: те от монголов, те от татар. Потому что есть у нас люди с монголоидными чертами. Этот ген проявляется время от времени.
Кстати, тут чуть дальше, где памятник Олексе Довбушу, есть древнее военное захоронение, 27 братских могил. Проводили раскопки, но там ничего нет. Здесь была огромная битва, но когда, между кем — никто не знает. Спрашивал у наших историков — никто ничего не знает. Там находят кремневые топоры. Там люди жили.
В.О. А как этот горный хребет называется, что вблизи Печенижина?
В.-И.Ш. Варатики. Это ещё не горы. Это предгорье. Тут семисот метров нет. Была старая военная мадьярская карта. Там чётко обозначены высоты. Нет семисот метров.
Справки о лицах и реалиях, упоминаемых в интервью В.-И. Шовкового
Антонив Олена, 17.11.1937 – 02.02.1986. Участница движения шестидесятников, правозащитников. Жена В. Черновола, затем З. Красивского.
Аресты 12 января 1972 года — акция КГБ, направленная против украинского самиздата, в результате которой основные его авторы и организаторы были заключены в тюрьму.
Буковский Владимир — диссидент, правозащитник, осуждён в 1967 г. на 3 года, в 1971 г. — на 12 лет. В декабре 1976 г. обменян на генерального секретаря компартии Чили Луиса Корвалана.
БУР — «барак усиленного режима», то же, что и ПКТ — «помещение камерного типа». На строгом режиме наказывали им до 6 месяцев, на особо строгом — до года.
Верхоляк Дмитро — повстанец, получил 25 лет, в 70-х гг. отбывал наказание в пермских лагерях.
Всеукраинское общество политических заключённых и репрессированных создано 03.06.1989 г. в Киеве на Львовской площади. Бессменный председатель — Евгений Пронюк.
Возняк (Лемык) Люба Евгеньевна, род. 30.09.1915 г. в с. Крыница Новосончивского повета. 4 августа 1941 г. вышла замуж за Николая Лемыка. Свидетелем был Степан Бандера. По заданию ОУН работала в Кременчуге, Полтаве, Харькове. Арестована НКВД 22.12.1946 г. во Львове. Следствие велось в Киеве на ул. Короленко, 33. Осенью 1948 г. приговорена к смертной казни с заменой на 25 лет заключения. Отбывала наказание в Мордовии, в Норильске, освобождена в 1956 г. Жила в Таганроге, Анжеро-Судженске, с 1968 г. — в Ивано-Франковске. Участвовала в правозащитном движении 60-90-х гг.
Гайдук Роман, род. в 1937 г. Арестован в марте 1974 г. на Ивано-Франковщине. 5 лет заключения, 3 года ссылки. Был заключён в пермских лагерях.
Хельсинкское совещание 1975 года — Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе завершилось подписанием Заключительного акта 01.08.1975, который, в частности, предусматривал соблюдение государствами-участниками СБСЕ Всеобщей Декларации прав человека ООН от 10.12.1948.
Гимпу Джику, политзаключённый, молдаванин, отбывал наказание в 70-х гг. в Мордовии, с 1976 г. в пермских лагерях.
Горбаль Николай, род. 10.09.1940, заключён 13.04.1971 по ст. 62 ч. 1 на 5 лет и 2 года ссылки, второй раз — 23.10.1979 на 5 лет, третий раз — 10.10.1984 на 8 лет и 5 лет ссылки, освобождён 23.08.1988. Член УХГ, писатель, музыкант, народный депутат Украины II созыва.
Глузман Семён, род. 30.09.1946, заключён 11.05.1972 по ст. 62 ч. 1, 7 лет заключения и 3 года ссылки. В настоящее время председатель Ассоциации психиатров Украины.
Гриньков Дмитрий Дмитриевич, лидер «Союза украинской молодёжи Галичины» (1972). Род. 11.06.1949 в с. Марковка Ивано-Франковской обл. Арест. 15.03.1973 в Коломые. По обвинению по ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда»), 64 («участие в антисоветской организации»), 81 («хищение государственного имущества»), 140 («кража»), 223 («хищение оружия и амуниции») УК УССР осуждён к 7 годам лагерей строгого режима и 3 годам ссылки. Отбывал наказание в лагере ВС-389/36 в с. Кучино Пермской обл. Освобождён в 1978. Писатель. Живёт в Коломые.
Демидов Дмитрий Ильич, род. 03.12.1948 в с. Печенижин Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл. Член «Союза украинской молодёжи Галичины» (1972). Арест. 04.04.1973. По ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда»), 64 («участие в антисоветской организации»), 223 ч. 2 УК УССР («хищение оружия») осуждён на 5 лет лагерей строгого режима. Отбывал наказание в Пермском лагере ВС-389/36.
Дзюба Иван — род. 26.07.1931, один из лидеров шестидесятничества. Автор книги «Интернационализм или русификация?» (1965). Арестован 18.04.1972, осуждён по ст. 62 УК УССР к 5 годам лагерей и 5 годам ссылки. В октябре 1973 обратился в Президиум Верховного Совета УССР с просьбой о помиловании. Освобождён 06.11.1973. Литературный критик, академик НАНУ, министр культуры Украины в 1994-94 гг., лауреат премии им. Т. Шевченко 1991 г., Герой Украины.
ДОСААФ — «Добровольное общество содействия Армии, Авиации и Флоту». Организация, созданная властью для подготовки молодёжи к службе в Советской Армии.
Захарченко Василий, род. 13.01.1936. Арестован в январе 1972 г., отбывал наказание в лагерях Пермской обл. В 1976 г. помилован. Писатель, лауреат Шевченковской премии 1995 г.
Калинец Игорь, род. 09.07.1939, заключён 11.08.1972 г. по ч. 1 ст. 62 на 6 лет и 3 года ссылки. Поэт, лауреат Шевченковской премии 1991 г.
Кандыба Иван, 07.06.1930 – 08.12.2002, член-основатель Украинского Рабоче-Крестьянского Союза, впоследствии член-основатель Украинской Хельсинкской Группы. Заключение: 1961 – 1976, 1980 – 1988.
Квецко Дмитро, 1935 г.р., лидер Украинского национального фронта, заключён в 1967 г. на 15 лет и 5 лет.
Красивский Зиновий, 12.11.1929 – 20.09.1991, политзаключённый в 1948-53, 1967-78, 1980-85. Член-основатель Украинского Национального Фронта (1964–1967), член Украинской Хельсинкской Группы.
Маринович Мирослав, род. 04.01.1949, член-основатель Украинской Хельсинкской группы, арестован 23.04.1977, осуждён на 7 лет заключения и 5 лет ссылки по ст. 62, ч. 1, отбывал наказание в пермских лагерях.
Мармус Владимир, род. 21.03.1949. Лидер Росохачской группы, заключён 24.02.1973 на 6 лет и 5 лет ссылки по ст. 62 ч. 2, 64 и др. Отбывал наказание в лагерях Пермской обл. и в Томской обл.
Мармус Николай, 01.05.1947 г.р., арестован 11.04.1973 как член Росохачской группы, заключён на 5 лет и 3 года ссылки. Отбывал наказание в пермских лагерях и в Томской обл.
Марченко Валерий, 16.10.1947 – 07.10.1984. Журналист, член УХГ. Заключён 25.06.1973 на 6 лет и 2 года ссылки, второй раз — 21.10.1983, 10 лет особого режима и 5 лет ссылки. Умер в тюремной больнице в Ленинграде. Похоронен на Покров 1984 г. в с. Гатное под Киевом.
Матусевич Николай, член-основатель Украинской Хельсинкской группы, род. 19.07.1947, арест. 23.04.1977 как член УХГ, осуждён на 7 лет заключения и 5 лет ссылки. Освобождён в 1987 г.
Мельничук Тарас (20.08.1938 + 29.03.1995. Заключён 24.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 3 года, второй раз — в январе 1979 по ст. 207 («хулиганство») на 4 года, лауреат Шевченковской премии 1992 г.).
Микитко Яромир, 1953 г.р., заключён студентом Лесотехнического института 23.03.1973 г. по ст. 62 ч.1 на 5 лет. Отбывал наказание в Мордовии и в Пермской обл.
Мотрюк Николай Николаевич, род. 20.02.1949 в с. Казанов Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл.). Член «Союза украинской молодёжи Галичины». Арест. 15.03.1973, осуждён ст. 62 ч.1 («антисоветская агитация и пропаганда») и 64 («создание антисоветской организации») к 4 годам заключения. Отбывал наказание в лагерях Пермской обл.
Пидгородецкий Василий, род. 19.10.1925, повстанец, арестован в феврале 1953, заключён на 25 лет лишения свободы, 5 лет ссылки и 5 лет поражения в правах. За организацию забастовок повторно осуждён на 25 лет. Освобождён 29.03.1981, ещё дважды судим «за нарушение паспортного режима». Всего в неволе провёл 32 года.
Попадюк Зорян, 21.04.1953 г.р., заключён студентом Львовского университета 23.03.1973 г. на 7 лет и 5 лет ссылки по ст. 62 ч.1, второй раз — 02.09.1982, на 10 лет заключения и 5 лет ссылки. Освобождён 05.02.1987.
Пронюк Евгений, философ, 1936 г.р., 06.07.1972 заключён на 7 лет, 5 ссылки по ст. 62 ч.1. Бессменный председатель Всеукраинского общества политзаключённых и репрессированных, созданного 03.06.1989. Народный депутат Украины II созыва.
Ребрик Богдан, род. 30.07.1938, заключён 06.02.1967 на 3 года по ст. 62 ч.1, второй раз — 23.05.1974 по ч. 2 ст. 62 на 7 лет и 3 ссылки. Вернулся из Казахстана летом 1987 г. Народный депутат Украины I созыва.
Сверстюк Евгений, род. 13.12.1928. Литературный критик, публицист, один из лидеров шестидесятничества. Заключён 14.01.1972 по ст. 62 ч.1 на 7 лет и 5 ссылки. Отбывал наказание в пермских лагерях и в Бурятии. Доктор философии, Лауреат Шевченковской премии 1993 г.
Светличный Иван, 20.09.1929 – 25.10.1992. Признанный лидер шестидесятничества. Заключён 30.08.1965 на 8 мес. без суда; второй раз — 12.01.1972 по ст. 62 ч. 1 на 7 лет и 5 лет ссылки. Лауреат Шевченковской премии 1994 г., посмертно.
Сергиенко Олесь, род. 25.06.1932. Заключён 12.01.1972 по ст. 62 ч.1 на 7 лет и 3 года ссылки. Отбывал наказание в Пермской обл., в Хабаровском крае.
Сымчич Мирослав, 05.01.1923 г.р., командир Березовской сотни УПА. Заключён 04.12.1948 на 25 лет, за участие в забастовке повторно на 25. Освобождён 07.12.1963. Без суда 28.01.1968 заключён ещё на 15 лет, в конце срока — на 2,5 года. Всего 32 года 6 мес. и 3 дня неволи. Живёт в Коломые.
Сорока Степан, повстанец, 25-летник. Умер в 2001 г. (?)
«Союз украинской молодёжи Галичины» (СУМГ) — подпольная молодёжная организация. Возникла в январе-феврале 1972 в с. Печенижин Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл. Инициатором создания Союза был слесарь Дмитрий Гриньков. СУМГ считала себя преемницей ОУН в новых условиях, её целью было создание независимого украинского социалистического государства (по образцу Польши или Чехословакии). Гриньков и инженер Дмитрий Демидов разрабатывали устав и программу СУМГ, но принять её не успели. Группа насчитывала 12 человек, её члены (рабочие и студенты) проводили встречи (своеобразные семинары), раздобыли несколько винтовок, учились стрелять, собирали литературу ОУН, воспоминания, повстанческие песни. СУМГ был раскрыт КГБ, в марте-апреле 1973 члены группы были арестованы, пятеро из них осуждены (Дмитрий Гриньков, Дмитрий Демидов, Николай Мотрюк, Роман Чупрей, Василий-Иван Шовковый).
Старосольский Любомир, 1955 г.р., заключён в августе 1973 г. на 2 года за вывешенный в Стебнике флаг, ст. 62 ч.1. Отбывал наказание в мордовском лагере № 19.
Статус политзаключённого. Идея статуса политзаключённого возникла в политлагерях в середине 70-х гг. Поскольку власти считали «особо опасных государственных преступников» обычными уголовниками, то на самочинно разработанный статус заключённые переходили явочным порядком: отказывались носить спецодежду, нашивку, требовали работы по специальности, неограниченной переписки, нормального медицинского обслуживания и прочего. Это вызывало дополнительные наказания.
Стус Василий род. 07.01.1938 – 04.09.1985. Арестован 12.01.1972 по ст. 62 ч.1, 5 лет заключения и 3 года ссылки (Мордовия, Магаданская обл.). Второй раз — 14.05.1980, погиб в карцере лагеря особо строгого режима ВС-389/36 в Кучино Пермской обл. в ночь на 04.09.1985. Член УХГ, поэт, премия им. Т. Шевченко 1993 г., посмертно. 19.11.1989 перезахоронен на Байковом кладбище вместе с Ю. Литвином и О. Тихим.
Общество политзаключённых — см. Всеукраинское общество политических заключённых и репрессированных
Украинская Хельсинкская Группа — Украинская Общественная группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений создана 09.11.1976 с целью распространения в Украине идей Всеобщей Декларации прав человека ООН от 10.12.1948, свободного обмена информацией и идеями, содействия выполнению гуманитарных статей Заключительного акта СБСЕ, добивалась непосредственного участия УССР в Хельсинкском процессе. Члены-основатели: Николай Руденко, Пётр Григоренко, Оксана Мешко, Олесь Бердник, Левко Лукьяненко, Николай Матусевич, Мирослав Маринович, Нина Строката, Олекса Тихий, Иван Кандыба. 39 из 41 члена УХГ были заключены в тюрьму. 07.07.1988 трансформирована в Украинский Хельсинкский Союз, 29.04.1990 на её Учредительном съезде основная масса членства создала на её основе Украинскую Республиканскую партию.
Украинский Хельсинкский Союз создан на основе Украинской Хельсинкской группы 08.07.1988 г. На Учредительном съезде УХС 29.04.1990 г. создана Украинская Республиканская партия, куда вошло 2/3 членства УХС.
«Украинский вестник» — первый внецензурный литературно-публицистический и правозащитный журнал в Украине. Издавался машинописью в Киеве. 1970–1972 гг. вып. 1 – 5, главный редактор — В. Черновол; вып. 6 был издан во Львове — М. Косив, А. Пашко, Я. Кендзёр. Свой вариант фактически шестого, но названного 9-м, выпустили киевляне Е. Пронюк и В. Лисовой. В 1973–1975 вып. 7–9 издали С. Хмара, О. Шевченко и В. Шевченко. Возобновлён с № 7 В. Черноволом в 1987, выходил до 1990.
Чупрей Роман Васильевич, род. 01.07.1948, с. Печенижин, ныне Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл., чл. «Союза украинской молодёжи Галичины». Арест. 15.03.1973, осужд. по ст. 62 ч.1 (антисоветская агитация и пропаганда) и 64 (создание антисоветской организации) к 4 г. закл. Отбывал наказание в лагерях Пермской обл.
Шевченко Виталий, род. 20.03.1934, журналист, заключён 14.04.1980 на 7 лет и 4 ссылки по ст. 62 ч. 1.
Шевченко Олесь, род. 22.02.1940, журналист, арестован 31.03.1980 г., 5 лет заключения и 3 ссылки по ст. 62 ч. 1.
ШИЗО — штрафной изолятор, карцер. Наказывали им до 15 суток.
Фото В.Овсиенко:
Shovkovyj Плёнка 9629, кадр 15А, 21.03.2000 г., пос. Печенижин. Василий-Иван ШОВКОВЫЙ.
Shovkovyj2 Плёнка 9629, кадр 15А, 21.03.2000 г., пос. Печенижин. Василий-Иван ШОВКОВЫЙ, его жена Анна, дочери Оксана и Наталья.
Фото:
Shovkovyj1 Василий-Иван ШОВКОВЫЙ в юности.
