МАКАР ИВАН ИВАНОВИЧ

Интервью И.И.Макара

В.В.Овсиенко: 29 мая 2000 года рассказывает Иван Макар. А записывает Василий Овсиенко.

И.И.Макар: Иван Макар, 1957 года рождения. 15 января родился. Происхожу из рода карпатских бойков. Родился в селе Галовка Старосамборского района — это сейчас на самой польской границе, на меже с Турковским районом, в Карпатах, на далёком хуторе. Род с материнской стороны восходит к Довбушам. По легенде, брат Олексы Довбуша, когда они между собой поссорились, ушёл в Западные Карпаты и осел где-то в тех местах. Так вот моя мама, собственно, из рода Довбушей.

В.В.Овсиенко: Это её фамилия?

И.И.Макар: По прозвищу, то есть по-уличному, она с довбушевского подворья, где те Довбуши жили. Был ли это сам брат, или один из тех довбушевских опришков — сейчас уже трудно сказать. Но по крайней мере у мамы характер довбушевский. Она всю жизнь воевала с властью, всю жизнь у неё были какие-то неприятности. И с должности заведующей клубом её в своё время выгнали за нежелание идти на поводу у властей. Хотя она после этого, не будучи завклубом, всё время помогала там — и шевченковские вечера ставила в клубе, и спектакли разные, даже организовала сельский ансамбль, который выступал на первых бойковских фестивалях. Из такого небольшого села…

В.В.Овсиенко: А как маму зовут, какая её девичья фамилия?

И.И.Макар: Девичья фамилия — Волощак Екатерина. Кстати, она какая-то дальняя родственница Волощака — был такой слепой поэт Волощак во Львове. Год её рождения 1934-й. А отец Иван Макар, 1927 года рождения. У отца интересная биография. Отец, как и большинство молодёжи, состоял в молодёжной украинской националистической организации «Луг». Наш родственник был сотником УПА. А уже было видно, что национальное подполье идёт на спад, что оно практически будет уничтожено. И брат отца упросил того родственника, чтобы отца выгнали из УПА. Ну, устроили там какую-то ситуацию — и его выгнали из УПА. А сексоты уже потом показали: «А, этот пацан — да его выгнали!» Так что его в дальнейшем не таскали. Но он продолжал работать на подполье. Он помог тем, что работал в колхозе бухгалтером и получал деньги. Партизаны знали, когда он везёт из района деньги, подстерегли его, поставили ему несколько синяков, деньги забрали. И он будто бы потерпевший. Потом он помог им колхозную кладовую очистить. Это же привезли посевной материал, а партизанам же нужно было что-то есть. Вот он и помог. Но когда увидел, что всё тотально насыщено агентурой, то он фактически сам сбежал в 1950 году в Советскую Армию. У него было освобождение как у колхозного бухгалтера, но он сам попросился в армию, три с половиной года отслужил и в 1953 году вернулся. И до конца своей трудовой деятельности он работал учётчиком в тракторной бригаде. Принципиально в партию не вступал.

Вот такая моя родословная.

Начальную школу я окончил в своём селе. А среднее образование получил в Стрилковской школе-интернате. В том селе, где, кстати, Михаил Горынь в своё время начинал свою трудовую деятельность в должности инспектора районо. Во время моей учёбы райцентра в Стрилках не было, а Михаил начинал, ещё когда райцентр был. Из дому далеко было в школу ходить, поэтому родители сдавали детей в интернат, чтобы вместо школы не ходили партизанскими тропами. И я бы так ходил, потому что нрав у меня в молодости был буйный, поэтому меня решили сдать в интернат.

В.В.Овсиенко: А этот интернат создавал всё-таки Горынь?

И.И.Макар: Ну, в принципе, да, при его активном участии.

Я скажу такую вещь. В детстве я очень много читал. А что можно было читать? Про Валю Котика, Павлика Морозова и тому подобное. Знаете, я воспитывался, как говорится, правоверным коммунистом. А то, что многие родственники были в Сибири — и со стороны отца, и со стороны матери, что многие были уничтожены — это воспринималось как-то так, будто сказка. Да и родители, учитывая мою прямолинейность, старались дома не слишком акцентировать внимание на национальных вопросах. Я жил тем, что начитался о Павлике Морозове, о Вале Котике. В интернате я мог спать по несколько часов в сутки. Учителя уже махнули на меня рукой, никто меня не трогал, и я в том возрасте читал запоем. На этом я воспитывался. Прочитал все тома Мартина Андерсена-Нексе, датского писателя.

Наука мне давалась не очень тяжело, особенно точные науки. Как-то я попал на Всесоюзную олимпиаду по физике, потому что был победителем областной олимпиады и по математике, и по химии. Медали я не получил. Мне учителя предлагали медаль, а я принципиально не захотел. Я чувствовал, что в филологических науках я не дотягивал, поэтому не хотел быть «дутым» медалистом.

Окончил школу в 1974 году, 10 классов. И сразу же поступил во Львовский университет на физический факультет. Там тоже было очень просто учиться, не было никаких проблем. Проблемы были в материальном плане, потому что родители были небогатые. Довольно бедно жили в то время все горцы. В то время мать часто болела. Я первый курс окончил на «отлично». На летних каникулах в студенческом стройотряде в Вологодской области подзаработал большие по тем временам деньги — 1000 рублей. Сейчас себе думаю, сколько мы денег закопали в то освоение Нечерноземья, когда в одном и том же месте одновременно делали и осушение, и орошение. На песчаных землях. Посмотрите, какие на Украине прекрасные чернозёмы, где нужно было гораздо меньше средств вложить в мелиорацию, а этого не сделано. Я ещё тогда понял, что это была оккупационная власть, явно оккупационная, которая хотела сделать в России всё передовое, а Украину оставляла в роли периферии.

Моё активное сопротивление власти началось, может, с игры в войну с системой. Приехал мой товарищ, с которым мы в своё время были на Всесоюзной олимпиаде. Я представлял Львовскую область, а он — Тернопольскую. Такой Петро Жук. Он поступил в тот знаменитый Московский физико-технический институт, а на второй курс перебрался к нам во Львовский университет, потому что, во-первых, здоровья хорошего не имел и, во-вторых, там давали техническую подготовку, а он хотел больше теоретической. Может, ещё какие-то были причины — не знаю. Да и не было денег ездить далеко туда-сюда. Ему так же наука давалась очень легко. А если наука даётся легко, то есть свободное время. Ну, мы что-то там переговорили, нам что-то не понравилось в существующей системе. Оказалось, что есть ещё такие, которым что-то не нравится. Были в Московском физико-техническом институте Саша Кривой или Кривый. Он, по-моему, был чуть ли не из Винницкой области родом, но туда поступил, талантливый парень. Был ещё какой-то москвич, по-моему, тоже учился в МФТИ. Я всего этого уже не помню. И в Киеве в Сельскохозяйственной академии учились одноклассник Петра Жука — Богдан Тернопольский и такой Кицай или Кицак. Так мы создали некую тайную организацию. Называлась она условно «Союз борьбы за развитие». Это была молодёжная, как бы оппозиционная, но коммунистическая организация. То есть мы были за коммунизм, но не за такой коммунизм.

В.В.Овсиенко: Диссиденты от коммунизма.

И.И.Макар: Ну, вроде того. Это второй курс университета, 1975-76 год. Я помню, что мы что-то готовили к очередному съезду КПСС...

В.В.Овсиенко: ХХVI, наверное?

И.И.Макар: Я не помню. Мы к съезду готовили какое-то письмо. Какое-то своё кредо. Писал Петро Жук. Я, честно говоря, был в той организации парнем не слишком углублённым в теорию. Меня всякие мудрствования не очень интересовали. Устраивало меня одно, что я в этом благородном деле замешан. Я брал на себя чисто технические стороны. Вот поехал к себе в село с этой писаниной, секретарша местного колхоза, которая училась в моей же школе-интернате на год позже меня — она в местном совхозе работала уже секретаршей — напечатала мне всё это на папиросной бумаге. Рядом ходил колхозный парторг, а он был тупой, как дундук, так я сказал, что это мне нужен какой-то реферат в университет, и он поверил. Ну, а она, по-моему, умная была девушка — она впоследствии работала парторгом в том же колхозе, — есть даже её статья, где она меня критиковала, когда я в 88-м начал революцию во Львове.

В.В.Овсиенко: А что это за материалы были?

И.И.Макар: Ну, это было кредо нашей организации, какие-то письма к съезду. Мы почему-то думали, что секретарь обкома Романов в Ленинграде — это оппозиционер. Но потом оказалось, что он самый консервативный, заклятый коммуняка. А мы почему-то думали, что он более прогрессивный, и посылали ему какие-то материалы, письма. Моей функцией было это дело напечатать, потом ребята отвезли в Москву и там бросали в почтовый ящик. Конспирация та была, чтобы не узнали, откуда письма.

В.В.Овсиенко: Значит, это писалось на русском языке? И организация называлась на русском языке?

И.И.Макар: Безусловно, да. Это, по сути, советская организация. Мы были советские патриоты.

В.В.Овсиенко: Какого-то национального элемента там не было?

И.И.Макар: Никакого! Это был чистый коммунизм, мы считали, что нужен более правильный коммунизм, потому что тот коммунизм неправильный. Честно говоря, я сейчас даже не могу толком определить нашу идеологическую платформу, потому что я, честно признаюсь, даже сам до конца хорошо не дочитал то наше кредо. Я потом один экземпляр хранил. Хранил мой младший брат, он был «посвящён» в это дело. Так он хранил дома в той комнате, где не топилось, в печке. Если бы что-то, он должен был поджечь, и всё пошло бы дымом. Но и тот экземпляр пропал: когда мной в 1977 году заинтересовалось КГБ, брат его сжёг. А оригинал ребята отослали. Какая реакция — откуда мы могли знать? Да и вообще читал ли это кто-нибудь. Понятно, что это не могло быть вершиной мысли, это же творение студента второго курса.

Но позже моё национальное чувство немного прорезалось. Чисто случайно. Кто-то из моих знакомых должен был приехать ко мне во Львов, позвонил в общежитие и попросил, чтобы я для него номер в гостинице нашёл и забронировал. Ну, с гостиницами тогда было туго. Я сел на проходной общежития и давай звонить по гостиницам, где бы там какой-нибудь номер найти. И мне одна дама из какой-то там гостиницы говорит: «А вы разговаривайте человеческим языком. Скажите по-человечески, чего надо». Меня это возмутило, и я после этого на философии — на семинаре по философии речь шла о национальном вопросе — высказался, что мы говорим о равноправии наций, а тут мне говорят, что я должен говорить «на человеческом языке». Это было сказано открыто, и после этого была первая моя четвёрка в зачётной книжке по философии. Ну, может, это не столько повлияло, сколько мне почему-то органически не хотелось учить этот диамат. Я читал, что можно было выловить из философии, начиная с Аристотеля. Были такие небольшие брошюрки, я их перечитывал, и на это ушёл мой интеллект. А мудрости на постижение коммунистической философии Маркса — Ленина мне не хватило. Я их органически не воспринимал.

Но характер закалялся. Ещё на третьем курсе я уже был избран председателем студенческого научного общества факультета. Всё шло у меня как надо, у меня был шанс остаться на кафедре, то есть сделать научную карьеру. На четвёртом курсе наша группа уже была лидером факультета. Мы себе решили, что если есть комсомол, то комсомол должен быть правильный. Поэтому в комсомольское бюро выбирать надо тех людей, которых мы считаем нужными, а не которых нам партбюро рекомендует. И это нам удалось. Я выступил, сказал, что этот человек проворовался в студенческом стройотряде, ему не верят, а партия его рекомендовала, потому что он кандидат в члены партии. Мы его завалили, не прошёл он.

На профбюро завалили двоих тех, что там рекомендовали. Потом студсовет. Наш коллектив решил, что председателем студсовета должен быть я. Идёт собрание. А тут пришли парторги двух факультетов, студенты которых жили в этом общежитии, — журналистики и физического. Физиков было больше. Студенты предлагают — Макара избирают. Видно, парторги имели установку на то, что должен быть кто-то другой, увидели, что ситуация выходит из-под контроля, и объявляют собрание недействительным. Начинается наша обработка.

Обработка велась, знаете как: и расширенное заседание кафедры, и комсомольские собрания, и профсоюзные собрания, и где только не таскали — и к декану… Я раз приезжаю домой, а туда уже приезжали перед этим кагэбэшники, к родителям: усмиряйте своего сынка, он там не так что-то делает. Я же вроде правоверный комсомолец! Но, видно, я неправильно понял политику партии — одно пишется, два в уме держим. Я в уме не хотел ничего держать, а хотел того, что написано. А написано, что я должен выбирать, что есть демократический централизм, выборы снизу доверху. Ну так что ж, так и делаем. Я, собственно, приехал домой, потому что наделали шуму. Перед этим из Львова приезжала к родителям двоюродная сестра матери, говорила тоже, что до них дошло, что надо мной что-то сгущается. У меня в то время была девушка, она была в комитете комсомола университета. Когда я однажды с ней встретился, она говорит: «Ты тут националистической группировкой руководишь?». Мне самому стало странно: всё это не имело никаких националистических мотивов. Но во Львове это моментально трактовалось как национализм. Вся система была направлена на то, чтобы бороться с национализмом. Всё неугодное должно было быть националистическим. Но на самом деле это были чисто комсомольские наши потуги.

Моментально вся моя карьера полетела. Во вкладыше диплома у меня две трети пятёрок и треть троек, четвёрок почти нет. Это по крайней мере делает честь преподавателям, что они мне двоек не ставили. Даже не слушая, что я говорю: «Вы когда-то лучше знали — “удовлетворительно”». Позже мне признался тогдашний заведующий кафедрой теоретической физики, который был руководителем моей дипломной работы, профессор Блажиевский. Он и сейчас преподаёт в том же университете. Так он мне признался: «На нас давили, чтобы мы вам поставили двойки».

Но в то время всё-таки исключили двоих студентов, в том числе Ореста Чабана якобы за неуспеваемость. Но они специализировались на другой кафедре. Позже Чабан был секретарём Львовского областного Совета первого созыва. Потом работал секретарём посольства в Узбекистане, потому что он туда уехал сразу же после исключения. Учился там с первого курса, а выгнали его во Львове уже с четвёртого. Учился там, так что немного уже их язык знал. То ли в Узбекистане, то ли в Туркменистане, я теперь уже не помню.

Всё у меня полетело, я стал человеком вне доверия властей. Пошёл работать после окончания в соседнее село в школу. Не туда, где учился, а в соседнее горное село в школу учительствовать, физику преподавать. Это в 1979 году. Средняя школа. Село Мшанец. Поработал там. Интересно было. Приезжал время от времени оперуполномоченный КГБ. Довольно часто я его видел, но он не вёл каких-то там профилактических бесед со мной. Только у меня был лаборантом человек, который фактически ничего не делал, но постоянно вёл со мной какие-то беседы. Отец меня предупредил, чтобы я с тем человеком в разговорах был очень осторожен, потому что он из такой семьи, что все они продавали повстанцев.

Я окончил физический факультет, кафедру теоретической физики. В школе преподавал физику и немного астрономию. Организовал там инструментальное обеспечение детского музыкального ансамбля. Но проработал я там неполных два года и ещё одну четверть. Я вошёл в конфликт с дирекцией и подал заявление на увольнение. С директором чуть ли не в рукопашную сошлись. Я не вписывался в ту систему. Я тогда ещё не понял, что система такова: «Я начальник — ты дурак». Я ту систему не хотел понимать, воспринимать. Хотя сам директор ко мне относился неплохо, пока не было этого конфликта, потому что это был двоюродный брат отца. Но есть конфликт, и кто-то должен из него выходить победителем. Я не хотел быть побеждённым, то есть я должен был уйти.

В.В.Овсиенко: А со школьниками какие у Вас были отношения?

И.И.Макар: О, очень хорошие отношения, очень хорошие. Я любил с ними возиться. Может, я не был таким хорошим учителем, но, так или иначе, я подготовил нескольких победителей олимпиад — вторые места занимали в районе. Для далёкой сельской школы это неплохо. Даже двоечники мои — я регулярно для острастки ставил двойки в четвертях — в одну ставил, в другую не ставил — так и они, когда меня потом встретили, а я нёс тяжёлый чемодан с автобуса, так и они мне ещё полдороги чемодан помогали нести. Так что всё было нормально в том отношении, у меня были очень хорошие отношения с учениками, не было никаких конфликтов ни с родителями, ни с учениками.

В начале 1982 года, в январе, я устроился в «Львовэнергоремонт» — теперь «Львоватомэнергоремонт». Там проработал я не очень долго. Поехал на одну электростанцию, на другую — по дефектоскопии. Это проверка сварных швов неразрушающим контролем. Поехал я на Нововоронежскую атомную станцию. Мы от «Львовэнергоремонта» делали там ремонт, я поехал с двумя дефектоскопистами провести контроль сварных швов. Это возле Воронежа. Просветили сварные швы на маслосистеме — есть на фотографиях вкрапления, есть дефекты сварки. Посмотрели втроём — будем писать заключение, чтобы переваривали. Но я где-то отошёл, возвращаюсь — а мои ребята «под газом». Спрашиваю, это что? Говорят, давай, угощайся, тут нам выписали спирта для промывки плёнки. Уже «промыли»… Нет, говорю, я, ребята, промывать плёнку не буду. Я не был любителем этого. Спрашиваю, уже заключение сделали. «Да нет, тут всё нормально, это мелочь, это всё сойдёт». То есть уже «всё нормально» — купили ребят. Ну, знаете, что такое атом? Хотя это была только масляная система, но с мелочей начинается. Ещё же атом, какие могут быть последствия? Я вошёл с дефектоскопистами и руководством станции в конфликт. А тут система простая: я не угодил — тут угрозы: мы тебя выбросим из окна. Я вызвал технолога из Львова, начальника лаборатории. Увидел, что это беда, действительно могут побить и из окна выбросить, сам «на перекладных» поехал во Львов. Они приехали, начались разборки, но оказалось, что этот дефектоскопист — коммунист. Ну, это ж как беспартийному инженеру, да ещё и такому неблагонадёжному, доверять? В конце концов, я оказался не очень прав.

Я тогда как раз познакомился со своей будущей женой, мы сразу решили пожениться. Наше знакомство длилось не больше месяца или двух.

В.В.Овсиенко: А как её зовут?

И.И.Макар: Галина.

В.В.Овсиенко: А где это вы встретились? Где-то там?

И.И.Макар: Ну, да, в автобусе ехали в свои края, к родителям. Она из соседнего села Плоского, одного сельского совета. С хутора тоже. Ехали в пятницу в автобусе, договорились, что в воскресенье я заеду за ней на мотоцикле, отвезу её к автобусу. У меня был мотоцикл, я на нём раньше ездил на работу в школу. На мотоцикле приехал за ней, до дома не доехал, потому что там у нас такие в горах дороги, что не проедешь. Там пешком немного подошёл. Пока на мотоцикле съехали с горы — решили пожениться. Всё просто. Договорились. Я поехал на две недели на ту Нововоронежскую атомную станцию, вернулся, подали заявление и через несколько дней расписались. 8 мая 1982 года я женился. Правда, я её всё-таки предупредил. Говорю, знаешь, Галя, у меня есть некоторые грехи перед властью. Какие грехи? Зная примерно, что за такие грехи сажали, я допускал, что и меня, может, посадят. Я сказал это вроде бы мимоходом, но помню, что у нас такой разговор был. Мне даже цыганка что-то нагадала. Это странно, смешно выглядит: «Ты ещё будешь когда-нибудь в казённом доме. Недолго, но будешь». Я это воспринимал так, что должен вытерпеть всё, что меня может ждать.

Уволился я оттуда, перебрался в Борислав, потому что жена жила в Бориславе. Коммунисты выиграли конфликт, потому что бригадир был член партии, хоть и пьяница. А я уволился. Работал инженером на Бориславском литейно-механическом заводе. В мае женился, а где-то с июня 1982 года начал там работать. Работал где-то месяца четыре, где-то до сентября, в литейно-механическом цехе инженером. Позже устроился техником в геофизическую экспедицию. У меня была небольшая тяга к туризму. В поля ездили, в основном, измеряли состояние скважин, собственно, их угол наклона, выделение попутных газов, контролировали процесс бурения. Оттуда нас начали в командировки посылать вахтовым методом в Новый Уренгой. Работа была довольно неплохая, потому что я был сам себе начальник. Но негде было жить...

В.В.Овсиенко: Как не было? Вахтовым методом — это же едешь на какое-то время?

И.И.Макар: Да, но фактически некуда было возвращаться. Её родители и мои жили на хуторах, какая там жизнь… А в Бориславе она работала бухгалтером, квартиры и близко не было видно. И я решил какие-то деньги подзаработать или, может, там квартиру получить.

В.В.Овсиенко: Где там? В Уренгое?

И.И.Макар: В Новом Уренгое, да.

В.В.Овсиенко: Допускали и такое?

И.И.Макар: Ну, безусловно. Поэтому я, собственно, на это пошёл. Там меня нашла работа — я устроился начальником службы радиационной безопасности в тресте «Уренгойтрубопроводстрой». То есть на самое начало той ветки «Уренгой — Помары — Ужгород», где она как раз начиналась от скважин. Трест тот трубопровод строил. А наше предприятие непосредственно осуществляло контроль сварных швов. Я исполнял обязанности начальника службы радиационной безопасности.

И там у меня был крупный конфликт, когда я увидел, как пренебрегают здоровьем людей. Те дефектоскописты, поработав несколько лет, находят какого-нибудь водителя или ещё кого-то, чтобы шёл сдавать кровь за него на анализ. Этот дефектоскоп — контейнер, источник с радиоактивными элементами. Его буквально под кроватью могли держать. Вообще никакого фактического контроля, те гамма-хранилища, где они хранились, абсолютно не охранялись. Это был просто ужас. Я пытался как-то там навести порядок. Как физик, я знал, чем это пахнет, но наведение порядка мешало работе. То есть наведение порядка автоматически снижало интенсивность работы. Что-то надо убирать, что-то поставить в хранилище. Эта бюрократическая работа должна была вестись. Я хотел навести порядок, а меня сразу начали бить по рукам. Разгорелся конфликт. Но отделу кадров, ещё когда я устраивался, было известно, что я «неблагонадёжный элемент». Я пошёл в прокуратуру, прокуратура этим интересовалась до того момента, пока моя заведующая отделом кадров не пошла в прокуратуру. Как только она туда пошла — моментально песня изменилась, уже я начал в чём-то быть виноватым. Меня пугали вплоть до того, что начальник треста говорил: «Ты понимаешь, у нас весной “подснежников” находят, всякое может быть. И с тобой всякое может случиться». Тут отступать уже было некуда. Я и к секретарю Уренгойского горкома партии ходил. Но для них было важно не то, что я говорю, а то, кто я такой. Я так понял. Что я — враг, это якобы уже заведомо. У них я «не свой человек» — и всё. А я начал чувствовать задним чутьём, что круг сужается. Ага, сужается — я пойду в наступление. Я написал письмо в КГБ: так и так, такая халатность угрожает государственной безопасности. Меня вызвали в КГБ, помню, оперуполномоченный Панов со мной говорил в приёмной. Я позже знал украинских кагэбэшников во Львове — насколько это был более умный и порядочный человек. По крайней мере сказал: «Боритесь, не всё и мы можем. Но лучше отсюда уехать. Вряд ли Вы что-то сможете здесь сделать». Я по крайней мере предупредил их о ситуации. Кроме того, я таким образом продемонстрировал свою лояльность к системе тем, что сказал, что я хочу навести порядок в государстве. Чувствовалось, что они действительно гораздо больше знают обо мне, чем я себе могу представить. Потому что всё у них было обо мне — и биография моя, и всё-всё-всё.

Где-то перед самым 8 марта 1984 года — а там ещё морозы большие... То есть устроился я туда в конце ноября 1983 года, зимой воевал, а 5 марта меня увольняют с работы «за прогулы», опечатывают, закрывают на замок мой вагончик, где я жил, я остаюсь только в том, в чём есть, негде даже переночевать. Остаюсь бомжом. Все мои вещи в вагончике. А там 8 марта — праздник, то есть суббота, воскресенье — несколько дней. Ну, тут хоть вой. Это же всё преет, уже начинаю вонять. Как бомж, потому что нигде не помоешься, Сибирь. Я пожаловался в комсомольское бюро, и какой-то комсомолец открыл мне какую-то бытовку, в которой не было даже отопления. Но по крайней мере одни стёкла там были. Потому что там, в Сибири, обычно окна имеют тройные стёкла. И была ещё рама от кровати и матрас. Как-то я там перекантовался три дня, в одежде спал.

Меня уволили за то, что я якобы прогулял. А я не мог прогулять в принципе, потому что жил в вагончике, где во второй половине был мой кабинет. Я действительно болел несколько дней, но справки об этом не имел. Болело горло, и я сидел в кабинете и оформлял бумаги. Я знал, что за мной следят, и каждый день на участках как-то отмечался — там докладная, там предписание какое-то, там ещё что-то, чтобы было постоянно видно, что какая-то конкретная работа делается. Так или иначе, меня позже восстановили на работе, но моментально, через несколько дней, понизили в должности на три месяца. Меня направили на участок, далеко за Новый Уренгой на север. Направили меня туда мастером. Там уже два мастера были. Было что-то около семи рабочих, два мастера, один прораб, и меня третьим мастером туда направили. Ни обязанностей никаких, ничего. Обязанность единственная — утром прийти, отметиться, что я есть, и больше ничего. Ни читать, ничего, и без права выехать. То есть чтобы ты не ездил по Уренгою, чтобы не ходил в разные инстанции — вот тебе...

В.В.Овсиенко: Вроде ссылки.

И.И.Макар: ...что-то вроде ссылки. Но потом они решили избавиться от меня иначе. Там у лаборантки день рождения. Меня вроде бы восстановили в должности прораба, потому что тот прораб ушёл в отпуск. И тут день рождения. Она хотела в обед. Нет, говорю, пусть закончится рабочий день... Смотрю, что-то очень зауважали меня, там «Иван Иванович...». А там работа во вредных условиях, так что рабочий день заканчивался в четыре, у нас был на час сокращённый день. Выждал я то время, пошёл туда, налили мне одну стопочку, вторую — такие две стопочки на 100 граммов. Смотрю — что-то неладное, я вроде не такой слабенький к этому делу, мог и килограммами при случае… Но вижу — что-то не то. Я говорю, что выйду по-лёгкому. И — раз — буквально на автопилоте, как говорят, поплёлся к вагончику. А у меня там был башкир товарищ. Он в ночную смену пошёл. Так я не пошёл к себе, а на его койку. Буквально где-то в пять часов или даже раньше, закрылся там.

Утром просыпаюсь где-то около восьми часов. Голова раскалывается. Подсыпали какой-то дряни, что ли, ну, не бывает такого от таких стопочек... А мне уже стучит сосед по койке башкир, говорит: «Вчера твой начальник приезжал, тебя искал, но я не сказал, где ты». Они хотели так сделать, чтобы обвинить меня в пьянстве в рабочее время, чтобы в медвытрезвитель завезти. Но, так или иначе, они это оформили, отобрали объяснения у тех, кто со мной был. Они все покаялись, что с прорабом таким-то устроили день рождения такой-то. То есть они покаялись, а меня уволили.

В.В.Овсиенко: Это же как раз тогда была антиалкогольная кампания. Андроповский режим.

И.И.Макар: Да. В июне 1984 года меня повторно увольняют по статье. Я уже не помню, то ли Черненко, то ли Андропов... Андропов как раз тогда умер. Андропов умер зимой, где-то в феврале, а меня уволили в июне. Я поехал в Москву, захожу в ЦК, а мне говорят: «Ну, как это, все плохие, а один Вы хороший?». Такой аргумент был. То есть я «белая ворона». Я туда-сюда ещё пописал немножко, но, так или иначе, надо работать. Я туда-сюда дёргался в наших местах, по Карпатам, где-нибудь учительствовать — не берут. На другие работы не берут, потому что две статьи об увольнении в трудовой книжке. У меня вообще интересная трудовая книжка. Ну, с такой трудовой человека и на порог не пускают — явно видно, что неблагонадёжный. Но мне повезло. Мой младший брат возвращался из армии. Он год учительствовал в Одесской области. Его забрали в морфлот служить. Он себя зарекомендовал очень хорошим учителем, так ему место держали в той школе. Я ему говорю, что негде работать. А он говорит, что попробует устроиться здесь, в наших краях. Если здесь устроится, то даст телеграмму в райцентр Ширяево до востребования, чтобы я как его брат шёл на его место.

И действительно он устроился в соседнем селе в школе географию вести, дал на Одесщину телеграмму. Я пошёл в районо, говорю, что брат мой там остался, а я вот есть готовый учитель физики. Но трудовую не показываю, говорю, что моя трудовая в Уренгое, а я хочу учительствовать, тут у вас есть место, вот у меня диплом есть, всё нормально. Говорят, прекрасно, нам такие нужны, давайте в школу, где когда-то работал младший брат. Это Новоандреевская восьмилетняя школа, Ширяевский район Одесской области.

В августе 1984 года я туда втёрся. Собственно, обманом я туда устроился, но так долго это быть не может. Подвело меня желание быть порядочным гражданином.

В.В.Овсиенко: Как это?

И.И.Макар: Меня там прекрасно приняли, есть нагрузка, ещё и подработка в мастерской — я сам немного столярничаю. Даже небольшой ансамбль сопилкарей в школе организовал. Всё было хорошо. Подвело меня, я же говорю, желание быть порядочным гражданином. Надо было мне поехать в Борислав, передать свой паспорт товарищу, который ехал в Уренгой, чтобы он меня оттуда выписал, чтобы я прописался здесь, в Ширяевском районе, чтобы быть законопослушным. Не успел я прописаться, а мне местная парторгша говорит (она перед этим учительствовала в школе, немало лет директором школы была): «О, — говорит, — тобой КГБ интересовалось».

Меня начало трясти. Это же надо — работаю себе учителем в селе, где всего-навсего 47 детей в школе, малюсенькая восьмилетняя школа, глухое село, подрабатываю в колхозе столяркой — и КГБ интересуется! Там ту «подрывную деятельность» не с кем вести. А я уже там начал немножко обрастать, начал чувствовать себя независимым. То столярничанье в колхозе, то люди ко мне обращаются, я уже не завишу от того, сколько мне часов дадут в школе. Я начал себе пасекой немножко заниматься, чтобы быть немного независимым человеком.

В.В.Овсиенко: Ну, а жена Ваша?

И.И.Макар: А жену куда? Я хотел в колхозе заработать себе домик. Мне уже председатель колхоза пообещал дать хату от колхоза. Сам не построишь. Я председателю колхоза два месяца вежливо поработал на его хате, даром. Но меня и оттуда выгнали.

В.В.Овсиенко: И очень быстро?

И.И.Макар: Два года проработал в той школе. В 1986 году меня перевели в другую школу там же, в Ширяевском районе. Перевели учителем физики и физкультуры. Больше физкультуры дали, потому что я поступил тогда заочно на физвоспитание в Одесский пединститут. Меня туда перевели, потому что в предыдущей школе вроде бы места для меня нет.

В.В.Овсиенко: А как то село называется?

И.И.Макар: Саханское. В том же районе. Ну, там же нигде ничего, там нет никакой базы, чтобы жильё получить. В такую каморку меня поселили в школе — делай что хочешь. А ещё и ребёнку что-то надо помочь.

В.В.Овсиенко: А ребёнок Ваш какого года?

И.И.Макар: 1983 года. Наталка.

В.В.Овсиенко: Эта, которую мы сегодня видели?

И.И.Макар: Нет, это мы Ольгу видели. А Наталья как раз сегодня сдаёт выпускной экзамен, одиннадцатый класс заканчивает, выпускница. А это Ольга, 1991 года рождения. Это уже депутатская дочка.

Перевели меня туда насильно. Я там снова начал войну, потому что не дают человеку возможности просто жить. Начались проверки из области, я и в ЦК Компартии Украины ездил. Где-то в конце 1986 года, зимой. Или в начале 1987 года. В ЦК ездил в их приёмную жаловаться. Я вышел в Киеве на Крещатик, спрашиваю, где ЦК, а мне прохожий человек показывает: «А вон там „осиное гнездо“». Это уже «осиное гнездо». Ну, думаю, киевляне уже нормально воспринимают. Я пришёл в то «осиное гнездо» — и почти та же фраза: «Как это все плохие, а Вы один хороший?».

Я оттуда уехал, думаю, правды тут не найти. Думаю, надо доработать до лета и где-то убираться отсюда. Нагрузка очень небольшая, зарплата маленькая, подработать негде.

Приехал однажды к своим друзьям в райцентр. Один из них был директором Дома юных натуралистов, другие работали в Доме юных натуралистов, в Доме пионеров. И как раз попал так, что в Доме пионеров для методистов и работников начальник КГБ читал лекцию о металлистах, хиппи. Куртку металлистов показывал — рассказывал, насколько это вредно. Он это рассказал, женщины, у которых дома хозяйство, выслушали и собрались домой. Осталась одна молодёжь задавать вопросы. Директор дома юных натуралистов и говорит: «А что вам тут, в Ширяевском районе, делать, для чего аппарат КГБ держать? Тут у нас есть маленький маслозавод, несколько колхозов да и больше фактически ничего тут нет, только посёлок Ширяево». Он говорит: «Как это так? Вы понимаете, у нас в районе три бывших бандеровца!». То есть аппарат надо держать — потому что есть три бывших бандеровца. «Есть один, в Саханке такой, который председателя сельсовета назвал бандитом! И в той же Саханке есть ещё такой учитель Макар...». И так смотрит на меня. Что конкретно тот Макар сделал, он не сказал. Но ведь «левый» Макар! Знаете, меня аж начало трясти. Но ещё был, очевидно, страх перед гэбистами, потому что друзья говорили, что когда я вопрос ему задавал, то у меня немножко дрожь в голосе была и колени дрожали. Говорю, вы знаете, что тут у нас мафия в районе — вот чем стоило бы заняться, мол, дополнительную звёздочку заработать. «Кто, где?» — «Да вот, — говорю, — секретарь райкома партии, председатель райисполкома, заврайоно — мафия». Он говорит: «Вы понимаете, что вы говорите?» — «Да, — говорю, — я понимаю и отвечаю за свои слова». Он говорит: «Зайдите ко мне на следующей неделе с паспортом».

Ну, что ж — приказ КГБ. Захожу я туда с паспортом, подаю паспорт — ему не о чем со мной говорить. Взял паспорт, засунул его в ящик и говорит: «Идите». О чём он мог со мной говорить? У меня на всё есть аргументы, а у него, кроме заезженных коммуняцких штампов, нет ничего. Где-то месяца полтора я ходил за паспортом: «Отдайте мне паспорт». Меня футболили то туда, то сюда. Потом передали мой паспорт в милицию. Единственный позитив: это был тот момент, когда я перестал их бояться. Когда увидел перед собой живого человека, у которого нет аргументов, который сам меня боится, какой-то такой маленький сделался. У тебя единственный аргумент, что ты имеешь власть и ты мой паспорт засунул в ящик, а потом я бегаю и прошу, пока мне милиция его не отдала. Но я уже почувствовал, что круг сужается — побили окна в той халабуде, где я жил. После этого я зашёл в магазин — меня на конфликт провоцируют. Думаю, тут будет беда. Вижу, что круг сужается, мне ищут приключений... Поэтому ездил часто в райцентр, ночевал у своих коллег в общежитии, а то и прямо в палатке в поле ночевал.

Узнал, что тот же Петро Жук уже стал завотделом в СКТБ Института прикладных проблем механики и математики. Это институт, которым руководил тогда академик Подстригач, ныне покойный. И тот Петро Жук предложил мне должность инженера-конструктора первой категории у себя в институте, чтобы я шёл к нему. Я согласился. Но я уже, так сказать, наученный опытом, зная нашу хорошую советскую власть, поехал рассчитываться туда, в Одесскую область. Рассчитываюсь, а меня заврайоно спрашивает: «А куда едешь?» А я и говорю, что поеду на Алтай, там в Барнауле у меня есть тётка ответственным секретарём института, буду преподавать студентам. Так себе, «от фонаря», — я когда-то в Барнауле был «на шабашке». Думаю, чтобы они меня там искали, а не во Львове. Ну, а что во Львов еду — так я к жене и родителям сначала заеду. То есть, чтобы они меня там на Алтае ждали, а я возникну в другом месте. Я ему так сказал, он такой довольный, что он знает, куда я еду, что так «доверительно» я ему это сказал.

Я поехал во Львов, там как-то сумел прописаться в общежитии, потому что один мой университетский товарищ Роман Грабовский был парторгом в каком-то там строительном тресте. Я быстренько — раз-два — оформился. А потом, когда пришло моё досье, тот директор Комисарчук пришёл в ужас, что такого антисоветского элемента приняли. Но, честно говоря, меня уже так измотала вся эта система… Когда меня Грабовский спросил, не буду ли я политикой заниматься, я ему искренне сказал: «Только наука и спорт». Это было, по-моему, в июле 1987 года. Я три года проработал в Ширяевском районе и был искренне уверен, что стану нормальным учёным, буду заниматься наукой и спортом. Я действительно начал интенсивно бегать по утрам, записался в бассейн плавать, сидел в библиотеке. Я действительно хотел уже сделать диссертацию, и уже начал.

В.В.Овсиенко: Вы в общежитии — а жена где?

И.И.Макар: А жена жила в Бориславе. Тогда уже как-то её родители наскребли немного денег и купили домик в Бориславе. Всё вроде бы шло хорошо до того момента, пока мне мой товарищ Игорь Юрчишин во время дискуссии после рабочего дня не сказал: «Что ты мне тут голову морочишь всяким ценообразованием, вот тут есть дискуссионный клуб в Доме строителей». А это было буквально в 50 метрах от моей работы, тот Дом строителей во Львове. Такая случайность. Говорит, что иди в тот Дом строителей и там дискутируй, сколько хочешь. И я без всякого, что называется, заднего умысла, пошёл в тот дискуссионный клуб. А он обсуждал направления демократизации общества. Там язык был «общепонятный», обсуждались демократические «общепонятные» темы. Я не захотел говорить на «общепонятном», вклиниваюсь с украинским языком, а ко мне с такой ехидцей, с усмешечкой или с презрением — пришёл сюда, «общепонятного» не знает. Но, знаете, не хочется уже на своей земле говорить по-чужому. Ну чего? Зачем?

По четвергам были дискуссии, я, может, дважды приходил на заседания, а где-то на третий пришёл туда Богдан Горынь.

В.В.Овсиенко: Это какой месяц был?

И.И.Макар: Это был 1987 год, ориентировочно ноябрь. Или начало декабря. У Богдана Горыня была уже заготовлена лекция о состоянии украинских дел в целом. Он сказал такие вещи… Откуда у человека такая информация?

В.В.Овсиенко: Будто откровение.

И.И.Макар: Тем более, что я даже не имел привычки слушать радио «Свобода». То есть я был активным, мне это не нравилось, мне было тесно жить в этом мире. В общем, я Вам скажу такую штуку, пан Василий. Я не душой — я умом дошёл до национального движения, национальной идеи. Я до сознательного возраста воспитывался на тех стандартах — Вали Котика и Павлика Морозова. А когда Горынь это прочитал... Тогда же, помню, я его провожал и выпрашивал тот «Украинский вестник», как бы прочитать тот «Вестник».

В.В.Овсиенко: Журнал «Украинский вестник» Черновол возобновил в июле-августе 1987 года.

И.И.Макар: Да. А Горынь так как-то подозрительно посмотрел на меня, как на гэбиста. Он как-то так сторонился, тем более, что я такой парень физически развитый, я тогда ещё физкультурой занимался, выглядел неплохо, а он такой себе небольшой. Ну, он так сторонился меня. Но так или иначе он сказал, чтобы я пришёл в Картинную галерею, где он работает, и он мне его даст. Я как-то зашёл туда и помню такой его жест. Он вёл экскурсию на русском языке, видно, из России были посетители. Но когда я там стал, он мне: «Пан Иван, немного подождите, я сейчас закончу». То есть прервал лекцию. Знаете, тот жест был такой приятный: он показал чужакам, что мы тут на своей земле. Дал мне последний экземпляр «Украинского вестника», отпечатанного на машинке. Там было видно через два слова на третье, а остальное догадывайся. Но, так или иначе, он тот «Вестник» мне дал. Мы с товарищами прочитали. Это было первое моё знакомство с представителями национального движения, первым был он — Богдан Горынь, где-то в декабре 1987 года. А позже, может, в январе, точно не помню, пришёл Михаил. Начали они собирать подписи за освобождение политзаключённых, которые ещё были в лагерях, в том числе, по-моему, Вы там были. Я же тогда толком не знал, что кто-то сидит. Меня, человека, который имел желание заниматься наукой и у которого был талант к этому, — меня сама система засунула в диссиденты. Автоматически. Человека, который не имел каких-то гуманитарных наклонностей — сама система подтолкнула к диссидентству.

В.В.Овсиенко: А тот дискуссионный клуб действовал при каком-то учреждении? Назовите адрес, где он действовал.

И.И.Макар: Это Дом строителей, улица Стефаника. С ним связано очень много львовских событий. Это было метрах в 50 от моей работы на Лермонтова, 50 — теперь улица Джохара Дудаева.

Когда пришёл Михаил Горынь, мы там собирали подписи. Насколько я понимаю, те подписи были не столько важны для тех диссидентов, для власти, сколько важно было привлечь человека поставить подпись, то есть солидаризироваться с теми, кто сидит. Но, так или иначе, комсомольцы взяли и украли то письмо...

В.В.Овсиенко: Тот лист с подписями?

И.И.Макар: Да, тот лист украли комсомольцы. Потом я от Михаила Горыня получал нагоняй. Говорит, а ты где был? Ну, говорю, пан Михаил, тех комсомольцев пришло много на тот дискуссионный клуб...

Тогда — где-то в январе 1988-го — и Вячеслав Черновол пришёл, дал несколько размноженных бумажек — тезисы будущей дискуссии. Он просил передать их в обком партии, чтобы они лектора своего прислали, который мог бы подискутировать. То есть Вячеслав Черновол пришёл с заготовленными тезисами своего будущего выступления и вызвал на дискуссию официального представителя из обкома партии. Тогда комсомольцы украли тот подписной лист в защиту и Вас, пан Василий. Были бы на день меньше сидели, но я не углядел. Хотя я сомневаюсь, смотрел ли вообще кто-нибудь на те подписи. Это было больше не для тех, кто сидел — это было больше для тех, кто подписывался.

В.В.Овсиенко: Да, нужно было отважиться переступить черту.

И.И.Макар: Акт проявления гражданственности. Ты становишься гражданином, перестаёшь быть рабом. На следующий раз было назначено — к сожалению, даты не помню, более аккуратен пан Богдан Горынь, у него всё как у архивариуса — в следующий четверг приходим, а Дом строителей занят. Оказывается, приехал Театр на Подоле из Киева и им дали там выступать. Власть хотела организовать такой себе межнациональный конфликт. Театр на Подоле, по-моему, еврейский театр, так власть хотела организовать межнациональный конфликт и на этом погреть руки. Ну, люди не пошли на конфликт.

Во дворе собралась целая куча людей. Вячеслав раздал листовки с тем, что он должен был сказать, а я говорю: «Пан Вячеслав, ну, а почему Вы не призвали людей собраться у памятника Франко? Не хотят здесь — так будет дискуссия у памятника Франко. Вы можете повести людей туда и там спокойно с того постамента сказать всё, что Вы хотите». Это сегодня просто. Свобода слова, митингов и демонстраций… А он говорит: «А Вы чего этого не сделали?». Чего это я не сделал? Ну, я не сделал из-за того, что не чувствовал себя лидером в той ситуации. То есть я чувствовал, что я выполняю какую-то немного второстепенную роль. Там, скажем, сказать что-то крепкое… Потому что гуманитарная моя образованность в то время явно отставала от любого из них — и Черновола, и Горыней. Тем более, что я, имея образование физика, да ещё и пройдя Уренгой, имел нечистую, довольно засорённую речь. Эти же технические книги, в основном, русскоязычные, и как бы ты ни сопротивлялся, но речь искалечена. Он мне теми словами «а чего это ты не сделал» фактически сказал: «Я уже своё отсидел, пора и другим сесть». То есть я получил толчок, так сказать, получил визу: тебе разрешается, и ты можешь это сделать. То есть, уже пора твоему поколению перебирать эту функцию — сидеть.

После того разговора я уже был морально готов вывести людей на акцию, на первый митинг. Но тогда люди разошлись. Ещё несколько раз люди пытались пройти в Дом строителей по четвергам, но туда не пускали. Поскольку дискуссии выходили из-под контроля властей, то власти не захотели принимать в них участие. И это начало идти на спад. Я встречался с организаторами того дискуссионного клуба, но убедился, чувствовал, что большинство из них не являются организаторами, они сами организованы кем-то другим. Так продолжалось до начала июня.

В.В.Овсиенко: По-моему, 16 июня состоялся первый большой митинг.

И.И.Макар: Всё это началось в один понедельник, кажется 13 июня. Как-то около шести часов вечера я вышел с работы на Лермонтова, 15 (ныне Джохара Дудаева), где было моё СКТБ, и мне мой товарищ Юрчишин сказал, что сегодня должны организовывать какое-то там Общество украинского языка. Меня об этом не уведомляли, хотя я был уже связан с теми «экстремистами». Там были супруги Калинцы, Стефа Шабатура, был ныне покойный Василий Репетило — мой товарищ, выпускник физфака одного со мной года, инженеры львовских предприятий, профессора университета, а также официоз — Роман Иваничук и т.п. Они пришли под Дом строителей. Им якобы пообещали, что дадут помещение, чтобы провести учредительное собрание Общества украинского языка. Они пришли, а Дом строителей закрыт. Они говорят: давайте пойдём к Адаму Мартынюку — это в то время второй секретарь горкома партии — скажем, что мы не экстремисты, что мы только за сохранение языка — вот такие там плачи.

В.В.Овсиенко: Иван Макар, 29 мая 2000 года, кассета вторая.

И.И.Макар: Я подоспел тогда, когда они начали говорить, что надо просить Мартынюка предоставить помещение, чтобы создалось Общество украинского языка. Я, знаете, так немного нагло, немного, может, с бравадой — молодой ещё — сказал, что не надо просить. Я уже готов был требовать. Стал перед ними и таким громким голосом говорю: «Кто мы такие — мы овцы или мы украинцы? Если через пять минут нам тут не откроют этот Дом, то мы пойдём к памятнику Франко и там проведём учредительное собрание». Это было сказано так уверенно человеком, который знает, что делать, чтобы все поняли, что есть вождь. Там была масса — там вождя не хватало. Прямо как в песне Высоцкого. Это психология толпы: появился человек, который абсолютно уверенно знает, что делать — всё, сейчас идём, уже пять минут прошло, они не открыли, пойдёмте. Мы пошли к Франко. Тут меня под ручку взяла Стефа Шабатура и мы себе легонько шагаем, а народ — мы оглядываемся — хочешь не хочешь, а тоже шагает за нами. Была группка совсем небольшая, так человек 30, что перед Домом строителей собралась. Но, пока идём по улице Стефаника, туда, мимо библиотеки имени Стефаника, мимо главного почтамта — каждый спрашивает, куда движется эта организованная толпа, а это же конец рабочего дня, то группа понемногу нарастает.

Приходим к памятнику Франко. Я говорю: «Так, кто там есть?» Тут во мне заиграло какое-то такое хулиганство, такая бравада: «Так, кто там из вас организаторы? Залезайте сюда на постамент, залезайте, становитесь... Так, список — кто там есть? Зачитывайте список, кто там есть, чтобы общество создать? Так, все “за”? Все “за”». Я будто бы руковожу снизу...

В.В.Овсиенко: А кто же ведёт?

И.И.Макар: А ведёт якобы один из инженеров, который позже был одним из самых активных участников Общества, Игорь Мельник. Роман Иваничук там был среди лидеров. Они вот на том постаменте, что у подножия Франко, где позже митинги проходили. Они-то вылезли, но это же непривычно, потому что они делают что-то такое... У них, знаете, мелко трясутся ноги. А я так: «Пусть у тебя ноги там не трясутся, ты зачитывай, зачитывай!». А те, как под гипнозом, как кролик в пасть удава… Ну, нечистые мной управляли... Я не знаю, чистые, нечистые…

В.В.Овсиенко: Какая-то сила управляла.

И.И.Макар: То есть я руководствовался не столько благородными помыслами, сколько просто бравадой, тем, что, «видите, у меня ноги не трясутся, а у вас трясутся». «Так, значит, кто там у вас в инициативной группе? Выбираем совет, зачитывайте список. Так, выбираем. Кто “за”...». Понимаете, я фактически руководил снизу, таким наглым образом... Ну, говорю, совет избран, идите себе в беседку, там решайте свои вопросы, а мы тут останемся. И тут люди начали говорить с постамента. Пришёл какой-то бард, вышел на трибуну, начал петь лемковские песни, начал говорить, что лемковскую культуру уничтожили, про операцию «Висла». Потом ещё кто-то вышел, начал стихи читать. Потом вышел какой-то львовский учитель рисования — фамилию не помню. Говорит, что вот едут делегаты на XIX партконференцию в Москву. Едут на партконференцию, а нас, народ, и не спрашивают, с чем они едут нашу судьбу решать? А они должны были бы нас спросить… До сих пор было «народ и партия едины», то есть партия — это якобы и есть представители народа. Ещё не было такого полного психологического разделения. Это у вас, когда вы там посидели, было психологическое разделение, что партия не такая родная...

В.В.Овсиенко: Что это враждебная нам сила.

И.И.Макар: А тут нормально: едут, говорят, что они народная партия, так пусть с народом посоветуются, с чем они едут. А предполагалось, что XIX партконференция будет определяющей в жизни всего Союза. И тогда меня осенила мысль. Я вылезаю на трибуну и говорю: «Итак, в четверг здесь, на этом месте, в семь часов будет встреча с делегатами на партконференцию».

В.В.Овсиенко: То есть не зная ничего и ни с кем ничего не договорившись?

И.И.Макар: Нет, так объявил: «Здесь будет встреча с делегатами партконференции, в четверг». Так себе, «от фонаря».

В.В.Овсиенко: Это на какое число?

И.И.Макар: На четверг. Вы знаете, тех четвергов было много... Но это, то есть создание Общества украинского языка, происходило в понедельник, не 13 ли июня…

В.В.Овсиенко: По-моему, то первое большое собрание было 16-го августа. Так уже в истории записано.

И.И.Макар: Мне сейчас трудно сказать. Но та инициативная группа по созданию Общества украинского языка была в понедельник. Очевидно, 13-го. Избран совет, эта структура выбирает в беседке свои органы, Общество есть. Я объявил на четверг, о встрече с делегатами партконференции. Объявил и говорю: «Надо инициативную группу избрать». Тут внизу был Игорь Деркач, была Оксана Крайник, и мы инициативную группу создали. Я председатель группы и два члена — Деркач и Оксана Крайник. Кстати, она дочь диссидента Крайника, как его — Василий Крайник, или как?

В.В.Овсиенко: Николай.

И.И.Макар: Я говорю, что беру на себя обязанность сообщить об этом делегатам. Всё идёт себе дальше своим чередом. Подождите, это всё не так просто, я Вам скажу...

В.В.Овсиенко: «Директору СКТБ...

И.И.Макар: ...Комисарчуку. Заявление. Прошу предоставить мне отгул 20.06.1988, 21.06.1988 года за работу 19.06.1988 года (это, соответственно, было воскресенье). Отгул нужен для организации митинга в поддержку перестройки». Далее: «Директору СКТБ...» и так далее. «Прошу предоставить мне за свой счёт на три дня отпуск в связи с организацией митинга-встречи с делегатами XIX партконференции КПСС. Митинг будет посвящён поддержке перестройки. Буду отсутствовать на работе с 20.06 по 22.06».

Это означает, что встреча с делегатами партконференции была всё-таки 23-го, очевидно, в четверг. Есть документ. Если это был понедельник 13.06, а я заявление написал 17.06, то это я назначил на четверг 23-го. Итак, учредительное собрание Общества украинского языка было 13-го, встреча должна была состояться в четверг аж 23 числа.

Я 17.06 подал заявление и завотделом, Жук… Нет, Жук был тогда в отпуске, его заменял Юрчишин Игорь, он мне написал «не возражаю» и далее «в соответствии с инструкциями о предоставлении отпуска без сохранения заработной платы». Мне предоставили отпуск, чтобы я подготовился к встрече с делегатами партконференции.

Что делает власть? Власть считает, что Общество украинского языка создано якобы нелегально. Власть признаёт собрание незаконным и хочет провести новое учредительное собрание 20 июня и предоставляет тот злосчастный Дом строителей. А туда уже куча народу пришла. Если первый раз пришло где-то человек 30, то тогда уже полный зал набился.

В.В.Овсиенко: И все наши люди, так?

И.И.Макар: Ну, а откуда же? Да не могут они столько набрать своих сотрудников. 20 июня приходит куча нашего люда. Это были настоящие люди, ещё не затасканные по митингам, это была чистота, идейность, не было той всей наносной грязи, что позже. «Ну, что ж, будем выбирать совет». Я говорю: «Давайте в совет введём ещё Михаила Горыня». Но он как-то колеблется. В принципе, может, он был прав, потому что Михаил Горынь только что вышел из тюрьмы. А кто-то предложил меня туда избрать. Михаил Горынь оказался человеком рассудительным, говорит: «Мой брат Богдан имеет легальную должность, экскурсовод, научный сотрудник картинной галереи. Пусть он будет, я снимаю свою кандидатуру». А я свою не снял. А люди кричат: «Макара!». Потому что меня уже знали по дискуссионному клубу. Несмотря на то, что меня там в инициативной группе не любили, я всё же стал членом первого совета Общества украинского языка.

Я Вам скажу такую штуку. Меня как не приглашали, когда была отчётно-выборная конференция через год (то есть я там уже с самого начала был как-то лишний), так и на празднование десятилетия Общества украинского языка во Львов не приглашали, хотя я был членом первого его совета, так и на празднование десятилетия Общества «Просвита» здесь, в Киеве. Не удался я, не получился из меня настоящий «патриот».

Собственно, тогда мы начали организовывать такие большие мероприятия, как чествование Чарнецкого — епископа греко-католической церкви. Во Львове любой повод собирал круг сознательных людей — одни те, что могли что-то сказать, другие те, что отважились только слушать.

Итак, впоследствии в инициативный комитет были кооптированы Ирина Калинец и Ярослав Путько. Власть решила, что что-то надо делать. Меня вызвали в городской совет и говорят, что давайте мы скажем речь, проведём встречу с делегатами на партконференцию, но не на улице, а в помещении Дома строителей. Я сказал, что там люди могут не поместиться. Заместитель председателя горисполкома, которому поручили это дело, решил загнать собрание с улицы в помещение, чтобы оно было так более официально. Я говорю, что принять такое решение сам не могу, у нас коллективный орган, комитет, я должен посоветоваться со своими коллегами. Я прихожу к Ирине — у нас штаб создался у Калинцев на квартире. Калинец говорит: знаешь что, ты соглашайся, а мы потом выведем на улицу. Люди потребуют — мы вроде «за» помещение, но люди будут требовать у Франко. Хитрая бестия: оно так и хорошо получилось, как она посоветовала. Власть согласилась, я разнёс уведомления всем тем делегатам, лично начальнику областного КГБ, первому секретарю горкома партии и обкома партии.

В.В.Овсиенко: А не помните их фамилий?

И.И.Макар: Первым секретарём обкома партии был Яков Петрович Погребняк, горкома партии — Волков, начальником областного КГБ был Малик. Там было делегатами несколько производственников, учёных, как например Юхновский Игорь Рафаилович (кстати, бывший мой преподаватель). Мы разнесли им те уведомления. А ночью мы с Деркачом бегали и развешивали объявления. Путько с Калинец распечатывали их на машинке, Оксана Крайник дорисовала что-то немножко фломастером, купили клея и мы с Деркачом ночью бегали, как два зайца, по Львову и расклеивали. Что интересно, за нами тоже бегали, но они всё же хотели немножко поспать, а мы работали на совесть.

Мы пришли к памятнику Франко. Ирина стала на постамент и говорит: «Давайте открывать митинг. Но, вы знаете, наши делегаты партконференции пошли в Дом строителей. А нас очень много, поместимся ли мы там?». То есть вопрос поставлен так, что ответ может быть однозначный: «Нет, не поместимся». — «Так, может, наших делегатов позвать сюда?» — «Да, позвать!» — «Так, может, вы меня делегируете туда, может, меня, женщину, они послушают?». Решили, что пусть идёт женщина. Ну, Ирина Калинец идёт с делегацией в Дом строителей.

В.В.Овсиенко: Это где-то недалеко?

И.И.Макар: Где-то полкилометра от памятника Франко. Она идёт туда, а я тут должен разогревать народ. Такой хороший день. Я ещё злости не набрался. А дать кому-то выступать — знаете, нет, боятся люди. Но под конец я всё-таки разогрел немного людей. Смотрим, появляется Ирина со свитой — с делегатами партконференции.

В.В.Овсиенко: А Вы тем временем что-то говорили?

И.И.Макар: Да, безусловно, разогревал людей на митинг. Мы мегафоны принесли.

В.В.Овсиенко: Это было где-то под вечер уже, так?

И.И.Макар: Да, это было около шести — семи вечера. Они подходят, а тут подоспели и Вячеслав Черновол, и Михаил, и Богдан Горыни. Нам уже есть что сказать. Даём выступать то делегатам, то нашим.

В.В.Овсиенко: А кто выступал с нашей стороны?

И.И.Макар: С нашей стороны тогда выступали Ирина Калинец, Вячеслав Черновол, Богдан Горынь, Михаил Горынь, один из тогдашних активистов Шеремет, кажется Игорь Калинец…

В.В.Овсиенко: А из делегатов партконференции кто был?

И.И.Макар: Был Волков и ещё несколько делегатов. А Малик, начальник областного КГБ, и Погребняк — первый секретарь обкома партии — не пришли. Юхновский был. Он тут руководил институтом теоретической физики. Довольно украинизированный институт. Ох мы им там и дали! Как говорится, били, как сидоровых коз, топтались по этим партийцам. Люди, что называется, отоварились.

В.В.Овсиенко: А какие вопросы поднимались? Национальный, языковой вопрос?

И.И.Макар: В основном, национальный и языковой вопрос. Я, собственно, вёл митинг. И что помню, так это то, что для них было непривычно, что я вёл... Волков себе думал, что раз он первый секретарь горкома партии, то он тут должен быть главным, а я себе считал, что если я председатель инициативного комитета, то я тут главный. Сам Волков как человек был неплохой, но это же система… И я Волкова отстранил, предоставляю слово по очереди. Речь шла о закрытии национальных школ.

Назначили следующий митинг на следующий четверг, на 30 июня. Кто-то мне снизу подсказал — теперь я понимаю, что это была провокация, но я на неё клюнул — у стадиона. Во-первых, львовский стадион далеко от центра, а во-вторых — та площадь у стадиона как в мешке. Но там назначили митинг, и ничего не поделаешь. Дело идёт к тому митингу, и я чувствую, что мы их перепугали. Пошли слухи о вводе войск или что-то такое. Вижу, что меня начинают сторониться. Калинец на митинге просит людей разойтись, потому что будет давка. Я не понял. Прошу дать мне мегафон, но Путько с Калинец не дали. Я так понял, что что-то не то, видно, их припугнули там, в КГБ, сказали, что войска вводятся. Хотя вряд ли, чтобы лично Ирину можно было чем-то запугать. Очевидно, пугали, что там людей подавят, или кто его знает. Мне микрофон не дали. А была ещё такая Виктория Андреева из газеты «Ленинская молодёжь».

В.В.Овсиенко: «Прогрессивная журналистка».

И.И.Макар: Да, да. Она действительно владела ораторским искусством. Голосом брала. Но я думаю себе, что и у меня неплохой голос. Я встал и громким голосом заклеймил позором власть и говорю, что следующий митинг назначается на 7 июля у памятника Франко. Я понял, что у стадиона — это не то. У памятника Франко есть хорошее место — постамент готовый возвышается. И люди автоматически сами стекаются, это центр города, там трудно дезорганизовывать.

И ещё что интересно. Перед самым митингом я увидел, как на площадь у стадиона приехала куча милиции, выставила свои машины. Я вижу, что люди боятся выходить на площадь. Я подошёл к милицейским чинам, говорю: «Вы видите, люди боятся. Эти машины давайте туда в кустики, и немного рассейтесь». Я подошёл к самым высоким чинам и рассказываю, так уверенно показываю руками. И что интересно: если человек приказывает, значит, у него есть на то полномочия. Может, это такая высокая игра в перестройку, а я — человек, которого назначили возглавить это действо. Слушаются, так вежливо слушаются, бегают, расставляют машины, размахивают руками туда-сюда — ну, хохма. Тут во мне снова бесёнок заиграл.

Это было 30 июня, на стадионе. Тогда я всё-таки назначил следующий митинг на 7 июля.

В.В.Овсиенко: Ну, а что произошло у стадиона 30-го?

И.И.Макар: 30 июня у стадиона было людей видимо-невидимо.

В.В.Овсиенко: Ну, так на глаз, сколько?

И.И.Макар: Вы знаете, так мне трудно оценить. 23-го у Франко было больше десяти тысяч. На то время это не было много. Больше всего было, когда в 1989 году речь шла о восстановлении и легализации Греко-католической церкви. Тогда собрали до полумиллиона. Это просто счастье, что улицы Львова кривые и нет широких площадей, иначе была бы страшная давка. И второе счастье, что не было каких-то провокаций, резких движений толпы, потому что там мог бы быть страшный суд. Ну, у стадиона, может, сотня тысяч была. Очень много народу. Я так на холм вышел — где только можно было, всё было покрыто людьми. Даже седьмого июля было меньше. И всё же я тогда сумел объявить о митинге на седьмое июля. И тогда власть решила взять митинг седьмого июля в свои руки.

В.В.Овсиенко: Ну, а 30 июня кто там выступил?

И.И.Макар: 30 июня фактически выступлений не было. Ирина просила разойтись, Путько что-то там говорил, мне микрофона не дали, я что-то так говорил в толпу, Андреева что-то говорила с другой стороны, кажется, кто-то из братьев Горыней что-то говорил, потому что тоже имеют довольно громкие голоса. Фактически всё было дезорганизовано. Это был первый солидный прокол. В первую очередь, мой прокол. Потому что я клюнул на то, чтобы завести людей к стадиону, и всё оттуда пошло.

Тут мы с Калинец немножко не то, немного поссорились... Может, она просто имела больше информации, может, её кто-то напугал, потому что действительно ходили слухи, что под Львовом стояла танковая дивизия, которая действительно могла душить. Если душили в Грузии, то почему во Львове не могли душить? Но, знаете, одно дело тридцатилетний молодец, у которого ещё нет жизненного опыта, только есть достаточно нахальства, а другое дело человек, который прошёл кучу лагерей, у которого немного убавлено азарта. То есть у неё жизненный опыт больше. Я бы не хотел сказать, что она виновата, или ещё что-то — просто, по её мнению, надо было разойтись, а по моему мнению надо было всё-таки дотягивать. Кто его знает? Даже с сегодняшним опытом мне трудно сказать, кто был более прав. Но власть позже захотела всё взять в свои руки.

7 июля власть решила взять инициативу в свои руки. Заявление на проведение митинга сделала газета «Ленинская молодёжь» и ещё кто-то, по-моему, какой-то горком комсомола. Поручили этим заниматься Виктории Андреевой. Андреева решила согласовать со мной — якобы меня не отодвигать совсем. Мы с ней договорились, как предоставлять слово, чтобы всё было демократично.

Мне они сказали, что будут не мегафоны, а уже машина с микрофонами. Я тогда 6 числа как раз отвёз в Перемышлянский район группу студентов университета с преподавателем для помощи нам в наших исследованиях… Я чувствовал — я, практически, каждый раз чувствовал, когда меня должны были брать. Есть такое заднее чутьё. Я чувствовал, что перед митингом меня должны взять. Но я решил не даться. Есть такая система — я когда-то занимался охотой — система зайца. Он бежит ровно-ровно, а потом в один момент соскакивает вбок — и след теряется. И я так же, то есть бегу ровно, еду в Перемышлянский район, всем говорю, что я еду в командировку. Но там 7 числа буду только до обеда, потому что я в 7 часов должен проводить митинг во Львове, — это я всем говорю, все это знают. Еду со студентами 6 июля, размещаю их в летний лагерь и говорю, что я себе лягу тут у дверей. А завтра я с вами только до обеда.

Я туда приехал, хорошо изучил расписание движения автобусов в направлении Львова. И раненько, где-то в три-четыре часа, я обулся, оделся тихонечко, всё уже имел наготове, вышел и пошёл к трассе. Туда было километра три. Вышел на трассу с Рогатина на Львов, подъехал первый автобус из Рогатина, я сел на автобус и еду. Но не еду на Львов — думаю, кто его знает, где-то донесут, кто там меня караулит, позвонит, и меня моментально накроют. Я доехал до развилки и спрыгнул вбок — поехал на Бибрку. А потом заехал во Львов и думаю, куда бы деться до семи часов? Ну, знаю точно, что будут брать, вот чувствую! Куда? Где-то, может, перележать на озере? Хорошая погода была, но могут засечь.

Думаю, а, лучше всего, поеду к себе в общежитие на Зелёную. Я так незаметно, что даже дежурная не видела, зашёл в свою комнату, закрылся. Ну, думаю, вот теперь я себе высплюсь за все недоспанные революционные ночи. И залёг аж до шести часов, или до полшестого. Уже пришли мои соседи-работяги, говорят, что идём на митинг, наш Макар там проводит.

Я тихонечко выхожу и уже якобы как под охраной тех работяг вместе все идём туда. Кстати, я угадал: они устроили такой переполох! Они седьмого числа в Стрые нашли брата, родителей нашли в селе — ну, пропал человек! Им достаточно было задержать меня на два часа — ну, где-то какое-то преступление произошло, они заподозрили, подержали, а потом: «Извините, Иван Иванович». Очевидно, у них был такой план. А я пропал. Вот приехал гэбист к родителям, а мама говорит: «Ну что, потеряли след? Надо было ему соли на хвост насыпать». Она уже тоже немножко обнаглела. Она такая женщина, что не любила власть во все времена.

Прихожу к памятнику Франко, а там уже митинг идёт. 7 июля начали митинг на полчаса раньше. А я пришёл на семь, по графику. Пришёл, а там уже люди кричат: «А куда дели Макара?». Я захожу и говорю: «Я Макар, нет проблем». Понимаете, не могли они всё проконтролировать! Вылезаю на возвышение, отодвигаю плечиком — я тут главный. Знаете, больше всего весила наглость. Вот, может, не хватает мне того, что сейчас принято называть общепринятой интеллигентностью. Я пришёл, так чего мне должны не давать или давать слово — я же объявлял тот митинг? Я председатель оргкомитета. А что кто-то там хочет вести — так это меня не интересует, это его проблемы. Я взял микрофон в руки. Как раз обсуждался вопрос, где ставить памятник Шевченко в городе. Тогда они свои выступления прекратили. Я пришёл и изменил тон. Говорю, что тот митинг незаконный, объявляется тема митинга — создание Народного фронта Украины за перестройку. Как хулиган в бытовых условиях может дезорганизовать абсолютно всё, так и я сделал на том митинге.

В.В.Овсиенко: А откуда эта идея взялась — Народный фронт организовать?

И.И.Макар: Ну, в принципе, эта идея уже обсуждалась, она уже витала в воздухе, потому что уже же в Прибалтике образовались фронты. А из чего тот фронт создавать? У меня там был какой-то список организаций — уже начали организовываться маленькие организации: редакции журналов «Кафедра», «Украинский вестник», была организация «Возрождение УГКЦ», ещё что-то. Я их всех зачитал, и это якобы инициативная группа создания Народного фронта. Власть больше всего боялась организации как таковой. Предоставляю слово по очереди. А они не пускают на трибуну Михаила Горыня, Вячеслава Черновола и Богдана Горыня. У меня микрофон в руках, и мне есть что сказать людям. Вон, говорю, они затыкали нам рты годами и сегодня не дают говорить. Всё-таки предоставили им слово.

В.В.Овсиенко: Там Горыни сумели сказать о создании Украинского Хельсинкского Союза.

И.И.Макар: Да, сумели. И тогда же сказали, где должен быть размещён памятник Шевченко. Аргумент был, что он должен быть посредине между русским Лениным и поляком Мицкевичем. А чего русский Ленин должен был быть во Львове?

В.В.Овсиенко: Такой вопрос. Черновол тогда, кажется, не сумел выступить?

И.И.Макар: Выступил, выступил. Собственно, его больше всего там таскали. Я больше всего на нём отыгрался, на Черноволе... Потому что когда его таскали, я прокричал, что, видите, ему годами по тюрьмам коммуняки закрывали рот и сейчас закрывают. И ему всё-таки дали слово, но он уже сорвал голосовые связки и фактически хрипел там. Да и скажем так, не был он, покойник, достаточно хорошим оратором. С точки зрения ораторского искусства, даже для тех митингов. По сравнению с обоими Горынями — вряд ли кто-то тянул на такой уровень. Это ораторы. Это чувствовалось на толпе. Что там говорить, я таким оратором не стану. Это люди, которые всё планомерно изложат, у них чрезвычайная дикция.

В.В.Овсиенко: Они специально учились ораторскому искусству.

И.И.Макар: Я ещё раз говорю, что Михаил и Богдан — ораторы колоссальные. На то время люди не умели публично говорить.

В.В.Овсиенко: Читали с бумажки.

И.И.Макар: Да. Не было тех, кто мог бы последовательно говорить на определённую тему и держать внимание людей буквально по несколько десятков минут. Они в том смысле оба выделялись ораторским даром. Нет, это не то, что учились, это просто талант.

В.В.Овсиенко: От Бога.

И.И.Макар: Да. Кроме того, Богдан всё-таки водил экскурсии в картинной галерее. Это видно было — и чистота дикции, и чистота речи. Тогда, 7 июля, не очень кого-то можно было вытянуть на трибуну. Мы объявляли так, как договорились: Андреева объявляла партийцев, а я объявлял националистов. А Лубкивский хотел выступить и говорит мне: «Объяви меня, я не хочу, чтобы меня Андреева объявляла». А я говорю, что я не могу Вас объявлять, откуда я знаю, что Вы будете говорить. В конце концов не Андреева и не я, а Оксана Крайник его объявила. То есть мы вели тот митинг втроём. В основном объявляли выступающих я, Андреева и иногда Оксана Крайник.

Когда мне дали записку о памятниках, я говорю, что нам надо в каждом селе ставить памятники тем людям, которые погибли за нашу идею. Но дают вторую записку: «Вы имеете в виду бандеровцев?». Я говорю: «Да, я имею в виду тех, кого называют бандеровцами». И это, собственно, был мне основной пункт обвинения как антисоветчика, что я был инициатором ставить памятники бандеровцам.

Как и было заявлено, этот митинг длился с семи до десяти. За те три часа, пан Василий, я Вам скажу… Я никогда, всю жизнь — а ведь бывало, что сутки, как-то 26 часов я разгружал вагон с селитрой, с минудобрениями в Стрые, потому что надо было студентом заработать на жизнь — я так за те 26 часов, которые мы работали с небольшими перерывами, чтобы что-то перекусить, я так за те 26 часов не устал, как за те 3 часа. Я так устал, что не мог ни сидеть, ни лежать, ни идти, я просто был развалиной. Чтобы та революция у тех людей произошла, нужна была будто бы бравада, что мы уже утвердили свою правду, суметь её защитить. И, кстати, не только я так устал. После окончания митинга у клуба буквально на траву сели оба Горыня, Вячеслав.

В.В.Овсиенко: То есть это была колоссальная психологическая нагрузка.

И.И.Макар: Колоссальная, это была просто страшная нагрузка. Сначала подготовка… Я пришёл, так чего мне должны не давать или давать слово — я же объявлял тот митинг? Я председатель оргкомитета. А что кто-то там хочет вести — так это меня не интересует, это его проблемы. Я взял микрофон в руки. Как раз обсуждался вопрос, где ставить памятник Шевченко в городе. Тогда они свои выступления прекратили. Я пришёл и изменил тон. Говорю, что тот митинг незаконный, объявляется тема митинга — создание Народного фронта Украины за перестройку. Как хулиган в бытовых условиях может дезорганизовать абсолютно всё, так и я сделал на том митинге.

Мы на том митинге объявили, что очередные шевченковские чтения состоятся у Франко 4 августа. Власть начала думать, как тут быть. Тут моментально «Комсомольская правда» написала статью — к сожалению, у меня тут её нет — где-то числа 10-15 июля, «Байки батьки Макара».

В.В.Овсиенко: Вы уже даже «батькой» стали.

И.И.Макар: Да, «батько». Пишут: «Откуда такой молодой инженер может знать о бандеровцах?». Там, в основном, за бандеровцев. Это центральная газета «Комсомольская правда». Начались гонения. Власть решила меня устранить. Сначала она решила представить меня таким, который не разбирается в истории. И они правильно рассуждали. Решили собрать собрание в моём селе Галовка. Это собрание должно было быть в пятницу, 15 июля. Меня туда пригласили, телевидение мне звонит (по-моему, звонил тот, что и сейчас во Львове на телевидении работает, тоже стал большим демократом. Забыл его фамилию), чтобы я имел возможность с той их группой ехать. Туда пригласили историка, так что они решили меня разложить по порядку.

В.В.Овсиенко: Как фамилия того историка?

И.И.Макар: Пригласили хорошего историка и оратора, директора Старосамборской школы Рашкевича. Они решили устроить между мной и тем историком дискуссию, чтобы показать людям и по телевидению, какой я невежда, не разбираюсь в истории. Чтобы таким образом выйти из той ситуации. Ну, я себе подумал, что действительно я сам перечеркну то, что сказал. И я подбил Михаила Горыня, что он поедет со мной. Михаил Горынь согласился, и мы выехали. Собрались ещё два моих товарища, Славко Фишер и Игорь Юрчишин. Ну, так попутно, это бывшие мои однокашники. Мы сели в машину Фишера и едем в Галовку, это Старосамборский район, где должно быть собрание, телевидение. Интересно, что мой однофамилец и родственник работал в прокуратуре водителем. И когда он ехал из Самбора, то их останавливали, автобусы проверяли, и один из проверяющих говорит: «Позвони в милицию, что проехал Старосамборское КПП Макар. Уже проехал на машине». Всё было под контролем. Заезжаем — а там пограничная зона — приезжаем на пограничный пост. Останавливают нашу машину. «Кто такие?» Вот, говорим, такие-то, такие-то. Говорят Михаилу Горыню и тем ребятам: «Вы там не прописаны, у вас нет пропуска?» — «Нет». — «А тот?» — «У меня там родители живут — мне можно туда ехать». Я говорю, что я с друзьями еду, на их машине. «Мы Вас отвезём на своей машине».

В.В.Овсиенко: Вот так!

И.И.Макар: А как же, помогают! Притом, знаете, пограничники у нас — это вообще оккупационные войска, а тут на таком чистом украинском языке говорит, капитан такой подтянутый. «Мы Вам пойдём навстречу». — «Нет, — говорю, — я без друзей не поеду». И на этой площади в селе Головецком начинается митинг. Ах вы, такие-сякие! Немного людей сошлось, из автобуса вышли. Оказывается, местные партийцы знают о собрании. Один партиец выглядывает и говорит: «А ты сам домой езжай, ты не вези друзей!».

Нас, конечно, завернули из того села, не пустили в Галовку. Даже моему отцу дали машину, чтобы он поехал и забрал меня. Они завернули нас и в милиции в Старом Самборе составили протокол, что мы ехали в пограничную зону, нарушили — всё правильно.

Кстати, родственнику и однофамильцу не помогло и то, что работал в прокуратуре. Километров за пятнадцать на КПП пограничники высадили его из автобуса, и он должен был пешком огородами добираться домой.

На другой день я раненько собрался из Львова и поехал к родителям. Уже к обеду я дома, в селе. А там же сено собирают, а я босиком — я любил себе босиком походить — что-то там уже делаю. Идут два пограничника и спрашивают, как пройти к ферме, там у них сбор был. Я им говорю, что туда и туда. И спрашиваю: «А что вам, ребята, там надо? Чего вы тут?». Те говорят, что они тут сидели в засаде. «А чего ж вы тут сидели в засаде?» — «Да вон 4 националиста с целью пропаганды и агитации ехали в Галивку вчера!». Как оказалось позже, все горы вокруг были оцеплены. Конечно, не меня боялись — Михаила Горыня. Такой страх, что в каком-то горном селе кого-то там загитируют, какую-то там пропаганду проведут. Что можно было больше сказать, чем мы сказали во Львове? Боятся, что он что-то скажет в горном селе.

А интересно, как отреагировали в моём селе. Как узнали, что едет телевидение — а это была как раз пятница вечером — куча бывших моих учеников сошлась, пришли из соседних сёл. Пока шёл разговор днём, то и официоз будто бы побеждал. Там парторгша та, что когда-то печатала мне кредо, выступала, директор Старосамборской школы тоже. А позже люди начали, выступил двоюродный брат, мать, рассказали как пришли оккупанты-москали, сколько людей замучили... И началось. А потом объявили перерыв, а после перерыва — уже вся кавалькада садится в машины… А бывший мой двоечник, здоровенный мальчишка, так по-простому, как научил «старший брат», их проводил: «А пошли вы на...!». Побоялись гэбисты продолжать. Уже настали другие времена, то село тогда меня бы не сдало…

Я уже буду ближе к делу, потому что слишком долго получается.

Насколько я знаю — и документы говорят, — уголовное дело было возбуждено 21 июля 1988 года, в очередной четверг. 28 июля меня уже забрали якобы на допрос.

В.В.Овсиенко: Дело возбуждено 21-го — а Вы об этом знали, или нет?

И.И.Макар: Нет, я об этом не знал. Меня вызвали.

В.В.Овсиенко: Как вызвали? Повестка пришла, или как?

И.И.Макар: То ли повестка, то ли по телефону меня вызвали в областную прокуратуру, потому что это же серьёзное дело — государственный преступник! Вызвали в прокуратуру области и начали следствие. Меня держали в то время, когда там 28 числа людей дёргали и собаками травили... Знаете, люди так изголодались по этому, что хоть митинг был объявлен на 4 августа, но на четверговые шевченковские слушания приходило каждый раз всё больше и больше. И поэтому уже 28 июля они начали разгон. Меня задержали, я допоздна сидел в прокуратуре. Когда меня из прокуратуры отпустили, я сразу пошёл на митинг. Я дошёл до почты, даже не дошёл до Франко, а митинг уже разогнали. Это было около восьми часов. Тогда меня какие-то ребята забрали, очевидно, из КГБ. Они мне документов не предъявляли. Завезли меня в райотдел милиции. Где-то там в центре, у университета. Завезли в райотдел милиции, обыскали. А потом один другому говорит: «А чего ты его обыскиваешь?». Мол, ты же не веди себя как-нибудь, с этой особой надо считаться. Видно, приказали им, что с «главарями» надо каких-то процессуальных норм придерживаться. После этого меня отпустили, а где-то в пол-одиннадцатого ночи за мной снова приехали, забрали. Один из них такой здоровяк, наверное специально, для острастки. Где-то 2.20 ростом, такая махина. Завезли в управление милиции. Интересно, они думали меня там чем-то запугать? Посадили меня под лампами на стульчик посреди комнаты, большая комната — и они издалека, те полковники, что-то там меня спрашивают. Непонятно, что они спрашивают, они и сами не знают, что у меня спрашивать. Они себе думали меня попугать, а оказалось, что они сами боятся. А я сижу и им так нагло что-то отвечаю. Они решили, что дело бесполезное, и меня тогда с тем здоровяком отвезли в общежитие. В 23:45 ночи меня отвезли в общежитие на машине, чтобы все видели, что меня привели в комнату.

В.В.Овсиенко: Ну, а днём в прокуратуре о чём спрашивали?

И.И.Макар: Спрашивали, что я имел в виду, когда выступал на митинге 7 июля. А потом вечером меня взяла милиция. Ну, чего они меня везли?

В.В.Овсиенко: Видно, они не были уверены, что с Вами делать.

И.И.Макар: Да, они разные методы пробовали. Может, запугать где-то, может ещё что-то. Обставили меня прожекторами, направили свет. А я, знаете, оторвался на них, спрашиваю, что, где, к чему, в чём дело, в чём я неправ? И они решили меня устранить от общественной деятельности.

4 августа, когда должен был быть митинг, ко мне с утра пришла прокуратура, сделала обыск, изъяла из тумбочки несколько напечатанных экземпляров Декларации принципов УХС. Интересно, что у меня была такая тумбочка с тайником, и они долго искали, потому что следили и знали, что оно где-то есть, а никак не могли найти. Только потом додумались. Один следователь во время обыска, уже позже, когда описывали моё имущество и передавали на хранение, так следователь украл батарейки, элементы питания для диктофона. Следователь украл их, две штуки. У меня тут есть заявление. Мой сосед видел, что следователь украл батарейки. А сам он украл что-то около 30 рублей, которые были там под шахматной доской в шкафу. Когда я вернулся из тюрьмы, то спрашиваю соседа, где те деньги. Он признался, что это он их стащил, но говорит, что не только он тащил, но и прокуратура тащила. Говорит, что прокурор взял две батарейки. У меня, кстати, есть заявление, которое он написал на имя прокурора области, что следователь стащил у меня батарейки. Это я его заставил написать — говорю, пиши, а то я на тебя напишу, что ты у меня украл деньги. Он написал, но потом я думаю, что парня будут таскать... Так то заявление до сих пор у меня, я его в прокуратуру не подавал.

Ну, и посадили меня.

В.В.Овсиенко: Посадили — какого числа?

И.И.Макар: Четвёртого августа. Сделали мне обыск и поехали со мной.

В.В.Овсиенко: Так они ещё с утра приехали?

И.И.Макар: С утра приехали, сделали обыск, забрали меня. Потом поехали со мной на рабочее место, там что-то изъяли, завезли меня в прокуратуру и там сделали личный обыск. Предъявили обвинение.

В.В.Овсиенко: По какой статье?

И.И.Макар: Мне предъявили обвинение по статьям 71 и 187-прим.

В.В.Овсиенко: 71 — это что?

И.И.Макар: 71 — это «массовые беспорядки». То есть мне светило тогда до 10 лет. У меня есть копия обвинения.

В.В.Овсиенко: Надо будет сделать с него копию.

И.И.Макар: А потом они решили, что это слишком...

В.В.Овсиенко: ...круто взяли.

И.И.Макар: ...слишком круто взяли. Через месяц решили подменить число, вместо 5.08 они написали 5.09. Это когда предъявляли обвинение по 187-3, то есть по более лёгкой статье. 187-3 — это «участие в беспорядках». Я говорю, что нет, не надо менять статью, и они были очень злы из-за этого. Но в деле ведь была статья 187-3. Так и дело закрыли.

В.В.Овсиенко: Я знаю, что 187-прим (первая) — это «клеветнические измышления на советский государственный и общественный строй».

И.И.Макар: Да, да, «распространение клеветнических измышлений».

В.В.Овсиенко: Так какие статьи Вам инкриминировали?

И.И.Макар: 187-прим и 187-3. 187-3 сохранилась в Уголовном кодексе до сих пор. «Организация или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок».

В.В.Овсиенко: Какова её санкция?

И.И.Макар: На срок до 3 лет. Были изменения, но санкция сохранилась до 3 лет. И по 187-прим тоже до 3 лет. 187-прим сейчас исключена из кодекса. Когда дело закрывали, то по 187-прим за отсутствием состава преступления, а 187-3 — за недоказанностью моего участия в том преступлении. То есть преступление якобы было — какие-то там беспорядки, — но не доказано, что я в них участвовал.

В.В.Овсиенко: Каким был ход того следствия? Помните ли, кто Вас допрашивал?

И.И.Макар: Была следственная группа — руководил начальник следственного отдела областной прокуратуры Шимчук. В принципе, человек он сам по себе и неплохой. Он вёл так: «Слушай сюда, ну, повесили на меня твоё дело, давай мы как-то это дело оформим». Но был второй, такой Домбровский, по-моему, поляк — тот просто люто меня ненавидел. И был Халимончук — это тот, что те батарейки стащил. И ещё был один — вот фамилия, кажется, Лещишин — это тот, которому было очень стыдно, что он участвует в этом деле, как я узнал позже от знакомых. Он очень пил в то время из-за того, что в таком грязном деле участвует. Четверо следователей было.

Домбровский любил допрашивать и допрашивал. Я видел, что он просто люто ненавидит всё украинское, такой полячок, был уже предпенсионного возраста, а может, и пенсионер. А я его изводил таким образом. Он ведёт допрос, спрашивает-спрашивает, а потом просит подписать. И я начинаю, что власть виновата передо мной, что я там-то поработал в Сибири, а власть меня незаконно уволила, и никто моей жалобы не принимает. Он ещё и ручку бросил со злостью. Я говорю: «Возьмите ручку, чтобы писать». Он так дотягивается до этой ручки, дотягивается... Но главное в том, чтобы одну и ту же фразу повторять абсолютно дословно. Я думаю, доведу тебя до инфаркта или нет? Смотрю, он багровеет, буреет, этот человек. Ну, думаю, ещё немного... Такую ненависть испытывает, а я ведь умею извести человека. Это было интересно, я Вам скажу, пан Василий, это было очень интересно. Ну, я его не довёл до инфаркта, но багровел он не раз. Думаю, что я ему укоротил жизнь на несколько лет. Ну, украинофоб страшный!

А те другие... О чём было меня спрашивать? Тот Шимчук пришёл: «Ну, скажи мне что-нибудь! Ты там был?» — «Был». — «Говорил?» — «Говорил». — «Всё такое, что все знают, то есть, чтобы я мог какой-то протокол на тебя написать, ты же меня понимаешь». С такими людьми можно было говорить — такой себе солдафон. Может, он и неплохой следователь был или прокурор в работе с преступниками. А этот Домбровский просто люто меня ненавидел.

В.В.Овсиенко: Но всё это велось на украинском языке?

И.И.Макар: Ну, это разумеется, что да. Да и следствие как таковое фактически не очень-то и велось. В камере я сразу объявил голодовку в знак протеста.

В.В.Овсиенко: Сразу?

И.И.Макар: Да, сразу, как только меня забрали. Вот что утром позавтракал дома до прихода следователей… Они пришли ко мне на завтрак… А возможно, даже и не на завтрак, может, я ошибаюсь... По-моему, они приехали ко мне на работу. Сначала сделали обыск на работе и забрали меня домой. Я сразу объявил голодовку. Фактически, во время моего сидения там никаких следственных действий не проводилось. Просто бросили в камеру. Я объявил голодовку. Я так понял, что всё было проконтролировано в той камере.

В.В.Овсиенко: Вы сами были в камере или кто-то ещё был?

И.И.Макар: Нет, сразу там было двое человек, а потом ещё подбросили — было всех пятеро человек. А после, по-моему, было нас шестеро.

В.В.Овсиенко: Это тюрьма какая — КГБ? На какой это улице?

И.И.Макар: Нет, нет. Это на Чапаева, сейчас она называется Городоцкая, возле Центрального универмага. Нормальная бытовая тюрьма, сидели со мной там за ограбление, за кражу какой-то там сидел, ещё какой-то за ограбление сидел — такие вот бытовики. Но я так понял, что это специальная камера, не случайная камера. Я объявил голодовку, то есть сразу поставил себя в какой-то особый статус. Чтобы присмотреться, адаптироваться, я сидел себе на нарах и сидел. Их очень хорошо в то время кормили, моих соседей — у всех у них была колбаса. Один специально садился на нары, а там узенько — камера всего два с половиной метра шириной, узкая — садится на противоположные нары и жуёт колбасу, так хорошо чавкает, запахи доносятся. Дней десять меня держали в общей камере.

В.В.Овсиенко: И сколько Вы держали эту голодовку?

И.И.Макар: 35 суток.

В.В.Овсиенко: 35 суток?!

И.И.Макар: 35 суток, да. Когда меня арестовали, я весил 79 или 80 килограммов — меня взвешивали. Я был сравнительно худой, как по мне, я же из мужиков крупной кости, а в то время просто летал, по ночам гонял где-то, листовки расклеивал. Под конец голодовки имел 64 килограмма. После этого меня перевели в «одиночку», примерно после 10 суток. В «одиночке» для меня была благодать. Я заказал, чтобы мне принесли «Капитал» Маркса. Вы знаете, очень интересная вещь! У них не было всех украиноязычных, так дали два тома украиноязычных, а третий том русскоязычный. Это неважно, я тут уже претензий не предъявлял. Они себе грешным делом подумали, что я надумал перевоспитываться. Но интересное не в том — интересное в том, что я, досконально прочитав тот «Капитал», понял, что никто его толком не читал.

В.В.Овсиенко: Вот и Мыкола Руденко говорит: «Я — один из немногих, кто дочитал „Капитал“ до конца».

И.И.Макар: (Смеётся). В той «одиночке» свет постоянно, но мозги работают. По моему мнению, сидеть в тюрьме — это прекрасная вещь. Это свободный человек, он сидит с чувством исполненного долга. На волю выйдешь — ты ещё то не сделал, ещё то не сделал — суета. А тут всё нормально — ты уже всё сделал, тебе остаётся нормально сидеть, думать. Знаете, я с большим удовольствием сидел там, это для меня были лучшие времена.

В.В.Овсиенко: А всё-таки голодовка — как себя физически чувствовали?

И.И.Макар: Первую неделю я чувствовал, что хочу есть, а после этого я сумел себе сделать определённые гигиенические процедуры, то есть клизмы от них вытребовал. Тело всё-таки начинает вбирать воду — каждый раз, когда меня водили в душ, после того тело очищалось абсолютно, то есть шлаки выходили. Я Вам скажу, что я себя в то время довольно неплохо чувствовал. Пусть тело воняет ацетоном, но в «одиночке» вода есть, чтобы себе там что-то постирать, а в принципе потом тело перестаёт выделять, не потеет. Ну, помылся там, в душ водили. Я после того ещё раз пробовал, 37 суток голодал, когда меня судили в последний раз, за мою газету «Оппозиция». Тогда я во время суда 37 суток голодал.

В.В.Овсиенко: Так Вы почти как Иисус Христос. 40 суток — это критический предел.

И.И.Макар: Пан Василий, это далеко не критический предел. По моему мнению, если вести очень спокойный образ жизни, а в тюрьме, фактически, очень спокойная жизнь, это идеальные условия… Утром просыпаешься и так чувствуешь себя, что полуживой. Это уже после 20 суток. Если поднялся на нарах, то начинают «зайчики» перед глазами прыгать, давление же очень низкое, сердце немножко колотится. Очень мёрз, очень холодно было мне. Утеплял окно, но всё равно тело мёрзло. Как-то мне дали второе одеяло, но всё равно я очень мёрз, когда голодал. Тело же энергии хочет. Потом немножко адаптировался. Посидел, в туалет по-лёгкому сходил. Воду я пил кипячёную, мне приносили. То есть, по большому счёту, я был в тепличных условиях по сравнению с теми, как рассказывают политзаключённые, как, скажем, Василь Стус.

Вообще, пан Василий, в целом оценивая всё это, я сомневаюсь, выдержал бы я всё это, попадись я ещё в те времена. Ну, правда, я ещё был достаточно молод на то время, это же только 31 год мне был, когда я попал в тюрьму в 1988 году, а я с 1957-го. Но говорю же, вряд ли. Понимаете, система спланирована на уничтожение человека как физически, так и духовно. Всё на то, чтобы тебя унизить, чтобы создать тебе какие-то неудобства чисто физиологические. То есть нормальный человек должен либо ломаться, либо умереть. А выйти оттуда... Я низко склоняюсь перед теми людьми, которые всё это перенесли, я представляю себе, как их жизнь крутила. Это просто ужас, и не мне Вам рассказывать. Но я могу всё понимать, и у меня часто это нынешнее непочтительное отношение к политзаключённым вызывает неприятие, как у человека, который хоть немножко вкусил того тюремного хлеба.

После того уже родители договорились с адвокатом... Ну, в конце концов, прекратил я голодовку...

В.В.Овсиенко: Была у Вас какая-то мотивация выходить из голодовки?

И.И.Макар: Нет, просто взял и прекратил её. Мотивации как таковой не было. Учитывая то, что мой брат пришёл ко мне...

В.В.Овсиенко: Вам давали свидания во время следствия?

И.И.Макар: Да, давали, брату, а потом уже и родители были. Вот пришёл брат...

В.В.Овсиенко: Это во время голодовки?

И.И.Макар: Да, во время голодовки пришёл старший брат.

В.В.Овсиенко: А вообще-то они во время следствия свидания никогда не давали. А тут, очевидно, речь шла о том, чтобы вывести Вас из голодовки.

И.И.Макар: Да, чтобы вывести. Мой старший брат Владимир такой человек, не принимал участия в движении, но не пресмыкался перед властью, никогда в партии не был. Он был начальником геофизической партии в Стрые. Такой себе ударник коммунистического труда, но никогда в партиях не был. Он приехал и говорит: «Кому ты нужен? Что ты думаешь, они только руки будут потирать, как ты копыта отбросишь». Так отчитывал меня. И я говорю: «Хорошо, я тебя послушаюсь, прекращу это дело. Я доказал всем, я доказал в первую очередь себе, а не им, что я могу, что имею определённый уровень силы воли». Фактически брат меня склонил прекратить голодовку.

В.В.Овсиенко: А Вас искусственно кормили?

И.И.Макар: Нет. Накачивали меня глюкозой в вену. Я даже сознание терял прямо в кабинете у врача, где-то уже после 30 суток. Когда я начал выходить из голодовки, мне подкинули в камеру... Я не хотел, чтобы мне подкидывали, мне было хорошо одному, это была благодать.

В.В.Овсиенко: Это человек ограниченный нуждается вокруг себя в какой-то среде, а если имеешь какой-то духовный запас, то хорошо и одному быть.

И.И.Макар: Мне его подбрасывают где-то на пятый день, парня. Спрашиваю, за что сидишь? Говорит, что грабёж и изнасилование. Говорю: «Что?» А он говорит, что в компании шли, немного выпили, и там девушка шла, так затащили её в подвал, оттрахали, серёжки её сорвали. Говорит, что у него здесь в тюрьме есть знакомые, носят передачи, хорошо кормить будут. «Знаешь, — говорю, — мужик, я с тобой за одним столом есть не буду, ты, говорю, ломись из камеры». Знаете, это же скелет, 64 кило парню — это мне на то время было. Но, видно, очень злостью светились мои глаза... И молодой парень, лет так 25 парень, очень испугался, начал стучать в дверь. После этого мне в характеристике писали, что я над заключёнными издевался. Нет, я его не трогал, лишь сказал, что ломись отсюда, я с тобой есть за одним столом не буду. А после этого мне накидали тех, что начинали со мной сидеть. Я понимаю, что это люди, которые работали на систему. Потом оно и открылось. Где-то год или два по завершении моей депутатской карьеры, когда закрыли мою газету, а меня осудили, ко мне постоянно звонил один из тех, что со мной сидел, а я всё отказывался от встречи и на жену спихивал, говорил, какая у меня жена пантера. Но он как-то на неё наткнулся по телефону, на Галю. Он хотел мне какие-то подарки делать, квартиры где-то сначала во Львове дарили, потом здесь, в Киеве. То есть хотели, чтобы я отошёл от этой оппозиции. Но Галя его раскусила быстро, я ей рассказывал о его звонках. Он спрашивает: «Галя, а где Вы работаете?» А Галя так быстро говорит: «В органах». — «О, и я в органах», — говорит он, спровоцированный ею. Она у меня такая быстрая — раз-два — и рассекретила агента, и он после этого больше никогда не звонил.

Выпустили из тюрьмы меня 9 ноября — три с чем-то месяца просидел я под следствием.

В.В.Овсиенко: Знали ли Вы, какая кампания ведётся за Вас, давали ли Вам газеты?

И.И.Макар: Ну, очень в общих чертах. Газеты мне не давали.

В.В.Овсиенко: Радио там не было?

И.И.Макар: Радио было, но радио об этом не говорило. Мне тюремщики, то есть охрана, где-то что-то случайно сообщали. Так что я чувствовал, что кампания очень сильная. Потом пришли родители, потому что я не хотел адвоката принимать без их разрешения, боялся, что подсунут провокатора. Я знал, что родители связываются с Горынями. Фактически Богдан вёл всю ту кампанию, а потом Иван Кандыба помогал ему.

В.В.Овсиенко: 30 мая 2000 года продолжаем разговор с паном Иваном Макаром. Записывает Василий Овсиенко. Это кассета третья.

И.И.Макар: О защите. Мне предлагали адвокатов где-то из-за границы, из России. Насколько я знаю, Богдан Горынь договорился.

В.В.Овсиенко: А кто был Ваш адвокат?

И.И.Макар: Не могу вспомнить. В записных книжках есть. Горынь предлагал, чтобы были зарубежные адвокаты. Власть явно не хотела их привлекать, она хотела так, чтобы всё в том котле варилось. Но позже я почувствовал, что меня просто додерживают там. Потому что это было время, когда власть всем говорила, что освобождают политзаключённых, уже последние выходят, то есть самые упорные советские преступники.

В.В.Овсиенко: Рецидивисты...

И.И.Макар: Рецидивисты, советские преступники. Уже остатки начинают выпускать, а меня, нового, не связанного с той системой, держат. Позже я узнал — а я некоторое время вместе работал в Комиссии Верховной Рады и был в нормальных человеческих отношениях с Потебенько, — так он мне сказал, что настоял на том, чтобы меня освобождать, Лукьянов — бывший председатель Верховного Совета СССР. Ну, он позже тот пост занимал, но тогда был довольно видным человеком. Говорил, что за такое надо сажать пол-Прибалтики. Надо выпускать, а мы плодим политзаключённых. Что якобы он, когда решался этот вопрос, настоял, и это его слово было решающим.

В.В.Овсиенко: А знаете ли Вы, когда речь шла о Вашем аресте, то какое-то высокопоставленное лицо брало на себя ответственность за этот арест? Кто санкционировал Ваш арест? Не прокурора я имею в виду, а политического чиновника.

И.И.Макар: Трудно сказать, кто санкционировал. Есть такая очень интересная вещь. После митинга 7 июля, который действительно встряхнул Львов — куча новых идей, провозглашение публично идеи зарождения Народного Фронта за перестройку, сказано так откровенно о национальной символике, о национальной идее, о бандеровцах — официальная власть не знала, как поступить. То есть, то ли тормозить, то ли не тормозить. Так они на всякий случай созвали пресс-конференцию в Доме журналистов, на Чернышевского во Львове. Мне на работу позвонили, чтобы я пришёл туда. Я пришёл, там выступил. Но по поведению Чорновила я понял, что на той пресс-конференции я — нежелательный участник. То ли власть хотела делать пресс-конференцию с людьми, которые высказывали менее радикальные идеи, то ли Чорновил хотел казаться более лояльным к власти — мне до сих пор непонятно. Так оно выглядело. Но, так или иначе, я пришёл на ту пресс-конференцию, сел за стол. Там сидели два Горыня, Чорновил. И по поведению журналистов я увидел, что я там нежелательный гость. Видно, власть уже имела целью вести диалог со старшими, которые осторожнее. А молодых отпугивать, замалчивать, изолировать. Но замолчать меня в то время или каким-то образом изолировать было просто невозможно. Скажем, взять в армию уже поздно, мне 31 год, и совсем недавно я был на переподготовке. Кстати, Деркача взяли тогда на переподготовку. Но это же ничего не даст. Тогда, я так понял, власть решила сделать селекцию: разделяй и властвуй. То есть поделить тех людей, которые отважились что-то сказать. Этим разрешим — тем не разрешим. Я Вам скажу такую штуку, искренне и откровенно. Меня всё время это мучило, я говорил об этом с Михаилом Горынем: странная последовательность освобождения политзаключённых. Наиболее опасных выпускали где-то так под занавес.

В.В.Овсиенко: Скажем, меня выпустили 21 августа, Мыколу Горбаля 23-го, а Ивана Кандыбу 9 сентября. После нас на особом режиме остались Энн Тарто и Михаил Алексеев.

И.И.Макар: Это 1988 год. Тогда же и Приходько выпустили, Вас ещё позже, и Кандыбу. Михаила Горыня выпустили в 1987-м, но его фактически выпустили умирать, потому что он приехал доходягой.

В.В.Овсиенко: Да, 2 июля 1987 года. 5 июля брат Мыкола привёз его домой. Они боялись, чтобы он не умер в Кучино на Урале. А им уже не нужны были трупы.

И.И.Макар: Кстати, таким же самым доходягой приехал и Приходько. Я видел его, он валялся в больнице. А Михаил фактически на моих глазах из доходяги превратился, ну, в более-менее ходячего человека. Это просто чудо для меня. Никто даже не представлял, какой это живучий человек. И всё же если бы в тюрьме — то он бы загнулся.

В.В.Овсиенко: Да, понимаете, они не хотели уже иметь больше трупов после Стуса. Слишком большой резонанс в мире.

И.И.Макар: Да, это понятно. Но объясните мне, почему выпустили Вячеслава задолго до того? Если ему сфабриковали ту статью об изнасиловании — понятно, что это было сфабриковано...

В.В.Овсиенко: Абсолютно ясно, что это было сфабриковано.

И.И.Макар: Само собой, что сфабриковано. Там никакой попытки изнасилования не было. Максимально могло быть, допустим, по взаимному согласию. И то сомнительно.

В.В.Овсиенко: Но там и этого тоже не было.

И.И.Макар: И то сомнительно, собственно. Но почему всё-таки его освободили, хотя формально могли держать ещё долго?

В.В.Овсиенко: Он же там 120 суток голодал. Мог бы умереть. И, может, там ему было поставлено условие, что он на Украину не возвращается. И он ещё жил там, в Якутии, почти два года.

И.И.Макар: Ну, это такое дело. Я не раз — немножко забегу вперёд — предупреждал Михаила Горыня, потому что где-то я чувствовал всеми своими фибрами, что есть у Чорновила такое неудержимое и ничем не контролируемое внутреннее желание быть наверху, переступить через что угодно, лишь бы быть сверху, лишь бы дорваться до власти. Это было заметно по таким пресеканиям или попыткам грубо оборвать того же Михаила Горыня, я уж не говорю о Богдане и других. Какая-то такая зависть к чужому, что где-то там о ком-то напишут раньше него, такое внутреннее неприятие — я где-то, понимаете, чисто интуитивно чувствовал, что из-за него будет много проблем в будущем, и надо что-то делать, чтобы этого не допустить. Я склоняюсь к мысли, что Рух пошёл бы иначе, если бы его возглавил или Левко Лукьяненко, или Михаил Горынь. Потому что очень много ошибок сделал Рух.

В.В.Овсиенко: Основные черты характера Чорновила очень хорошо схватил Михаил Хейфец в очерке «Зэковский генерал». Гениально схвачены черты характера, которые проявлялись и позже.

И.И.Макар: И у меня такое впечатление. Говорят, что огонь и воду прошёл, а на медных трубах остановился. Это человек, который не мог выдержать медных труб. Эти медные трубы его ослепляли до конца его жизни. Я говорю об этом не потому, чтобы память о нём затушевать, а просто чтобы разобраться в том нашем национальном движении.

Когда меня выпустили 9 ноября... Собственно, решение было принято до того, но меня додерживали до 7–8 ноября, чтобы те «кучки» прошли. Мне предлагали там покаяться.

В.В.Овсиенко: Ещё и предлагали покаяться?

И.И.Макар: Да. А я говорил, что мне здесь понравилось, я на воле квартиры не имею, так я лучше здесь посижу — мне здесь так хорошо, говорю. Он аж в лице переменился. Это был заместитель прокурора. Пришёл также начальник отдела Шемчук...

В.В.Овсиенко: Важно, при каких обстоятельствах это было.

И.И.Макар: Это было в комнате для допросов. Зашли они с моим адвокатом, заместитель прокурора области Заплатинский, по-моему, и руководитель группы, которая вела следствие. Заместитель прокурора области переменился в лице, когда я расхваливал тюрьму, как мне здесь хорошо. Я отказался покаяться, они после этого ушли. В тот же день начали оформлять мне бумаги. Что интересно, мои товарищи знали, что я выйду. У меня одежды не было — меня же забрали 4 августа, в пиджачке и туфельках, а там я попал в такие страшные морозы. Друзья пришли под тюрьму, ждали. А они выждали, пока все разошлись, и тогда меня выбросили. Я не хотел выходить. Это было где-то час восьмой или девятый вечера.

В.В.Овсиенко: Темно, да?

И.И.Макар: Темно — ноябрь уже. Меня выбросили из камеры, отобрали записи, которые у меня были. Там были записи, где я описывал события, как издевались надо мной, как они мне руку выкрутили, как таскали по коридору и не хотели на рентген вести. Я требовал рентгена. Так все те записи у меня изъяли. Я натянул на себя кучу рубашек — всё, что было. Сделали из меня, знаете, такую карикатуру, потому что я не бритый, борода...

В.В.Овсиенко: Так Вы сидели под следствием с бородой?

И.И.Макар: Твёрдо с бородой. Я и позже не брился, с месяц ходил с бородой. Вышел такой на «стометровку» (тогдашний проспект Ленина), напротив памятника Ленину, там было кафе «Мороженое», я зашёл себе то мороженое купил — ну бомж, такой бомж натуральный! Я как раз проходил там, где теперь памятник Шевченко. Там Богдан Горынь раздаёт мои фотографии: «Свободу Ивану Макару!»...

В.В.Овсиенко: В тот же день?

И.И.Макар: В тот же день, вечером. Богдан Горынь развернул там бурную деятельность. Такая группка из дискуссионного клуба, потом ещё где-то в подвале совещание сделали. Я первую ночь переночевал, кажется, у кого-то из диссидентов, то ли у Богдана, то ли у Вячеслава Чорновила...

В.В.Овсиенко: Как это Богдан воспринял, интересно?

И.И.Макар: Человек был просто рад, что там говорить! Я скажу такую штуку. Несмотря на то, что мы с ним и расходились во мнениях, и ссорились, но он проделал в этом отношении колоссальную работу, когда разворачивались эти события. Он раскрутил это дело, дал ему ход. Он хороший организатор. Мне жаль, что он... Понимаете, человек невостребованный, нереализованный человек. Его как организатора... Эта власть пользуется такими разгильдяями, такими министрами... Поставить бы его министром, хотя бы замом министра, так он организует всё досконально, будет сидеть от и до... А там безответственные люди, взяточники. Поставить его, так он наведёт порядочек в любом министерстве, всё будет бумажка к бумажке. Это прирождённый государственный человек. И, знаете, куча таких, куча таких!

В.В.Овсиенко: Или Михаила Горыня поставить премьером...

И.И.Макар: Да я уж не говорю о Михаиле Горыне, безусловно, — этому светилу вообще быть бы национальным лидером! А его просто затёрли, замяли. В связи с этим я скажу, что его неумение, нежелание рваться к власти — это его положительное качество, а наша беда. Общество не способно выдвинуть человека, который не может переступить через что-то и пойти по кому-то, чтобы достичь чего-то, занять какой-то пост. И куча таких людей — нереализованных. Вот теперь, возможно, Михаил уже не потянул бы быть премьером из-за своего здоровья, он уже уничтожен.

В.В.Овсиенко: Да, уже сейчас поздно ему браться.

И.И.Макар: Но в то время — он мог бы быть и премьером, прекрасный человек, прекрасный оратор, фотогеничный и так далее. Я уж не говорю о том, что был вырван из общества на много лет.

В.В.Овсиенко: Но власти не те люди нужны были.

И.И.Макар: И кто только не прошёл через то горнило! Такое большое количество личностей! Если бы та власть хотела — она же знала, что тот человек воровать не будет и ничего не будет делать против своего государства, копеечки не стащит. Но эта власть — это обречённая власть, это оккупационная власть, не иначе. Такой она и осталась в течение тех лет — это фикция, а не государство. Это продолжение того СССР, того УССР, только что оно формально приобрело атрибуты, нарядилось в шаровары, а система осталась той же. Ну, нет на то управы.

Когда я вернулся из тюрьмы, уже начали организовываться ячейки Народного Руха. Как раз на ту тему должен был быть митинг в Киеве, когда я приехал, то ли 11 числа, то ли 13 ноября. Митинг вроде бы под эгидой экологии. И когда мне предоставили слово, то микрофоны выключили — власть боялась, чтобы я там что-то не то сказал. Правда, тогда у меня ещё был громкий голос, и я потряс воздух и без микрофона. Я прямо сказал на этом митинге и об оккупационной власти, и о том, и о сём. Я пришёл из тюрьмы — тут такая репутация, газеты прошумели… Хорошая была встреча.

Но после этого у меня возникло какое-то разочарование. Где-то в то время в одном из залов Киева состоялась дискуссия Драча с Кравчуком. Первое, что я заметил, — насколько дутый наш лидер Драч. Как он вёл эту дискуссию с Кравчуком, я думал: «Чего же ты вышел дискутировать? Пиши себе стихи да и пиши на здоровье». Потом его избрали председателем Народного Руха, и во Львове начали создаваться ячейки. Я посмотрел и говорю: я туда не пойду. Чувствовалось, что всё это подконтрольно — фибрами души, интуитивно. Я многое угадываю. Каждый раз, когда меня должны были брать, — я каждый раз знал, что меня будут брать. Когда меня 10 декабря 1987 года арестовали на улице — я взял с собой фотографа. Это был первый арест после заключения. Тогда были выступления людей у памятника Ленину. Когда я шёл на работу, меня за полкилометра до того возле университета взяли. Как раз тогда было землетрясение в Спитаке, я перечислил 10 рублей с Главпочтамта, а возле университета меня забрали. Я знал, что меня будут брать. Со мной с фотоаппаратом шёл товарищ по работе, но он побоялся сфотографировать, был очень интеллигентный. А в следующий раз я взял фотографа-работягу, и тот снял последовательно шесть кадров, как меня берут, тащат в машину. Как эта группа захвата берёт преступника посреди улицы. Не было оснований меня так брать. Среди пустой улицы меня брали. Я почувствовал, что меня будут брать, вот почувствовал! Я многим об этом рассказывал. Я чувствовал, что многими теми людьми, что ходят в Рух, кто-то руководит. Эти люди — это вершина айсберга, а руководили ребята, что на Дзержинского сидели.

Поэтому я и не вступал в Рух и не ходил туда. А вот в УГС — собственно, я числился членом УГС. Но тогда сразу зашла дискуссия. В Декларации УГС было написано о конфедерации тогдашних союзных республик. Как раз тогда уже вышел Левко Лукьяненко, и мы в январе 1989 года собрались на квартире у Приходько — был Кандыба, был Приходько, был я, были Михаил Горынь, Вячеслав Чорновил и Лукьяненко. Богдана тогда не было. Мы собрались и говорили. Приходько, Кандыба и я настаивали, что надо менять программу УГС, что надо это немедленно сделать. Надо же людям правду говорить, чтобы все понимали, чего мы хотим. Говорилось в Декларации, что вроде бы будет конфедерация, а в то же время, на самом деле, мы другого хотим. Лукьяненко, Чорновил и Горынь говорили, что если мы задекларируем такие радикальные идеи о полной независимости — то за нами люди не пойдут, побоятся. То есть был резон в одном мнении и в другом. Та дискуссия продолжалась, я ещё и в Киев приезжал. Где-то в декабре или ноябре приехал Бадзьо из лагерей...

В.В.Овсиенко: Сейчас скажу... Бадзьо, Лукьяненко и Мазур Дмитрий были освобождены одним Указом от 8 декабря 1988 года. Но пока они доезжали — я знаю, что Левко что-то очень долго задержался в ссылке и вернулся в конце января 1989 года.

И.И.Макар: Вот когда он приехал. А Бадзьо приехал сразу — по-моему, в конце декабря это было. До тридцатого декабря я просидел под арестом, так это было где-то в начале января.

В.В.Овсиенко: Лукьяненко в конце января приехал из Сибири.

И.И.Макар: А это ещё раньше было. Мы встретились здесь, в Киеве, помню, когда приехал Бадзьо. И с Бадзьо как раз на ту тему, что и у Приходько говорили. Бадзьо тоже согласился с нами, что не так важно, кого мы за собой поведём, но важно, что мы людям говорим, какие идеи пропагандируем.

Я не раз тогда говорил с Михаилом Горынем, что стоило бы создать параллельную организацию, которая бы заявила, что хочет независимости. Михаил убеждал, чтобы не раскалываться. Чтобы не было антагонизма между лидерами, потому что окружение будет чувствовать тот антагонизм — что мы правильнее вас. Я тогда — может, я немного на поводу пошёл — сделал ту ошибку, что немного перешёл границу критики. Возможно, я поддался влиянию, поддался эмоциям...

В.В.Овсиенко: Влиянию Приходько и Кандыбы, да?

И.И.Макар: Не столько Кандыбы, а Приходько, возможно, поддался.

В.В.Овсиенко: А в чём заключалось дело?

И.И.Макар: Я там немножко на личности перешёл, а это не стоило. Я после этого, в сентябре 1989 года, вышел из УГС. Эти споры продолжались летом.

В.В.Овсиенко: С сентября 1989 года УГС уже вёл открытую агитацию за независимость.

И.И.Макар: Это, видно, было до того. Но если они вели открытую агитацию, то надо было менять «Декларацию принципов».

В.В.Овсиенко: Весь курс менять. Речь шла о созыве Учредительного съезда уже в конце года, но из-за того, что надо было участвовать в выборах, провели его только 29–30 апреля 1990 года.

И.И.Макар: Мне трудно вспомнить всю хронологию, когда это было. Возможно, я вышел по взаимному согласию. Я считаю, что я перешёл черту. Ничего не поделаешь. Потому что был ещё молод и горяч. Создали мы тогда с Приходько Организацию восстановления Украинской Народной Республики. Вроде бы инициативная группа восстановления УНР. Мы думали со временем сделаться партией. Мы начали, но я почувствовал, что я перестаю быть самостоятельным, что есть какая-то внешняя сила, которая абсолютно меня контролирует, известны все действия, контролирует моё окружение. Что я хочу сделать — всё мне не удаётся, что-то срывается, каким-то образом у меня не получается. И наша организация становится какой-то такой ультра-примитивной, ультра-ксенофобской. Это первое, а второе — что я лишь формальный лидер, который должен говорить лишь то, что постановят. Что я лидер в Организации лишь потому, что популярен. И я за две недели до съезда подал в отставку.

В.В.Овсиенко: Это перед съездом Украинской Национальной Ассамблеи?

И.И.Макар: Да, из этого стала Украинская национальная партия, а позже Украинская национальная ассамблея, УНА. Я отошёл от этого.

В то время у нас было несколько интересных межнациональных встреч диссидентов.

В.В.Овсиенко: Одно совещание было Львовское.

И.И.Макар: На Львовское меня почему-то не пригласили, а вот в Литву, Латвию и Эстонию я ездил. Помню, однажды я приехал в Киев, тогда решали, какую вести линию. Это, кажется, в то время, когда вышел из заключения Юрий Бадзьо. Почему-то не было Вячеслава Чорновила, и мы решили послать туда делегацию Шевченко Олеся, Мыколу Горбаля и Вячеслава Чорновила. И нужен молодой представитель.

В.В.Овсиенко: Это куда?

И.И.Макар: Это, по-моему, в Литву, в Вильнюс, первая делегация. Это было в январе 1989 года.

В.В.Овсиенко: А в апреле 1989 года совещание было в городке Лооди в Эстонии.

И.И.Макар: Да, в Эстонии я был.

В.В.Овсиенко: Туда ездили Евгений Пронюк, Лукьяненко и я от УГС, также были Вы, Григорий Приходько и Василий Сичко.

И.И.Макар: Да, я тогда с Сичко много по Эстонии поездил. После этого ещё было совещание в Латвии. В Латвии у нас неувязка вышла. Но в Литве было интересно. Но Вячеслав Чорновил не захотел туда ехать. Сказал, что не поедет. Почему? Наверное, чувствовал, что может попасть в неловкое положение. Из Львова от УГС поехали я и Богдан Грицай вместо Вячеслава. В Литве надо было заявление порабощённых народов делать. Скажу честно, что я то заявление инициировал. К превеликому сожалению, у меня текста не сохранилось в общежитии. Это на коленке делалось. Заявление порабощённых народов — так оно звучало, что мы, представители порабощённых народов, заявляем, что мы хотим независимости. Я Вам признаюсь, что инициировал я это для того, чтобы заставить УГС изменить позицию. Сегодня я оцениваю это так, что, с одной стороны, я сделал хорошо, что заявил. Это заявление тиражировалось, пошло в мир. Мы, украинцы, всегда редактировали такие вещи. Прозвучало, что есть в Украине такие силы, которые считают украинцев порабощённым народом. Подписали заявление мы с Богданом Грицаем. Он из Львова. Он сейчас отошёл от политических дел. А Шевченко с Горбалем отказались подписать — это, знаете, выглядело так, будто я больший патриот, чем Мыкола Горбаль или Шевченко Олесь. Знаете, сомневаться в патриотизме одного или другого... Но вопрос не в том. Я поставил их в крайне неловкое положение. Я хотел бы перед ними извиниться, хотя я считаю, что правильно сделал. Может, мы сегодня немного мудрее, чем тогда были. Но тогда мы должны были заявить, что украинцы являются порабощённым народом и что Украина хочет независимости. Возможно, это был один из толчков, чтобы УГС, в конце концов, изменила свою программу и заявила, что она тоже борется за независимость. Был такой факт, и после этого меня на какие-то мероприятия уже меньше звали, на митингах мне не давали выступать...

В.В.Овсиенко: Даже так?

И.И.Макар: Безусловно. В Дрогобыче не дали выступить на митинге в 1989 году, было такое указание.

В.В.Овсиенко: А кто такие указания мог давать?

И.И.Макар: Ну, не знаю, но так было. Последний раз на митинге я выступил летом или на горе Маковка в 1989 году, или на горе Стий, что неподалёку.

В.В.Овсиенко: Маковка — это лето.

И.И.Макар: Да, по-моему, на Маковке я выступил, и это было последнее выступление на митингах. Возможно, мне где-то давали выступать после этого, но это уже не на массовых... На Маковке у меня было очень радикальное выступление, с пафосом. Обозвал всю ту власть оккупационной, войска — оккупационными. Я тогда уже всё сказал, я тот край пересёк. И меня после этого на митинги не брали. Да и я понял, что мне уже на митинге больше нечего сказать, когда за всё то, что я сказал на Маковке, меня не посадили. И я даже перестал на митинги ходить, начал отходить от политики. Я принял такое решение летом 1989 года.

До того я ещё пять раз был под админарестом.

В.В.Овсиенко: А как это? Расскажите об этом.

И.И.Макар: Пять раз. Первый раз меня взяли возле университета 10 декабря 1988 года, на День прав человека. Я просто шёл возле университета. Они заподозрили, что я иду на митинг, и по дороге меня задержали. А через пять суток приехали брать меня якобы на суд. Я сказал: «Я знаю, зачем вы меня берёте». Я себе хорошо оделся, чтобы сидеть 15 суток, и меня осудили на 15 суток якобы за сопротивление властям. Все эти постановления у Вас там есть. Это был первый раз. Потом, по-моему, в феврале 1989 года меня посадили... Потом в марте ещё посадили, потом 5 мая. Меня тогда тоже на улице взяли. Я на 1 мая поехал себе к родителям с работы, и вроде бы не за что меня было брать, но взяли, потому что должны были быть какие-то события у памятника Шевченко или ещё что-то, и решили, что лучше в эти дни меня изолировать.

В.В.Овсиенко: А именно тогда приезжал Горбачёв?

И.И.Макар: А когда приезжал Горбачёв, я тоже сидел.

В.В.Овсиенко: В каком это месяце? В марте 1989 года — так? А как та песня называется? Кто автор?

И.И.Макар: Да-да. Андрей Панчишин. «Не дай Боже терористів, або вискочить Макар, – міг би ся зденервувати Ґенеральний секретар». Так меня замели ещё дня за два или три до того, чтобы я не выскочил. Так что я вежливо перед ясные очи Горбачёву не попал. Потом я бойкотировал выборы в Верховный Совет СССР — в оккупационную власть. Я подал в отставку из той организации...

В.В.Овсиенко: Украинская Национальная ассамблея?

И.И.Макар: Нет, она позже называлась Украинская национальная партия. А тогда она ещё называлась Инициативной группой по восстановлению УНР, когда я подал в отставку перед учредительным съездом. Я видел, что дело идёт к тому, чтобы не участвовать в выборах в Верховный Совет УССР. Я себе думаю, что если бойкотировать, то они проведут тех, кого им надо.

А после 5 мая, когда отсидел 15 суток, мне сказали, что я проводил в камере несанкционированное собрание и добавили ещё 10 суток. Я спрашивал начальника: «Как его можно было санкционировать?» А он говорит: «Надо было ко мне обратиться». Так я говорю, хорошо, дайте мне разрешение на проведение собрания в камере. А он говорит, что это надо давать за десять дней, а за десять дней я тебя не выпущу. То есть меня продержали до конца, я тогда 25 суток просидел в мае — всем было по 15 суток, а мне ещё добавили десять за несанкционированное собрание в камере. 

Несанкционированное собрание на воле наказывается 15-ю сутками, а в камере немного дешевле.

Я тогда решил отойти от политики на той высокой ноте, что я уже такой радикальный, что дальше некуда, чтобы это не выглядело каким-то отступлением.

С лета или осени 1989 года до зимы я практически был на политической пенсии. Я вернулся к своей научной работе, думал защищать диссертацию. Вернулся к работе, семинарам в институте проблем механики и математики. Что-то я немножко и в тюрьме размышлял насчёт науки...

Я абсолютно не имел намерения выдвигаться в депутаты на выборах 1990 года. Но приезжает ко мне мой друг Василий Федорчак, мой земляк, из того же Головецка, где в 1988 году меня пограничники остановили, когда ехал с Михаилом Горынем на встречу в Галивке. Пришёл Василий ко мне в общежитие и говорит: «Смотри, что делается, ты такой-сякой, тут засел, а вот посмотри, кого у нас выдвигают кандидатами в депутаты!» Там выдвигали Чауса. Рух выдвигал Чауса, а он был директором завода «Полярон» или «Электрон», он связан с КГБ. Так Василий говорит мне: «Смотри, кого выдвигают — ты что, думаешь, он наши интересы будет отстаивать?» — «Нет, — говорю, — уже поезд ушёл, меня уже никто не выдвинет». А он говорит, что организует мне собрание, чтобы выдвинули. А дем-блок сделал схему, кого он должен поддерживать. Будет поддерживать того Чауса от Народного Руха, от демократического блока. Он не был в Народном Рухе. А дем-блок — как когда-то был блок коммунистов и беспартийных, так теперь единственно правильный был дем-блок.

В.В.Овсиенко: Ну, чего же — там был Рух, была УГС…

И.И.Макар: Да, но, понимаете, это был «единственно правильный» блок демократических сил, определённый, то есть людям не дали возможности выбирать, за них уже выбрали кулуарно. А надо было действительно выбирать.

Тогдашний избирательный закон требовал абсолютного большинства. То есть если депутата не выбрали в первом туре, то те двое, что набрали больше всего голосов, соревнуются во втором туре. И нечего было бояться бороться между своими. И так, по крайней мере на Западной Украине, в конечном итоге должен был пройти кто-то из демократов. Многие из руховского руководства боялись с кем-то столкнуться и проиграть. Там говорят, что всем, кого руководство дем-блока не утвердило, надо снять свои кандидатуры, чтобы со своими не бороться. Я говорил, что так дело не пойдёт.

Василий Федорчак в Головецком, где тогда ещё было довольно много моих бывших учеников со времён моей работы в Мшанецкой средней школе, собрал собрание. Люди пришли, но всё-таки коммунисты сумели сорвать собрание. Собрание собралось, а коммунисты со своими приспешниками вышли, и не хватило людей. Я говорю: «Знаешь, Василий, я здесь выступлю и больше нигде не поеду. Далеко мне из Львова ехать, уже глубокая осень, зима». Мы туда приехали с Юрчишиным и теперешней моей кумой Витвицкой Галей — это группа поддержки. Я выступил, а потом сказал Василию, что сомневаюсь, что можно выдвинуться — власть не даст. Он обошёл все дома, люди на следующее воскресенье всё-таки собрались, выдвинули меня.

В.В.Овсиенко: Это уже без Вас?

И.И.Макар: Без меня. В этом селе, в Головецком Старосамборского района. Это был один район, один округ. Они всё-таки сумели зарегистрировать. Власть думала, что дем-блок заставит меня снять свою кандидатуру. А я говорю: нет, я в ваши демократические игры не играю. И всё. Честно говоря, я не имел намерения выдвигаться. Если бы по тому Старосамборскому округу они выдвинули человека, который был бы не из старой системы да ещё не руководитель такого предприятия, не связанный с тогдашним КГБ, с его руководителями какими-то родственными связями... Бог с ним, может, и неплохой человек Чаус, не буду говорить, но он из старой системы. Василий меня убедил. И того же Василия Федорчака выдвинули тогда кандидатом в областной Совет. Я с первого тура прошёл в депутаты. Кстати, областной Рух тогда упорно воевал против меня.

В.В.Овсиенко: А какой был процент голосов?

И.И.Макар: Где-то 52%, не слишком большой по сравнению с тем, что набрали выдвиженцы так называемого «демблока», но я прошёл в первом туре.

В.В.Овсиенко: А кандидатов было сколько?

И.И.Макар: По-моему, восемь. Был тот директор школы Рашкевич, который приезжал в мою Галивку, чтобы убеждать меня, что я был неправ, призывая бандеровцам памятники ставить. Был выдвиженец Руха Чаус, был ещё такой Драк — довольно хороший человек, Драк Николай Марьянович. Он колоссальную работу за время предвыборной кампании провёл. Драк очень хороший историк, он тем людям такие лекции читал по истории… Такие мы тёмные были, что и для меня, который уже потёрся между людьми, — и для меня много чего было нового из того, что он говорил. Так что говорить о тех людях, которые ни литературы не знали, ничего. Он провёл огромную, колоссальную работу.

В общем, мы там хорошо разошлись. Один из помощников Чауса на меня немножко наехал. Я отдаю должное Чаусу как достойному противнику: он по крайней мере извинился и не дал, чтобы его помощники чинили откровенные козни против меня.

В.В.Овсиенко: А на втором месте кто был?

И.И.Макар: Это был тот же Чаус. У него было шестнадцать процентов. У нас был самый маленький округ в области. Греко-католический священник снял кандидатуру в мою пользу. Надо отдать должное, что как бы ни относились к тогдашним коммунистам, но когда я во время избирательной кампании зашёл к первому секретарю райкома партии и говорю, что же это делается, когда мне в одном селе не открыли клуба. Так тот завклубом получил хороший втык от власти, после того инцидента очень извинялся. То есть тогдашняя элита по крайней мере знала хоть какую-то черту, придерживалась некоторых правил. Они вредили таким образом, что какую-то там неправдивую информацию обо мне распространяли, расклеивали по улицам. Или когда у меня были встречи, то завозили какой-то товар в магазин, чтобы люди не шли на встречи.

Я Вам такую вещь скажу, что моральный облик «новой элиты» далеко уступает моральному облику тех последних коммуняк. В 1994 году я избирался в Дрогобыче. Так меня руховцы во главе с Танюком стащили со сцены, и это в Дрогобыче. Да люди добрые, да не выбирайте меня, но я имею право сказать, а вы имеете право меня выслушать — так выслушайте и проголосуйте против. А меня стаскивали под улюлюканье его людей. Там был также Роман Зварыч. Он был доверенным лицом как западный профессор, который рекомендовал выбирать Танюка. Это было дико для Украины, а не то что для Запада. Но почему я пошёл в Дрогобыч? Мой округ раскидали по другим округам в девяносто четвёртом году по худшей для меня схеме. А у меня не было ни денег, ни транспорта в то время. Тогда в КУНе мне сказали, что у них есть свои люди — выдвигаем Демьяна в том округе, а Биласа в этом, и если ты уступишь, то мы тебя в Дрогобыче поддержим. Почему они давали предпочтение Биласу, который когда-то оплевал повстанческое движение, а не мне, который то повстанческое движение морально реабилитировал? Как я не был членом КУНа — так и Билас не был членом КУНа. Но это уже их проблема. Они мне пообещали поддержку в Дрогобыче. Я считал главным, чтобы они заявили, что поддерживают меня. А читаю в газете — оказывается, они поддерживают Танюка. Так это они меня, по-блатному говоря, просто «кинули».

Мне было немного обидно — вроде старался честно работать в Верховной Раде… Так тяжело отработал я те четыре года, вряд ли кто из депутатов имел меньше пропусков на заседаниях, чем я. Я всего в одной официальной делегации был две недели в Германии, больше нигде по заграницам не шастал. Работал как вол, и поэтому мне было обидно. А, с другой стороны, это сняло с меня страшный груз. Я пришёл в Верховную Раду парнем, который мог подковы гнуть, а в 1994 году стал доходягой. Это страшный груз. Я дважды перенёс гипертонический криз. Я очень сдал здоровьем. Напряжение страшное, да ещё и комиссию такую выбрал — законодательства и законности. Мы провели наибольшее количество заседаний, а комиссия Танюка, по-моему, не провела и четвёртой части тех заседаний, которые провели мы. Как будто с культурой у нас благодать и ничего не надо делать. Была официальная статистика, сколько какая комиссия в первом созыве заседаний провела. Наша — больше всех, комиссия Танюка — меньше всех. Мы кучу законопроектов подали.

В.В.Овсиенко: А Вы конкретно над какими работали?

И.И.Макар: О нотариате, о поправках к Конституции. Я тогда много делал по концепции перехода к рыночной экономике. Я как физик понимал, что вся наша экономическая концепция пошла на поводу у россиян. Что это значит? Например, когда отпускали цены на всё, но сдерживали цены на продукты питания и такие вещи, которые производились в Украине, то мы заведомо закладывали неравноправный обмен. Именно в тот блок я хотел внести поправки. Хоть я прошёл не от дем-блока, но меня записали, конечно, в Народную Раду. Вопрос о концепции перехода к рыночной экономике разрабатывался летом. А потом законы о приватизации, о ценообразовании особенно. Я хотел, чтобы меня в Народной Раде выслушали те светочи. Пилипчук и Юхновский подают свою концепцию, а я всё-таки хотел, чтобы меня выслушали. Меня не захотели слушать в Народной Раде. Я тогда сказал, что не хочу быть статистом и заявил в Верховной Раде где-то в октябре или в ноябре 1990 года, что выхожу из Народной Рады. Участвовать в их заседаниях участвовал, но официально заявил, что выхожу из Народной Рады. Так я уже не нёс ответственности за их действия. Знаете, одно дело, когда я частный человек — делаешь себе, как знаешь. Другое дело, когда за тобой куча людей, которые не побоялись тебя выдвинуть, потом не боялись вбросить тот бюллетень. Потому что в то время же были преследования со стороны председателей колхозов, других руководителей — так, знаете, тяжело было. И в то же время люди критиковали меня за то, что я вышел из Народной Рады. Я встречался с людьми, но объяснить это было трудно.

Я Вам скажу ещё такую вещь. Это была чрезвычайно убогая жизнь тогдашнего депутата, если он не хотел во что-то замазать руки. Я так бедствовал, и семья очень бедствовала, особенно вторую половину каденции.

В.В.Овсиенко: А семья где жила?

И.И.Макар: Семья была в Бориславе. В 1991 году родилась младшая дочь, а у нас ни кола, ни двора. Тогда жена в октябре 1991 года с детьми переехала в Киев, в гостинице «Москва» мы жили — полгода ещё ребёнку не было. 12 октября мы прилетели самолётом всей семьёй. Дочери ещё только 5 месяцев было. Молока негде было купить в то время, мы же нигде не прописаны, не зарегистрированы.

В.В.Овсиенко: Да, тогда же надо было иметь талоны на продукты.

И.И.Макар: Да, талонов нет. Где-то так пользоваться своими возможностями я не хотел, и семья бедствовала. Так единственное, что время от времени нам то мои родители что-то подбрасывали, то тёща. Мешок картошки я держал в гостинице в кладовке.

В.В.Овсиенко: И это депутат! Я в то время тоже незаконно жил в Киеве, не имел прописки и, соответственно, не имел тех талонов и тоже бедствовал.

И.И.Макар: Да, тогда как-то невестка завезла мне мешок картошки — в гостиницу «Москва». Была такая для электриков или для уборщицы тёмная комнатка — там она швабры держала. Так мы туда засунули тот мешок картошки. Зарплата депутата в то время была маленькая, очень маленькая. Когда люди говорят, что депутаты много получают — люди-люди, какие вы глупые! Чем меньше будете платить, тем меньше будет таких депутатов, которые будут жить на зарплату, автоматически! Если бы мне вообще перестали платить, то я бы какой-то бизнес организовал, пользуясь своим служебным положением. А предложения какие были! Тут приезжал один и три дня у меня жил, как только я сюда в эту квартиру поселился в сентябре 1992 года, бывший мой школьный товарищ, который в России крупным бизнесом занимался. Он меня агитировал идти к нему работать. И платил бы мне в десятки раз больше, чем здесь. И, говорит, мы тебя в депутаты ещё раз протащим, ты только работай на нас. Я ему сказал, что я продажный: я уже один раз продался людям, а тебе второй раз продаться не смогу. Так в шутку. А он говорит, что я им нужен буду, потому что им для продвижения своего бизнеса нужен депутат. И это откровенно говорит. То есть была куча возможностей!

А когда я поехал в Германию — ты же представляешь государство. И как там заметно несоответствие твоего статуса и внешнего вида… Как в том несоответствии жить? Они же там не понимают, что ты приехал из бедного государства, что зарплата такая, несмотря на статус депутата, что прилично не оденешься. Очевидно, по их мнению, если ты бедный, то ты, значит, какой-то пьяница, пропиваешь. Я очень приветствовал, когда на второй созыв депутатам сделали большие зарплаты, хоть далеко не такие, как надо. Тут газеты подняли шум! Да это явное шельмование Верховной Рады. А общеизвестно, что шельмование представительных органов — это явный признак фашизма.

В.В.Овсиенко: Вот совсем недавно, кажется, 18 марта, депутат Павловский хорошо сказал, что вот, скажем, в России есть образ врага — чеченцы, а в Украине образ врага — народные депутаты.

И.И.Макар: Шельмование представительного органа в любой стране — это явный фашизм. Возьмём фашистскую Германию. Там всё тоже начиналось с шельмования представительного органа. То есть у нас официально ведётся пропаганда фашизма. У нас официальная государственная доктрина — это пропаганда фашизма. Об этом официально не говорится, но постоянное шельмование представительного органа — это однозначно...

В.В.Овсиенко: Перед этим референдумом — это было аж противно смотреть.

И.И.Макар: Да, это абсолютно фашистская тенденция — демагогия, шельмование представительного органа. Народу трудно это понять.

Ещё тогда, депутатом, летом 1993 года, я подал сообщение в Генпрокуратуру о преступлении премьера Кучмы. Он какой-то документ с Россией подписал, я увидел там явные признаки преступления. Генпрокуратура ответа мне на это не дала, даже депутату. Но Кучму отстранили на полгода, а потом он был избран президентом, и я 16 ноября 1994 года снова подал на него сообщение о преступлении в Генеральную прокуратуру по статье 56 Уголовного кодекса о государственной измене. Это после подписания им соглашения о создании МЭК — Межгосударственного экономического комитета бывшего Союза, где заведомо нарушался принцип суверенного равенства. Там нарушался один из основных принципов международного права — принцип суверенного равенства: Украина имела что-то 14 или 16 процентов голосов, а Россия 50.

В.В.Овсиенко: Это контрольный пакет.

И.И.Макар: Контрольный пакет, да. Я сделал такое сообщение о преступлении 16 ноября. Прокуратура не реагирует, не отвечает. Я повторно подал в суд. Суд моего заявления не принял. Тогда я решил обращаться просто к людям. Я решил издавать газету. Подал заявление, и 13 марта 1995 года была зарегистрирована моя газета «Оппозиция». Где-то в начале апреля я издал первый номер, в котором поместил открытое письмо к Вячеславу Чорновилу, где обратил внимание на этот поступок Кучмы: как вы можете поддерживать Кучму, если в его действиях есть признаки преступления, согласно статье 56-й? Написал это в открытом письме к нему.

Потом я выпустил второй номер, третий…. Но именно эта статья — это было главное обвинение против меня. Они подменили предмет, то есть якобы я написал, что Кучма совершил такое преступление, а это может решить только суд. А я же написал чётко, что в его действиях есть такие-то признаки преступления. А перед этим я подал в прокуратуру: вот разберитесь, дайте ответ, и если вы скажете, что нет признаков преступления, то я обжалую в суд. Но мне не дали ответа. Я это написал. Все газеты я раздавал в Верховной Раде — много ушло, ещё и депутаты забирали с собой.

В.В.Овсиенко: Я помню те газеты. Кажется, я ещё и вычитывал некоторые номера...

И.И.Макар: Да, вычитывали очень досконально, и те вычитанные ещё похожи на что-то. А с осени я начал выпускать газету регулярно, то есть раз в месяц. Она была в каталоге, была подписка. И власть начала пугать меня и тех, кто печатал эту газету. Я её сначала печатал в Броварах — в Броварах запугали директора типографии, так что она отказалась. Я потом ещё где-то нашёл, потом где-то подпольно печатал за наличные. Один раз напечатал в издательстве «Киевская правда», а под Новый год они уничтожили весь тираж.

В.В.Овсиенко: Кто, типография?

И.И.Макар: Типография уничтожила тираж. Я неразумно поступил — я подошёл и похвастался перед Григорием Омельченко, что завтра выйдет номер, показал ему макет. Номер вышел. Я раненько приехал за тиражом, он уже отпечатан, а тут, видно, звонок — и меня не пустили туда с машиной. И пока это всё продолжалось, за то время всё уничтожили.

В.В.Овсиенко: А какое это издательство?

И.И.Макар: «Киевская правда». Потом мы с журналисткой Светланой Синяковой пошли в тот подвал, даже нашли там несколько номеров. Там сказали, что это люди её разобрали. Пока её довезли до уничтожения, она понемногу разошлась, люди разобрали — запретный плод сладок.

В.В.Овсиенко: Это какой год?

И.И.Макар: Это было под Новый 1996 год, это был конец 1995 года. Так тот тираж газеты был уничтожен. Там был очень хорошо Кучма изображён. И что интересно — ровно через год, как я подал сообщение о преступлении Кучмы (16 ноября 1994 года я подал), ровно через год, 16 ноября 1995 года, зам Генерального прокурора Александров возбудил уголовное дело против меня.

Возбуждено уголовное дело, я знаю, что меня прослушивают, когда я звоню по телефону. Что-то мы спорили с Ларисой Скорик по телефону, и она мне говорит: «А ты сделал ксерокопию того документа, что я тебе дала?» А она перед тем к предыдущим номерам действительно достала несколько документов, но в этот день никакого документа не было. Вот мы это, говорит, напечатаем — вот Кучма будет чесаться! Я понял, что она тюльку гонит, и подыгрываю ей: «Ой, Лариса Павловна, я завтра сделаю!» А она мне говорит, что мне как человеку доверила, а оно где-то пропадёт...

В.В.Овсиенко: Разыграли комедию?

И.И.Макар: Да. И раненько, ни свет, ни заря — тут обыск.

В.В.Овсиенко: Где?!

И.И.Макар: Здесь, у меня дома!

В.В.Овсиенко: А санкцию кто дал?

И.И.Макар: Прокурор Киева дал санкцию на обыск. Звонят утром, я ещё глаза хорошо не продрал, ещё до восьми, Галя ещё в ночной рубашке — это где-то полвосьмого, потому что она в полдевятого из дома выходит на работу. Я открыл дверь, они врываются. Следователь Пицык летит в спальню, тут роются. Галя забежала в спальню переодеться, тут куча — трое, следователь и ещё два обормота, да ещё и два понятых, мужчины. Я взял того следователя вот так за руку и выбросил из спальни. Ну спрашивается, чего ты туда забегаешь? И тут заколотилось. А тут как раз ночевал брат Гали, а он парень очень боевой, настоящий бойко. Как-то я его спровадил из дома, подальше от греха.

В.В.Овсиенко: И что — выпустили во время обыска?

И.И.Макар: Да, потому что их не то интересовало. Они моментально бросились по бумагам. Ищет-роется, на Кучму документы ищет. А потом смотрит мне в глаза: ну где же тот документ? Сказали документ найти, а документа нет! Забрали компьютер, смотали без всякого документа.

В.В.Овсиенко: Как — забрали компьютер?

И.И.Макар: Да, забрали, и так до сих пор не вернули. Компьютер, принтер. Потом суд конфисковал системный блок, а монитор, принтер, клавиатуру, шнуры — это никто не конфисковывал. Говорю, отдайте — нет, они взяли и продали по дешёвке. Это бандитская власть. Знаете, они конфискуют, а имеют магазины своих родственников, спихивают им, и те имеют чем торговать, а государству копейки достаются. Я потом добивался, но и по сей день ничего не вернули. А зашёл сюда в дом во время обыска Владимир Яценко, коммунист, депутат с Житомирщины. Тогда он в Президиуме Верховной Рады был. Кстати, можно осуждать его взгляды, но сам он порядочный человек. Так вот Яценко сказал следователю, чтобы опомнился, жизнь сегодня не заканчивается. Но следователь ему нагло: «Уйдите отсюда! Не мешайте работать». Вот такая уверенность следователя — ведь известно же, что это член Президиума! То есть знает, что он ничто, но у него есть покровители: «Не мешайте!» Это был конец ноября или начало декабря 1995 года. У меня где-то есть документы об этом обыске. Я требовал составить протокол, потому что украдут информацию в компьютере, там и книга была начата, в компьютере есть архив, который всего этого не касается, — но всё пропало. Предупреждал я — это же абсолютный грабёж. Я подал в суд — там сказали, что нет, это всё нормально, так и должно быть.

А потом шло следствие. Они не то чтобы издевались — тот следователь намного моложе меня. Вызывает меня, я прихожу, а он демонстративно сидит себе в кабинете, пьёт кофе: «Выйдите, я вас позову потом!» Это специально — установка на издевательство. Интересно и другое — что никто из тогдашних депутатов не заступился. Как телята. Знали, что расправляются с газетой, с бывшим коллегой. Как-то себя проявили, хоть на суд пришли — Владимир Яценко, Алексей Шеховцов из Краматорска и Ростислав Чапюк с Волыни. И всё! Все же знали, что здесь обыски, куча же депутатов-соседей, меня судят, а они с Кучмой обнимаются, награды получают… Ну, фашистская диктатура: пришли, забрали из дома, что хотели…

Ходил я в пресс-службу Верховной Рады, там работала такая Галина Павловна, очень порядочная женщина, давала возможность на компьютере работать. Я издал ещё несколько номеров, а 13 марта 1996 года, ровно через год после регистрации, газету Киевский городской суд закрыл.

Меня ещё в гражданском процессе признали преступником, хотя следствие ещё не было закончено. Они думали, что я сразу прекращу выпуск, когда было решение районного суда. А я говорю нет, пусть городской суд вынесет постановление, что это решение законно. Меня в гражданском процессе признали преступником, что Макар совершил такое преступление, и это является основанием для закрытия газеты. А приговор мне вынесли аж 27 июня, в канун принятия Конституции. Вот такие перипетии были. А на последние номера я уже автомобиль продал, потому что денег не было совсем. Сначала немножко Лариса Скорик помогала деньгами на газету, ещё было несколько человек. А на последние номера — газета уже вроде как закрыта, денег нет. Жена Галя дала мне из своей зарплаты (она мелкий чиновник районного управления Пенсионного фонда) 20 гривен, чтобы я выпустил последний номер. Так бедствовали тогда, как собачья мать.

Это и на детях отразилось. У старшего ребёнка нет здоровья, потому что не было молока. Были хлеб и вода. Младшую хоть отправил к родителям Гали, там корова была.

Ну, закрыли газету, меня осудили, так я уже с чистой совестью хожу в милицию. В приговоре написано: два года лишения свободы с отсрочкой исполнения на два года. То есть как раз так, что и амнистия на меня не распространяется. Никуда не выедешь, заработать негде, удостоверение адвоката не получишь, потому что не может адвокат иметь судимость.

В.В.Овсиенко: Что, надо было ходить в милицию?

И.И.Макар: Да, раз в неделю я ходил в милицию, регистрировался, какой я порядочный преступник.

В.В.Овсиенко: Что значит «с отсрочкой на два года»?

И.И.Макар: Что если в течение этого срока я не совершу другое преступление, то мне через два года снимут судимость. И мне 17 июля 1998 года сняли судимость, то есть я стал порядочным гражданином, честно «искупил вину».

В ноябре 1998 года я уже стал адвокатом. А период с начала 1996 года до мая 1998 был просто чёрный — никуда не выедешь заработать, здесь, в Киеве, не заработаешь. Было объявление, что юрисконсульт нужен какому-то предприятию. Я пошёл туда устраиваться. Сначала всё нормально, берут на работу, а потом они куда-то там заглянули, пошептались, и директор мне говорит, что вот жаль, но они уже приняли человека. Мол, мы тебя очень уважаем, но не хотим с тобой иметь дело.

В.В.Овсиенко: Вот Вы говорите, что занимаетесь юридическими делами — а юридическое образование у Вас есть?

И.И.Макар: Да-да, я получил диплом юриста в 1996 году, 21 июня, за 6 дней до приговора.

В.В.Овсиенко: В каком вузе?

И.И.Макар: Здесь, в Национальном университете имени Шевченко, юридический факультет я закончил.

В.В.Овсиенко: Так Вы учились заочно или как?

И.И.Макар: Сначала, два курса, было вечернее обучение. Были такие депутатские группы, нам стабильно читали каждый понедельник 4 или 5 пар. Это было очень тяжело выдержать. Но нам читали лекции хорошие преподаватели, самый цвет. А потом заочно три курса. Я 5 лет учился.

В.В.Овсиенко: Иван Макар, кассета 4, 30 мая 2000 года.

И.И.Макар: Лекции было приятно слушать. Был преподаватель Михеенко — высшей юридической квалификации.

В.В.Овсиенко: И это Вы теперь живёте с того, что ведёте дела как адвокат?

И.И.Макар: Я живу с того, что адвокат, немножко пишу в газеты и немного преподаю конституционное право. Это предмет полуполитический, полуправовой. Я понял: чтобы быть недосягаемым для власти, надо иметь несколько источников доходов, пусть маленьких. А в то время мне просто некуда было деваться. Пользы обществу не приношу никакой, никто меня не слышит, газету мою не регистрируют. Есть решение суда от 23 июля 1997 года, чтобы зарегистрировать новую газету под тем же названием «Оппозиция», но не регистрируют. Уже же больше года прошло с момента, когда предыдущая прекратила существование. Я пошёл в Министерство и подал заявление. Я имел право через год после того, как она прекратила существование, подать такое заявление. Я подал на регистрацию все документы, долго тягался в суде. Суд долго тянул, но ему не оставалось ничего делать, как вынести решение обязать Министерство информации зарегистрировать эту газету. Суд вынес решение 23 июля, оно никем не обжаловалось, но газета не регистрировалась. Я постоянно напоминаю судебным исполнителям, судисполнители пишут… Уже предлагали прокуратуре возбудить уголовное дело против руководителя того Министерства, теперь Государственного Комитета по вопросам информационной политики, телевидения и радиовещания. Руководил им тогда Бай. Суд, конечно, отказал, газету и дальше не регистрируют. Был Кулик, был Бай, позже Драч. Ещё когда были Кулик и Бай, то я приходил в то Министерство или Комитет и начинал там шуметь, что вот банда, не регистрирует мне газету. Выходил Бай: «Ой, Иван, ну что ты шумишь — ну пошуми, может легче станет, ну что ж. Ты же понимаешь, что я тебе не зарегистрирую газету до выборов Кучмы. Ну, ходи, что-то мне скажешь, ну хоть покричи на меня!» И он так, и Кулик, хоть оправдывались, что из Администрации Президента на них давят. А Драч — тот лучше делает, тот вообще не допускает к себе, закрывается под охраной. Он самый демократичный. А как-то говорит мне, что не зарегистрирует газету, потому что я буду на Кучму всякое писать. Ну какое его собачье дело, что я буду писать?

Я уже был на той грани, что собирался уехать отсюда, где-то убежища просить, потому что не на что было семье жить. Но подвернулась мне работа. Работу мне подкинул Юрко Гайсинский. Он, кстати, организовал мою защиту, даром, я денег ему не давал. Дал мне из своей фирмы хорошего адвоката Анголенко Вячеслава. На суде адвокат переживал больше, чем я. Я говорю: «Пан Вячеслав, не переживайте! Даже если бы было «семь пядей во лбу», как говорят русские, от Вашего слова и Ваших стараний здесь ничего не зависит. Всё уже решено заранее». Мне прямо заявили, что был звонок из Администрации Президента. Это был смешной приговор. На то, что назвал Табачника академиком задних наук, они взяли справку в Министерстве юстиции, что такой академии нет, а следовательно, это клевета...

В.В.Овсиенко: А почему «задних наук»?

И.И.Макар: Ну, будто с задней стороны пролез. Я был на его защите. Безусловно, он умный человек, Табачник, этого не отнять. Но спрашивается, для чего ты пишешь, что статья имеет столько-то листов? Она всего на полстраницы или на четверть страницы. Ещё он пишет, что есть такая статья, а такой вообще нет. Если ты указываешь монографию, то она должна быть написана лично тобой, а не в соавторстве с кем-то другим. Так требует Положение о защите. Я ему предлагал, говорю, Вы же умный человек, фактически, лидер государства, — так снимите свою кандидатуру с защиты. Я же был на защите. Они думали, что я буду спорить с ним по истории — нет, я высказал только те процедурные вопросы. Вы там описываете, говорю, в своей работе, один из моментов биографии Брежнева, так смотрите, чтобы когда-нибудь запятые не искали в Вашей биографии, как Вы сегодня в биографии Брежнева ищете.

После снятия судимости я сдал экзамены на адвоката, и у меня появилось немножко работы. По крайней мере хоть дети перестали голодать. У меня было несколько периодов, что дети голодали. И это называется бывший депутат! Вот такая моя биография. Если что-то ещё спросите, то я Вам скажу.

Ещё у меня были такие вещи. Я сумел заставить Генпрокуратуру, чтобы она дала мне ответ и вынесла постановление по моему заявлению о возбуждении уголовного дела против Кучмы. Я что-то с полтора года с ними тягался, но добился, что дали то постановление. Я его обжаловал в Киевский городской суд, судья Василенко, довольно порядочный человек, отменил это постановление Генпрокуратуры и направил дело в Верховную Раду для решения вопроса об отстранении Кучмы с поста Президента в порядке импичмента. Да, это было в феврале 1998 года. У меня те материалы есть. Но в Генпрокуратуре сполошились, обжаловали это постановление судьи Василенко, Верховный Суд отменил его и направил на доследование в Генпрокуратуру. Те подержали немножко дело, снова отказывают в возбуждении уголовного дела. Я снова обжалую. Другой судья городского суда снова отменяет постановление Генпрокуратуры и направляет дело на дорасследование. Те снова отказывают, аргументируя тем, что верить российской газете «Комсомольская правда» за 12 мая 1996 года, где было написано, что Россия выделяла 100 млн. долл. на выборы нашего Президента в 1994 году, — верить этому нельзя, поскольку это напечатано в средствах массовой информации иностранного государства.

Кстати, об этом же 13 мая 1996 года, то есть через 2 месяца после выхода статьи, в Верховной Раде сделал запрос депутат Драгмарецкий. Во втором номере газеты, что я Вам дал, есть моя статья об этом. Он сделал об этом запрос в Генпрокуратуру и Центризбирком. И 16 мая, через 3 дня, его не стало, на трассе Киев – Одесса, в автомобиле погиб. Очень интересные обстоятельства его смерти. Я Вас прошу приобщить эту статью к тем материалам, что я написал в газете. А 30 мая, кстати, я позвонил в милицию, что хочу дать показания по делу гибели этих двух депутатов.

В.В.Овсиенко: Назовите их фамилии.

И.И.Макар: Драгмарецкий и Мьясковский, два депутата-одессита. И меня милиция спрашивает: «А что Вы хотите засвидетельствовать?» — «Я это скажу следователю». Они не вызывают. Я снова звоню — не вызывают! Я третий раз туда — они тоже не вызывают, но зато меня вызвали в суд, тогда как раз меня судили. Всё время вызывали в суд на 10 часов. А Ватутинский суд г. Киева — это далековато. И почему туда? Я впервые в жизни был в Ватутинском районе на суде. Это специально, чтобы туда представители прессы не доходили. Но в тот день вызвали на девять часов. А сюда, в квартиру, приходит милиция и начинает мою Галю пугать. Я потом написал об этом в Генпрокуратуру и в Службу Безопасности, Министру внутренних дел. Вскоре приходит мне из Николаева письмо, что надо срочно приехать к следователю такому-то, который расследовал дело, но дату не указывают. Снова иду в Министерство, три месяца добиваюсь допроса, и аж 5 сентября меня допросили. В дело мои показания, конечно, не попали. Один депутат Драгмарецкий добивался — уничтожили, погиб. Это тёмное дело. Такова вся наша история. И что обидно — для коммуниста Драгмарецкого Россия это было «чужое государство», для наших доморощенных демократов это, очевидно, своё, поскольку они все читали ту статью о Кучме, но ни один не сделал запроса. Короче говоря, был патриот — и нет патриота.

Поэтому я очень скептически смотрю на все эти рвания рубах на груди, когда кто-то говорит, что он патриот, — всё это ерунда! Вот Драгмарецкий был действительно патриот. Был и депутат, который добивался расследования этого дела о гибели Драгмарецкого и Мьясковского — тоже был патриот, и тоже погиб. Несмотря на то, что они были коммунисты. Может, он был коммунистом, когда-то вступил в партию, а потом уже не хотел, как и Борис Олийнык, выходить из партии. Почему? Потому что имеет возможность убеждать других, он среди них. Борис Олийнык может их убедить, что надо меняться, что Украина это наше государство. Тот их коммунизм становится всё более ритуальным, а не мировоззренческим. Они становятся нормальными рыночниками, большинство из них становятся патриотами этого государства. Но убедить тех людей и повести за собой может лишь тот, кто вместе с ними. Их же не перестреляешь — с ними жить надо. А не Драч или Яворивский, которые трижды их предали. Я, пан Василий, почему категорически не шёл в Рух — потому что вышли люди из тюрем, организовали, к ним примкнула молодёжь, такая как я. А вы, драчи, пользовались благами, черпать и дышать испарениями Ленина, как писали тогда. Так и продолжайте дышать. Те драчи всегда с благами, всегда на поверхности. У нас с Вами похожие судьбы, Вы не вкусили того пирога и я не вкусил. А он — постоянно его имеет. Поэтому Олийнык — намного более порядочный человек. И тот человек, кстати, очень много сделал для нашего Государства.

Но я о Драгмарецком. Подал я в прокуратуру на отмену постановления о закрытии дела. Они спихнули на то, что он сам виноват, сам совершил аварию, потому что сам был за рулём. Они уничтожили следы. Прокуратура мне отказала и милиция тоже. Я подал в суд, а суд мне ответил, что это не моё дело.

В.В.Овсиенко: Вот как!

И.И.Макар: Да. Есть официальный ответ суда, что я не являюсь родственником ни Драгмарецького, ни Мьясковского. То есть они должны были, перед тем как попасть в аварию, подойти ко мне и оформить доверенность, чтобы я имел право обжаловать постановления о закрытии дела после того, как их убьют. Такие-то дела, пан Василий.

Власть искусственно создаёт этот конфликт коммунистов и некоммунистов, недавно сама бросила тех мальчиков на штурм офиса. С кем вы боретесь? Что, коммунисты имеют сегодня какую-то власть? Нет. Их даже лишили комитетов Верховной Рады, которыми они руководили. Вы не согласны с ними, и я не согласен. Ну, так и будем себе не согласны. Но всё, что делается в Государстве — это власть делает. А при чём тут коммунисты? Выходит, что в огороде бузина, а в Киеве дядька.

В.В.Овсиенко: Пан Иван, а не было ли во время следствия попыток изобразить Вас каким-то психически больным? Потому что мы, политзаключённые, почти все проходили через такую процедуру — подозрение в психической неполноценности. Нас почти всех проводили через экспертизу — по две-три недели, или по крайней мере несколько часов. Чего-то подобного с Вами не пробовали делать?

И.И.Макар: Было и со мной подобное. Когда вызывали в прокуратуру мою жену в 1988 году, то упорно допытывались, нет ли у меня каких-то странностей. Они хотели сыграть на том, что мы отдельно живём. А когда старшего брата допрашивали как свидетеля, то он возмутился и сказал, что вы хотите Ивана в психушку засунуть, как не одному так сделали — так нет-нет, нет у него никаких странностей, не лепите ему психушки. Так прямо им и заявил. А жене говорили, что вот мы его спрашиваем, а он ложится на стол, не хочет отвечать ничего и издевается над нами.

В.В.Овсиенко: Но психиатрическая экспертиза была?

И.И.Макар: Была экспертиза. Пришёл психиатр, пообщался со мной прямо там, где ведутся допросы. Но в то время уже и психиатр боялся фабриковать дела.

В.В.Овсиенко: Ненадёжное время, не придётся ли за это отвечать?

И.И.Макар: Да, и те, что стерегли меня, уже тоже боялись. Они, бесспорно, меня немного потрепали, немного руки мне покрутили, но чего-то значительного уже не было, потому что уже знали, что за это можно и ответить. Так что я вёл себя там немного нагловато. Это далеко не то, что пережили мои предшественники.

В.В.Овсиенко: Уже можно было себе позволить вести себя немного с вызовом?

И.И.Макар: С вызовом, потому что вокруг бунтует Львов. Жаль не того. Я сравниваю 1988–1990 годы с 2000-м. Давление тогда на рядового человека было далеко меньшим, а уровень свободы рядового человека был намного выше. Если сейчас сказать правду так громко, как тогда, то случится то, что случилось с Драгмарецьким. Остальных не трогают, они не имеют возможности сказать громко правду, их экономически душат. Если знают, что ты её хочешь сказать, то тебе её просто не дадут сказать. И вообще сейчас на любом предприятии человека увольняют запросто. Если найдётся какой-то одиночка, то он не найдёт поддержки своей среды. Практически все структуры, больше десятка человек, все подконтрольны власти. Власть дезорганизует партии, дезорганизует общественные организации...

В.В.Овсиенко: Разрушает их очень успешно.

И.И.Макар: И даже кичится этим. Вот, например, Волков откровенно заявил: мы создали партию Витренко и мы можем ещё создать такие партии. И создают, кстати! Сейчас разрушили правый спектр партий, теперь успешно разрушают левый спектр. Вот не понравилась Витренко, вышла из-под их контроля — ну, мы тебя породили, мы тебя и уничтожим. Фактически уже была фракция — и фракции не стало. Так не бывает, чтобы быть немножко беременной. И чтобы быть немного под контролем — тоже. Я уверен, что Вячеслав Чорновил в конце жизни захотел вырваться из-под контроля, понял тщетность всех тех побрякушек, медалей и регалий и понял, что разрушается то, к чему он шёл, за что кучу лет жизни своей отдал. И, возможно, хотел немного скорректировать свою линию — вот его и решили убрать. По крайней мере за то, что он не захотел поддерживать Кучму. А так или иначе он авторитет имел высокий.

Несмотря на то, что, я уже перед этим говорил, он сделал кучу ошибок. Главные ошибки Вячеслава Максимовича — это, во-первых, инициирование Галицкой Ассамблеи. Если может быть Галицкая Ассамблея, то почему не может быть какая-то Слобожанская Ассамблея? Это, фактически, инициирование федерализации государства. А это было для того, чтобы что-то возглавлять, быть лидером Галицкой Ассамблеи. Вторая чрезвычайно большая ошибка Чорновила — это когда Кравчук стал Президентом и заявил, что хочет опереться на Рух. Можно говорить о нём сегодня всякое — что он и вор, и такой, и сякой, — но факт, что он подал руку, так окружите его своими кадрами, дайте людям возможность возглавить структуры, проконтролировать, чтобы хоть, скажем, не воровали так массово. По крайней мере, чтобы к власти пришли национально сознательные люди. Тогда Рух был на подъёме, имел влияние. Тогда же вы проиграли выборы, но вам предлагают — берите власть. Отвергли. Почему, спрашивается? Что играло роль — что Кравчук был когда-то в ЦК? Да в том Рухе и бывших партийцев, и гэбистов, и всякого мусора не сосчитаешь. Так, может, исключительно собственные амбиции. А кто реально руководил Львовской областью при Чорновиле? Из Москвы приехал Пётр Лелик, который работал возле Ельцина. Поручать варягам из Москвы руководить областью? Это было желание Чорновила занять всё и вся. Я тогда не раз говорил ему: хотите руководить областью — дайте возможность избрать депутатом другого. Не может человек на двух стульях сидеть. Мы что, такая бедная нация, что один человек должен занимать десять постов? Это тоже беда нашего «озвезденения». Нехорошо, когда у человека нет собственной амбиции, но когда эти амбиции через край прут, а человек не может себя реально оценить — это большая беда. Когда у человека нет тормозов, то он попадает в самое тяжёлое испытание — испытание «медными трубами». На это нет управы. Это самое тяжёлое испытание. У человека, который пройдёт огонь и воду, большой шанс услышать в свою честь медные трубы. Выдержит ли он?

Скажу такую вещь. Почему я так нападал на Табачника, на Кучму? План установления диктатуры у меня вызрел, когда ещё руководил Кравчук. Я понимал, что Кравчука устранят промосковские силы, и единственная была возможность — установление диктатуры. Тогда Кучма установил антинациональную диктатуру. А можно было попробовать установить национальную диктатуру. Хотя вряд ли это удалось бы. Потому что наша нация угнетённая и вся элита — это не национальная элита. Этнические украинцы, в основном, по сёлам и мелким городкам, в перерабатывающей промышленности. Но попробовать можно было. Я понимал, что Кравчука сбросят, и осенью 1993 года говорил с Михаилом Горынем на ту тему. Михаил Горынь мне сказал: «Ты возьми напиши несколько страниц, а я договорюсь с Кравчуком, чтобы встретиться». Он действительно договорился, но аппарат так закрутил, что встречи не состоялось. У Кравчука не было своего окружения, Рух во главе с Чорновилом ему отказал в окружении. А то окружение, что было, играло против него.

Я действительно имел разработанный план установления украинской диктатуры во главе с Кравчуком, были у меня выкладки. Почти один в один это сделал Табачник с Кучмой. Кравчук имел власть и был далеко более умным человеком. У меня был план установления диктатуры в Украине. Но я сомневаюсь, что и Кравчук это сумел бы реализовать. Скорее всего, побоялся бы. Это же надо было взять на себя моральную ответственность, не зная, выйдет ли оно к лучшему. Это надо было кого-то устранять, кого-то увольнять, демонстрировать борьбу с преступностью, шельмовать парламент. То есть делать то, что позже делал Кучма, начиная с 1994 года, когда пришёл к власти. Брать на себя ответственность — это надо быть абсолютно уверенным, что это необходимо и что это что-то хорошее в будущем даст.

В.В.Овсиенко: Да не тот характер у Кравчука, он этого не смог бы.

И.И.Макар: Может, и так. Но если бы Леонид Макарович имел надлежащее окружение… А так — пришла абсолютно оккупационная власть, которую, кстати, национал-демократы во главе с Чорновилом тогда с какого-то дива поддержали. Ну, пожалуй, хватит.

В.В.Овсиенко: Да, хватит. У нас сегодня 30 мая 2000 года, говорил Иван Макар, а записывал Василий Овсиенко.

[Конец записи]

Запись 29 и 30 мая 2000 года. Редактирование 12–18 июня 2007 года.

Исправления Ивана Макара 22 июня 2007 года.