Василий Овсиенко: 21 марта 2000 года в городе Коломыя в доме пана Мирослава Сымчича* (*Справки о политзаключённых и о некоторых реалиях вынесены в конец и размещены в алфавитном порядке. – Ред.) ведём беседу с паном Романом Чупреем.
Роман Чупрей: Я – Чупрей Роман Васильевич, 1 июля 1948 года рождения. Родился в селе Печенежин Коломыйского района. Тогда был Печенежинский район, это был районный центр. Там ходил в школу и уже в старших классах познакомился с Дмитрием Грынькивым. Он уроженец села Марковка. Иногда мы встречались, и у меня собирались на беседы. Почему-то нас всё время интересовали вопросы национального характера. Почему мы так живём? Почему и в церковь нельзя, почему всё под запретом?
А моя покойная мама ещё при Польше училась в семинарии в Коломые и окончила учительский курс. В молодости работала в Берёзове в «Родной школе». Она преподавала, насколько я знаю, разные предметы, но в основном её специальностью была история.
В.О. Расскажите, пожалуйста, больше о маме.
Р.Ч. Девичья фамилия её Луцак, Гафия Васильевна. Родилась она в 1906 году, умерла в 1983 году. Когда я уже был в лагере, то встретил из Берёзова Геныка Николая* – так это был её ученик. И он, и мама рассказывала сама, как поднимался национальный дух в «Родной школе». Потому что «Родная школа» была не государственная, а национальная. В то время у нас, на западных территориях, было разрешено организовывать «Родные школы». Когда возникла Закарпатская Украина, то парни из старших классов все пошли Закарпатью на помощь. Все парни, юноши – такой был высокий национальный дух в нашей «Родной школе»! К сожалению, этого сейчас нет.
У мамы была очень хорошая память. Она была старый рафинированный интеллигент. Нам ещё нужно далеко идти до того уровня. Она читала нам, молодым ребятам, своего рода лекции. Мы ещё были школьники – девятый класс, десятый, окончили 11-й класс. Эти беседы побуждали нас задумываться, в наших головах зарождалась идея.
В первое лето после школы, в 1966 году, мы с Грынькивым вместе поступали во Львовский политехнический институт. Не прошли по конкурсу.
В.О. В том году было два выпуска: 10-й и 11-й класс. Ужасно много выпускников, поэтому тяжело было поступить. Я тогда тоже окончил 10 классов.
Р.Ч. 1948-й и 1949-й годы рождения вместе окончили школу, мы были дети послевоенного бума рождаемости: народ восстанавливал себя. Потом мы с Грынькивым вместе работали в Днепропетровске. Тоже поступали и тоже не прошли по конкурсу. Дмитрий там остался работать, а я вернулся домой. Он оттуда пошёл в армию, а я ещё раз поступал, и поступил-таки во Львовскую политехнику на факультет автоматики. Это было в 1969 году.
После армии Грынькив вернулся в Коломыю, а я был во Львове. Мы встречались и во время встреч обсуждали, как нам организовать свою деятельность, чтобы поднимать национальный дух, хотя бы в кругу бывших друзей. Потому что во всём обществе тяжело, так хотя бы среди близких друзей.
В.О. Доходила ли до вас какая-нибудь литература самиздата?
Р.Ч. Нет. Не доходила.
В.О. Но вы, наверное, слушали передачи радио «Свобода», «Голоса Америки»?
Р.Ч. Это было. У нас был какой-то доступ к старым изданиям. У меня лично был календарь «Красной калины» за 1936, 1939 годы. Он был такой потрёпанный годами, ведь пережил войну. У людей каким-то образом доставали, зачитывали. Это были старые вещи, но всё равно было интересно, потому что это было тогда запрещено. Мы это зачитывали, обсуждали.
В.О. Наверное, там была и национальная символика?
Р.Ч. Да, безусловно. Дело в том, что то, что запрещено, то соблазнительно. Теперь на это уже не обращаешь внимания, а тогда увидеть Тризуб, сине-жёлтый флажок – это же было нечто!
В.О. Ребята вспоминали, что вас очень встревожили аресты интеллигенции. В частности, арест Валентина Мороза 1 июня 1970 года*. А потом волна арестов, которая началась 12 января 1972 года*.
Р.Ч. Я ещё до того слышал о Левке Лукьяненко*, об «Украинском Национальном фронте»*. Мы это обсуждали. А как организация Лукьяненко называлась?
В.О. Украинский Рабоче-Крестьянский Союз. О нём информация пошла где-то в 1966 году. Я помню, была радиопередача в 1969 году. Потому что сразу, как их посадили в 1961, о них почти никто ничего не слышал.
Р.Ч. В 1961 было коротко. Я это помню – по «Свободе» было. Мы уже тогда это очень тяжело переживали. Тогда подавляющее большинство людей старшего возраста были национально сознательными, потому что это был народ, который жил под гнётом, то в нём было сопротивление. Это естественная реакция. Все были заодно. Поэтому мы надеялись на поддержку. Когда мы создавали организацию, то учитывали это.
В.О. Ребята говорят, что впервые вы собрались 31 января 1972 года у Василия Шовкового.
Р.Ч. Да. Это было у Шовкового дома. Тогда мы приняли псевдонимы.
В.О. Какой у вас был псевдоним? Вы их сами придумывали или вам кто-то их давал?
Р.Ч. Одним придумывали, другие – сами себе. Никто не навязывал. У меня был псевдоним «Хмель», у Демидова – «Ворон», у Грынькива – «Гром-Гора», у Шовкового – «Клим», у Мотрюка – «Лесовик».
В.О. В приговоре они есть?
Р.Ч. Там всё зафиксировано. У Мотрюка есть приговор, а у меня на этапе забрали, потому что он с грифом «секретно».
Мы тогда установили, кто за что отвечает. Грынькив был признан главой организации.
В.О. А кто придумал название?
Р.Ч. Мы все обсуждали его и не сразу пришли к окончательному названию «Союз украинской молодёжи Галичины». «Галичины» позже добавили. А сначала были немного неудачные варианты.
Какие были задачи? Доставать литературу, знакомиться с ней, привлекать людей, выходить на другие территории и на связи с другими организациями, если таковые есть. Даже, если возможно, и с заграничными. Я учился, так что должен был привлекать студентов. Но это нужно делать очень осторожно. Я привлёк в организацию однокурсника Романишина.
В.О. Как его имя? В книге Анатолия Русначенко написано «Б.»* (* Национально-освободительное движение в Украине. Середина 1950-х – начало 1990-х годов. К.: Изд-во им. Олены Телиги, 1998, с. 207).
Р.Ч. Богдан. Дело в том, что после нашего ареста о Романишине никаких сведений не было. Даже на суд он не явился. Неизвестно, где этот человек. Он родом из Калушского района. Он не был никаким свидетелем. Позже мы хотели навести какие-то справки о нём. Может, он уехал куда-то далеко.
Поскольку я учился во Львове, то в Коломые бывал редко, так, раз в месяц приезжал, поэтому на каждом собрании я не мог быть. Многие собрания я пропускал, меньше знал подробностей о ходе событий.
В.О. А на этом собрании 31 января у Василия Шовкового вы были. Как оно проходило? Кто его созвал? Что там говорилось? Я будто следователь допрашиваю вас. Но хотелось бы знать обстоятельства. Вот представим себе, что когда-нибудь кто-то захочет воссоздать ту картину, написать, скажем, драму, киносценарий, чтобы разыграть то событие в ролях. А не известно, как оно было. Живые детали были бы очень важны.
Р.Ч. Насколько я помню, никто не мог скомандовать, потому что все мы люди одной мысли. Ну, кто мог сказать: давайте встретимся тогда-то и тогда-то? Это мог быть Грынькив. Сама собой возникла идея собраться и обсудить вопрос о создании организации. Это было спонтанно. Мы уже встречались и обсуждали такие вещи, и пришли к выводу, что уже пора как-то проявить себя. Грынькив был самым деятельным. Он больше всех проявлял инициативу. То были годы нашей молодости, своего рода романтика и увлечение.
В.О. Вот он рассказывал, как принимали присягу: он воткнул нож в стол и все положили руки на рукоять. Было такое?
Р.Ч. Что-то такое романтическое произошло. Но это было серьёзно. Действительно: принятие организацией названия, распределение задач – это основная работа.
В.О. Признаки организации действительно были, хотя бумаг никаких не писалось. Текст программы, устава вырабатывался или нет?
Р.Ч. Нет. Устава и программы как таковых у нас ещё не было. Мы записывали кое-что из дел организации. Но в связи с тем, что это была подпольная деятельность, мы старались как можно меньше оставлять документов о себе. Фактически, ничего такого крамольного мы не сделали. Ну, слово – это уже была крамола.
В.О. Вы всё-таки понимали, что раз создаёте организацию, то за это наступит ответственность? Или это отодвигалось так далеко, что, может, этого и не будет?
Р.Ч. С одной стороны, понимали, а с другой стороны, мы не считали, что опасность так близка. Страх был, потому что мы жили под прессом, под гнётом того большого чёрного государства. Но в молодые годы опасность совсем иначе воспринимается. Понимаете, это – молодёжь.
В.О. Я вас понимаю, потому что и я рискованные вещи делал в то же самое время.
Р.Ч. Я даже не мог себе представить, что так обернётся. Думалось, что очень хорошо было бы, если бы у нас было своё государство, чтобы народ наш жил свободно, чтобы дать ему волю. Ведь это естественно. Человек же рождён свободным, а мы родились уже в неволе. Мы стремились к свободе. А тут такой гнёт, живём под страхом суда. Да ещё рассказы старших людей, как кагэбисты, чекисты преследовали... Это накладывало отпечаток на психику. Но была тяга к свободе.
Ну, учился во Львове, иногда приезжал, но тех дат не помню. В деле записано, когда я присутствовал на собраниях.
Ребята летом где-то карабин достали. Большие обвинения нам были за оружие.
В.О. А вы к оружию не имели никакого отношения и вам ничего не инкриминировано, кроме антисоветской агитации и пропаганды и создания организации?
Р.Ч. Фактически нет. У меня только 62 и 64 статьи.
В моём деле проходит мой товарищ, львовский студент, русской национальности. Он мне как-то открылся, что его отец военный и у него есть два именных пистолета. Он хвастался, что может стрелять. Я сказал об этом Грынькиву, а он интересовался оружием. Говорит: «Давай сделаем так, чтобы те пистолеты забрать». Я не очень горел желанием захватить эти пистолеты и пострелять. Как потом стало известно из дела, там был немецкий «вальтер». Кагэбисты таки нашли те пистолеты, которые мы не забрали.
В.О. Ага, вы только имели намерение, но не забрали, а гэбисты нашли и забрали?
Р.Ч. Да, забрали. Грынькив говорит: «Ты готовь почву, а мы приедем и заберём». Как? Было обсуждение, но не окончательное. И вот однажды он присылает мне письмо, где пишет об «операции „Лотос“», хотя мы о таком абсолютно не договаривались. А дело в том, что у этого коллеги, русского, была фамилия Лотов. Грынькив так намекнул: «операция „Лотос“» — и я уже понял, о чём речь. Я это письмо не сжёг, и во время обыска и ареста его нашли. И: «Что за „операция «Лотос»“?». Раскрыли эту «операцию», хотя о ней ничего не было договорено. Это был поэтический образ Грынькива.
В.О. Он – поэт. На него нашло вдохновение и он назвал это операцией, а вам потом отдувайся... (Смеются).
Р.Ч. А для кагэбистов – это страшная операция!
В.О. И что, вы должны были им объяснять, что это за «операция „Лотос“»?
Р.Ч. Я им объяснял, а они не верили. Практически же никакой операции не было. Они сами изъяли те пистолеты у Лотова.
В.О. Мы как-то так автоматически перешли на следствие. Но я хотел услышать, как вас арестовали? При каких обстоятельствах вас взяли?
Р.Ч. Были интересные нюансы. До того я жил в общежитии, а в 1972 году ездил в студенческом строительном отряде в Тюмень заработать денег. Нужно было досрочно сдать экзамены, чтобы быстрее ехать. Я сдал основные экзамены, а зачёт по физкультуре не успел, так такое закрутилось, что мне пришлось уйти на квартиру.
Я в то время был старостой группы. Где-то за месяц до ареста меня вызвал декан факультета и говорит, что у нас не проводится агитационная работа, политические мероприятия. Я не понял, к чему он ведёт. Я не подозревал, что над нами уже навис дамоклов меч. Может, тут, в Коломые, что-то и знали...
У меня на потоке был профорг, он вроде из Коломыи. Говорит: «Ты следи за разговорами...»
Я уже после ареста понял, что это они так предупреждали меня, что были какие-то сигналы из КГБ в институт.
Я жил тогда на квартире в районе Культпарковской, где психиатрическая больница, улица Листовая, 12. Это за железной дорогой, в сторону аэропорта, на окраине города, у хозяев. Такие славные хозяева, украинцы, национально сознательные люди. И у них сын. Он мне говорит, что к нему подходили люди и говорили, что установят микрофоны или датчики, потому что имеют право наблюдать или подслушивать насчёт наркотиков. Позже я понял, что это меня готовились слушать. А тогда я этого себе и в голову не брал.
Однажды, 15 марта 1973 года на рассвете, где-то в пять или шесть часов, пришли, стучат. Понятые, обыск. Мне сразу зачитали, что по делу Грынькива. Есть постановление, есть санкция прокурора на обыск. Ну, и нашли у меня то письмо.
В.О. Вы там занимали одну комнату, так обыск делали только в ней или во всём жилище?
Р.Ч. Нет, только в моей комнате. В этой комнате со мной жил ещё один студент, но его в то время не было. Он был какой-то ненадёжный, я ему не доверял.
Что интересно? У нас в институте был такой порядок, что на лекции ты можешь ходить, не ходить, а если трижды пропустишь на военной кафедре, то тебя сразу отчисляли из института. Так я уже полгода был под следствием (это мне мама позже сказала), как пришло домой письмо с военной кафедры: где я, почему не прихожу на занятия?
В.О. Странно, что они не были уведомлены о вашем аресте. Так вас 15 марта утром забрали с собой?
Р.Ч. Да, забрали. Там во Львове есть улица Мира, 1, КГБ... Это было для меня неожиданно.
В.О. А ребята говорили, что они кое-что знали, были какие-то сигналы об опасности. Грынькив даже дал команду уничтожить, что у кого есть подозрительное.
Р.Ч. А для меня это было как гром среди ясного неба. Мы же нигде вроде не засветились. Разве что Грынькив дал маху с печатью.
В.О. Так это даже не печать ещё была, а заготовка для печати.
Р.Ч. Её ещё надо было выгравировать. Этот гравировщик Стадниченко и выдал, это было выяснено. Хоть нас держали под арестом отдельно, но каждый по-своему понял, откуда информация шла. Не надо было быть очень мудрым, чтобы понять. Дело было шито белыми нитками. Но я же этого тогда не знал.
Меня взяли, отвезли в центр города, в КГБ на улице Мира, 1, допросили. Говорю: «Я ничего не знаю. А, Грынькив? Знаю. Коллега-одноклассник был, вместе в Днепропетровск ездили». Не буду же я говорить, что я его не знаю, раз мы молодые годы провели вместе, в школу ходили. Фактически, они почти всё знали.
В тот же вечер меня сажают в «Волгу», садятся ещё два кагэбиста и оперативники, едем во Франковск. Во Франковске меня допрашивают ещё раз. Я говорю, что ничего не знаю. Мне дают номер в гостинице, потому что я пока прохожу как свидетель. У них ещё мало обо мне информации. Не знают, чем я занимался во Львове. Я понимаю, что в гостинице за мной есть наблюдатели. А ещё днём меня отпустили пообедать. А что студенту обедать? Я походил по городу, но видел, что за мной смотрит какой-то. Они знали, что у меня есть один коллега во Франковске. Но я никуда не рыпался, пошёл в гостиницу. Я ещё два дня гулял на свободе. Но это уже не была свобода, я уже был «под колпаком». Они хотели, наверное, чтобы я на кого-то вышел, чтобы я кому-то позвонил, дал знать. Я это почувствовал. Переночевал я в гостинице, а пришёл 17 марта – мне санкция на арест. Тогда они мне открыли карты. Потому что до тех пор всё спрашивали, что, к чему. А как посадили в камеру, то уже сказали, что они знают о нашей организации, об оружии. Дальше начинаются допросы. Я не знаю, кого посадили. Знаю только, что по делу Грынькива. А кто ещё из коллег – я не знаю. Ситуация такая неопределённая... Как себя вести на допросах, кого выгораживать? Так я иду так, что ничего не знаю, кроме того, что они мне предъявляют. Я уже слежу за их словами и более-менее ориентируюсь, на что могу ответить, а о чём надо молчать. Где-то на второй день я услышал из камеры голос Грынькива. Потом мы перекликнулись. Он мне сказал, кого взяли, кто тут сидит: Мотрюк, Шовковый... А Демидова взяли позже, 13 апреля.
В.О. Во время следствия какие-то средства физического, психологического давления применялись? Проводили ли вам психиатрическую экспертизу? Потому что почти всем политическим проводили.
Р.Ч. Нет, нам психиатрическую экспертизу не проводили. Что к нам применили в качестве шантажа, так это 56-ю статью – «измена Родине». Она висела над нами больше двух месяцев. Нас пугали: 15 лет или смертная казнь. Это, наверное, было психологическое давление. А так чтобы физически – нет.
В.О. А внутрикамерного террора не было? Через сокамерников?
Р.Ч. Нет, в отношении меня не было. К Демидову вроде там кого-то посадили.
В.О. Да и Шовковый говорил, что ему пришлось там одним грохнуть о дверь, так его забрали.
Р.Ч. У меня не было. Был какой-то стукач возле меня, из бытовых. Такой пожилой мужчина. Без этого не обходилось.
Уже после суда, когда ждали этапа, меня агитировали на сотрудничество. Вызвал один на собеседование. Потом он приезжал в зону как куратор из областного КГБ.
Сколько длился суд, я точно не помню – с неделю, ну, до десяти дней. Но суд был закрытый, так и записано в приговоре. Из родственников в зале никого не было, а на последнее слово запустили родственников. Была моя мама.
В.О. Как вы пережили арест, следствие, суд?
Р.Ч. Чтобы на это ответить, нужно ещё раз пережить всё это. Это был удар. Если бы дали психологически подготовиться к нему, то совсем иначе бы воспринимал. А так я фактически не чувствовал никакой угрозы. Если бы я хоть то письмо уничтожил, то на меня не было бы компрометирующих фактов, документов.
В.О. Это же ломается судьба, пропадает учёба...
Р.Ч. Конечно, да. Молодой возраст – и такой тяжёлый, неожиданный удар. Очень болезненный. Мне дали 4 года, а ребята получили по 5. Грынькив 7 по приговору и 3 ссылки.
В.О. После этого этап. Этап – очень интересное событие, особенно, когда впервые. Столько насмотришься чудес!
Р.Ч. А нас везли этапом вместе.
В.О. Это большое чудо, что вас, подельников, вместе везли.
Р.Ч. А по дороге мы встретили в Харькове Зоряна Попадюка*, Яромира Микитко* и Любомира Старосольского*. Их оставили в Мордовии. Где-то ночью их забрали. Даже не дали попрощаться, потому что нас на пересылке немного разбросали. Я не думал, что в Харькове – и вдруг встречу своих ребят, по одной статье. Наговорились. И разъединили нас. После этого мы годами не виделись.
Но зона – это своего рода школа. Я попал в 36-ю. Это Кучино Пермской области, строгий режим. Там я встретил Левка Лукьяненко*, Ивана Покровского*, Олексу Ризныкива*, Евгения Сверстюка*. Из молодых (это из тернопольских) – Степан Сапеляк*, Володя Сенькив*. Ещё из украинцев – Богдан Чорномаз*. Из старых повстанцев – Николай Курчик*, Турик* (Турик вроде бы умер, а Курчик – не знаю), Виктор Солодкий*. Гнот* – это уже не из повстанцев, львовский парень. Кажется, в 35-й сидел. Не помню его подельника. Многих я не помню фамилий старших людей. Был из наших Николай Генык* (он вроде уже умер), из Берёзова. Из Космача был Палийчук*. Это из старших ребят.
В.О. А к какой работе вас там принуждали?
Р.Ч. Там было производство утюгов. Сборки не было, но у нас делали ТЭНы – эти нагревательные элементы. Делали контакты – панельки, в которые лампочка вкручивается и светится. Делали ручки пластмассовые к утюгам. Но основное – это ТЭНы. Это нагревательный элемент, от которого функционирует утюг.
В.О. Помните ли вы начальство той зоны?
Р.Ч. Сразу был начальник зоны Котов, майор, начальник режима – майор Фёдоров.
В.О. Фёдорова я тоже знаю. Это мерзость была. Он сейчас возглавляет организацию ветеранов МВД Пермской области.
Р.Ч. Такие бело-серые глаза... Интересно, как ему теперь это выглядит? Но что ему может выглядеть? Разве это человек? Тяжело сказать, что это человек. Не было у него ничего на душе святого.
Потом Котов вроде пошёл на повышение. Был ещё Нелипович, вроде бы белорус. Из меньших чинов можно назвать капитана Рака. Был такой Рак.
В.О. Я знал его уже в чине майора.
Р.Ч. Да? Он был довольно интересный тип. Его порой трудно было понять. У нас были споры. Мы с Грынькивым не раз во вторую смену, когда он дежурным приходил, говорили: «Ну, вы, Рак – украинец. Как вы, украинец, можете стеречь украинца, которого прижали за то, что он боролся за волю своего народа?» Мы его всё вытягиваем на разговор, а он такими хитрыми отговорками уклонялся. Иногда он очень подозрительно себя вёл. В зоне мы праздновали Пасху. Там был такой Семён Кифяк* из Черновицкой области. Он всё это организовывал. Он мог такой торт из ничего сделать! Красиво, с надписью. Мы все садились во дворе чай пить. Весна, солнышко пригревало. Ну, крашеных яиц и колбасы не было, но – Пасха. Помолились. Иван Покровский* что-то имел от церкви. Я не знаю, кто был его папа – священник или нет, но что-то было. Так он напутственное слово нам сказал. А этот капитан Рак всё любил прийти в зону с фотоаппаратом пофотографировать. Я думаю: зачем ему эти фотографии? Неужели он мог их куда-то передавать?
В.О. Но фотографировать от себя он не мог. На это должно было быть разрешение. Ведь фотографировать заключённых было официально запрещено, только для документа.
Р.Ч. Ну, это ясно, но ведь никто больше этого не делал, только Рак. Так мы себе с Грынькивым думаем: что он за один? Такие вот были интересные моменты.
В.О. Вы отбыли весь срок в этой 36-й зоне, в Кучино? Там были протесты, были голодовки, заявления, борьба за статус политзаключённого*, отказ от гражданства. Там была хорошо налажена отправка информации за зону – вы в этом котле тоже варились?
Р.Ч. Было, было, и не раз. И заявления были, и голодовки – всё было. Но передача информации лучше была организована в 35-й зоне. У нас были провалы. Не знаю почему. Я принимал участие не непосредственно, только в некоторых звеньях. Были у нас провалы. Кто-то там писал где-то на улице. И – сразу накрывают со всех сторон... Но такое дело делалось.
Кого ещё знаю? Павел Кампов* – колоритная фигура, до некоторой степени даже комедийный персонаж. Дело в том, что в первое время он очень страдал. Он тяжело переносил заключение, потому что был таким как бы изнеженным человеком. Не знаю, может, он потом закалился. Но сначала был такой плаксивый.
В.О. Как говорил Ленин, «гнилая интеллигенция». Говорят, что поэт Осип Мандельштам подходил к двери в камере, деликатно стучал пальчиком и просил надзирателя: «Отпустите меня, пожалуйста, домой. Я не создан для тюрьмы». Это было что-то похожее?
Р.Ч. Ещё до того, как мы приехали, посидел Кампов в ШИЗО (штрафной изолятор) два или три дня и сказал: «Никакая идея не стоит того, чтобы так мучить человека!» Это он говорил таким патетическим голосом! Или: «Пан Семён, я такой больной!» Ну, такая была психология! Тут не за что винить человека, но все его там передразнивали: «Пан Семён, я такой больной, такой больной!» Это было у всех на устах. Что поделаешь, не каждый может перенести такие беды, ни психологически, ни физически. Мы порой смеялись над ним, но как теперь вспоминаю, то мне как-то жаль его. Он остался там после нас.
В.О. Он отбыл ещё одно заключение, освободился, как раз когда шёл Учредительный съезд Народного руха Украины, то есть где-то 8–10 сентября 1989 года. Теперь возглавляет Закарпатскую областную организацию Всеукраинского Общества политзаключённых и репрессированных. И очень зубастый! Он добился, что ужгородская городская власть выделяет деньги на Общество, по крайней мере, чтобы похороны справить очередному политзаключённому, который умер. И на зарплату хотя бы одного человека, который ведёт переписку и документацию Общества. Много пишет в газеты о репрессиях. Он в Ужгороде очень авторитетный человек.
Р.Ч. Его за то и посадили, что баллотировался на выборах.
В.О. И набрал 38 тысяч голосов! Это при советской власти, в 1970 году!
Р.Ч. В противовес какому-то коммунисту, за которого должны были проголосовать все сто процентов.
В.О. А как у вас там было со здоровьем? Как то питание вам далось? Сильно ли вы страдали физически?
Р.Ч. Нет. Я могу на одном хлебе быть... В этом отношении я не страдал.
В.О. А как вас освобождали?
Р.Ч. Освобождали, как всех. Где-то с 1974-75 года прямо из зоны освобождали разве что старых людей и тех, кто был на их службе. А всех таких активных, которых они подозревали, что могли передавать свежую информацию, они везли этапом в свою область. Чтобы в Москву не заезжали. Потому что это же уже действовала Московская Хельсинкская Группа*, выходил журнал «Хроника текущих событий»*, кто там его вёл уже в то время... Тогда в Москве был Александр Лавут*. Где-то за месяц до конца срока, в начале февраля 1977 года, взяли меня и Дмитрия Демидова на 35-ю, в больницу. Там нас подержали две или три недели. Давали какие-то капли – заманиха. Это витамины, чтобы тонус поднять. А Демидову давали ещё какие-то уколы, витамины. Он такой худой, ему по самому виду полагалось. Шутю: «Тебя, наверное, собираются менять американцам на советского шпиона». (Смеются).
Р.Ч. Кого-то там нам дали в камеру. После этого я сам ехал во Франковск. Были какие-то инциденты с конвоем. Привезли меня во Франковск, посидел там, вызвали в КГБ, объяснили, как себя вести. Дали административный надзор.
В.О. А где вам дали надзор? Вас же арестовали во Львове, а привезли куда?
Р.Ч. Дело в том, что я был арестован всё-таки во Франковске. Меня взяли во Львове как свидетеля, я ещё два дня был там. И на этом основании вернули в Ивано-Франковск. Там выпустили. Прописали и дали надзор на год в Печенежине. Ещё родители живы были. Обычный надзор. С десяти вечера до шести утра надо быть дома, за пределы района не выезжать. На подписку ходить каждую субботу.
В.О. Удалось ли вам устроиться на какую-нибудь работу?
Р.Ч. Дело в том, что я не очень хотел идти работать, потому что знал, чем это пахнет. Понимаете, вернулся из зоны... Тут уже местное население перепугали этими обысками, кагэбистами. Нас тут уже сделали шпионами и кем не хочешь! Местные партийцы говорили, что мы враги народа. И вот идти куда-то на работу? Мне это было не очень приятно, но надо было идти. Иду я, скажем, в Коломые на любое предприятие. У нас есть ДОЗ – деревообрабатывающий завод. Прихожу в отдел кадров, спрашиваю: «Нужны?» – «Нужны». Тогда поступить на работу было очень легко. Приношу документы. Записывает, смотрит трудовую: «А тут, – спрашивает, – что?» – «Да это я учился». – «А тут?» – «А это я сидел. Недавно освободился». – «Где сидел?» – «По политической статье, как особо опасный государственный преступник». Так ему сразу в лоб. Он говорит: «Я сейчас перезвоню». Там то-сё: «Извините, придёте завтра». А мне это как раз и надо. Я устраивался на работу примерно полгода. Потому что мне она была не нужна.
В.О. Но тем временем угрожали, наверное, посадить как «тунеядца»?
Р.Ч. У меня это было так. Кагэбисты спрашивали: «Ты уже устроился на работу?» Я говорил: «Вы знаете, как только скажу в отделе кадров, что имел дело с вами, так меня боятся. Я не знаю, то ли вы такие страшные, то ли я такой страшный». Вот так. Дело в том, что я ещё немного музыкант. Была такая ситуация. Коллеги-музыканты устроились играть в ресторане. Говорят: «Иди с нами играть!» Иду я на вторую субботу в милицию отмечаться. Спрашиваю: «Мне вроде можно работать. Есть какие-то ограничения в работе?» – «Нет, никаких!» – это в КГБ. Говорю: «Хорошо!» Подхожу к администраторше ресторана. Там такая баба, что ей КГБ безразлично. Я говорю открытым текстом: «Ирина, – не помню по отчеству, – я недавно освободился. Сидел по политической статье. Тебя это не тревожит?» – «Да, – говорит, – ребята, мне была бы музыка, были бы клиенты – и всё нормально!» А у меня ещё надзор, до 10 часов вечера я должен быть дома, а там до 11 надо играть, а порой и дольше. Ничего. Она подписывает заявление, берёт мою трудовую книжку. Неделю мы проработали, в субботу меня снова спрашивают: «Ну как, Роман, устроился на работу?» – «Устроился». – «Да не может быть? Где? Что ты делаешь?» – «Играю в ресторане». Он такие на меня глаза вытаращил: «Роман, да это не солидно». Одним словом, вышло так, что всех ребят из-за меня перетёрли, а меня отсеяли. Я там даже месяц не проработал – им это было невыгодно. Потом я пошёл в коммунальщики в Печенежине, электриком поработал. Потом начал строиться.
В.О. Мне говорили, что строительство дома вам не удалось завершить. Ведь известно, как велось строительство в советские времена. Нужно было не столько покупать материалы, сколько «доставать». А чтобы «доставать», нужно быть лояльным к власти. Потому что если бы вы начали «доставать», то вас бы быстро достали...
Р.Ч. Да дело не в том. Я уже даже не «доставал». Я платил коммунальной организации деньги, а она буквально всю стройку делала совершенно легально. У меня тоже были некоторые льготы, что некоторые материалы я мог купить по государственной цене. Но это не прошло. Они хотели, чтобы я подписал какую-то статью в газете, где был упомянут Лукьяненко*. Они ту статью мне и не показывали. Просто сказали: «Надо будет подписать. Там товарищ написал... Ты должен согласиться, потому что те люди втянули тебя, сагитировали и ты стал на ложный путь». В таком плане*. (*Прим. Д. Грынькива. Эта статья была опубликована в районной газете «Красное знамя», кажется, в 1979 году. Там речь шла о ребятах, с которыми Р. Чупрей был в заключении, осуждалась моя позиция). Это была торговля за то, чтобы разрешить мне строительство жилого дома. Поскольку я отказался, то то строительство прекратилось.
В.О. А вы хотели построить в Печенежине дом?
Р.Ч. Да, я у родителей жил, женился. А с родителями жила моя старшая сестра, у неё трое детей. А в доме жены Василий жил. И до сих пор живёт – там, где вы были.
В.О. Так вы женились на сестре Василия Шовкового Любе? И когда же вы это дело совершили?
Р.Ч. В один день с Василием Шовковым. Мы вместе делали свадьбу. Это было так давно...
В.О. Если вы забыли, когда женились, то, наверное, надо снова жениться!
Р.Ч. Пан Василий, нет! Не надо, потому что так уж есть. Я женился в тридцать пять лет. Это было осенью, где-то шестого-седьмого ноября. 48 плюс 35 – сколько будет? – 83. 1983 год.
В.О. Так у вас шёлковая жена и такие же детки?
Р.Ч. У меня двое детей. Старшая Кристина. Это обязательно говорить?
В.О. Пусть будет записано. Где-то, может, через сто лет, когда нас не будет, кто-то будет искать: «А, ещё же есть его дети!» Значит, Кристина самая старшая. В каком она классе?
Р.Ч. В девятом, 1985 года рождения. А Тарас в шестом классе, ему 12 лет.
В.О. Спасибо. А с каких пор вы вот в Коломые и на каких вы тут условиях? Где-то здесь работаете?
Р.Ч. Работаю я теперь на сырзаводе. Мы тут с 1992 года снимаем жильё. Но тут такое неопределённое положение, что письма мне слать лучше на адрес Грынькива.
В.О. Понятно. А когда настала «перестройка», то я абсолютно уверен, что это вдохновило вас на новые подвиги и вы принимали участие в общественных организациях?
Р.Ч. Конечно, это всё было. Но я должностей не занимал никаких. Был членом Украинского Хельсинкского Союза*, Украинской Республиканской партии*, членом Союза политзаключённых*, «Мемориала»*, Общества украинского языка*.
В.О. Все мы это прошли. А кандидатом в депутаты не выдвигались?
Р.Ч. Нет. Я не мог зарегистрироваться кандидатом из-за прописки.
В.О. Я знаю публикации о «Союзе украинской молодёжи Галичины» Анатолия Русначенко, Георгия Касьянова* (См:. Анатолий Русначенко. Национально-освободительное движение в Украине. Середина 1950-х — начало 1990-х годов.— К.: Издательство имени Олены Телиги, 1998.— С. 206-208; Георгий Касьянов. Несогласные: украинская интеллигенция в движении сопротивления 1960-1980-х годов.— К.: Лыбидь, 1995.— С. 143. Может, вам известны ещё какие-то публикации, может, вы что-то писали?
Р.Ч. Нет, я не писал. Я только читал с Грынькивым две заметки в местной прессе, но они довольно поверхностные, да ещё и с ошибками в фактах. Ссылаться на эти источники не стоит.
В.О. Спасибо за объективный и содержательный рассказ. Уже наступает полночь. Пока дойдёте... Подождите! Я вас ещё сфотографирую на память...
Справки о лицах и реалиях, которые упоминаются в интервью Романа Чупрея.
Аресты 12 января 1972 года – акция КГБ, направленная против украинского самиздата, в результате которой основные его авторы и организаторы были заключены.
Всеукраинское общество политических заключённых и репрессированных создано 3.06. 1989 г. в Киеве на Львовской площади. Бессменный председатель – Евгений Пронюк.
Грынькив Дмитрий Дмитриевич, лидер «Союза украинской молодёжи Галичины» (1972). Род. 11.06.1949 в с. Марковка Ивано-Франковской обл. Арест. 15.03 1973 в Коломые. По обвинению по ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда»), 64 («участие в антисоветской организации»), 81 («хищение государственного имущества»), 140 («кража»), 223 («хищение оружия и амуниции») УК УССР осуждён на 7 л. лагерей строгого режима и 3 г. ссылки. Отбывал наказание в лагере ВС-389/36 в с. Кучино Пермской обл. Освобождён в 1978. Писатель. Живёт в Коломые.
Генык Николай, повстанец, родом из Берёзова на Коломыйщине, сидел в Пермских лагерях в 70-х гг.
Гнот – п/з из Львова. Сидел в 35-й зоне Пермской обл.
Демидов Дмитрий Ильич, род. 03.12.1948 в с. Печенежин Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл. Член «Союза украинской молодёжи Галичины» (1972). Арест. 4.04 1973. По ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда»), 64 («участие в антисоветской организации»), 223 ч. 2 УК УССР («хищение оружия») осуждён на 5 л. лагерей строгого режима. Отбывал наказание в Пермском лагере ВС-389/36.
Кампов Павел, род. 21.09.1929 в Закарпатье. Заключён в 1970 на 6 л. в лагерях Мордовии, Пермской обл., 5 л. ссылки в Томской обл. Вторично – 22.04.81 на 10 л. в лагерях строгого режима Куйбышева, Кирова. Освобождён 30.08.89.
Кифяк Семён, повстанец из Черновицкой области, сидел в 70-х гг. в Пермских лагерях.
Курчик Николай, род. 1927, повстанец, аресты 1946, 1954.
Лавут Александр, член «Инициативной группы защиты прав человека в СССР» (1969). Арестован в апреле 1980 г. за помощь крымским татарам.
Лукьяненко Левко, род. 24.08 1928, заключён 20.01. 1961 на 15 л. по ст. 56 и 62 ч. 1 за создание Украинского Рабоче-Крестьянского Союза, вторично – 12.12. 1977 по ст. 62 ч. 2 на 10 л. и 5 ссылки как член-основатель Украинской Хельсинкской Группы. Освобождён в декабре 1988 г. Председатель УХС, УРП, посол Украины в Канаде, народный депутат I – IV созывов.
«Мемориал» – Всеукраинское общество «Мемориал» им. В. Стуса создано в марте 1989 г. в Киеве.
Мороз Валентин Яковлевич, род. 15.04. 1936, историк. Арестован в сентябре 1965 г., 4 г. по ст. 62 ч. 1; вторично – 1.06. 1970, по ч. 2 ст. 62 на 9 л. лагерей особо строгого режима и 5 л. ссылки. 29.04 1979 г. освобождён и выдворен в США. Ныне преподаватель Львовского университета.
Мотрюк Николай Николаевич, род. 20.02. 1949 в с. Казанов Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл.). Член «Союза украинской молодёжи Галичины». Арест. 15.03. 1973, осуждён по ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда») и 64 («создание антисоветской организации») к 4 г. заключения. Отбывал наказание в лагерях Пермской обл.
Палийчук Дмитрий из Космача, повстанец, 25-летник, сидел в 70-х гг. в Пермских лагерях.
Пидгородецкий Василий, род. 19.10.1925 г., повстанец, арестован в феврале 1953, заключён на 25 л. лишения свободы, 5 л. ссылки и 5 л. поражения в правах. За организацию забастовок повторно осуждён на 25 л. Освобождён 29.03 1981, ещё дважды судим «за нарушение паспортного режима». Всего в неволе провёл 32 года.
Ризныкив Олекса, род. 24.02. 1937, заключён 1.10 1959 г. по ст. 7 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления к 1,5 г., вторично – 11.10. 1971 по ст. 62 ч. 1 на 5,5 л. Писатель.
Сапеляк Степан, род. 26.03 1952. Член Росохацкой группы, арестован 19.02. 1973, 5 л. заключения и 3 г. ссылки. Отбывал наказание в Пермских лагерях и в Хабаровском крае. Поэт, лауреат Национальной премии им. Т. Шевченко 1993 г.
Сверстюк Евгений, род. 13.12. 1928. Литературный критик, публицист, один из лидеров шестидесятничества. Заключён 14.01. 1972 по ст. 62 ч. 1 на 7 л. и 5 ссылки. Отбывал наказание в Пермских лагерях и в Бурятии. Доктор философии, Лауреат Шевченковской премии 1993 г.
Сенькив Владимир, род. 24.06 1954. Член Росохацкой группы. Арестован 28.06. 1973 по ст. 62 ч. 2 и 64, 4 г. заключения и 3 г. ссылки. Отбывал наказание в лагере ВС-389/36 в с. Кучино Пермской обл. и в Томской обл.
Сымчич Мирослав, 5.01. 1923 г.р., командир Берёзовской сотни УПА. Заключён 4.12. 1948 на 25 л., за участие в забастовке повторно на 25. Освобождён 7.12. 1963 г. Без суда 28. 01 1968 заключён ещё на 15 л., под конец срока – на 2,5 г. Всего 32 г. 6 мес. и 3 дня неволи. Живёт в Коломые.
Солодкий Виктор, повстанец, п/з, отбывал наказание в Пермских лагерях в 70-х гг.
«Союз украинской молодёжи Галичины», (СУМГ) – подпольная молодёжная организация. Возникла в январе-феврале 1972 в с. Печенежин Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл. Инициатором создания Союза был слесарь Дмитрий Грынькив. СУМГ считал себя наследником ОУН в новых условиях, его целью было создание независимого украинского социалистического государства (наподобие Польши или Чехословакии). Грынькив и инженер Дмитрий Демидов разрабатывали устав и программу СУМГ, но принять её не успели. Группа насчитывала 12 человек, её члены (рабочие и студенты) проводили встречи (своеобразные семинары), раздобыли несколько винтовок, учились стрелять, собирали литературу ОУН, воспоминания, повстанческие песни. СУМГ был раскрыт КГБ, в марте-апреле 1973 члены группы были арестованы, пятеро из них осуждены (Дмитрий Грынькив, Дмитрий Демидов, Николай Мотрюк, Роман Чупрей, Василий-Иван Шовковый).
Статус политзаключённого. Идея статуса политзаключённого возникла в политлагерях в середине 70-х гг. Поскольку власти считали «особо опасных государственных преступников» обычными уголовниками, то на самочинно разработанный статус заключённые переходили явочным порядком: отказывались носить спецодежду, нашивку, требовали работы по специальности, неограниченной переписки, нормального медицинского обслуживания и прочего. Это вызывало дополнительные наказания.
Турик Андрей, род. 14.10. 1927, повстанец, арестован в 1958 г., 25 л. заключения. Умер в 1975 г. (?)
Украинская Хельсинкская Группа – Украинская Общественная группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений создана 9.11. 1976 г. с целью распространения в Украине идей Всеобщей Декларации прав человека ООН от 10.12. 1948 г., свободного обмена информацией и идеями, содействия выполнению гуманитарных статей Заключительного акта СБСЕ, добивалась непосредственного участия УССР в Хельсинкском процессе. Члены-основатели: Николай Руденко, Пётр Григоренко, Оксана Мешко, Олесь Бердник, Левко Лукьяненко, Николай Матусевич, Мирослав Маринович, Нина Строката, Олекса Тихий, Иван Кандыба. 39 из 41 члена УХГ были заключены. 7.07 1988 г. трансформирована в Украинский Хельсинкский Союз, 29.04. 1990 на его Учредительном съезде основная масса членства создала на его основе Украинскую Республиканскую партию.
«Украинский Национальный фронт» – подпольная организация, основанная в 1964 г. в Галичине (основные деятели Д. Квецко, З. Красивский). Издала 16 номеров журнала «Воля и Родина». Аресты в марте 1967 г.
«Хроника текущих событий» начала выходить 30 апреля 1968 г. Первый редактор – Татьяна Горбаневская (до ареста в декабре 1969), до 1972 – Анатолий Якобсон, далее редакции менялись из-за арестов.
Чорновил Вячеслав, 24.12. 1937 – 25.03. 1999. Один из лидеров шестидесятничества. Заключён 3.08. 1967 по ст. 187-1 на 1,5 г., вторично – 12.01. 1972 по ст. 62 ч. 1 на 6 л. и 5 ссылки, в третий раз – в апреле 1980 на 5 л., в 1983 освобождён. В Украину вернулся в мае 1985. Редактор журнала «Украинский вестник» (1970-72, 1987-90), член УХГ, народный депутат Украины I – IV созыва, лидер НРУ, лауреат премии им. Т. Шевченко (1996), Герой Украины (посмертно).
ШИЗО – штрафной изолятор, карцер. Наказывали им до 15 суток.
Шовковый Василий-Иван Васильевич, род. 7.07.1950, с. Печенежин, ныне Коломыйского р-на Ивано-Франковской обл. Член «Союза Украинской Молодёжи Галичины». Инкриминированы ст. 62 ч. 1 («антисоветская агитация и пропаганда»), 64 («создание антисоветской организации»), 140 ч. 2 («кража»), 222 ч. 1 («изготовление и хранение оружия»), 223 ч. 2 («хищение оружия»). Заключён на 5 л. лагерей строгого режима. Отбывал наказание в Пермской обл.
Фото В. Овсиенко:
Chuprej Плёнка 9629, кадр 20А. 21.03. 2000 г., г. Коломыя. Роман ЧУПРЕЙ в доме М. Сымчича.