Интервью Степана Семёновича АНДРУШКИВА
(На сайте ХПГ с 3 апреля 2008 года)
В.В.Овсиенко: Третьего апреля 2001 года в Днепропетровске рассказывает пан Степан Андрушкив. Пожалуйста, скажите сначала свой почтовый адрес.
С.С.Андрушкив: Индекс 49101, улица Краснофлотская, 43, кв. 2. Телефон 42-10-32. Я, Андрушкив Степан Семёнович, родился 6 января 1926 года.
В.О.: Как раз на Рождество. И Василий Стус на Рождество родился.
С.А.: У меня есть ещё брат Иосиф, который также родился 6 января, только 1936 года. Он мне уже по маме не родной. Я родился в селе Конюхи Козовского района — когда-то был Бережанский район Тернопольской области.
В.О.: Это откуда Пётр Саранчук?
С.А.: А это мой двоюродный брат. У меня есть его книга, в Америке изданная, называется «Конюхи — казацкое гнездо». Ему прислали, а он мне подарил как брату. И фотографии есть.
В.О.: Я недавно, в феврале, был у Петра Степановича в Николаеве.
С.А.: Мы вместе ходили в школу, жили в одном дворе, вместе нас немцы хотели забрать в Германию, но он сумел сбежать, а меня загнали аж в Перемышль. Я при Польше окончил шесть классов, а в 1941 году при немцах нас всех забирали в ФЗО. На улице Терезы во Львове было общежитие, и там было что-то вроде нашего ФЗО. Там обучали рабочим профессиям перед тем, как забирать в Германию. Я там проучился с осени до мая 1942 года. Мы увидели, что первую партию уже забрали на работу в Германию, так мы давай убегать. Мы разбежались. А у меня в Бережанах была тётя, ещё при Польше служила у адвоката служанкой. Так я уже в своё село не поехал, а поехал к тёте. И тогда мы уже пошли в подпольную работу. Мы собирали оружие — много было оружия разбросано, когда советские войска отступали. У немцев мы оружие воровали. Заготавливали продукты. По приказу старших друзей из ОУН мы выполняли такую работу.
Меня арестовали 3 февраля 1948 года. Я тогда служил в Советской армии в Челябинской области. Потом нас перевезли в Красноярск на пересылку, а оттуда в 1948 году завезли в Норильск. Мой норильский номер Б-509.
В.О.: Подождите, расскажите об аресте, о суде немного подробнее.
С.А.: Меня немцы вывезли из лагеря в Австрию. В 1945 году мы хотели перейти с нашей Украинской Повстанческой Армией в американскую зону оккупации в Австрии, но русские перекрыли дорогу, и мы попали к ним в плен. И нас там под конец войны в 1945 году забрали в армию. Нас целый месяц гнали пешком из Австрии. Мы прошли Австрию, Венгрию, Румынию, и только в городе Клуж в Румынии посадили в железнодорожные узкоколейные вагоны. Под Одессой перегрузили в товарняки. Нам сначала говорили, что мы едем на родину. А нас целый месяц везли на Маньчжурию. Приехали мы в Маньчжурию, неделю там постояли. Никаких боёв там практически не было, Квантунская армия уже капитулировала. В те вагоны-товарняки (наш полк приехал в одном эшелоне) загрузили пленных японцев, и наша 162-я мобильная транспортная рота (командир Кукутюхо) их сопровождала в Иркутск. В Иркутске мы их охраняли. В той роте было много трофейных коней — маньчжурских и немецких. Ежедневно мы брали из того лагеря по 100 человек японцев для обслуживания той конной базы. А потом нас перевели на Урал во Второй отдельный мостостроительный дорожно-строительный батальон, и мы строили дорогу на Китай. Грузили щебень с Байкала просто лопатами. Это был как штрафной батальон. Кто не выполнял норму, тому по приказу министра внутренних дел Чернышёва не разрешалось идти в казармы, пока не выполнит ту норму. Правда, вся техника там была американская — камнедробилки, вибраторы. Но большинство работ мы выполняли вручную.
Был там парень из Каменец-Подольской области. Мы вместе были в Австрии. Вот он меня и продал. Я в Австрии по рекомендации Украинского Комитета, который был в Перемышле, вступил в ОУН в 1943 году. Я там получал украинские газеты из Берлина, из Вены, и мы соответственно вели там пропагандистскую работу. И тот друг меня продал. 3 февраля 1948 года где-то в 11 часов ночи подходит старшина Титов и говорит: «Пошли». Заводит меня в оперативный отдел. Раздели меня. А это ж зима, 3 февраля, на Урале очень холодно. Старший оперуполномоченный Киселёв сказал старшине: «Принесите ему летнюю форму». С меня сняли зимнюю одежду, принесли те старые шкарбаны-сапоги, гимнастёрку — и меня в холодную штрафную камеру, там же, в части. Я там просидел с 3 февраля по 14 апреля, аж до суда.
Судила нас «тройка» — суд особого назначения, и дали мне 10 лет по статье 58-10 — русская статья «антисоветская агитация», и 25 лет за «измену Родине» — статья 51-А. Направили нас в Челябинск в каменный карьер.
В.О.: А в чём вас обвинили?
С.А.: Поскольку я был в Австрии, то дали статью «измена Родине». А «агитация» потому, что я получал литературу, что мы проводили собрания ОУН.
В Челябинске я был в каменном карьере. А уже к осени, где-то в июле или в августе (потому что ещё пароходы ходили), отправили нас в Красноярск на пересылку и дальше пароходом до Дудинки.
Две недели мы плыли туда. В Красноярском крае на пересылке загрузили немного хлеба. Тянули пять барж — четыре мужские баржи и одна женская. Хлеба взяли столько, что его хватало на три дня. Воду давали пить прямо из Енисея — там стояли такие насосы и железные бочки, так воду для питья качали прямо туда. Проплыли мы 2-3 дня, хлеб закончился. Начали варить такую затируху — мука с той водой. Началась дизентерия, тот трюм поделили на две половины — в одной были более-менее здоровые, а во второй половине совсем больные люди. И на каждой остановке через 2-3 дня выносили по 10-20 трупов наверх. Так, пока мы доплыли до Дудинки, нас осталось почти половина, и те, как говорится, еле дышали.
В Дудинке нас немножко подкормили. А из Дудинки до Норильска идёт узкоколейная железная дорога, 120 км. Нас погрузили на ту узкоколейку и завезли в Норильск. Я попал в четвёртый особорежимный Горлаг — «государственный особорежимный лагерь». Тот лагерь находился на так называемом восьмидесятом квартале — это от Норильска где-то, может, 5-7 километров. Двухэтажные капитальные дома там были. Нас привезли туда и на работу водили в так называемый Горстрой. Долбили мы ту мерзлоту, фундаменты закладывали. Там не хватало каменщиков, а надо ж было класть. Все без специальности были, так нас забрали на курсы каменщиков. Я попал в бригаду, где бригадиром был власовец москвич Воинов. Мы сначала клали дома, а потом открылся так называемый Медстрой. В тундре на голом месте стали долбить землю и закладывать фундамент под новый завод. Там я проработал почти до конца своей лагерной жизни.
А потом волнение было. Штаб наш был на четвёртом особорежимном лагере, а основные действия — где мой брат Пётр Саранчук сидел, в третьем каторжном, под горой был специальный лагерь. Нас мимо него водили на работу, так было видно, что они вывесили чёрный флаг, он развевался там долго, месяца три, пока не приехала та экзекуция из Москвы по приказу Берии. Тогда окружили и перекрёстным огнём обстреляли тот лагерь, много побили, а после обстрела ворвались танкетками в лагерь и начали стрелять по баракам. А там была такая самоохрана — это воры, у которых было по году, по два. Их брали в ту самооборону, так они раненых вытаскивали за ворота и дорезали, а потом грузили и везли под гору Шмидтиху. Там были специальные траншеи, в которые сбрасывали трупы.
В 1955 году приехала из Красноярска специальная комиссия на пересмотр дела, нам всем сказали: «Не сопротивляйтесь, признавайтесь, как всё было, ничего вам не будет». И нас освободили.
В.О.: А дату освобождения вы помните?
С.А.: Это был август 1955 года, 12-е число, в справках у меня всё есть.
В.О.: А как там сформулировано основание освобождения? Это реабилитация или сокращение срока?
С.А.: Мне сказали, что это «условно-досрочное освобождение». Так было записано на тех карточках. Большинству тех, кто был из Западной Украины, не давали права возвращаться на родину. Нас тогда снова отвезли в Дудинку, на том же пароходе привезли в Красноярск, выдали даже, как в карточке написано, мизерную плату на проезд. Но нам сказали, что кто из Западной Украины, выбирайте, куда хотите ехать — то ли в Донбасс, то ли в Днепропетровск, то ли в Кривой Рог, — короче говоря, на рудники, на шахты нас отправляли, за 110-120 километров от областного центра, но только не в Западную Украину.
Ещё хочу сказать, что мой двоюродный брат, Саранчук Пётр, был на Тайшет-трассе, и когда их привезли с континента на Заполярье, так их завезли в наш четвёртый лагерь, построили там палатки — видно, в их третьем каторжном не всё было готово. Так мы с ним ещё побыли вместе где-то месяца четыре.
Ну, а куда ж мне ехать? Домой не дают ехать, моих родителей выселили в Николаевскую область, и они уже умерли. В колхоз я не хотел ехать. Но был у меня один друг из Днепропетровской области. Я поехал к нему, пока буду искать работу. Это Апостоловский район. А он же знал, что я уже каменщик. Говорю: «Знаешь что, как-то надо ж пробиваться, ну, что я буду в колхозе делать?». У него сестра работала на заводе Петровского. Через сестру он меня устроил на «Юждомнаремонт» — есть такой в Днепропетровске. После плавки печи останавливают и начинают ремонт. Там всё падало, Боже мой, как зашёл я туда впервые, посмотрел... Но мне надо было как-то приспособиться в городе. Дали согласие меня принять, дали мне справку, я пошёл в паспортный стол, выписали мне паспорт. Но я на тот завод не пошёл. Я шёл мимо того завода, а там возле индустриального техникума объявление было, что требуются на работу каменщики, плотники, штукатуры — всякие строительные специальности. Я пошёл в тот ОКС — «отдел капитального строительства», там начальником был Александр Садовников, он меня принял на работу.
Дали мне комнату в студенческом общежитии на улице Ногинской. Я прожил там год и решил жениться. Та девушка сама из Днепропетровского села, тоже побывала в Германии, вернулась. У неё ещё были брат и младшая сестра. Они жили в районе Новомосковска, где под горой кирпичный завод. Мать работала в садике, но девушке надо было где-то жить, и она пошла в город работать — тогда отстраивался коксохимический завод. Там всё было разбито, так они там траншеи копали. Завод позже начал работать, а труб не было, так как пустят дым — они задыхались в тех траншеях. Она в общежитии и я в общежитии живу. Я говорю: «Сергей Абрамович, мне уже надо жениться, а где ж я буду жить, когда женюсь?» Рассказал, что есть девушка, которая тоже работает каменщиком, а он говорит: «Пусть переходит к нам, мы вам дадим отдельную комнату в общежитии, вы не будете жить вместе с ребятами».
Мы поженились 24 августа 1956 года, я забрал её в общежитие. Жену Галя звали, а дочь родилась в 1959 году, назвали мы её Оля. Дочь уже стала подрастать, и мне хотелось иметь какое-то своё жильё. А то что общежитие — одна комната. То общежитие четырёхэтажное — и одна кухня на целый этаж. Я стал по городу ходить, чтобы купить какой-нибудь домик. Да и из этого общежития индустриального техникума нас стали выживать, потому что я пошёл на более высокую зарплату, в ремонтно-строительную контору при управлении рынками. Там начальником был Марголин Михаил Алексеевич. Тогда встал вопрос, что надо что-то покупать. Денег таких не было, хотя мы немножко сэкономили. Я ходил-ходил — за 1.750 рублей купил кусок развалюхи. Там в первой половине жил Изя, еврей, со своей женой, а я купил такое, что никуда оно не годное было. До того там жил бухгалтер, Лев Зельманович. Тот дом построен на склоне. Первая половина от дороги, так ничего была, а та вторая была совсем аварийная. Тот Зельманович пошёл в театр, а воду не перекрыл, всё залило и завалилось. Вызвали комиссию, комиссия признала, что жильё непригодное, и его решили продать. Так я то аварийное здание купил, рассчитывая на свою силу, что я каменщик и жена каменщик. Купил я его в марте 1962 года. Давай будем строить.
Я забил фундамент вплотную к тому дому, который был. А Изя говорит: «Давай немножко отступим дальше на 4 метра, чтобы мне было два метра и тебе было два метра». Я говорю: «Давай». Так мы и забили фундаменты. Тот Изя — он же пьяница был — сначала взялся за работу, а потом отказался: «Я, — говорит, — больше строиться не буду». Хотя ему помогал начальник управления, потому что они евреи, и отец его работал на шлакоблочном заводе в составе, он ему и шифер привёз, у него было из чего делать. Так я тогда сказал: «Изя, раз ты отказываешься, то я не буду отступать два метра от того дома, а так, как есть, метр от твоего дома отступлю и дальше буду строить». И стал я уже отдельно строить. Старый дом внутри. Полуподвал мы забетонировали, а дальше, чтобы стены гнать, уже мешает тот дом. Я стал тот дом заваливать, а тут пошла комиссия за комиссией — говорят, что я строю двухэтажный дом. Дошло до того, что на райисполкоме вынесли решение завалить весь тот дом.
Что делать? А уже я где-то лет восемь работал в управлении рынками, меня считали хорошим работником, пошёл в райисполком в мою защиту главный инженер Носов. На втором заседании отменили то решение и то полуподвальное помещение оставили мне как подсобное хозяйство. А против меня уже возбудили дело, что я самовольно строю. А у меня было разрешение на капитальный ремонт, так я смело себе строил. И у того соседа было, но он не захотел строить. Когда приходит комиссия из райисполкома и говорит: «Вы нарушили закон, делаете новое строительство. Капитальный ремонт — это пол заменить, перегородки, крышу заменить, а вы ж старое завалили и ведёте новое строительство. Это подпадает под 199-ю статью». Поручили дело одному следователю, тот долго тянул, видит, что не к чему придраться.
Я в 1959 году поступил в строительный техникум, на вечернее отделение. А тут началась тяжба — следователь вызывает меня прямо с уроков, я должен пропускать, а тут и так у меня нет времени, потому что утром еду на работу, работаю, после работы я уже домой не заезжаю, а еду в техникум, а из техникума приезжаю, лампу-сотку включаю и строю вместе с женой.
Камень с карьера я выписывал, все материалы выписывал, потому что знал, что за мной следят. Я работал на Сухачовке, там был рынок. Однажды, не доезжая до города, меня какой-то человек спрашивает: «Где вы работаете?» — Там-то и там-то. — «А что вы там делаете?» — То-то и то-то. И стал меня допрашивать про Петра Саранчука: «А кто такой Пётр, а как вы учились?». Я говорю, что мы с Петром расстались в 1942 году, а вы меня сейчас спрашиваете, как он и что. Знаю, что он сидит, а за что — откуда я знаю? Он назначал мне ещё встречу, но я больше на неё не явился.
В.О.: В каком это году вас спрашивали про Петра Саранчука?
С.А.: Это был 1958-59 год. Так он ничего и не узнал от меня. Я дальше строюсь. Тогда тот следователь отказывается вести моё дело, передаёт его Сулгакову, старшему лейтенанту. Тот крутил-крутил, крутил-крутил, докрутил до того, что меня обвиняют по той статье и вызывают в суд. А до этого, правда, неоднократно была комиссия, забрала все документы, которые у меня были на строительные материалы: на тысячу штук шлакоблока забрали документы, на столярку из финского домика — окна, двери, на цемент — на всё, что я выписывал, у меня была документация. После окончания следствия тот Сулгаков говорит мне: «Тебе всё-таки повезло: стоило у тебя обнаружить на 120 рублей незаконно приобретённых материалов, и ты бы снова получил срок и всё было бы конфисковано».
Передали в суд. В суд пришли соседи на защиту, все сказали, как мы работали, что чужого труда не использовали, никто нам не помогал, потому что здесь никого из родных у нас не было, всё мы делали своими силами. Суд вынес приговор: шесть месяцев условно с вычетом 25% из моей зарплаты и с конфискацией всего того имущества. После суда я подхожу к судье и спрашиваю: «Слушайте, ну какая же конфискация? В доме полов нет, не оштукатурено, это ж незаконченное строительство, а вы конфискуете. Оно теперь моё или не моё? Как дальше быть, что с ним делать?» Она говорит: «Как строили, так и стройте». Я довёл то строительство до конца, и уже больше ко мне не цеплялись. Но тех четыре метра я оставил, что было не достроено. Позже, где-то через 4-5 лет, я потихоньку закончил то строительство, и там мы живём поныне.
В.О.: А по отношению к вам на протяжении жизни были какие-то претензии, преследования, запреты в связи с тем, что вы были в заключении?
С.А.: Позже ко мне не цеплялись. Прицепились только вот за то строительство. Их целью было меня ещё раз посадить. Так же как это было с Петром Саранчуком в Николаеве.
В.О.: Да-да, ему это устроили и посадили его.
С.А.: Если вы с ним говорили, то знаете эту историю. Там ему несколько бетонных столбиков подбросили, или как... Он 28 с половиной лет просидел. Такое хотели и со мной сделать, но я был очень осторожен, я ничего нигде не взял, только то, что было выписано. Там в гостинице наращивали третий этаж, а второй разбирали, там хорошие доски были. Так я их тоже выписывал. Те документы у меня до сих пор есть. Все они прокуратурой проверены.
В.О.: А вы реабилитированы или нет?
С.А.: Реабилитирован. Когда меня освободили, то только справку дали. А когда в 1991 году пошла та реабилитация, то у меня ж ничего не было. Я через военкоматы добивался, потому что меня же арестовали в армии. Но никто ничего не мог дать, потому что я ж забыл, какая та военная часть. Пока не написал письмо в журнал «Человек и закон». А ещё у меня был мой земляк, с которым я служил. Он в Херсонской области жил. Я написал ему письмо, он знал полевую почту, я на ту полевую почту написал письмо, они переслали его в московскую генеральную прокуратуру, там установили, что я действительно был там-то и там-то, осуждён за то и то. И я получил реабилитацию от московской прокуратуры. Так мне повезло. Там они ошибочно написали, что я с 1924 года, а я с 1926-го, у меня до сих пор метрика есть с 1942 года. Я ещё раз послал в генеральную прокуратуру, а оттуда уже прислали мне ксерокопию из моей военной книжки. Там написано, что я «участвовал в боях». Действительно, в апреле 1945 года ещё были бои, война 9 мая ещё не закончилась. Она закончилась намного позже. Нас взяли в запасной полк и бросали на разоружение тех военных группировок — УПА, отступавших эсэсовских частей. Они шли через Австрию. Я был в 137 километрах от Вены, в городе Гмюнд, а немцы где-то километров за 100-120 были. Все они шли тем маршрутом, и нас бросали против них. Поэтому мне записали в военной книжке, что я «участвовал в боях». Прислали мне ксерокопию из военной книжки, я пошёл в районный военкомат, оттуда послали в областной военкомат, всё подтвердилось, и меня признали участником боевых действий, дали мне удостоверение.
В.О.: Теперь Вы, очевидно, на пенсии, или ещё работаете?
С.А.: Я всё время работал, а на пенсии уже нет. 8 лет в техникуме, 8 лет в управлении рынками, а с 1967 года на заводе, который здесь называют «кроватный завод», а он назывался Завод медицинского оборудования. Я окончил техникум, пошёл в ремстройконтору, ремонтировал жильё. Но там объектов давали много, а материалы не списывали. Так брат жены говорит: «У нас на заводе посадили прораба и нужен прораб». Скокин там был прорабом. «Переходи, — говорит, — к нам». Здесь я получал 120 рублей, а там 100. Но в конторе я отвечал за материал. Так чтобы не иметь хлопот, я пошёл на завод и отработал там 19 лет, вплоть до пенсии, до 1986 года.
В.О.: А тут уже «перестройка». Интересно было услышать, что вы возглавляете Братство воинов УПА области. Расскажите, пожалуйста, как вы здесь перестройку делали, независимость добывали, когда Братство возникло?
С.А.: В 1989 году я вступил в Рух — здесь есть Шулык Иван Иванович. Познакомился с двумя студентами — Куделя и Хобот. Я с ними познакомился потому, что поступил в КУН — Конгресс украинских националистов. В 1992 меня избрали председателем КУНа. В 1993-м мы организовывали Общество политзаключённых и репрессированных и Братство воинов УПА — здесь, в Кривом Роге, в Днепродзержинске, Першотравенске. С тех пор и по сей день я являюсь председателем Братства и заодно я являюсь членом областного провода КУН.
В.О.: Это был пан Степан Андрушкив. Записал Василий Овсиенко 3 апреля 2001 года в квартире пана Василия Сирого в Сичеславе.
На снимке В.Овсиенко: Степан Андрушкив, 3.04.2001.