Интервью ИЩЕНКО Александра Ивановича
В.В.Овсиенко: На Благовещение, 7 апреля 2001 года, в городе Марганце в лесу вблизи своего дома рассказывает о себе Ищенко Александр Иванович. Привезли меня сюда Алексей Крестьянов и Владимир Буштаренко из Никополя.
А.И.Ищенко: Родился 15 мая 1951 года в Орджоникидзе. Как у всех – учился, армия. Вопросы о жизни всегда возникали, всё виделось, что происходило, какое было лицемерие, какое отношение людей к власти. Одно официальное, неофициальное – другое. Ясное дело, что даже в то время я был несогласен со многими вопросами жизни, особенно в молодые годы – седьмой класс, восьмой – так меня прямо передёргивало и не давало спокойно мыслить. Тогда же было конкретно заявлено, что русский язык главный, а украинский ставился во второй ряд. Этот вопрос стоял однозначно. Это говорят молодому человеку, что вот так и так. Это было начало, шестидесятые годы. Сказать, что никому это не говорилось, скажем, среди друзей – нет, это всё говорилось, все эти вопросы имели место в разговорах. Тогда, сами понимаете, система была такая, что как все, так и ты. Или человек существовал как бы в двух измерениях: в одном измерении он говорил правду – это там, где его не слышит власть, где можно говорить. И потому сложилось такое впечатление, что все «за». Гнали на парады, и все шли. А потом армия, Урал.
В.О.: А когда Вы в армии служили?
А.И.: Это 1969 год, в 1972 году я вернулся. На Урале служил. Морозы, ветры… В системе МВД служил. Там отбирались люди – кого в конвойные войска, а кто не согласен, порядочный более-менее, того на месте оставляли. А если видят, что человек такой, то тебя посылали туда, где надо людей травить. Я знаю, какие люди туда попадали от нас. Отбирали из нашей среды агрессивно настроенных и преданных чему-то такому негативному, я бы сказал. А те, что оставались, скажем, промышленные зоны охраняли. Я, конечно, в конвойные не попал, ясное дело, меня знали как человека надёжного в другом.
Пришёл из армии, на работу не берут.
В.О.: А где?
А.И.: В Марганце. Хотел в Орджоникидзе, но в Марганце давай проситься на работу. Были очень большие проблемы с работой, но всё-таки удалось устроиться в карьер на экскаватор. Работал.
Ещё когда изучали историю в школе, я был очень большим противником этих программ. Поэтому я школу не окончил. У меня были причины не учиться, потому что меня заставляли учить те программы КПСС, ту историю, которую нам придумали. Сейчас-то мы уже знаем, грамотные все, но тогда мы изучали ту историю, что нам написали. Меня заставляли оканчивать школу, снова записывали в школу: давай учись. А что учись? Приходишь в школу, а там фактически не столько знания дают, сколько политически «накачивают». Такая система была. В чём мой протест? В том, что человек не хотел учить то, что насильно заставляли учить. Я в то время уже видел эту советскую власть, как говорится, изнутри, я уже в то время протестовал.
В.О.: В какой форме?
А.И.: Я публично выступил с речью в каком-то кафе. Кстати, я не думал, что о ней кто-то будет знать. Я прямо заявляю, что я против советской власти.
В.О.: А когда это было?
А.И.: Это были ещё молодые годы, где-то после армии. Я тогда понял, что вся система была пронизана стукачеством.
В.О.: Обязательно.
А.И.: Кто-то об этом узнал, но меня не трогали, будто закрыли на это глаза – ну, может, пьяный сказал что-то. Но это было сознательно сделано: выступить и сказать, что я против той системы.
А дальше – поездка в края северные. На Север ездил. Как говорится, чтобы убежать от себя, от того, что глаза здесь видели.
В.О.: Вы просто поехали куда-то на работу? Когда это было?
А.И.: Это было где-то в 1973-74 году. Я проехал весь Советский Союз – такая была работа. Видел, что здесь, на Украине, полно плакатов, а в России едешь – и один там где-нигде. То есть русских агитировать не надо было, потому что они – колыбель советской власти, они все были «за». А нас надо было агитировать на каждом шагу, надо выставить плакат «да здравствует».
Много я объездил, много увидел. Кстати, однозначно скажу, что был русифицирован. Мало того, что в армии меня очень русифицировали, но ведь в России – там же украинского языка не услышишь. Попадались земляки, мы общались на украинском, но русский язык доминировал у всех.
Вернулся домой где-то в семьдесят пятом-шестом году. Ну, что, молодой, надо как-то себя утверждать. Любое существо оставляет после себя потомство, как-то организует жизнь. Построил дом, дети растут. А с чего борьба началась? Очень сильно меня достали, как говорится, и я стал тем, кем стал. Я уже не прятался, а вышел на люди, потому что меня сильно достало… Дело в том, что, начиная с детских садов, моих детей начали русифицировать. Они вообще не могли изучать украинский язык. Попытки устроить их где-то в ближайших садах были напрасны. Я пришёл к выводу, что идёт полная русификация. Это где-то 1982-83 год.
В.О.: А дети какого возраста?
А.И.: Ирина восьмидесятого года и Максим восемьдесят третьего. Я уже был человеком, имевшим своё достоинство в этом вопросе. Это меня доставало и в моём детстве. А здесь я столкнулся с этим конкретно на моих детях – русификация. Это та же школа, которую я проходил. И тут начались мои выступления. Я не говорил, что украинцы лучше, что русские другие. Первые мои действия – я выступил в защиту украинского языка и, ясное дело, что и нации. Выступил уже открыто, у меня всё это задокументировано, где я выступал, что я говорил, пресса написала, что я выступал там, сказал то-то. Это уже горбачёвская перестройка. Щербицкий дал какие-то там послабления, на местное партийное руководство пошли указания о каком-то равенстве.
В 1988 году, когда вот ежегодно собирают всех работников-педагогов в зале городского совета, я пошёл от родителей и прямо заявил, что я не собираюсь быть переводчиком на украинский язык своим детям. Я им прямо заявил: давайте что-то делать. Я обратился к первому секретарю горкома партии Березовскому: давайте что-то делать. Когда я начал обращаться, когда я начал стучать во все двери, вот тут мне уже рассказали, что я человек второсортный, потому что ты украинец. Есть великие люди, а это такие: что им дадим, то и будет.
В.О.: Интересно, а кто с Вами так говорил? Вы можете назвать их поимённо и их должности?
А.И.: В принципе, это были разговоры о выполнении постановлений КПСС. Я могу назвать этого же первого секретаря горкома партии Березовского. Разговоры были такие: ты же давай делай, тебе пришла бумага, что ты должен развивать украинскую культуру, язык, так ты же давай, твори.
В.О.: Уже и Закон о языке был, так?
А.И.: Я уже не помню, какие там были законы, но я ему прямо говорил это. Не хотели они ничего делать. Когда я начал тыкать им те газеты и говорить, что вы же давайте, ребята, что-то делайте, то это, оказывается, нужно разве что за столом или где-то там в посадке.
Эта перестройка. Мы знали, что Горбачёв рассказывал, но на местах партия не хотела ничего делать. Я не осуждаю Горбачёва, но вы же сами знаете, какой это был переполох, когда начали открыто говорить о демократии. Я тоже выступил на собрании коммунистов за демократию. Об этом есть два слова в прессе – где я выступал и что говорил. Это действительно было тогда. И, я вам скажу, всё это где-то фиксировалось. Я вёл борьбу. Я уже не говорю, как мы начали создавать Общество украинского языка. «Литературная Украина» опубликовала устав. Я начал создавать Общество украинского языка.
В.О.: Когда это удалось сделать?
А.И.: Это удалось в 1989 году.
В.О.: Учредительный съезд в Киеве был весной 1989 года.
А.И.: Это был Учредительный съезд. Но мы создавали общество украинского языка без каких-либо указаний. Я вам скажу, что ошибки были. В порядочность компартийных лидеров я не очень верил, но сказать, что у нас не было сознательных украинцев, нельзя. Много людей откликнулось. Я агитировал, говорил, что вот как наших детей русифицировали, так они своих русифицируют. Тогда же ещё никто ничего не мог знать, что будет дальше и как. Мы же были настроены действительно отстаивать свой язык.
В.О.: А какие люди были в этом обществе? Может, учителя были?
А.И.: Люди были разные. Дело в том, что я же открытое общество создавал, я же не создавал какую-то ультраправую организацию. Это просто Общество украинского языка. И что вы думаете? Пошёл я в наш горком – кстати, некоторые те люди и сейчас живы и, как говорится, заправляют уже в другой партии. Я с ними разговариваю, говорю: «Вот видите, люди хотят, вам же пришли документы, что надо развивать украинский язык, вот мы и создаём общество». Небольшой список был подан мной, что есть люди, мы будем создавать. Потому что ещё же партия всё возглавляла, и это была идея КПСС, в принципе, поэтому я к ним и обращался. Тогда без партии ничего нельзя было делать. Небольшой список был подан. И я не знаю, как оно там у них произошло, но те же самые люди, которые первые откликнулись, чтобы создавать Общество украинского языка, – с ними была проведена работа, как я потом узнал. Тогда националист – это что такое? Это фашист, его, можно сказать, расстреливать надо, националиста…
Было собрание, где меня довели до больницы. Ведь что получилось? Подал этот списочек. Смотрю – все эти люди от меня шарахаются. Я понял, что их «обработали». Хотя я не могу этого утверждать, но что-то такое было. Тут, видите ли, сыграло роль, что Ищенко такой… И вообще тогда борьба велась на психологическом, так сказать, уровне. Психологически подавить человека. Стоило человеку сказать, что Ищенко такой-сякой, он фашист, или ещё что-то в этом плане – и уже человек мог убежать бог знает куда. Видят, что я не отступаю, создаю общество, то надо как-то другим средством меня одолеть.
Работал я на Марганецком ГОКе – Горно-обогатительном комбинате. Собирают там открытое собрание коммунистов. Я на это собрание тоже попал и как услышал, что там начали молоть – вы меня извините. Я уже не выдержал, взял слово. Я тогда слабо мог выступать, просто одно слово сказал: да что вы, люди, что вы рассказываете? Что я в защиту украинского родного языка стал – не больше, а вы меня фашистом называете. Ну, тут выступают подготовленные люди. Всё это было рассчитано на что? Это просто антиукраинская пропаганда. Выступают, говорят, что я фашист. Секретари парткомов сами же не говорят, у них есть…
В.О.: «Шестёрки».
А.И.: «Шестёрки», они на весь зал… А меня же люди-то знают. Я вам скажу, что я прекрасно понимаю этого Стуса, прекрасно понимаю Хвылевого, который застрелился. Для меня нет проблемы их понять, почему они это сделали. Я знаю, какую можно организовать травлю, как можно человека довести.
В.О.: А это собрание когда было?
А.И.: Это осень 1989-го. Я вам скажу, они меня этим словом «фашист» психологически поразили. Они меня там обзывали разными словами, я это выслушал публично, это где-то 500 человек было, всех коммунистов собрали и такую акцию провели против человека, который, кроме того, что хочет детям украинского языка, ничего больше не хотел. Это, знаете, психологически так на меня повлияло, что я был в таком состоянии: что делать? Тем более что те люди, которые были возле меня, они как-то немного отошли, будто начали бояться чего-то. Вы же знаете, что это такое публичные такие выступления. Я этих людей знаю, они ходят себе, пусть ходят, но они всё равно будут отвечать за своё.
Как бы там ни было, я обратился в больницу, потому что самочувствие было не очень хорошее. Тут речь идёт о сердце. Сердце не выдержало такого надругательства, которое они мне устроили на этом собрании, где меня коммунисты, эти партийные функционеры, оскорбили до такой степени, унизили. Правда, я сейчас знаю, что эти марганцевые карьеры на сердце очень влияют. Я обратился, что с сердцем у меня неладно. Не то что меня забрали, я сам пошёл. Очень что-то мне тяжело стало. Меня положили в реанимацию. Я и просился, потому что сердце становится от таких переживаний. Партийные функционеры, против которых я выступал, знали, что я был в реанимации. Меня положили на кровать, капельницу поставили. Просыпаюсь ночью – капельница пустая стоит, никого нет, а я лежу. И, вы знаете, такое ощущение – не знаю, что оно и как.
В.О.: Что-то ввели, да?
А.И.: Возможно, не знаю. У меня даже была такая мысль, не у меня ли крови моей набрали. Я имею в виду какое-то переливание или что. Потому что было вроде нормально, а тут такая слабость. Я там побыл день или два, не помню уже точно. Направляют они меня туда, где психических лечат. Поразило то, что я же вроде нормальный человек, а тут меня берут и закрывают к людям, которые ненормальны по своей природе. Кто не был там, тот не может представить, когда тебя закрывают в камере...
В.О.: Я был. 18 суток меня держали на психиатрической экспертизе. Они всех «антисоветчиков» пропускали через психиатрическую экспертизу.
А.И.: Пропускали. Это очень влияет психологически. Я не скажу, что они долго меня там держали, но само это помещение... Я уже сейчас не помню, сколько я там был, два-три дня... Вот я между этими людьми... Вспомнилось, что против этого боролись правозащитники, – и тут я на себе это увидел. Почему у нас мало тех людей, которые признаются, что они были там? Не только правозащитников, а вообще людей, которые нормальны, но в силу того, что они выступали против некоторых лиц, их просто закрывали и держали там два-три дня? Два дня, день его там подержи, не надо ему ничего говорить, просто подержи нормального человека – и он больше никогда не будет выступать.
В.О.: Вот советская карательная психиатрия в действии.
А.И.: Собственно говоря, я себя считаю последним, кто туда попал. Тогда же была уже перестройка, конец перестройки, уже шли совсем другие процессы, и они уже не очень-то брались вот так людей запирать.
В.О.: Это был конец 1989 года, так?
А.И.: Да, за создание Общества украинского языка меня довели до такого состояния. Есть живые люди, которые могут подтвердить, как меня обзывали фашистом ни за что.
В.О.: Итак, Вас там подержали несколько дней. А дальше что было?
А.И.: Потом они меня помещают при этом же психоневрологическом отделении; там и алкоголиков лечили, они в одних палатах, мы в других. Там меня уже начали колоть. И довели меня до такого состояния своими уколами, что я начал себя так плохо чувствовать, что это трудно передать.
В.О.: Мне рассказывали люди, которые годами там находились, в каком они состоянии были.
А.И.: Я так понял, это психотропные лекарства, у меня где-то записано, чем они кололи. Они меня так «полечили», что я уже и ходить не мог, не только говорить. Это продолжалось до месяца. Потом за меня выступили товарищи на собрании в Днепропетровске, что человек вот так пострадал. Меня сразу же выписывают в городское неврологическое отделение. Они это сделали очень быстро, потому что радио «Свобода» рассказало об этом на весь мир. Там меня посмотрел их психиатр. И что? Человека, оказывается, не так просто дураком сделать, как бы не хотели, чем бы не кололи, но так просто это сделать, что сегодня он нормальный, а завтра ненормальный. Прошёл я этот тест. Говорят, всё нормально, можно выписывать. Это благодаря радио «Свобода», я так считаю. Меня записали в профилакторий на месяц. Но то, чем накололи, было настолько сильным, что бросился я работать – а я работать на экскаваторе не могу.
В.О.: Да, люди от этого долго отходят.
А.И.: Итак, я не могу работать, а семья, а дети… Что же делать? Не могу работать по специальности. Тут они мне сделали направление в Днепропетровск и поместили в психиатрическую больницу закрытого типа, в неврологическое отделение. Там я пробыл где-то до месяца. Посмотрел, как там лечат тоже. Это целая история, не буду рассказывать. Меня там навещал Заремба из Общества украинского языка. Там закрытая больница, хотя она и хорошая. Врачи же видят, что я нормальный же человек, так перевели меня в соматическое отделение, это вроде как сопутствующее неврологическому, потому что я же не псих какой-то. Хотя я вам скажу, что там они сделали мне облучение рентгеном. Там есть специальный такой рентген, и вот я не знаю, насколько оно на меня подействовало, но я бы не сказал, что я стал после этого здоровее. Голову просветили этим рентгеном, после чего мне стало не лучше, а наоборот. Это факт.
В соматическом отделении меня проведал ещё, Царство ему Небесное… Этот, что восемнадцать или десять лет отсидел, умер он в пятьдесят лет, поэт.
В.О.: А, Иван Сокульский?
А.И.: Сокульский Иван, да, пусть ему земля будет пухом.
В.О.: Я с ним на Урале в Кучино сидел.
А.И.: Перед этим человеком я преклоняюсь. Это для меня был как старший друг, товарищ. Он меня проведал, яблок принёс, поговорили мы. Я вам скажу: они меня долечили до такой степени, что я уже собрался умирать. Тут такое: или бери вешайся, или что – вот долечили меня в той больнице до такого состояния, что я уже чувствую, что всё, наверное, не будет дела со мной.
В.О.: И сколько Вы там пробыли?
А.И.: Месяц тоже. Я уже был в таком состоянии, что давай, жена, забирай меня, или я тут умру. Такое состояние было, что и вспоминать не хочется. Жена меня забирает. Всё-таки сила воли у меня есть, а ещё те изменения в обществе, и я отошёл. Я снова принимал участие в событиях. Хотя я уже не хотел вести кого-либо, я просто был членом Общества украинского языка. И тут же создаётся Рух – «Народный рух Украины за перестройку» он назывался. Мы и его создаём, проводим первые собрания. Нашлись тоже люди. Я организовывал это дело. Уже была сила воли и, может, даже и злоба, что они мне такое сделали, что я уже не имею сил бороться по-настоящему, быть таким, как я был раньше, но всё-таки я принимал участие. И, как результат, принимал участие в первом съезде Народного руха Украины.
В.О.: Это 8-10 сентября 1989 года.
А.И.: Да, Учредительный съезд Народного руха. На Учредительном собрании Общества украинского языка я не был, а на этом съезде был. Мы сразу из тех же людей, которые были в Обществе украинского языка, создавали Народный рух Украины за перестройку.
В.О.: Я на съезде тоже был.
А.И.: Был я там, видел того Кравчука, как он выступал. В гостинице был с Сокульским в одном номере, говорили много. У меня и сейчас есть его стихи, которые я берегу.
Приезжаю домой с этого съезда – и тут за меня взялись. Во-первых, слежка была. Говорят: «Мы знаем, где ты был, что ты делал». Я так понял, что за всеми людьми, которые были на съезде, была установлена слежка. Я рядовой, не какой-то там человек, которого много людей знали, но на своём-то уровне знали. Была мне серьёзная «обработка». Дело в том, что я ездил за свои деньги и взял отпуск, написал, что я по своим делам, но я же был в совсем другом месте. Меня «обрабатывали» очень серьёзно, горком партии был подключён. За всеми людьми, которые были на первом съезде Народного руха, буквально за каждым человеком – вы представьте, какая была система, – следили. Потом он попадал в их список и уже удерживался «на крючке». Поэтому ты не знаешь, заберут ли тебя сегодня, или когда, или, может, вообще ничего не будет. Вы понимаете, какая ситуация? Страх этот был...
В.О.: Это да. Я уже в то время был дома, так что знаю.
А.И.: Вы знаете, как этих наших первых людей терроризировали. Это сейчас все болтают – а тогда? Так или иначе, я уже понял, что следят, КГБ было подключено. Но я уже не мог идти назад, я уже принимал участие во всех событиях. Впервые в Марганце на Первое Мая 1989 года мы с двумя молодыми людьми провели акцию. Нас трое было. Мы в колонне красных флагов впервые несли свои жёлто-голубые. Марганец впервые увидел эти жёлто-голубые наши флаги, потому что мы их несли – я и ещё два человека. Отец мой, он участник войны, говорил, что стоял возле трибуны и не мог и слова вымолвить – что это я пронёс жёлто-голубые флаги по центральной улице в колонне… Мы трое так немного отдельно шли. Три человека – три флага, прошли, показали их первыми в Марганце.
В.О.: Да, это был поступок.
А.И.: Я думал, что дойдём до конца улицы, где все расходятся, и тут нас уже будут забирать, потому что всюду милиция. Но ничего, прошли мы с флагами, и никто нас не забрал. Уже, наверное, пошёл процесс, как говорится.
Ну, это первая половина моей истории.
В.О.: А что, ещё были репрессии против Вас?
А.И.: Да, но это уже при нашей независимой Украине.
В.О.: А что, и такое было? Только постарайтесь короче, потому что ребята уже сказали спешить. Когда и что было?
А.И.: Во-первых, я занимался организацией независимых профсоюзов у себя на предприятии. Это была ожесточённая борьба, она затрагивала и меня, и всех. Это 1993-95 годы. Короче говоря, я попадаю под сокращение. У меня двое несовершеннолетних детей, а меня сокращают с работы одним из первых. Профсоюз, конечно, дал согласие. Я считаю, что это была расправа. Что такое потерять работу? Я там и протестовал немного. Я привык, что за людей иногда протестуешь и борешься, но за себя... Я им говорил, что у меня же дети, что вы незаконно меня увольняете – нет, ничего не подействовало, меня просто выгнали. Был ты – и нет, 10 там или 13 лет отработал – и всё... Потому что я занимался организацией независимых профсоюзов в Марганце, где работал. Некоторое время я не работал, потом пошёл в охрану и там тоже организовал независимые профсоюзы. Где бы я ни был, я их организовывал и сейчас организовываю. Перешёл на другое предприятие – и там организовал. А где независимые профсоюзы – там и репрессии, и чего только не было. В последний раз создавал профсоюз – и только через прокурора удалось успокоить начальницу.
В.О.: Но уже не было задержаний, избиений?
А.И.: Нет, задержаний не было. Я бывал во Львове на конференции независимых профсоюзов, ВП ВОЗ. Я организовывал независимый профсоюз города Марганца. Он был зарегистрирован. Некоторое время действовал независимый профсоюз ГОКа – Марганецкого горно-обогатительного комбината. Я начал это дело, а сейчас люди продолжают, дай Бог им всем здоровья, пусть борются. А я был председателем этого независимого профсоюза. И сейчас организовываю профсоюзы.
В.О.: Вы сейчас где-то работаете?
А.И.: Да, работаю в «Квазарэкскавации», в охране.
В.О.: Я Вас попрошу: если есть печатные материалы о Вас, то чтобы мне прислали ксерокопии.
А.И.: Я это сделаю. У меня есть даже выступление этого первого секретаря горкома партии Березовского в «Агитаторе», это 1989 год. Что вот такой-то Ищенко выступил за украинский язык. «Агитатор» – это всесоюзный журнал.
В.О.: А это Алексей Крестьянов продолжит, уже в машине, когда мы возвращались из Марганца в Никополь на машине.
А.Крестьянов: С Сашей Ищенко я познакомился в 1989 году. Мы здесь, в Марганце, попытались организовать Общество украинского языка. Я был послан господином Владимиром Зарембой. Заремба уже был председателем Общества украинского языка Днепропетровской области, я был одним из заместителей Зарембы. У него было трое заместителей. Я был по южным районам правобережья Днепропетровской области. Я приехал сюда, здесь состоялось собрание, и на этом собрании первый секретарь райкома партии – вылетела его фамилия, я Вам её дам, когда мы сегодня заедем ко мне, – он прямо поставил вопрос, что какое может быть Общество украинского языка? А тогда что, за автоматы – и в плавни? И всё зарезалось сразу, проголосовали против... Ну, их туда, коммуняк, насобирали, он сам же и насобирал, и они большинством голосов проголосовали против. Этого не надо было делать, надо было собрать только сторонников Общества украинского языка и организовать общество. Но они увидели, что этот Саша таки собирается организовать общество, и решили упрятать его в психушку. Он был помещён в психушку, кстати, два или три дня с буйными, и только после этого его от буйных перевели в камеру более-менее спокойных, и там его интенсивно кололи.
Когда в 1989 году было выдвижение кандидатов в депутаты Верховной Рады и местных советов от Руха и Общества украинского языка (был объединённый избирательный комитет), я на этом собрании предложил скинуться кто сколько может, чтобы помочь пану Ищенко материально, поскольку он уже был освобождён из психушки, но он был в таком состоянии, что не мог работать, он практически совсем не владел собой. Мы собрали 434 рубля, я привёз их и вручил жене. Жена написала расписку, и я отдал Зарембе эту расписку. Я увидел ужасную картину. Саша меня едва узнал, он ходил, держался за голову и стонал, криком кричал, что у него голова разваливается. Жена сказала, что у него сильно болит голова. Да и он сам сказал мне позже, что у него было такое впечатление, будто с него снимают череп. Вот такими психотропными веществами оказывали на него воздействие, чтобы отбить желание ко всему украинскому.
Итак, его сделали калекой, в течение года он не имел возможности нигде найти работу. Не то, что найти – он не мог работать. Я приезжал к нему ещё несколько раз просто проведать, мне в Обществе поручали заехать посмотреть, так он совсем был неспособен работать, настолько его искалечили эти органы КГБ. Я думаю, что эта «контора глубокого бурения» заинтересована была его искалечить и нейтрализовать. Общество украинского языка в Марганце появилось уже после девяностого года, в то время как уже во всех городах – Орджоникидзе, Никополе, Павлограде, Днепродзержинске, Кривом Роге – везде были общества украинского языка. А у них это дело нейтрализовали, так что только после девяностого года начало действовать. Вот что я хотел добавить.
В.О.: Это Алексей Крестьянов добавил об Александре Ищенко, когда мы возвращались из Марганца в Никополь на машине.
[Конец записи]
Александр ИЩЕНКО. Снимки В.Овсиенко 7.04.2001.
В.Овсиенко, Харьковская правозащитная группа.
