Из рассекреченных архивов спецслужб бывшие политзаключённые узнали о «стукачах» из своего окружения, прослушивании в квартирах и методах работы КГБ.
Эти архивы до сих пор скрывают немало тайн. К счастью, некоторые из них становятся достоянием общественности. Так что сегодня бывшие диссиденты могут заглянуть в папки с некогда чрезвычайно секретными документами Комитета госбезопасности УССР и узнать много интересного о себе и других.
Так какие же секреты хранили архивы спецслужб? Об этом «Экспресс» спросил фигурантов дела «БЛОК», украинских диссидентов 1960–1980-х годов Василия Овсиенко, Валентина Мороза и Богдана Горыня.
Секретарь была агентом
— Как так получилось, что вы получили доступ в святая святых советских спецслужб?
В. Овсиенко: — Ещё 17 февраля нас, группу бывших политзаключённых, пригласил к себе тогдашний директор архива СБУ Владимир Вятрович. Нам предложили ознакомиться с архивами и высказать свои соображения, что с ними дальше делать. Все согласились с мнением Валентины Черновол (сестра Вячеслава Максимовича) о том, что в архивных документах того времени о каждом из диссидентов так много лжи, что публиковать их можно только с соответствующими комментариями. Хотя та информация, которую я читал о себе, довольно объективна. Кстати, я нашёл в своём деле такие интересные детали о себе, которых и не знал…
— Какие, например?
— Скажем, я только теперь узнал, что одно наше доверенное лицо — машинистка, которая летом 1972 года печатала «Открытое письмо членам ЦК КПСС и ЦК КП Украины» Василия Лисового в защиту арестованных шестидесятников, — была сексотом КГБ.
Когда Евгений Пронюк и Лисовой были арестованы за это письмо, они очень долго не называли имени машинистки. Я тоже после ареста не называл, пока её имя не появилось в деле. А оказывается, в тот же день, когда я привёз машинистке Рае это «Письмо» (то есть 26 июня 1972 года), она доложила об этом в КГБ, и кагэбэшники решили «не препятствовать изготовлению документа, чтобы взять с поличным». Эта Рая, которой мы так доверяли, фигурирует в деле как «агент Валя»!
Вообще, по поводу этого «БЛОКА» ходит немало лжи. Скажем, о том, что те же Кендзёр или Яворивский имели в КГБ подпольные псевдонимы и под ними работали. Это неправда, всё — наоборот. Кагэбэшники для оперативной работы присваивали объекту некий псевдоним, и человек даже не знал, что его так называют.
Где, когда и с кем
— В документах по делу Ярослава Добоша (бельгийского украинца, который перевозил за границу самиздатовскую литературу) очень хорошо описывается, как именно за ним следили кагэбэшники. Причём наблюдение велось даже в гостиничном номере, очевидно, с помощью вмонтированной камеры. В вашей истории были случаи такой «технологической» слежки?
Б. Горынь: — Когда я знакомился с донесениями КГБ конца 1980 — начала 1990-х годов, то был поражён — настолько там детально, по дням описано, где, когда и с кем я встречался, куда ходил. День за днём. Такая же подробная информация есть и о моём брате Михаиле, об Игоре и Ирине Калынец, Степане Хмаре, Вячеславе Черноволе.
А что касается техники, то в архиве СБУ я наугад раскрыл один из томов и наткнулся на кагэбэшное сообщение: «С помощью подслушивающего устройства, установленного в квартире семьи Калынец, удалось узнать то-то и то-то». Правда, куда и как они эти устройства устанавливали, неизвестно.
В. Овсиенко: — В деле «БЛОК» фигурирует житомирец Евгений Концевич. Он с 1952 года лежит парализованный. В 1965-м, когда ему было 30 лет, к нему приехало много друзей из Киева — Черновол, Светличные, Сверстюк. А кагэбэшники подсунули «жучок». Евгений ночью этот аппарат обнаружил и выбросил в мусорное ведро.
На следующий день у него устроили обыск, но «жучок» не нашли, хотя он был в ведре с мусором. Ещё и проводок торчал. После этого его произведения перестали публиковать. Во время обыска один кагэбэшник сказал: «Этот лежачий труп — если бы он встал, то он не ходил бы. Он бы сидел».
Я передал некоторые документы, которые сфотографировал в архиве СБУ, своему коллеге Олесю Шевченко. О том, как он в 1976 году вместе с Виталием Шевченко и Степаном Хмарой подготовил очередной выпуск журнала «Украинский вестник». Они его напечатали на машинке, пересняли на фотоплёнку и передали во Львов человеку, который должен был передать эту плёнку за границу. А кагэбэшники тайно провели у этого человека обыск, нашли эту плёнку, сделали с неё копию, причём сознательно — некачественную, со смазанным изображением, и положили на то же место.
И эта смазанная фотоплёнка, с которой ничего нельзя было прочесть, ушла за границу. Кагэбэшники потом отчитались «наверх», что «Украинский вестник» обезврежен и он за границей не вышел. А мы, участники тех событий, узнали настоящую причину этого невыхода только теперь, четверть века спустя.
В. Мороз: — Была и обычная слежка. Мы в то время вообще жили в обстановке постоянного надзора. Но к этому привыкаешь. Когда каждый раз на улице за тобой следит шпик, непрерывно идёт и фиксирует, с кем ты встретился или перебросился словом, к этому волей-неволей привыкнешь.
«Стукачи»
— Изменило ли ознакомление с архивным делом ваше отношение к тем людям, которые на допросах свидетельствовали против вас?
В. Овсиенко: — Может, и водились «идейные» стукачи. Я знаю одно: никто из моих друзей добровольно не мог на меня доносить. Им «прищемляли хвост», на них давили, их ставили в определённые обстоятельства, в зависимость от того, будешь дальше учиться или не будешь, будешь работать или нет. И некоторые люди уступали, другие держались твёрже. Но я больше себя виню, чем их…
В. Мороз: — Здесь всё зависело от твёрдости человека. Кто-то пойдёт на принцип, как Стус, умрёт, но не сдастся. А другой — напишет на вас рецензию, где обвинит во всех грехах. У меня в деле был такой «эксперт» Хвостин, который в своём заключении написал, что в моих статьях есть «крайний антикоммунизм», хотя там о коммунизме не было ни слова. И этого было достаточно, чтобы меня осудить.
Когда я работал на кафедре Полиграфического института, то у меня работал такой. Он делал экспертизу произведений Игоря и Ирины Калынец. И эти засранцы до сих пор работают.
А вот в деле с Иваном Дзюбой КГБ использовал метод, который применяют все спецслужбы мира ещё со времён царя Хаммурапи. Когда человека сажают в тюрьму, его характер закаляется, он сосредотачивается. А когда освобождают, человек психологически расслабляется. Вот Дзюбу на этом и подловили. Его сначала арестовали, потом освободили, а затем ещё раз арестовали. И он не выдержал. В своей статье «Среди снегов» тех времён я писал, что кто-кто, а Дзюба, бывший символом украинского сопротивления, должен был держаться до конца, а он написал покаянное письмо. Дзюба до сих пор сердится на меня за эти слова.
— А вас лично заставляли каяться?
В. Мороз: — Такое давление было постоянным. В ход шли разные методы. Например, меня сажали в так называемую пресс-камеру, где было трое «уголовников». Они, как правило, психопаты, сидеть с ними — это ежедневная пытка. И мне ставилось условие: либо подпишешь письмо с признанием своей вины и раскаянием, либо умрёшь в этом аду.
Я это выдержал. А кое-кто каялся. Например, был такой поэт Мыкола Холодный. Замечательный поэт, без преувеличения. Но он сразу сломался и написал публичное письмо, в котором осудил всех своих друзей-правозащитников. Но среди украинцев было мало капитулянтов, что бы ни говорили.
— В тех архивах есть фамилии доносчиков, которые на вас «стучали»?
В. Мороз: — Доносчики, как правило, в документах не фигурируют. Никакая полицейская система, а тем более советская, никогда не пойдёт на обнародование имён своих агентов. Это её самое большое сокровище. Лично я знал нескольких «стукачей», которые работали на спецслужбы. Например, среди политзаключённых был один по прозвищу Балтийский.
Или некий Кичера (это тоже псевдоним), задачей которого после войны было под видом подпольщика выявлять бункеры с уповцами и сдавать их советам. У нас во Владимирской тюрьме был такой капитан Донников, так вот тот агент Кичера с ним сотрудничал.
В. Овсиенко: — В том-то и дело, что имён доносчиков нет. Те документы, которые нам дали на ознакомление, написаны на основе доносов, оперативной информации, допросов. Они писались на русском языке с цитатой на украинском (сразу видно, чья была власть) и подписаны руководителями КГБ. Сначала Никитченко, а потом Федорчуком. Причём имён доносчиков нет не только в моём случае, а вообще. В документах используется термин «источник». Иногда употребляются псевдонимы доносчиков. Как правило, это
докладные записки, которые кагэбэшники писали в ЦК Компартии, реже — в другие учреждения.
Б. Горынь: — Как сказал нам в том разговоре директор архива СБУ, доносы на жаргоне спецслужб называются «оперативные данные». И этих «оперативных данных» советского периода сохранилось не более двух процентов. Остальное было уничтожено в то время, когда в украинском КГБ председательствовал генерал Голушко. После провозглашения Украиной независимости он переехал в Москву, забрав с собой огромную часть оперативных материалов.
Я думаю, что на самом деле эти материалы где-то есть. Такую веру в меня вселяет тот факт, что некоторые из этих якобы уничтоженных материалов время от времени печатают некоторые отечественные СМИ. Ведь известно, что архивы не горят.
Справка «Экспресса»:
Спецоперация КГБ УССР против украинских диссидентов под кодовым названием «БЛОК» началась 28 июня 1971 года, когда вышло постановление Политбюро ЦК КПСС о борьбе с самиздатом. Дело длилось пятнадцать лет, последние его документы датированы 1986-м.
Цель этой операции — противодействовать украинскому национальному движению. Особым толчком в её развитии стало дело Добоша (он был арестован 4 января 1972 года в Чопе) и массовые аресты 1972 года.