В этот день в 1986 году умер Анатолий Марченко, по профессии рабочий, по призванию публицист и правозащитник. Он погиб в чистопольской тюрьме во время голодовки. Ему было всего 48 лет. Смерть Марченко стала потрясением для правозащитного движения, для его друзей и всех, кто его знал.
В сентябре 1981 года Анатолий Марченко был осужден в шестой раз по статье «антисоветская агитация и пропаганда». Приговор был исключительно жестоким — 10 лет лагерей строгого режима и 5 лет ссылки. Находясь в тюрьме, Марченко 4 августа 1986 года объявил голодовку, требуя амнистии для всех политических заключенных, и держал ее 117 дней. Кто-то приехал из Москвы и твердо пообещал ему освобождение и выезд из СССР. Официальная версия: сердце не выдержало. Ему было всего 48 лет. Смерть Марченко стала потрясением для правозащитного движения, для его друзей и всех, кто его знал.
В книге «Посткриптум» Елена Боннэр вспоминала:
«В октябре мы один раз услышали по радио, что Толя Марченко с 4 августа держит голодовку. Больше ничего услышать не удалось. Мы все время напряженно ждали известий, волновались. Я без конца мучила приемник, но по радио почти ничего не было — значило ли это, что и в Москве нет никаких известий? А в конце ноября услышали, что Ларису вызывали в КГБ и предложили уехать из страны — мы так поняли, что вместе с Толей. И тут на нас, на меня больше, напала эйфория, как будто он уже освобожден, уже они уезжают. Я послала Ларисе открытку — радостную, с приветами. И каждый вечер, крутя ручку приемника, ждала сообщений об их отъезде. Но 9 декабря в 23 часа 45 минут по радио Франции услышали: умер. Умер Толя Марченко. И Лариса с детьми уехала туда, в Чистополь.
Невозможно было поверить. Невозможно слушать. Невозможно оторваться от приемника. Ничего невозможно сказать. И хочется кричать — нет, нет, нет. И мы молчали и плакали. И мне почему-то в эти часы и дни вспоминался Толя — только веселый, только счастливый. Как он пришел к нам поздно вечером, почти ночью, в гостиницу в Сухуми — мы там отдыхали, а они только что приехали из Чуны. Кончилась его ссылка. Лариса осталась укладывать детей, а Толя пришел к нам. Мы ели арбуз каких-то невероятных размеров. И Андрей доказывал Толе, что ему надо уезжать, а Толя утверждал, что это не для него. Андрей, обычно как никто способный прислушиваться к доводам оппонента, на этот раз был неукротим, почти агрессивен, но спорить с Толей — это уже бессмысленная работа. И хоть спор шел серьезный, но было все так весело, как бывает, наверно, только когда человек освободился.
А еще раньше! Веселый, молодой Толя — счастливый папа с младенцем на руках, приехал из Карабанова и скрылся с Андреем где-то в комнате. Таня, у которой шли последние недели перед родами, лежала в кухне на диванчике, а Пашка ползал по ее животу и улыбался беззубым ртом. Почему такое лезет в голову — ясное, беззаботное? И теперь это известие. Мне трудно писать слово „смерть“. Каждый вечер мы слушали радио, ловили все, что говорилось о Толе, и не верили, что это случилось.
Через два или три дня по телевидению, днем, по учебной программе, шла пьеса Радзинского „Лунин, или Смерть Жака“. Я не могу объективно судить о пьесе. Нас тогда потрясали параллели. Особенно то место, где говорится: „Хозяин думает, что раб побежит, но он (подразумевается Лунин) не раб и не бежит“. Я передаю не дословно, мне бы теперь эту пьесу глазами прочесть, но тогда я восприняла спектакль как передачу о Толе».