КАЗАЦКАЯ МАТЬ (Оксана Мешко)
Оксана Яковлевна Мешко, покинувшая нас 2 января 1991 года на 86-м году жизни, была одной из самых светлых личностей нашего времени. Эта женщина оказала достойное удивления сопротивление целой Империи Зла сначала из-за необходимости самозащиты, а затем стала одним из организаторов целенаправленной борьбы за права человека и права народа, известной в нашей истории как хельсинкское движение. Она стала одной из самых выдающихся деятельниц украинского национально-освободительного движения 60–80-х годов.
Судьба её семьи показательна как пример уничтожения украинства оккупационной российской властью, называвшей себя советской. Родилась Оксана 30 января 1905 года в городке Старые Санжары на Ворскле на Полтавщине в малоземельной хлеборобской, когда-то казацкой семье, избежавшей закрепощения и потому сохранившей непокорённый дух. Девушке едва исполнилось пятнадцать, как начались для неё кровавые счёты с принесённой в Украину на российских штыках большевистской властью. «Весной 1920 года военный красный отряд, — рассказывает О. Мешко в воспоминаниях «Между смертью и жизнью» (с. 3–4), — сгонял в волость людей на сходку. В наказание за невыполнение продразвёрстки брали заложников. В число заложников попал и мой сорокалетний отец Яков Мешко неизвестно, по какому признаку: то ли по счёту десятого, то ли близко в кругу стоял, то ли приглянулся налётчику, потому что не был должен волости. Погнали арестованных в ГубЧК... Расстреляли отца в Харькове, на Холодной горе, в декабре 1920 года (так было указано в справке). После ареста отца началось преследование местными властями-советами нашей семьи и родственников — незаконные реквизиции продуктов, скота, хозяйственного инвентаря...». Вскоре от руки активиста-бандита погиб 17-летний брат Евгений, член «Просвиты», режиссёр её художественно-драматического кружка. «Гонимые и преследуемые осколки нашей семьи — две сестры Вера и Екатерина и брат Иван — разбрелись по миру, кто куда». (Там же, с. 4).
В 1927 году Оксана Мешко поступила на химический факультет Института народного образования в Днепропетровске и всё-таки сумела окончить его в 1931 году, несмотря на неоднократные исключения «за соцпроисхождение». Сжав в кулак нервы, снова и снова добивалась восстановления, потому что не была из «эксплуататоров». Готовилась к экзаменам экстерном, не имея ни стипендии, ни общежития, но в комсомол так и не вступила.
В годы учёбы Оксана Мешко вышла замуж за институтского преподавателя Фёдора Сергиенко, бывшего члена Украинской коммунистической партии, которая чуть ли не вся в 1925 году сидела на Холодной Горе в Харькове — Фёдор тоже. Лидеры УКП, вроде бы «попутной» КП(б)У, оттуда не вышли, а рядовых «боротьбистов» выпустили, чтобы истребить позже. Не суждено было Оксане познать семейного счастья: «Двоих своих сыновей, Евгения и Александра, рождения 1930 и 1932 годов, растила в лихие времена искусственного голода в Украине на пайке по карточной системе, в удушье сталинского беззакония, страха и всеобщей подавленности в общественной жизни страны».
В начале 1935-го Фёдора Сергиенко снова арестовали. «Второй его арест был столь же неожиданным, сколь и беспричинным», — пишет О. Мешко (Там же, с. 5).
Почти год жена вынуждена была обивать пороги разных учреждений. Дошла даже до генерального прокурора республики. Дело в конце концов вернули на доследование, и через 9 месяцев Фёдора Сергиенко выпустили из-за решётки. Но, как будто освободившись, муж вынужден был уехать с Украины. Оказавшись на свободе, он не мог устроиться в Днепропетровске на работу. Уехал на Урал. С двумя сыновьями и мамой Марией пришлось им одним тянуть лямку.
В 1936 году дядя Оксаны Александр Янко, бывший член Центральной Рады и чиновник Директории, член Киевского союза политкаторжан, как и почти всех её членов, арестовали «за потерю бдительности». На допросах ему, «человеку могучего духа и тела, пытая, повыбивали зубы, потом вывезли неизвестно куда без права переписки» (Там же, с. 6). Он умер, согласно реабилитационной справке, в 1946 году свободным.
В 1937 году за «агитацию» во время военной службы расстрелян двоюродный брат Евгений Мешко. Тогда же в Харькове арестован второй дядя Оксаны — инвалид труда Дмитрий Янко (дальнейшая его судьба неизвестна).
Родственница стольких «врагов народа» не могла оставаться в советском учреждении — в 1937-м её «по сокращению» уволили из Института зернового хозяйства, где она работала в химлаборатории. Забрала Оксана старшего сына Евгения и поехала в Тамбов, где уже прижился её муж. Позже привезла туда и младшего Олеся. Думалось замкнуться в семейном кругу. Там застала семью война, которая сразу забрала 11-летнего первенца — он погиб во время немецкой бомбардировки. Вскоре мобилизовали в действующую армию мужа. Вдвоём с маленьким Олесем оказалась Оксана Мешко в бушующем океане войны...
В мае 1944-го вернулась Оксана Яковлевна с сыном Олесем в Днепропетровск и застала там только мать Марию. Инвалидом вернулся с войны муж. Ещё гремела на немецкой земле канонада Второй мировой, когда семья Мешко-Сергиенко собралась в Киеве. Туда же осенью 1946 года прибилась с Ровенщины старшая сестра Вера Худенко. Война отняла у сестры двоих взрослых сыновей, невестку, мужа. Старший сын её Василий, до войны студент, попал в немецкий плен, сбежал и погиб в рядах Украинской Повстанской Армии. Соседи-информаторы накликали энкавэдистов: в один день Вера исчезла — пошла на улицу и не вернулась. Оксана бросилась на розыски. Почти полмесяца моталась она по больницам, моргам, милицейским отделениям, прокуратурам, пока не наткнулась на след Веры: «Мои заботы о сестре, элементарное человеческое отношение к человеку в беде определило трагическое направление моей судьбы, судьбы моего 13 с половиной-летнего сына и беззащитной старой матери, — напишет на склоне лет Оксана Яковлевна. — 19 февраля 1947 года на Львовской площади среди дня трое мужчин в белых полушубках силой запихнули меня в легковую машину и привезли во внутреннюю тюрьму КГБ на Короленко, 33. Предъявили ордер на арест и после издевательской процедуры „личного“ шмона загнали в бокс, вместимостью с платяной шкаф, но более высокий, тёмный, с закрытой форточкой вверху и маленькой электролампой. Дальше первый допрос, потом тюремная камера, тёмная сырая одиночка». (Там же, с. 8).
Оксане Мешко предъявили обвинение в намерении вместе с сестрой Верой совершить покушение на первого секретаря ЦК КП(б)У Никиту Хрущёва. Однако она упрямо это отрицала. «Не призналась я и после 21 суток следствия без сна, которое проводилось таким образом: ночные допросы начинались через 30–40 минут после „отбоя“, кончались за час, иногда меньше, перед „подъёмом“... Днём в „волчок“ следили, чтобы бодрствовала и не дремала. Можно было сидеть на кровати, но не лежать. За то, что „клевала носом“, сажали в карцер в холодный подвал и забирали верхнюю тёплую одежду. Карцер без кровати и „тюфяка“, паёк — 300 г хлеба и дважды кипяток. Иногда за дрёму сажали в бокс, где быстро не хватало воздуха, и я теряла сознание...» (Там же, с. 8).
Несмотря на все пытки, Оксана Мешко не сломилась и не подписала состряпанных следователем «чистосердечных признаний»: «Я осталась непоколебимой, приготовившись к худшему концу, лишь бы не засвидетельствовать того, чего от меня так долго требовали. Вместе с сестрой нам было около 90 лет, возраст довольно почтенный, чтобы кончать мытарства на нашей грешной земле, но нужно с честью и достоинством» (Там же, с. 10).
Через семь месяцев сёстрам зачитали в Лукьяновской тюрьме заочный приговор ОСО МГБ СССР: 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
Ценой семидневной голодовки Оксане Яковлевне удалось выбить положенное ей по закону свидание с сыном и матерью. «Через две сетки мы впились друг в друга глазами. Пытаясь быть спокойной, я передавала своего сына в заботливые руки сердечной матери — больной старой женщины. Мама держалась мужественно. На неоднократный вопрос сына Олеся, на сколько меня осудили, ответила только в конце свидания. Олесь протяжно произнёс: „десять лет“, а потом вдруг громко заплакал; мама рванула дверь в кабинку, которая была нашим барьером, я распахнула дверь, и в тесных объятиях мы сплелись втроём, в отчаянии и слезах. Зажатый надзиратель еле вытолкал меня, а мама вышла с внуком сама, спотыкаясь, согбенная...» (Там же, с. 10–11).
Не приняв от мамы тёплой одежды, повезли 42-летнюю женщину этапом, в чём была, на Ухту в Коми. О своих мытарствах в гулаговском аду Оксана Яковлевна рассказала в написанном в 70-х годах автобиографическом очерке «Между смертью и жизнью». Этот трогательный человеческий документ и в то же время документ эпохи, в котором отразилась судьба целого народа, читается с комком в горле. Это правдивый взгляд украинки на уродливый мир, сотворённый чуждым духом, насильственной, враждебной человеку идеологией. Жаль, что воспоминания О. Мешко по сей день остаются фактически неизвестными нашему народу — изданная в НПП «ЯВА» в 1991 году полусамиздатовским способом, небольшим тиражом, книга быстро стала библиографическим раритетом, почти недоступным для широкой публики. Заметим, что эта книга ранее вышла на английском языке: Between death and life. By Oksana Meshko. Translated from Ukainian by George Moshinsky. N.-Y. Toronto – London – Sydney: 1981. P. 171, а зимой 1978-79 гг. читалась она по радио «Свобода».
Вот как пишет Оксана Яковлевна о сельхоззоне на Ухте: «Мы ходили на работу и с работы как одурманенные — такие уставшие и голодные. Голод так допекал, что нельзя было думать о чём-то другом» (Там же, с. 17–18). О карьере, где била и грузила камень: «... Мы были освобождены от всего. Уже не было ни острого отчаяния, ни страха, ни тоски по родным, по детям своим. Был только голод и была усталость и то медленное состояние перехода в духовное небытие через всепоглощающую апатию» (Там же, с. 22). «На производственном пайке с дьявольским расчётом „на износ“, с максимальным сроком 3–5–10 лет — продолжительность жизни, очевидно, вычислена на теоретическую человеческую „особь“ как биологическую единицу — следовательно, всегда голодные, а значит, истощённые и потому слабые и больные, мы должны были работать „до гроба, до немой мочи“. Вот именно так выглядел тот наш смертоубийственный круг! — И никто не смел из него выйти до последнего вздоха...» (Там же, с. 43).
В 1954 году комиссия ЦК КПСС наконец комиссовала Оксану Яковлевну как больную: её выпустили из-за колючей проволоки в ссылку. Чтобы вернуться домой, требовалось согласие родни на её содержание. Сын Олесь немедленно прислал такой документ, но паспорт она получила только в 1956 году. В июне добралась в телогрейке до Киева, где поклонилась могиле матери-страдалицы на Байковом кладбище (умерла она 13 ноября 1951 года). В комнатке на 4,5 метра бился с нуждой и болезнями 24-летний сын-студент.
11 июля 1956 года полковник юстиции Захарченко, вручая Оксане Мешко реабилитационное удостоверение, с ноткой искренности сказал: «Семья просит извинения. Не помните причинённого вам зла. Желаю вам счастья и будьте здоровы». (Там же, с. 57). Через два года как реабилитированной ей предоставили комнатку на 12 метров. А после смерти Фёдора Сергиенко стали мать с сыном жить в частной отцовской усадьбе на Куренёвке, по Верболозной, 16, где начали строить дом.
Дорогой ценой доставалось место под солнцем, а не легче — духовно-нравственные контакты. Хрущёвская либерализация немного высвободила творческую энергию горстки уцелевшей интеллигенции старшего поколения, но она породила и новое поколение — шестидесятников, которые, по выражению поэта Николая Винграновского, «наросли с малых, худеньких матерей в саду порубанном». Несмело поднимался занавес над недавним позорным прошлым. Люди собирались у памятников Шевченко, Франко, на литературные вечера, которые никем не санкционировались, но и, на удивление, не запрещались. Десятки их организовывала и Оксана Яковлевна, каждый раз в неожиданных местах: в заводских клубах, домах культуры, школах. Как-то в 1969 году она обратилась к Евгению Сверстюку, чтобы написал сценарий вечера Ивана Котляревского к его 200-летию. Сверстюк написал статью «Иван Котляревский смеётся»: «Извините, немного не то, что вы просили…» — «Как раз то, что нужно».
Распахнулись гостеприимные двери частного этнографического музея великого подвижника украинской культуры Ивана Макаровича Гончара. На склонах Днепра проводил репетиции гонимый хор «Гомин» Леопольда Ященко. То там, то сям публиковались «крамольные» стихи, расцвёл «самиздат».
Не напугали шестидесятников аресты, начавшиеся 25 августа 1965 года (за решёткой тогда оказался 21 человек). Наоборот, появились письма в защиту обвинённых. Получил большую огласку фундаментальный полемический трактат Ивана Дзюбы «Интернационализм или русификация?», к подготовке которого был причастен и сын Оксаны Яковлевны — Олесь Сергиенко.
Сложилась, начиная с 1964 года, традиция чтить Тараса Шевченко в день его перезахоронения в Каневе 22 мая 1861 года. «В этот день собиралась масса людей в парк, — вспоминала Оксана Мешко. — По букетику собирались горы цветов. 22 мая 1966 года в обществе активных почитателей Тараса Шевченко у памятника был и мой сын. С пьедестала монумента Олесь Сергиенко читал стихи поэта. Однако этот вечер отличался от предыдущих двух лет: под перекрёстным огнём вспышек фотоаппаратов, звукозаписывающих приборов, целого наряда милиции и милицейских „воронков“ на университетской площади (напротив парка Шевченко) и многочисленного отряда (в гражданской одежде) недремлющего ока КГБ и подвижных раций (подслушивающих радиомикрофонов) по кустам парка — ничто не прошло мимо внимания КГБ, всё было документально зафиксировано». (Там же, с. 51). Тогда нескольких человек, в том числе Олеся, арестовали на 15 суток, после чего исключили из мединститута. Пошёл преподавателем рисования и черчения в школу, но за выступление на похоронах 8 декабря 1970 года убитой художницы Аллы Горской его уволили с работы.
По делу Валентина Мороза в квартире О. Мешко 2 июня 1971 года провели первый обыск. Выгребли всё, что казалось подозрительным. Оксана Яковлевна запротестовала письмом в Президиум Верховного Совета и КГБ.
Тем временем над незрелым ещё соцветием талантливой и одержимой духом молодой украинской интеллигенции нависла угроза нового покоса.
В конце 1971 года молодой человек из Бельгии по имени Ярослав Добош, член Союза Украинской Молодёжи, посетил во Львове и в Киеве нескольких видных шестидесятников. Когда возвращался обратно, его задержали на границе в Чопе, изъяли, как стыдливо написали тогда газеты, «один антисоветский документ». Им оказалась фотоплёнка со Словарём украинских рифм. «Антисоветским» Словарь стал лишь потому, что составил его политзаключённый Святослав Караванский. Но повод был. 11 февраля 1972 года газеты «Вечерний Киев», «Советская Украина» и «Правда Украины» сообщили: «За проведение враждебной социалистическому строю деятельности и в связи с делом Добоша привлечены к уголовной ответственности Светличный И.А., Черновол В.М., Сверстюк Е.А. и др.». Именно так, «Черновол». А за «и др.» стояли десятки людей, сотни обысков, тысячи вызовов на допросы, увольнения с работы, исключения из вузов, выкидывание из очередей на квартиры, «и др.». Никому шпионажа не инкриминировали, даже самому Добошу, которого, раскаявшегося по телевидению и в прессе, скоро выпустили, однако упомянутые газеты до сих пор не извинились за клевету.
Покос начался 12 января 1972 года — под него попал и Олесь Сергиенко.
22 мая по опустевшему Киеву шла Оксана Яковлевна с цветами к памятнику Шевченко. Её затолкали в авто и завезли в КГБ, где в до боли знакомых обстоятельствах устроили допрос по делу сына.
Обыск за обыском, вызовы в КГБ, допросы. И настойчивые попытки Оксаны Яковлевны хоть как-то облегчить условия содержания в неволе больного туберкулёзом лёгких сына. Это уже была не просто материнская забота о сыне — это было хождение по лезвию бритвы. Её заявления, страстные и совершенные по стилю, были доказательными, потому что основывались на знании законов, на железной логике и чувстве своей правоты и морального превосходства. Это блестящие образцы правозащитной публицистики. Это уже был не просто голос матери в защиту сына. Это уже была открытая борьба за права человека — против целой Империи Зла. По собственному опыту зная, как страдают люди в неволе, она пыталась помочь каждому хотя бы добрым словом. Семьям же политзаключённых выискивала, кроме доброго слова, ещё и материальную помощь, особенно когда нужно было собрать посылку политзаключённому или ехать на свидание, а было не за что и не с чем.
Казалось, после 1972 года в пустом, духовно разгромленном Киеве не осталось ни одной живой, не сломленной, не испачканной грязью раскаяния или жестокости души. («Этот пепел рая, храм, познавший скверну…» — писал В. Стус о Киеве 1975 года, когда его привозили сюда невольником «промывать мозги» в КГБ).
И всё же нашлось в Украине несколько человек, которых потомки назовут впоследствии совестью нации. Потому что они засвидетельствовали перед миром, что ещё не забит в гроб Украины последний гвоздь. В самые тяжёлые времена Украина держалась на одержимых:
Я на гору крутую, кремнистую
Буду камень тяжёлый вздымать,
И, неся эту ношу тягучую,
Буду песню весёлую петь.
Леся Украинка
Среди тех, кто «сеял цветы на морозе», была и Оксана Яковлевна Мешко, которую весь украинский — такой небольшой! — Киев, называл уже уважительно «бабой Оксаной».
Когда 1 августа 1975 года в столице Финляндии главы европейских государств, США и Канады (в том числе и СССР) наконец подписали Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), который хотя бы формально обязывал брежневскую клику соблюдать Всемирную декларацию прав человека ООН, в кругах интеллигенции родилась гениальная идея: создать общественные группы содействия выполнению хельсинкских соглашений. Такое хитроумное название должно было прикрыть попытку выявлять нарушения прав человека и предавать их огласке. Первой, 12 мая 1976 года, возникла Московская группа. Второй — Украинская.
Вот как Оксана Яковлевна рассказала об этом Василию Никитовичу Скрипке в день своего 85-летия:
«Ко мне пришёл в 1976 году, осенью, Николай Данилович Руденко со своей женой Раисой с предложением вступить в Украинскую общественную группу содействия выполнению хельсинкских соглашений. „А остальные в группе кто?“ — спрашиваю. Он говорит: „Вот я, а вы будете второй“. — „Но, — говорю, — кто будет носить передачи моему сыну и посылать посылки?“ — Руденко удивился, но без смеха сказал мне: „Боже, Оксана Яковлевна! Вы так запуганы, что подумали, что нас могут арестовать! Но ведь наша Украинская общественная группа будет основана на Хельсинкских соглашениях, которые заключены 1 августа 1975 года“.
...Вот я села и задумалась. Говорю: „Нас сейчас только двое“. — „Нас будет больше, Оксана Яковлевна, не бойтесь, что нас двое. Мы только составляем с вами ядро. Будет больше“. Говорю: „Но вы знаете, что все мы будем потом арестованы“. — „Да ну, нет!“ — Тут уже он смеялся. — „Да не будем мы арестованы!“ — Говорю: „Будем мы арестованы. Потому что волк линяет, но шкуру не меняет. Я вот теперь, товарищ Руденко, защищая своего сына и сталкиваясь с нашими судебными, государственными институциями, с юстицией, убедилась, что это то же самое: мы будем арестованы. Но я вам хочу сказать — не смейтесь — я не боюсь, что буду арестована. Потому что мне даже лучше, чтобы я была арестована, потому что мне жить теперь тяжело. Я не могу больше так жить“. Я согласилась. Я стала второй». (Свидетельствую, с. 14).
Как только 9 ноября 1976 года радио «Свобода» сообщило, что Николай Руденко на пресс-конференции на квартире Александра Гинзбурга в Москве (в Киеве не было аккредитованных иностранных журналистов) объявил о создании Украинской общественной группы содействия выполнению хельсинкских соглашений — через два часа в окна его жилища в Конча-Заспе под Киевом, где ночевали его жена Раиса Руденко и Оксана Мешко, полетели кирпичи. Женщины закрывались одеялами и подушками, и всё же Оксана Мешко была ранена в плечо. Так КГБ — до сих пор шутит Николай Данилович Руденко — отсалютовал в честь создания УХГ.
Стоя на вполне легальных, конституционных позициях (Заключительный акт СБСЕ приравнивался к национальному законодательству), действуя открыто, Украинская Хельсинкская Группа собирала и обнародовала факты нарушений прав человека в Украине. Некоторые из её членов надеялись, что такая тактика даст возможность достаточно долго прясть — хотя бы тоненькую — ниточку национального сопротивления, лишь бы она не оборвалась совсем. Говорили, что Оксана Яковлевна немного полагалась на свои даром, «авансом» отсиженные 10 лет.
Но уже 5 февраля 1977 года арестовали Олексу Тихого и Николая Руденко, 23 апреля — Николая Матусевича и Мирослава Мариновича, 22 сентября — Гелия Снегирёва (он, правда, формально не входил в состав УХГ), 12 декабря — Левка Лукьяненко... Казачество ушло на войну — и всё бремя борьбы за выживание нации легло на женские плечи. Казацкие матери, жёны и невесты, воспитывая казацких детей (наш язык недаром зафиксировал, что в Украине труднее было именно спрятать, уберечь их; в русском же — «воспитать», то есть вскормить»). Так вот, воспитывая казачат, они должны были браться и за чепиги («Ой за гаєм, гаєм, гаєм зелененьким Там орала дівчинонька воликом чорненьким...»). А то и за меч, как героические защитницы Буши, как Ольга Басараб и Екатерина Зарицкая. А больше всего заботились, чтобы не зазубрился наш духовный меч — оберегали веру и чистоту нравов и обычаев, творили песню, как Маруся Чурай, Леся Украинка и Лина Костенко, и отстаивали права своих истязаемых мужей и сыновей, а следовательно, и весь порабощённый свой народ.
После ареста Николая Руденко решено было не избирать нового главу Украинской Хельсинкской Группы, но фактически координация её действий легла на плечи Оксаны Яковлевны. Более того, после ареста Олеся Бердника практически она осталась едва ли не единственным действительно деятельным её членом, потому что все остальные сидели либо за решёткой, либо под административным надзором. Она бдительно охраняла чистоту Группы, тщательно, порой, казалось, слишком рьяно проверяя каждого кандидата. Кое-кто роптал: она чуть ли не в каждом подозревает агента КГБ. Но и результат оказался надлежащим, да простит Бог за такое сравнение. Среди двенадцати учеников Иисуса Христа был один отступник. А из нас только один покаялся после пяти лет заключения (Олесь Бердник). Да ещё один эмигрировал (Владимир Малинкович). Четверо расплатились жизнью в неволе — Олекса Тихий, Юрий Литвин, Валерий Марченко, Василий Стус. Один покончил с собой перед арестом (Михаил Мельник). 24 члена Группы были арестованы и провели вместе более 170 лет в тюрьмах, концлагерях, в психушках, в ссылке. Всего в Группе с 1976 по 1988 год был 41 человек, 39 из них — политзаключённые, на страстном счету которых более 550 лет неволи, в том числе 15 лет — Оксаны Яковлевны. В Группу вступили бывшие и тогдашние политзаключённые-женщины Нина Строката-Караванская, Надежда Светличная, Ирина Сенык, Стефания Шабатура, за участие в Группе была заключена Ольга Гейко-Матусевич, вслед за мужем пошла в неволю Раиса Руденко, на 8 лет упрятали в психиатрическую пыточную Анну Михайленко. Достойно держались и героически действовали Стефания Петраш-Сичко, муж и два сына которой были заключены, Вера Лисовая, Светлана Кириченко-Бадзё, Михайлина Коцюбинская, Елена Антонив, Нина Марченко...
Пока что формально оставаясь на свободе, Оксана Яковлевна после ареста членов-основателей Группы оказалась в плотном окружении. «Я одна осталась, как на бельмо в глазу у КГБ, поэтому испытывала страшное давление от органов. Постоянные обыски, ловили меня на улице, принудительно сажали в машину, везли в КГБ, допрашивали меня и уговаривали оставить это дело, предупреждали, что кончится это плохо», — свидетельствует Оксана Яковлевна. (Свидетельствую, с. 15).
За первые два года деятельности УХГ в доме правозащитницы сделали девять обысков, ей несколько раз перекапывали приусадебный огородик в поисках «крамолы», разыграли под дверью вооружённое нападение «грабителя», рассчитывая на инфаркт, в доме напротив устроили наблюдательный пункт с аппаратурой ночного видения. Верболозная, 16, стояла как среди змеиного гнезда: кого не хватали тут же, тот обязательно выходил с «хвостом», людей в дороге обыскивали, обкрадывали, шантажировали, били, арестовывали...
Иногда баба Оксана выбиралась из дома через окно, идя на важные встречи или неся материалы Группы. Когда же ничего такого не было, то, демонстративно сняв очки, садилась в автобус и ехала, куда ей было нужно. Автобус в дороге, бывало (как вот когда ехала на суд Лукьяненко в Городню), останавливали, её высаживали: добирайся, баба, домой, как хочешь... Но остановить её саму уже было невозможно. «Я уже не только ничего не боялась, но считала, что это мой гражданский долг и моё предназначение», — писала она. Когда Василий Скрипка рассказывал о ней своим землякам, то один сказал: «Если бы пять таких бабушек на Украине, то всё КГБ получило бы инфаркт» (Свидетельствую, с. 3).
И тогда КГБ прибег к испытанному средству — психиатрическому шантажу. В июне 1980 года Оксану Мешко насильно привезли в психиатрическую больницу им. Павлова на «обследование», где продержали два с половиной месяца в камере с больными. Несмотря на яростное давление на психиатров, попытки изобразить правозащитницу душевнобольной (и таким образом упрятать на принудительное «лечение») не удались — павловские врачи не захотели брать греха на душу.
В конце лета Оксане Мешко наконец удалось вырваться из Павловки. «Я поняла, — вспоминала она, — что моё пребывание на свободе самое короткое. И такую же телеграмму послала своему сыну (в ссылку — В. О.), и сама уже была готова. А тем временем каждый день ходила в школу к своему внуку. Он был тогда в первом классе. Я была с ним на маленьких переменках. А на большой брала его с собой — в парк, сквер, где-то его подкармливала. Разговаривали. Чудесная была осень. Прекрасная! Никогда не забуду...». (Свидетельствую, с. 23).
Предчувствие не обмануло. 12 октября 1980 года кагэбисты провели в доме Оксаны Яковлевны очередной обыск, который продолжался до поздней ночи. Ничего не найдя, наконец уехали. А она долго не могла заснуть. Открыла все окна в доме, облила водой пол, помыла. «Меня преследовал тот страшный запах. Эти люди особенно пахнут... То ли табак. То ли перегар. То ли они морально разлагались где-то из своего нутра...». (Свидетельствую, с. 24). Лишь под утро, выпив снотворного, удалось ненадолго заснуть. А на следующий день — стук в дверь, «Глянула в окно: КГБ... Я поняла, что моя воля здесь окончена. Собрала то, что необходимо сразу, когда человек оказывается за решёткой... Взяла книжечку, собрала свои очки, зубную щётку, полотенце, пару белья. Заперла окна, двери и пошла.
Я уже не вернулась сюда». (Свидетельствую, с. 24).
После допросов и ещё одной судебно-медицинской экспертизы в Павловке (напрасной — врачи снова не признали О. Мешко психически больной), кагэбисты устроили позорное для себя судилище над «особо опасным государственным преступником» — почти 76-летней женщиной. Судили с дьявольским, можно сказать, цинизмом — как раз на Рождество Христово, 5–7 января 1981 года. Приговор того судилища: полгода заключения и пять лет ссылки за «антисоветскую агитацию и пропаганду», ч. I ст. 62 УК УССР. Думали, что бабе того вполне хватит. А для верности — этапировали её через всю свою империю к месту ссылки — городок Аян на берегу Охотского моря — целых 108 суток.
Вот этот этап:
«На второй день была перед большими тюремными воротами. Оглянулась я на высокую ограду — цементная стена. И догадалась: я на Холодной Горе в Харькове. Когда отворились ворота и я пошла со своими пожитками, мне глаза словно пеленой застлало, слёзы потоком. Я знала, что где-то через эти ворота в 20-м году провели моего папу Мешко Якова Павловича, 42-летнего мужчину, которого тут же расстреляли. Где-то в братской могиле похоронен. Я знала, что он погиб на Холодной Горе. Представив, как он проходил через эти ворота, я словно вступала в его следы. Через эти ворота прошёл и мой племянник Василий Худенко. Жена Василия Худенко Надежда Кандыба. Мой дядя Дмитрий Петрович Янко. Сколько ещё здесь прошло моих родственников, о которых я, может, и не знаю, что прошли через эту украинскую Голгофу — Холодная Гора...». (Свидетельствую, с. 32–33).
Чего стоил тот этап старой, больной женщине, страшно представить. Это действительно была мученическая дорога между смертью и жизнью. Конвой, бывало, отказывался её брать, потому что не хотел «мертвецов возить». Аж сама упрашивала: «Это такая статья, что всё равно повезут. Мёртвую, а повезут». (Свидетельствую, с. 34).
В Аяне отбывал ссылку сын Олесь. Мать прекрасно понимала, перед каким выбором поставило его КГБ, сослав её именно сюда. На далёкой родине — одинокая, больная тогда на ноги, жена с только что родившейся дочерью и сыном-третьеклассником. На чужбине — старая мать. И она решительно, сурово приказала: «Сынок, поезжай, спасай семью».
Перед отъездом Олесь подремонтировал ветхую якутскую хату, заготовил как можно больше дров и вскочил на последний перед зимой пароход...
Хату, каких-то 300 метров от берега Охотского моря, в метель заметало так, что по нескольку дней не могла из неё выбраться. Заранее нанимала людей за пол-литра водки, чтобы откапывали. Но кагэбисты отпугивали желающих: пусть, мол, заметает. «Бывали такие случаи, — вспоминала Оксана Яковлевна, — что ветер обрывал электросеть, и я оставалась в хате без света. Зажигала свечку. Окна занесены. Двери занесены, а я одна в той хате. И не знаешь, когда ты выйдешь на свет. Это над дорогой хата. Люди, идя, спрашивали: „Она там есть? Она жива?“ Сосед сказал: „Да, наверное, жива, потому что вчера ещё из трубы дым шёл“. Так я сигналила людям о том, что я ещё жива». (Свидетельствую, с. 39).
Годы ссылки тянулись, словно десятилетия. Однако Оксана Мешко не впадала в отчаяние: «Я не давала воли своей печали и своему пессимизму. Я по натуре не пессимист, но в тех условиях можно с ума сойти, — рассказывала она. — Но я каждый раз мобилизовывала себя на прогулку, на работу, на молитву. Я верю, что молитва и обращение к Богу помогли мне выдержать ту страшную неволю». (Свидетельствую, с. 40).
Вопреки ожиданиям своих палачей, несокрушимая Оксана Яковлевна Мешко выдержала и это испытание. Когда-то она сказала мне: «Я ещё Брежнева переживу». Пережила, и не только его. Пережила, собственно, и саму советскую империю, которая на склоне её лет уже трещала, шаталась, конвульсируя в агонии.
В конце 1985 года Оксана Мешко вернулась из ссылки. Изменения, происходившие в обществе, восприняла сначала с недоверчивым удивлением, но вскоре с присущей ей энергией и оптимизмом активно включилась в процесс общественно-политического обновления. В 1988–1989 годах по приглашению украинской диаспоры отправилась в Австралию на операцию глаз. Кагэбисты уже злобно напутствовали: «Езжайте, езжайте, Оксана Яковлевна. И не возвращайтесь». — «Нет, я всё-таки вернусь. На ваши головы!»
Увидев, что зарубежные украинцы скептически оценивают перестройку, убеждала их, что сложилась благоприятная ситуация, чтобы развернуть широкое движение за украинскую государственность. Выступила в Австралийском парламенте о положении в Украине. Возвращалась через Соединённые Штаты, где приняла участие в работе Всемирного Конгресса Свободных Украинцев. Развернула кампанию за освобождение Левка Лукьяненко и других политзаключённых. Встречаясь с журналистами, государственными деятелями, выступая на публичных собраниях, везде отстаивала и популяризировала украинскую идею.
Вернувшись в начале 1989 года на родину, Оксана Яковлевна стала одним из руководителей Украинского Хельсинкского Союза, созданного 7 июля 1988 года на основе Украинской Хельсинкской Группы, вошла в его Координационный Совет. Именно она 29 апреля 1990 года открыла съезд УХС, на котором эта общественная организация, которая с самого начала была предпартией и ставила целью движение к независимости, была переформирована в Украинскую Республиканскую партию. В июне того же года, прежде всего её усилиями, была возобновлена деятельность правозащитной организации — создан Украинский комитет «Хельсинки-90». Оксана Яковлевна оставалась его душой и двигателем до последних дней. Без неё не обходился ни один митинг. Вместе с другими бывшими политзаключёнными поддержала она однодневной голодовкой студенческую голодовку в октябре 1990 года.
В конце декабря 1990-го почувствовала себя плохо. Но должна была брать трость и всё-таки выходить. Был гололёд, а тут, на беду, в магазине кто-то стащил её трость, которую она поставила было в углу. Оксана Яковлевна упала, случился инсульт (или, может, наоборот). Несколько дней она не приходила в сознание, однако и при коротких проблесках сознания уже не могла говорить. 2 января 1991 года перестало биться её, казалось, неутомимое сердце. Но оно уже сделало своё святое дело — в тот год пала Империя Зла и возникла независимая Украина.
Похоронили Оксану Яковлевну Мешко 5 января 1991 года на Байковом кладбище в могиле её мамы, под железным крестом с надписью: «Мария Граб (Мешко). 26.I. 1880 – 13.XI. 1951». И не было никакого знака, что здесь похоронена и дочь. Поэтому общественность собрала средства и соорудила в 1995 году на той могиле два казацких креста, которые вытесал из камня Николай Малышко.
Юрий Литвин (царство ему небесное), как ребёнок, любил Оксану Яковлевну и называл её нашей Жанной д’Арк. Аналогии порой затеняют образ — мне больше нравилось, когда он говорил словами Богдана Хмельницкого: «Ещё не умерла казацкая матерь!» И там, на далёком Урале, в лютой неволе нам теплело на сердце, когда вспоминали мы, что есть у нас такая неусыпная, всех любящая и бессмертная наша Казацкая Мать.
Библиография.
1.
Between death and life. By Oksana Meshko. Translated from Ukainian by George Moshinsky. N.-Y. Toronto – London – Sydney: 1981. – P. 171.
Оксана Мешко. Между смертью и жизнью. К.: НПП «Ява», 1991. – C. 92.
Оксана Мешко. Мать украинской демократии. К печати подготовил Василий Скрипка. Ж. «Курьер Кривбасса», 1994 г., ч. 2–7.
Оксана Мешко. Свидетельствую. Записал Василий Скрипка. Библиотека журнала «Республика». Серия: политические портреты, ч. 3. — К.: Украинская Республиканская партия, 1996. – С. 56.
2.
Украинская Хельсинкская Группа. 1978–1982. Документы и материалы. Составил и отредактировал Осип Зинкевич. Украинское Издательство «Смолоскип» им. В. Симоненко. Торонто – Балтимор. 1983. С. 471–492.
Оксана Мешко, казацкая мать. К 90-летию со дня рождения. Воспоминания. Составил В. Овсиенко. К.: УРП, 1995. – С. 64.
Василий Овсиенко. Свет людей. Воспоминания-очерки о Василии Стусе, Юрии Литвине, Оксане Мешко. Библиотека журнала УРП «Республика». Серия: политические портреты. – К.: 1996, №4. – С. 108.
Г. Касьянов. Несогласные: украинская интеллигенция в движении сопротивления 1960–1980-х годов. – К.: Лыбидь, 1995. – С. 86, 147, 161, 167, 168, 170, 171.
Украинская Хельсинкская Группа. К 20-летию создания. Документы. История. Биографии. Издание Украинской Республиканской партии. Киев, 1996. С.19.
А. Русначенко. Национально-освободительное движение в Украине. К.: Издательство им. О. Телиги. 1998. – С. 19, 210–213, 219.
Украинская Общественная Группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений: Документы и материалы. В 4 томах. Харьковская правозащитная группа; Худож.-оформитель Б. Ф. Бублик. Харьков: Фолио, 2001. Составители Е. Ю. Захаров, В. В. Овсиенко.
Январь 1991, 2001.
Опубликовано:
Овсиенко Василий. Свет людей: Мемуары и публицистика. В 2 кн. Кн. I / Составил автор; Худож.-оформитель Б.Е.Захаров. – Харьков: Харьковская правозащитная группа; К.: Смолоскип, 2005. – С. 309–322.
Василий ОВСИЕНКО.
ВОЗДВИЖЕНИЕ ЧЕСТНЫХ КРЕСТОВ
... Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отёрла волосами своими ноги Его... И говорит один из учеников Его, Иуда Искариот...: «Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?» ...Иисус же сказал: «оставь её; она сберегла это на день погребения Моего... Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда».
Евангелие от Св. Иоанна, 12. 3–8.
Оксану Яковлевну Мешко похоронили 5 января 1991 года на Байковом кладбище в могиле её мамы, под железным крестом с надписью: «Мария Граб (Мешко). 26.I. 1881 – 13.XI. 1951». И не было никакого знака, что здесь покоится и дочь. Поэтому в среде бывших политзаключённых Киева созрела мысль: нехорошо, чтобы могила известной во всём мире общественной деятельницы, великой подвижницы украинского духа Оксаны Яковлевны Мешко и дальше оставалась без памятного знака.
Я обратился к художнику Николаю Малышко, который перед тем вытесал каменные казацкие кресты на могилы Олексы Тихого, Юрия Литвина, Василия Стуса, Ивана Гончара, Ивана Светличного. Малышко разработал проект и посоветовал заказать кресты в Теребовле на Тернопольщине, где добывают красный песчаник. Я взялся собрать воспоминания об Оксане Мешко, издать их отдельной брошюрой в УРП, где тогда работал секретарём, и на эту книжечку собирать деньги на кресты, беря в несколько раз больше её себестоимости, а также пожертвования.
Книжечка вышла в 1995 году под названием «Оксана Мешко, казацкая мать» тиражом 1 тыс. экз. В ней были воспоминания Евгения Сверстюка, Николая Руденко, Михаила Горыня, Левка Лукьяненко, Веры Лисовой, Петра Розумного, Светланы Погуляйло, Бориса Довгалюка, Юрия Мурашова и мои. Всего 64 странички, много снимков, а также проект крестов и призыв к читателям собирать деньги. Часть тиража мы передали украинской диаспоре США и Канады. В УРП мы изготовили и растиражировали «Памятную грамоту», куда вписывали всех жертвователей, в награду за что каждому давали книжечку воспоминаний. За полтора года внесли от честных трудов своих более 400 человек. Списки их мы публиковали в газете УРП «Самостийная Украина» трижды: 3.04. 1995, 8.01. 1996 и в июне 1996 года, число 13 (200). Прежде всего следует благодарить бывших политзаключённых — друзей Оксаны Яковлевны, женские организации диаспоры и Украины, потому что они собрали больше всего денег. Это пластовый курень «Верховинки» (куренная Нина Самокиш, писарь Александра Юзенив, член Надия Светличная), Сестринство Святой Ольги при приходе Святого Андрея Первозванного в Вашингтоне, Объединение украинских православных сестринств (Нина Строката-Караванская), Комитет Украинок Канады (Ольга Заверюха-Свинтух), Общественная Служба Украины (Руслана Безпальча), Союз Украинок (Атена Пашко), Женская Громада (Мария Драч). Пожертвовали община церкви Св. Юра УГКЦ в Миннеаполисе, общество «Золотой крест», Конгресс Украинцев Канады. В Украине активно распространяли книжечку и собирали деньги добродетельницы Евгения Козак, Вера Лисовая, Руслана Безпальча, Елена Бурмистрова, Екатерина Криворучко, Татьяна Косарева, Ольга Стокотельная из Киева, Люба Коротенко в Донецкой области, Пётр Розумный на Сичеславщине, Иван Полевой на Тернопольщине, Виктор Нестеренко из Вознесенска. Значительную долю собрали организации УРП. Это было время инфляции, счёт шёл на миллионы карбованцев, которые мы предусмотрительно меняли на доллары. Себестоимость книжечки была 50 тыс. крб. — это где-то полдоллара, но мы брали хотя бы двойную сумму. Но нам дорога была и «лепта убогой вдовицы», потому что она с искренним сердцем отрывалась от заработка или пенсии.
Предприятие «Теребовлягаз» (директор Василий Венгер) добыло красный песчаник на кресты, вырезало один из них, а на второй добыло глыбу и обрезало её, взяв за это только на зарплату рабочим, и за свой счёт привезло их в Киев. Николай Малышко и его брат Пётр вручную выбили второй крест и 28 октября 1995 года мы их воздвигли. Один был с уже выбитой мережкой, а на втором братья вырезали цветы уже стоя, начав работу осенью, а закончили весной.
Не все работы оплачивались, ведь это дело общественное, святое, люди имели за честь быть к нему причастным. Скажем, когда пришлось убирать вокруг могил, сгружать крест и каменную глыбу, тащить их на катках и устанавливать кресты, то собирали мы целую толпу людей. Руководили работами Николай и Пётр Малышко, а казачество приводил «сечевой дед» Владимир Марченко — постоянный представитель казацкого товарищества Киевщины, хотя обычно атаманом над казачеством была пани Евгения Козак. Трудились там казаки Павел Шаровара, Пётр Сенченко, Иван Коваленко, Николай Македон, Александр Коломиец, Анатолий Майстер. Работали также Пётр Ромко, Вахтанг Кипиани, Николай Шулик, Евгений Обертас с сыном Олесем, Владимир Недилько, Олесь Тимошенко, Виталий Шевченко, сын Оксаны Мешко Олесь Сергиенко и другие добрые люди.
На Вознесение Господне 1996 года, 23 мая, отец Юрий Бойко (УАПЦ) освятил кресты. Собралось тогда около полутора сотен человек. Так в результате полуторагодовых хлопот доброе дело с Божьей помощью было завершено.
Тем временем я узнал, что в те последние январские дни 1990 года, когда мы чествовали Оксану Яковлевну в Доме писателей, доктор филологии Василий Никитович Скрипка записал её рассказ о событиях 70–80-х годов: правозащитная деятельность, создание Украинской Хельсинкской Группы, заключение в психушку, арест 1980 года, суд, 108-дневный этап, ссылка в Аяне на берегу Охотского моря… Этот поразительный по своему фактажу и художественной силе рассказ частично был опубликован в журнале «Курьер Кривбасса», ч. 2–7 1994 года под названием «Мать украинской демократии». Я ухватился за тот текст, разузнал у Василия Скрипки, что его аудиозапись аж в Соединённых Штатах, у Надежды Светличной. Михаил Горынь привёз мне её, я переслушал, дописал, что было пропущено, и с согласия Василия Скрипки подготовил к печати весь текст — эти бесценные свидетельства о злой колониальной эпохе, которая, дай Бог, уже проходит — пусть не будет ей возврата. Книжечка вышла тем же общественным коштом в Тиражировочном центре УРП под названием «Свидетельствую». Туда же вошёл приговор по её делу, цинично вынесенный Киевским городским судом (Доценко И. А., Топчий О. М., Максимишина Н. Л.) на самое Рождество Христово, 7 января 1981 года. Я написал к ней это предисловие с приведённым выше эпиграфом.
30 января 1990 года собралось в Доме литератора в Киеве общество кровное и сердечное, тёртое ещё недавно в концлагерях, почтить выдающуюся общественную деятельницу, соосновательницу Украинской Общественной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений, узницу сталинских и брежневских ГУЛАГов Оксану Яковлевну Мешко по случаю её 85-летия. Это, право, было первое на её веку публичное чествование. Хорошие говорились слова — но кто их сейчас вспомнит? Да и кто думал, что это не только впервые, но и в последний раз мы так отмечаем день рождения нашей Казацкой Матери? Потому что уже 2 января 1991 года перестало биться её, казалось, неутомимое сердце...
«Духовные подвиги не пропадают даром, — сказал в последний день своей земной жизни Святейший Патриарх Владимир (Романюк). — Всегда найдётся кто-то засвидетельствовать о них».
Наверное, для того 31 января и 1 февраля 1990 года Господь и направил стопы господина Василия Скрипки в дом Оксаны Яковлевны, где записал он её автобиографический рассказ — честный, драматический, достойный, высокий стилем и величественный духом. Потому что такой была эта украинская женщина. О самоотверженной материнской любви, о защите права и достоинства каждого из нас, об отчаянной борьбе одинокой пожилой женщины с целой чужеземной империей зла, с целым сонмищем стукачей, оперативников, кагэбистов, психиатров, следователей, судей, конвоиров и надзирателей...
Это свидетельство потомкам, чтобы знали, какую бесценную ценность защищало поколение шестидесятников — и выбороло для них — свободу слова, важнейшую из свобод.
Это — чтобы мы оглядывались, с кем рядом ходим по этой земле. И вовремя чествовали тех, кто с нами будет уже недолго.
К этому следует добавить, что в воскресенье, 22 сентября 2002 года, в Старых Санжарах состоялись торжества по случаю присвоения местной школе имени Оксаны Яковлевны. Она училась в этой школе. В присутствии всей школы и многих селян председатель Новосанжарского райсовета Владимир Петрушко объявил постановление о присвоении школе имени Оксаны Мешко. В открытии памятного знака на здании школы в Старых Санжарах приняли участие председатель райгосадминистрации Андрей Река, лауреат премии имени Тараса Шевченко Евгений Сверстюк, доцент Иван Бровко, публицист Василий Овсиенко, которые близко знали эту великую подвижницу украинского духа. В Старых Санжарах будет создан музей Оксаны Мешко.
Самостийная Украина. – 1995. – Ч. 11-12. – 28 марта; 1996. – Ч. 13. – Июнь; Наша вера. – 2002. – № 10 (174). Октябрь. – С. 16.
Опубликовано:
Овсиенко Василий. Свет людей: Мемуары и публицистика. В 2 кн. Кн. I / Составил автор; Худож.-оформитель Б.Е.Захаров. – Харьков: Харьковская правозащитная группа; К.: Смолоскип, 2005. – С. 323–328.
Фото:
Meshko Оксана МЕШКО.
Meshko-Ovs «Это я посадила Василия в тюрьму», - призналась О.Я.Мешко 30.I.1990 г. . Фото Николая Горбаля.
