ВОССТАЛ И ПАЛ
(ОЛЕКСА ТИХИЙ)
Ещё несколько лет — и разорвётся вязь,
Колючая проволока войдёт в детские сны.
И все пророческие знаменья
Захотят обрушиться на нас.
Василий Стус.
Кажется, узы колючей проволоки, которые туго соединяли целые поколения украинцев, оборвались. Дай Бог, навсегда. Но не все знают — а кто и не хочет знать, — чьими и какими сверхусилиями разрывалась та колючая проволока. И что не были те люди «железными, из пластика, стекла и бетона», как писал Василий Стус, а слеплены они были из такого же теста, что и каждый из нас. Что им так же болело и мёрзло тело, как болит и мёрзнет каждому, им так же хотелось еды, тепла и ласки, как каждому из нас. И не закалял Господь тех людей в огненной печи — вышли они из той же жизненной действительности, что и все мы. Что не родились они героями, как теперь их пытаются изобразить и тем якобы объяснить собственное неучастие в не таких давних событиях. Одним они отличались от «простых советских людей»: вели себя нормально, согласно предписаниям христианского морального учения и согласно национальным традициям. Но когда огромное большинство украинцев склонилось и приспособилось к ненормальному поведению, то жизнь нормальных людей на таком фоне действительно кажется подвигом.
Таким подвижником украинского духа был Олекса Тихий. Он погиб в Пермской тюрьме 5 мая 1984 года на 58-м году жизни. Перед этим отбывал наказание в лагере особо строгого режима ВС-389/36, что в посёлке Кучино Чусовского района Пермской области, на Урале, где мне довелось провести с ним в одной камере несколько месяцев.
Украина помнит перезахоронение 19 ноября 1989 года троих погибших в неволе в середине 80-х годов политзаключённых-правозащитников Василия Стуса, Юрия Литвина и Олексы Тихого. Те невиданные со времён перезахоронения Тараса Шевченко многолюдные похороны стали одной из самых значительных ступеней на пути нашего продвижения к независимости. Удивлённые прохожие спрашивали: кого хоронят? Хоронили «особо опасных государственных преступников», «рецидивистов». За что же им такая честь? О Стусе уже кое-что слышали, о Литвине и Тихом — меньше, но одинаковую им воздавали честь, потому что мера жертвенности каждого была одинакова — жизнь.
Те «пророческие знаменья», на которых ныне пытаемся строить нашу Украину, — они действительно обрушились на отдельных личностей. На них, как на железных столбах, держалось — и не рухнуло! — наше духовное небо, даже в самые чёрные времена уничтожения нас как народа. И стояли те столбы по всей Украине. Чествуя дончанина Олексу Тихого, вспомним его земляков — интеллектуалов и граждан, которые сделали бы честь любой нации: Николая Руденко, Надежду и Ивана Светличных, Василия Стуса, Ивана Дзюбу. К чести дончан — они оказывались особенно стойкими в защите украинской правды перед целым сонмищем лжецов, лицемеров и лакеев — всем идеологическим аппаратом Империи Зла.
Вот отрывки из статьи Олексы Тихого «Мысли о родном Донецком крае», написанной в конце 1972 года. (Опубликована моими и Анатолия Лазоренко стараниями в ж. «Донбасс», ч. 1, 1991 г., с. 136–158). О. Тихий направил её тогдашнему Председателю Президиума Верховного Совета Украинской ССР И. С. Грушецкому.
«Я уроженец и житель Донетчины. Имею 46 лет от роду. Учился в советских школах, окончил философский факультет Московского университета им. Ломоносова. Работал в школе, сидел в тюрьмах и лагерях, работал на заводе. Сейчас работаю слесарем-монтажником 4-го разряда.
Меня учили, и я учил, что не хлебом единым живёт человек, что смысл жизни в творении добра людям, в подъёме материального и культурного уровня народа, в поисках истины, в борьбе за справедливость, национальную гордость и человеческое достоинство, в гражданской ответственности за всё, что творится при моей жизни.
Кто я? Для чего я? Эти вопросы никогда не покидали меня. Постоянно думал над ними, постоянно искал и ищу ответы на них.
Сегодня думаю:
1. Я — украинец. Не только индивид, наделённый определённым обликом, умением ходить на двух конечностях, даром членораздельной речи, даром творить и потреблять материальные блага. Как гражданин СССР, и как „советский человек“, и прежде всего как украинец, я — гражданин мира, не как безродный космополит, а как украинец. Я — клетка вечно живого украинского народа. Отдельные клетки любого организма отмирают, но организм живёт. Отдельные люди рано или поздно так или иначе умирают, а народ живёт, потому что народ бессмертен. (...)
Люблю свою Донетчину, её степи, балки, лесополосы, терриконы. Люблю и её людей, неутомимых тружеников земли, заводов, фабрик, шахт.
Любил всегда, люблю сегодня, как мне кажется, в час невзгоды, ассимиляции, безразличия моих земляков-украинцев к национальной культуре, даже к родному языку (...) А что не имею дарования, таланта, чтобы ещё больше прославить её, — то не моя вина и, надеюсь, это мне будет прощено.
2. Я — для того, чтобы жил мой народ, чтобы поднималась его культура, чтобы голос моего народа достойно вёл свою партию в многоголосом хоре мировой культуры. Я — для того, чтобы мои земляки-донбассовцы давали не только уголь, сталь, машины, пшеницу, молоко и яйца. Для того, чтобы моя Донетчина давала не только футбольных болельщиков, учёных-безродных, русскоязычных инженеров, агрономов, врачей, учителей, но и украинских специалистов-патриотов, украинских поэтов и писателей, украинских композиторов и актёров.
3. Я, очевидно, плохой патриот, слабодушный человек, ибо, видя несправедливость по отношению к родному народу, примитивизм людей, осознавая горькие последствия современного обучения и воспитания детей, выпадение из круга культурного развития миллионов моих соплеменников, довольствуюсь сытостью, маниловскими мечтами, крохами культуры только для себя. И не имею ни мужества, ни воли активно бороться за судьбу немых, забитых земляков своих — донбассовцев, за расцвет национальной культуры на Донетчине, за грядущее.
Не вина, а беда простых людей (то есть трудолюбивых рабочих и крестьян), что с их воли или молчаливого согласия уничтожается украинский язык и культура на Донетчине.
Не беда, а вина каждого интеллигента, каждого, кто получил высшее образование, занимает руководящие должности, а живёт только набиванием брюха, безразличный, как колода, к судьбе своего народа, его культуры, языка.
И не преступлением ли следовало бы квалифицировать деятельность органов народного образования, учителей, деятелей учреждений культуры и всех руководителей на ниве ассимиляции миллионов украинцев Донетчины. Ведь такую массовую ассимиляцию нельзя назвать иначе, как только интеллектуальным геноцидом. (...)
Я — интернационалист по убеждениям, желаю свободы, национальной независимости, материального и культурного развития вьетнамскому, индийскому, арабскому народам, народам Африки, Азии, Америки и всем другим. На земном шаре не должно быть голодных, колониальных, отсталых и малых народов. Пусть каждый народ живёт на своей земле, пусть творит по мере своих возможностей культуру и науку и делится своими достижениями со всеми народами мира. Хочу, чтобы и украинский народ, в частности, его часть — донбассовцы — вносил свою лепту в сокровищницу мировой культуры». (С. 141–142).
Это, напоминаю, написано в 1972 году, когда сусловская пропаганда провозглашала национальный вопрос решённым в СССР полностью и окончательно — и в то же время андроповская банда совершала очередной погром украинской интеллигенции.
Олекса Тихий успел зафиксировать на бумаге лишь малую толику того, что передумал. Кроме названной, сохранились статьи «Размышления об украинском языке и культуре в Донецкой области» (2 января 1972 г.), «Свободное время трудящихся» (15 апреля 1974 г.). (Опубликованы в брошюре Алексей Тихий. Размышления. Сборник статей, документов, воспоминаний. Составил О. Зинкевич. Украинское издательство «Смолоскип» им. В. Симоненко, Балтимор – Торонто, 1982, 80 с.), «Сельские проблемы» (1974). Составлял он «Словарь не соответствующих нормам украинского литературного языка слов (чужие слова, искажённые слова, кальки и т.п.)». У меня на руках есть 63 страницы машинописи, с буквой «м» включительно. О. Тихий приводит слово-уродца, во второй колонке — правильное слово, в третьей — источник, из которого оно пришло. А самый большой труд Олексы Тихого — сборник высказываний выдающихся людей о значении языка «Язык народа. Народ» на 303 страницы плотного машинописного текста. Он цитирует около 450 авторов. Этот труд был задуман как пособие для учителей. В 1976 году автор отвёз один его экземпляр в Институт философии и вручил профессору Владимиру Ефимовичу Евдокименко — известному «борцу с украинским буржуазным национализмом». (См. книгу: В. Ю. Евдокименко. Критика идейных основ украинского буржуазного национализма. Издание 2-е, исправленное и дополненное. К.: Наукова думка, 1968. 294 с.). Второй — не менее известному «борцу» на ниве стукачества профессору Донецкого университета Илье Исааковичу Стебуну (Кацнельсону). Результатом был немедленный донос последнего в КГБ и обвинительные показания его и преподавательницы Л. О. Бахаевой на суде 1977 года, что «Тихий на кафедре в их присутствии высказывал… злобные клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй». А вот отдел национальных отношений Института философии АН УССР рекомендовал книгу издательству «Радянська школа». Правда, произошло это за полтора месяца до ареста автора, так что её оттуда передали в КГБ. Эта книга ой как кстати была бы нынешнему учителю, потому что языковая ситуация по крайней мере на Донетчине не улучшилась. А ещё Олекса Тихий переводил с польского «Украинские ночи, или Родословная гения» Ежи Енджеевича. Эта книга о Т. Шевченко у нас вышла только при независимости.
Человек колоссальной интеллектуальной потенции и выдающегося педагогического дарования, Олекса Тихий в условиях колониального режима не мог стать великим педагогом и учёным, потому что вместо кафедры у него была каторга. Не стал он и государственным деятелем, потому что «в нашем краю, Богу милом», враг старательно следил, чтобы из нашей среды не вырастали вожди нации, которые могли бы вывести свой народ «на ясные зори, на тихие воды». Однако Олекса Тихий состоялся как человек, как украинец, которому будут воздавать честь и те, кто будет жить после нас, ибо пойдут они в странствие веков с его духа печатью (И. Франко).
Мой читатель уже мог заметить, что ни о ком из бывших политзаключённых я не писал с таким пафосом (не тем «фальшивым пафосом»!), как об Олексе Тихом. Но о нём невозможно говорить другими словами. Я филолог, за Слово был трижды наказан, так что знаю цену Слова. Так вот свидетельствую: это был человек, близкий к тому идеалу, где начинается святость.
Вспоминая об Олексе Тихом, я не могу отделаться от впечатления, что такие люди бывают разве что в книгах. Артур из романа «Овод» Этель Лилиан Войнич. Или Мартин Иден из одноимённого романа Джека Лондона. Но Олекса Тихий был не книжным героем, а живой героической личностью. Человек глубокой внутренней культуры. Он сам себя построил, воспитал, закалил, заковал в железные латы воина, постоянно себя совершенствовал и полностью подчинил себя делу освобождения Украины. Полностью. И сознательно положил за неё светлую свою голову. Это образец того, каким должен быть настоящий мужчина: толерантным, доброжелательным к людям, но требовательным и беспощадным к себе, всегда и везде твёрдым и непоколебимым в своих моральных убеждениях, независимо от того, видят ли, оценят ли это люди. Совесть твоя, то есть Бог, всегда с тобой. Он всё видит.
Между политзаключёнными не говорилось высоких слов, но ценилась честь: каждый сам для себя знал, что он здесь не сам за себя. Что он — на передовой, что стоит перед лицом врага с единственным своим оружием: достоинством. А из достоинства каждого украинца складывается честь народа. Поэтому нужно уважать себя.
Алексей Иванович Тихий пришёл в мир Божий 27 января 1927 года на хуторе Ижевка Константиновского района Донецкой области. Отец Иван, рабочий, умер после войны. Мать Мария, крестьянка, умерла уже во время его последнего заключения. Брат Николай, на два года старше, погиб на войне. Были у Олексы сёстры Зина и Александра. Ещё в 1948 году Олекса был ненадолго заключён за критику кандидата в депутаты. Учился в транспортном и сельскохозяйственном институтах, работал в Златоусте. Окончил философский факультет Московского университета. Там женился на Ольге, в 1949 г. родился сын Николай. Но он не мог оставаться в Москве, вернулся в Украину. Работал учителем в школах Запорожской и Сталинской областей, преподавал историю, украинский язык и литературу, физику и математику. Это был универсальный учитель, который мог и хотел создать свою школу. Он как-то предложил районо, что берёт класс и ведёт в нём все дисциплины и воспитание. Конечно, этого ему не разрешили. А потом отстранили от гуманитарных дисциплин.
Ещё в молодости он составил для себя это жизненное кредо:
«Для чего я живу?
1. Чтобы жило человечество, мой народ, мой род.
2. Чтобы не причинить никому никакого зла, не проявить ни к кому никакого безразличия и несправедливости в его судьбе, тяжёлом положении, горе.
3. Я — сознательная часть Вселенной, человечества, своего народа, окружения по месту жительства и работы, в кругу своих друзей и недругов. Я за всё ответственен.
4. Я имею человеческое достоинство, национальную гордость. Никому не позволю топтать ни первое, ни второе.
5. Презираю смерть, голод, бедность, страдания и само презрение.
6. Стремлюсь, чтобы моё „я“ было достойно звания „человек“. Во всём, всегда, независимо от обстоятельств, поступаю согласно своей совести.
7. Чтобы уважать и ценить труд, убеждения и культуру каждого человека, на каком бы уровне по сравнению с моими, общепринятыми и высочайшими достижениями человечества они не находились.
8. Чтобы до последнего вздоха учиться и, по возможности, без насилия и принуждения учить всех, кто желает у меня учиться.
9. Чтобы презирать сильных, богатых, авторитетных, если они свою силу, богатство и авторитет используют для насмешек, издевательств, чванства перед другими людьми или хотя бы одним человеком.
10. Равнодушен к тем, кто живёт животной жизнью. По возможности стараюсь помочь каждому такому осознать себя человеком.
11. Чтобы изучать, поддерживать, развивать язык, культуру, традиции своего народа.
12. Чтобы избавиться и способствовать другим избавиться от всего низкого, подлого, чуждого духу человечества».
(Ж. «Новое время», № 51, 1990 г., с. 36–37. Обратный перевод мой. – В.О.).
Неуклонно придерживаясь этих своих принципов, Олекса Тихий обратился в ЦК КПСС с письмом протеста против оккупации Венгрии, за что был 15 февраля 1957 года арестован во второй раз. Вот отрывки из куцего приговора Сталинского областного суда от 18 апреля 1957 года (его опубликовал Л. Лукьяненко в книге «Не дам погибнуть Украине!», К.: София, 1994, с. 132–133):
«… высказывал антисоветские взгляды, заявляя, что советская школа, якобы, зашла в тупик и что коммунизм в СССР не строится»; «что в колхозах и совхозах трудящиеся находятся в нищенском положении. Выборы в Советы депутатов трудящихся назвал комедией…»; «Оправдывал действия венгерских контрреволюционеров-мятежников и высказывал призывы к свержению государственного строя, существующего в СССР». Вероятно, что последнее — приписка суда, но:
«В предъявленном обвинении подсудимый Тихий А. И. виновным себя не признал, однако подтвердил все факты, изложенные выше, ссылаясь при этом на то, что в его действиях нет состава преступления».
Получил 7 лет заключения в лагерях строгого режима и 5 лет лишения гражданских прав по ст. 54-10 УК УССР. Отбывал наказание в лагере ЖХ-385/11 на ст. Явас Зубово-Полянского района, Мордовия. В неволе был близко знаком с композитором Василием Барвинским, с врачом Владимиром Кархутом, которому помогал составлять книгу о лекарственных растениях, с Юрием Литвином, Левком Лукьяненко.
Когда освободился в 1964 году, то в школу — любимое его дело — не допустили и на пушечный выстрел. Правда, в середине 60-х разрешили работать в вечерней школе в Алексеево-Дружковке, но это продолжалось недолго. Преподавать так, как он хотел, не давали, а как власть хотела — он не мог. Работал рабочим, приобретя десяток специальностей, охотно ездил на всевозможные переквалификации, потому что это давало возможность встречаться с новыми людьми, а также работать в библиотеках разных городов. Много путешествовал по историческим местам, беря с собой сына Владимира (1953 г.р.). Часто на велосипедах. Посещал многих своих друзей-солагерников, развозил литературу самиздата. С умилением вспоминает Левко Лукьяненко, как Олекса ему, только что освободившемуся после 15 лет, привёз трехлитровую банку липового мёда со своей пасеки. А когда позже зашла речь о создании Украинской Хельсинкской Группы, предостерёг: «Не вступай в Группу пока. Ты же только что из тюрьмы. Посмотри-ка, какой худой. Отдохни хоть немного. В тюрьму ещё успеешь». Только он подумал не о себе, а о другом. Он сам шёл, но не толкал другого. (Ж. «Донбасс», ч. 1, 1990, с. 138. Также очерк Л. Лукьяненко «Олекса Тихий» в его книге «Не дам погибнуть Украине!», К.: София, 1994, с. 116–132).
Но сам, заехав к поднадзорному Лукьяненко в Чернигов как раз тогда, когда там был с первыми документами УХГ Николай Руденко, прочитал их, вписал факт обыска у себя и подписал, став таким образом её сооснователем. И первой, вместе с Руденко, жертвой репрессий против неё. (См. Н. Руденко. Самое большое чудо — жизнь. Воспоминания. Киев – Эдмонтон – Торонто: Таксон, 1998.— С. 433–434).
15 июня 1976 года во время обыска у Тихого изъята машинопись «Язык народа. Народ». Двое суток его держали под стражей «по подозрению в ограблении магазина». Во время обыска 24 декабря 1976 года обнаружили на чердаке чулана залепленный в глину немецкий карабин системы «Маузер» образца 1898 года, о котором Тихий ничего не знал. Возможно, его ещё во время войны спрятал там брат Николай, который ушёл на фронт и погиб. А ещё Олекса вспоминал, как во время обыска собирались у него срывать пол, потому что в записной книжке обнаружили запись: «огнестрельное оружие – пол». Только сам Олекса вспомнил, что это он так записал том «Большой советской энциклопедии», который искал, чтобы докупить.
Арестовали Тихого 4 февраля (по документам — 5-го) 1977 года по обвинению в клевете на советскую действительность (ст. 187-I). Но в ходе следствия дело переквалифицировали на «антисоветскую агитацию и пропаганду», ст. 62, ч. 2 УК УССР. Тихого обвинили также в «незаконном хранении огнестрельного оружия» (ст. 222 УК УССР). Того самого карабина, найденного на чердаке. Кстати, его сын Владимир знает, что отца несколько дней держали в Дружковке и предлагали эмигрировать. Не нужно даже жениться на еврейке. Но Тихий отказался: «Моё место здесь, а не за границей».
Суд по делу Тихого и Руденко был громким, хотя проходил в «ленинской комнате» конторы «Смешторга», с которой сняли табличку, чтобы её нельзя было найти. Родных пустили в зал суда лишь на шестой день. (См. хотя бы мою статью «Правозащитное движение в Украине»). Состоялся он 23 июня – 1 июля 1977 в г. Дружковка Донецкой обл. Тихому инкриминировали статьи «Размышления об украинском языке и украинской культуре на Донетчине», «Мысли о родном Донецком крае», «Вы и мы», «Сельские проблемы», тексты Декларации УХГ, Меморандумов Группы и другое, хотя Тихий в основном лишь подписывал документы Группы.
Опытный зэк не оставил от обвинения камня на камне. Просмотрите лишь стенограмму, сделанную по памяти его сыном Владимиром. Это образец железной логики, терпения, настойчивости, достоинства. (См. упомянутую брошюру «Размышления», с. 37–50, другие издания, в частности, наше: Украинская Общественная Группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений: Документы и материалы. В 4 томах. ХПГ. Харьков: Фолио, 2001. Т. 2. С. 129–149).
Но суд и не собирался доказывать факты «клеветы на советский государственный и общественный строй». Не говоря уже о цели «подорвать существующий строй». Заключение суда было определено в Политбюро ЦК КПСС. (См. «Разговор с Н. Руденко» в только что упомянутом издании, т. 1, с. 48).
Как особо опасный рецидивист, О. Тихий получил по ч. 2 ст. 62 максимальное наказание — 10 лет лагерей особо строгого режима и 5 лет ссылки, а Н. Руденко тоже максимальное: 7 лет строгого режима и 5 лет ссылки по ч. 1 этой статьи.
Отправили рецидивиста в лагерь «Сосновка», что в Мордовии. Уже там у него была язва желудка. Его этапировали в больницу в г. Нижний Тагил, вернули в Мордовию.
Тихий в связи с изменением обстоятельств не понизил для себя планку. Левко Лукьяненко рассказывал, что когда весной 1978 года Олекса начал было голодовку протеста против нечеловеческих условий содержания политзаключённых, то он, Лукьяненко, пытался сдержать его, потому что страдания, тем более смерть его, будут только на утеху палачам. «Если я умру, то должны будут смягчить режим, вам будет легче», — считал Олекса. Увы, когда один за другим уже в Кучино, на Урале, умирали Андрей Турик, Михаил Курка, Иван Мамчич, Олекса Тихий, Юрий Литвин, Валерий Марченко, Акпер Керимов, Василий Стус, то нас так закупорили в бутылку, что оттуда не выходила никакая информация. А нет в мире информации, нет протестов — то завещание генерального жандарма Андропова выполняется неукоснительно: доказать миру, что в СССР нет политзаключённых, — выморив нас.
Тогда Олекса выдержал 52-дневную голодовку. Это уже на грани гибели. Удерживали его в карцере. Это как раз был комариный период. Его, лежащего на полу, заедали комары. Никакой защиты от них не было, у Олексы уже не было сил их отгонять. Наконец его переводят в больницу. Юрию Фёдорову, который сидел в соседнем карцере и спасался от комаров, сжигая старый бушлат, приказали вынести Олексу из карцера. Юрий позже рассказывал, что был удивлён, какой он лёгкий, килограммов 40. А был это высокий, когда-то сильный, красивый мужчина.
В октябре 1978-го Тихий начал новую голодовку. Его бросили в одиночку. Врач отказалась его лечить.
В том году из лагеря выскользнуло письмо украинских политзаключённых Олексы Тихого и священника Василия Романюка (в будущем — Патриарх Украины) под названием «Историческая судьба Украины. Попытка обобщения». Это блестящий образец публицистики. Авторы провозглашают высшим принципом общенародного и общенационального сосуществования Всеобщую декларацию прав человека ООН, отмежёвываются от политики и практики КПСС в национальном вопросе, от её трактовки понятия демократии. Исследуют последствия присоединения Украины к России и выражают пожелание в будущем независимости Украины. В разделе «Возможные формы сопротивления» авторы ради спасения от духовного и культурного уничтожения предлагают такие нормы поведения для украинцев:
«– Употреблять только родной язык на родной земле и этим укреплять себя и свой народ.
– Не отдавать детей на обучение в детские сады и школы с русским языком обучения, добиваться школ и дошкольных учреждений с родным языком или учить детей самим.
– Отказываться от обучения в школах и других учебных заведениях с русским языком обучения, добиваться школ, техникумов, вузов с родным языком и учиться самостоятельно, сдавая экзамены экстерном.
– Общаться на родном языке не только в кругу семьи, но и на работе, в общественной деятельности, на улице.
– Не посещать театр, кино, концерты на русском языке, поскольку они негативно влияют на культуру устной речи, особенно детей и молодёжи. То же самое касается теле- и радиопередач.
– Воздерживаться от водки, сквернословия, курения табака.
– Не пользоваться предметами роскоши, особенно такими, которые не имеют художественного значения и не приносят пользы (легковыми автомобилями, дорогими коврами, хрустальными изделиями, модной мебелью, многотомными изданиями произведений, которые никто не читает, фортепиано, на которых никто не играет).
– Не накапливать денег и драгоценностей ради них самих, а помогать людям, попавшим в беду, талантливым детям и молодёжи, родители которых не имеют возможности обеспечить нормальных условий для образования и развития творческих задатков и т. д.
– Отказываться от работы в учреждениях, учебных заведениях, общественных организациях, где пренебрегают украинским языком, традициями народа, правами человека.
– Отказываться от службы в армии за пределами Украины и от командиров, которые не говорят на украинском языке.
– Отказываться работать сверх установленной законом нормы времени — 41 час в неделю, и в выходные дни, в том числе и в сельском хозяйстве.
– Не выезжать на работу за пределы Украины.
– Защищать своё право, право других людей, свободу, честь, достоинство, отстаивать суверенитет Украины.
– Выявлять и предавать огласке какие бы то ни было нарушения закона, от кого бы они ни исходили».
К сожалению, ничто из этих слов не прошло и не устарело в Украине. Рекомендации, как выжить украинцем в Украине, остаются актуальными, потому что украинство и в дальнейшем остаётся на значительных территориях в положении национального меньшинства. «Но где же, когда была без жертв добыта воля? Разве прилично жить дрожащей тварью, заботами желудка, выращивать детей — безродных детей XX столетия?», — спрашивали авторы. Это ведь самое важное в этом мире: воспитать детей, которые бы продолжили тебя и твой народ в вечность. Не каждый способен на открытый протест и пойти в тюрьму, но каждый способен на эту конструктивную работу: воспитывать детей украинцами.
О. Тихий и В. Романюк также разработали нормы поведения для политзаключённых, которых строго придерживались. Заканчивая, авторы пишут: «Не нужно нарушать законов. Достаточно пользоваться законами, которые провозгласила Конституция СССР».
18 апреля 1979 года, на 17-е сутки очередной голодовки, у Тихого случилось внутрижелудочное кровоизлияние. (Л. Лукьяненко в очерке относит эти события к октябрю 1978 года). Последние 18 часов он тяжело мучился. В больницу его принесли с давлением 70/40. Начальник лагеря майор Некрасов сказал, что это симуляция. Но поскольку тогда в мире было много шума вокруг имён первых заключённых членов Украинской Хельсинкской Группы Николая Руденко и Олексы Тихого, то ему недвусмысленно намекнули, что его могут актировать и освободить, если напишет покаянное заявление. Бывали такие редкие случаи: по заключению медицинской комиссии, что заключённый хронически болен, суд освобождал его. Тихий категорически отверг это предложение. Тогда напустили хирурга Скрынника. Тихий назвал это шантажом и отказался что-либо писать. «Жить будете в муках и недолго», — пообещал ему хирург-чекист. Он сшил ему желудок в виде «песочных часов»: еда проходила тяжело, со страшными болями. Из-под наркоза он вышел через неделю. Возникли спайки кишок — это тоже нестерпимая боль. Разошлись внутренние швы раны, вдоль неё возникло несколько грыж, с фасолину или даже грецкий орех. Тихий снова отказался писать покаянную. 10 мая у него начался перитонит. Ему снова рассекли живот, промыли брюшину. Врачи подали документы на актирование, но за пределы больницы они не вышли. Вместо этого 13 июля Тихого повезли этапом в больницу г. Нижний Тагил на Урал, хотя она ничем не отличалась от мордовской. Этапом же вернули обратно в Мордовию. Вторая рана (в паху) срослась только внешними тканями, поэтому кишки выпирали выпуклость (другие названия — грыжа) с два кулака. Когда ложился — она западала. Вынужден был носить бандаж (твёрдую повязку), чтобы её поддерживать. Но от работы и выполнения нормы выработки его не освобождали.
В таком состоянии в январе–феврале 1980 года Тихий провёл в карцере около 40 суток. Наказывали его за то, что перешёл на статус политзаключённого. В частности, что не носил нагрудный знак с фамилией, отказывался от рабского труда, последовательно придерживался голодовок 30 октября (День советского политзаключённого), 10 декабря (День прав человека), 12 января (День украинского политзаключённого). Притчей во языцех стали его усы: «Подгоняют наш казацкий род под свой лад». Не сбривал их. За это его наказывали и стригли усы машинкой. Редко какие письма доходили от него, но уже тогда стало известно, что у Тихого открылись рубцы на лёгком.
Когда во время одной голодовки Олекса узнал, что Василий Федоренко, человек уже тяжело измождённый нервно, заявил, что поддерживает Олексу, то он попросил, чтобы его подвели к камере Федоренко, он скажет ему прекратить голодовку. На удивление, повели. Он не хотел страданий других. Его собственные этические нормы были такими высокими, что казались порой недостижимыми для смертного человека, а он их всё-таки придерживался.
27 февраля – 1 марта 1980 года вместе со всем сосновским «контингентом» (33 заключённых, один в дороге умер) Тихого перевезли этапом в посёлок Кучино, что в Пермской области, где открыли новый лагерь особо строгого режима.
Когда я прибыл туда 2 декабря 1981 года, Тихого в зоне как раз не было. Где-то весной 1982-го мы услышали в нашей 17-й камере, что Тихого вернули из больницы, он в соседней 18-й камере. Слышно было, как его рвало. Василий Курило, которого выводили убирать коридор, сумел переговорить с Олексой и приносил невесёлые вести о его здоровье (а Курило врач): желудок ничего не принимает, спайки кишок. (См.: Василий Курило. Встреча в тюрьме. Воспоминания политзаключённого об Олексе Тихом. – Газета «Нескорена нація», № 13, 1992). У Тихого была ещё операция на язву двенадцатиперстной кишки.
Потом Тихого перевели в нашу 17-ю камеру. Он терпел лютые боли, но озарял собеседника доброжелательной, но слишком болезненной улыбкой. Светло-серые глаза его светились на правильном, красивом его лице — вот образцовый украинец, чем-то на Шевченко похожий. Говорил спокойно, рассудительно, никогда не употреблял бранных слов или жаргона, речь его была образцовой по лексике, по стилю, какая-то даже слишком правильная — так пишут, а говорят проще. При этом был человеком железной воли, редкой толерантности и исключительной терпимости. С ним нельзя было поссориться.
Много читал и осмысливал прочитанное, затевал разговоры на философские темы, особенно любил психологию, этику. Достойными собеседниками ему были Михаил Горынь и Юрий Литвин, но их скоро развели по разным камерам. Любимая тема его разговоров — педагогика. Это должен был быть выдающийся педагог, но, говорю же, вместо кафедры у него была каторга. В этом смысле в его лице мы имеем «пропавшую силу». Тихий чётко осознавал, что дело освобождения нации требует жертвы лучших. И это нормальное, естественное поведение сознательного человека, который уважает себя и чувствует себя гражданином своей родины. Когда твой род, твой народ под угрозой — гражданин прилагает усилия, чтобы устранить угрозу, и даже кладёт за общество свою жизнь. Но одно дело идти в бой в составе целой армии, несколько иное — восставать одному или с небольшой группой одержимых…
Василий Курило прощупал Олексе живот (у него были чувствительные пальцы, потому что когда у него упало зрение, он работал массажистом). Ничего не сказал Олексе, но сокамерникам в его отсутствие признался, что подозревает метастазы. Олекса же ничего не говорил о своих муках. И не стонал. Разве что во сне. И зубами скрежетал. Говорил: «Кому не о чем заботиться, тот заботится о здоровье».
Когда Тихого донимала лютая боль, он бросал постылую работу, ложился на пол или на кучу шнуров, поджимал руками ноги под грудь и так упорно, без стона, терпел. Наверное, так ему было легче. Надзиратель открывал первую дверь, гремел ключом по решётчатой, требуя встать и работать, не нарушать режим. Но Тихий не отзывался: каждое слово будет расценено как «пререкания», после чего последует наказание. А их и так довольно. Хотя бы те усы. Каждое воскресенье ведут нас в баню, где происходит одна и та же процедура: «Тихий, сбейте усы». Тихий молча складывает руки за спиной, демонстрируя, что он этого делать не будет, но и сопротивления оказывать не станет. Садится на стул. Банщик Григорий Кондратюк, постригши машинкой голову (этому Тихий не противился), так же молча подаёт машинку надзирателю, и тот состригает усы. Мы не раз говорили Олексе, что, может, на этом не стоит настаивать, но он был упрям: «Если сегодня уступлю в этом — завтра потребуют ещё чего-то». Это принцип. Одно отступление от принципа поставит тебя в ряд беспринципных, коим несть числа.
Но он порой и удивлял меня. Выйдем на прогулку в тот дворик, а он, такой израненный, станет в углу на голову и стоит долго-долго. Говорит, это полезно для кровообращения (когда-то занимался йогой). А ходил уже согнувшись. В том дворике больше лежал на скамейке или даже на снегу, поджав ноги под грудь. Или наберёт воды в рот и с час сидит за книжкой или за работой. Это, говорит, тоже полезно. Психологическое упражнение. Чтобы сосредоточиться в себе. И не поддерживать пустых бытовых разговоров.
Я выписывал журнал «Донбасс» (он двуязычный), и вот в первом номере за 1983 год появляется там статья некоего Вадима Зуева «Гримасы лицемерия». Речь там шла о «сионистах» вроде будущего лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского и Льва Копелева (его, кстати, восстановили в советском гражданстве 15 августа 1990 года одним указом с Николаем Руденко). И приплетено туда других «антисоветчиков» на ниве «сионизма» и «украинского буржуазного национализма». Тот «сионист» Копелев, между прочим, в своё время хлебал лагерную баланду вместе с Тихим, поэтому и выступил в его защиту в 1977 году. Зуева невозможно пересказать, его надо цитировать:
«Объектом своих клеветнических нападок он (Копелев. – В.О.) избрал донецкого профессора, члена Союза писателей Илью Исааковича Стебуна, гневно выступившего в качестве свидетеля на суде украинского националиста Тихого. В письме к донецкому ученому содержались демагогические рассуждения, раскрывающие антинародную сущность его автора. Попытка Стебуна дать отпор в открытой печати на каком-то этапе не нашла поддержки. И опять луч общественного негодования не выхватил из общей массы потенциального изменника. Можно представить себе, сколько вреда нанесено необоснованно терпимым отношением к замаскированным противникам. И только когда логическое развитие антинародной закваски и Копелева, и Тихого привели их — через выезд в Израиль — на задворки Западной Европы, когда, следуя жестоким законам предательства, подписались они под сионистским воззванием в защиту польской контрреволюции, всем стало ясно, какие лютые враги нас окружали». (с. 88).
Какая лексика, какой стиль! «Антинародный», «общественное негодование», «изменник», «необоснованно терпимое отношение», «замаскированные противники», «антинародная закваска», «предательство» и, как логическое заключение: «какие лютые враги нас окружали». Кругом враги! Значит, наноси по ним превентивные удары. Так и набили, одни говорят, 40, а другие — все 100 миллионов «врагов народа». (См. статью Стефана Куртуа в «Чёрной книге коммунизма. Преступления. Террор. Репрессии». Перевод с французского. М.: Три века истории, 1999, с. 37). Чтобы осчастливить уцелевших… Только, читатель, это, напоминаю, написано не в 1937, а в 1983 году, журнал «Донбасс», ч. 1, с. 88. Именно тогда андроповское руководство отчаянно доказывало миру, что у него нет политзаключённых — вымаривая нас.
Я дал прочитать Олексе тот журнал, советуя отозваться, мол, вот я, «на задворках» Восточной, а не Западной Европы, и не в Израиле. Но он махнул на это рукой: «Как только возьмусь писать — сейчас же надзиратели отберут. А если и напишу — то дальше кагэбиста оно не пойдёт».
Действительно, у него забирали каждую бумажку, в то время как другие заключённые могли что-то и уберечь. Можно сидеть в одной камере, а режим разный. Беспрепятственно из лагеря выходили только закрытые конверты, адресованные прокурорам. А возвращались, в основном, с распоряжением тех защитников прав: «Наказать».
Когда Олексы не стало, я сам написал письмо редактору «Донбасса» — через прокурора Донецкой области. Чтобы душу отвести.
Весной 1983 года выпустили Тихого на бескамерный режим. Там он должен был работать кочегаром. Привезти тачку угля или вывезти шлак не мог, кто-нибудь, чаще всего Евгений Полищук, помогал ему.
В последний раз я видел Олексу Тихого 7 марта 1984 года. Вывели меня с сокамерником Балисом Гаяускасом отбрасывать снег возле прогулочных двориков, а двери не закрыли. Видим: ведут по коридору Олексу. В длинном полосатом бушлате, держит он свою чёрную сумку в руке. Это — на этап. Говорили потом, что повезли его на станцию Всехсвятская в больницу, потом в Пермь. Там разрезали, посмотрели, что смертельные метастазы уничтожили желудок, зашили и оставили умирать. Этот, по выражению Евгения Сверстюка, Дон Кихот XX века с лицом европейского президента пошёл на смерть так, как его предки шли на кол.
Потом, уже на свободе, рассказывали, что Олексе в Перми 19 апреля 1984 года предоставили короткое, на 40 минут, свидание с первой женой, москвичкой Ольгой Алексеевной Тихой, и Владимиром, сыном от второго брака (он жил в Киеве). Тихий был страшно худой: при росте 178 см он уже в 1981 году весил 40 кг. Желудок уже ничего не принимал. Его ввели под руки, у него даже облазили ногти, но он улыбался, был спокоен и просветлён духом. Говорил, что прощает всем, даже своим гонителям. «Помните Нагорную проповедь», — сказал на прощание.
Где-то в конце мая Левко Лукьяненко получил письмо от жены, Надежды Никоновны, из Чернигова. Долго сидел над ним, потом встал бледный и начал ходить по камере. Пишет мне на бумаге: «2 мая умер Олекса Тихий». Порвал бумажку и бросил в раковину. Я понял, что об этом написано в письме тайнописью, и тоже промолчал. Потом Левко сел у трубы отопления и стал выстукивать это сообщение азбукой Морзе Василию Стусу. (Мы тогда как раз все изучали ту азбуку — такая мода пошла). Стус понял, но не поверил себе: постучал трижды в стену, вызвал Левка и кричит через форточку: «Я так понял, что Олекса умер?» И так «спалил» Левка: его посадили за разговор в карцер.
Позже мы узнали, что умер Олекса не 2, а 5 или 6 мая: его оставили без присмотра и обнаружили мёртвым 6-го. Но тем временем Лукьяненко высчитал сороковой день от 2 мая и предложил почтить память Олексы Тихого голодовкой, а 39, 40 и 41-е сутки ещё и молчанием. Говорили мы только самые необходимые вещи шёпотом, чтобы надзиратели не слышали и не видели. Администрация быстро догадалась, в чём дело, вычислила инициатора и снова бросила его в карцер. В тот год так же мы чтили Юрия Литвина и Валерия Марченко, в следующем году — Василия Стуса...
Похоронили Олексу Тихого на кладбище «Северное» в Перми в присутствии сына Владимира. Сын хотел забрать отца на Украину, но ему сказали: «Если будете настаивать, то результаты бактериологического анализа могут показать гепатит, и тогда не заберёте его никогда».
О перезахоронении Тихого, Литвина и Стуса 19 ноября 1989 года можно прочитать в моей статье «Возвращение», в книге «Нецензурный Стус», которую составил Богдан Пидгирный (Тернополь, 2002), можно увидеть в фильме Станислава Чернилевского «Светлой дороги чёрная свеча».
А я должен рассказать ещё один эпизод.
1 сентября 1990 года был я в Донецком университете, где общественность впервые чтила своих земляков Василия Стуса и Олексу Тихого. Были там Евгений Сверстюк, сын Стуса Дмитрий, режиссёр Славко Чернилевский, ректор Владимир Шевченко, донецкая просвитянка Мария Олийник, из Москвы как раз приехали Иван Драч и Дмитрий Павлычко. К 12 часам набралась треть актового зала. Преподаватели, так как студентов послали на помидоры. «Те пустые места, — сказал Евгений Сверстюк, — это места вытоптанных душ». Зато был 79-летний профессор Илья Стебун. Я, не зная о его присутствии, без комментариев зачитал места из стенограммы его обвинительного выступления на суде против Олексы Тихого и Николая Руденко. Напомнил, как в 1949 году парторг Союза писателей Николай Руденко защитил Стебуна от обвинений в «космополитизме». Кто-то там в зале, как мне потом сказали, коснулся его плеча: «А кто это такой — Стебун?» — «Это я», — твёрдо сказал Стебун. Тогда его спросили, а правда ли, что он писал доносы на Рыльского, Яновского, Довженко. «Этот список можно было бы продолжить», — был ответ.
Сверстюк сидел в президиуме с одного края стола, а я с другого. Из зала поступали записки, и все с его стороны. Как он потом сказал, была записка на выступление и от Стебуна. «Чего же вы не дали ему слова? Интересно, что бы он сказал?» — «Всё, что бы он ни сказал, воняло бы».
Стебун только в 1989 году перестал заведовать кафедрой украинской литературы университета, но ещё преподавал.
Более того, в зале сидел также преподаватель Вадим Зуев. Тот самый!
И ещё одно. 27 января 2002 года журналист радио «Свобода» Тарас Марусик пригласил меня и Владимира Тихого к участию в радиопередаче по случаю 75-летия Олексы Тихого. Меня там спросили, достойно ли почтён Олекса Тихий в независимой Украине, за которую погиб. К сожалению, у власти другие герои. Недавно господин Президент Л. Кучма лицами, имеющими особые заслуги перед Украиной, признал Героев Советского Союза, Героев Социалистического труда, депутатов Верховного Совета СССР и УССР. То есть, это оккупационная администрация и самые верные её прислужники. Откровенно говоря, враги и предатели украинского народа, которые наиболее ожесточённо боролись против независимости Украины. Пардон. Вероятно, что среди тех героев и депутатов попадались и достойные уважения люди, но ведь главным критерием почтения во времена СССР был не украинский патриотизм. Украинские патриоты в СССР назывались особо опасными государственными преступниками, особо опасными рецидивистами.
Правда, господин Президент 8 июня 2001 года подписал Указ № 411 «О пожизненных государственных именных стипендиях гражданам, подвергшимся преследованиям за правозащитную деятельность». Назначил аж 50 стипендий аж по 100 гривен в месяц. Когда на то время в Украине было ещё около 30 тысяч бывших политзаключённых. Теперь, по данным Всеукраинского общества политических заключённых и репрессированных, осталось 23 тысячи. Почти все бедствуют. Зато наши палачи-кагэбисты получают приличные пенсии от государства Украина, против которого они ожесточённо боролись.
Олексу Тихого чтит общественность. 23 января 1994 года в Дружковке состоялась научная конференция его памяти, издана брошюра её материалов. Там же основан Благотворительный фонд им. Олексы Тихого, который проводит ежегодные конкурсы на лучшие работы по вопросам правозащиты. Цель фонда — «сооружение в г. Дружковке памятника выдающемуся украинскому правозащитнику Олексе Тихому, издание его произведений». Задачи — «национально-патриотическое воспитание молодёжи путём изучения и популяризации произведений О. Тихого, его концепции возрождения национальной культуры на Донетчине и его правозащитной деятельности».
Донбасс. – 1991. – № 1. – С. 136 – 158; Молодь Украины. – 1997. – № 10 (17494). – 28 января; Українське слово. – 2001. –Ч. 22. – 31 мая. Дополнение 2004 г.
Опубликовано:
Овсиенко Василий. Свет людей: Мемуары и публицистика. В 2 кн. Кн. I / Составил автор; Худож.-оформитель Б.Е.Захаров. – Харьков: Харьковская правозащитная группа; К.: Смолоскип, 2005. – С. 262 – 308.
Фото:
Tykhyj Олекса ТИХИЙ.
