Гороховский Л. Ф. На Изломе Эпох: Хроника гражданской и национальной активизации в Тернопольской области (1988–1989 гг. )

Левко ГОРОХОВСКИЙ

НА ИЗЛОМЕ ЭПОХ

Хроника гражданской и национальной активизации в Тернопольской области

(Из попутных записей в моем дневнике о первых шагах становления Украинского Хельсинкского союза в Тернопольской области. 1988–1989 гг.)

На фоне жгучих вызовов тогдашней действительности, на изломе эпох, пробуждалось национальное сознание и становилась активнее гражданская позиция украинцев — явление, которое должно было привести к неминуемым изменениям в Украине.

В тех обстоятельствах капризная судьба снова вмешалась в непостижимый ход моего бытия. И уже кроме внутреннего протеста против ежедневной фальши и несправедливости, а также постоянного прослушивания радио «Свобода», мне предложили защищать человеческие и национальные права от репрессивной коммунистической системы.

По Божьей воле все началось (словно получило более совершенное продолжение) с 20 июля 1988 года, когда ко мне пришли Лидия Иванюк* и Олесь Антонович Ангелюк** с инициативой Вячеслава Черновола о создании филиала УХС в Тернопольской области. Вручили устав и программу УХС, а Олесь Антонович для связи оставил мне свой домашний номер тернопольского телефона — 5-15-57. Правда, несколько раньше с такой же инициативой письменно ко мне обращался и Михаил Горынь...

Позже, 24 июля 1988 года, после возвращения в 20 часов со станции Потуторы Бережанского района, где мой отец в 1953-м году построил дом, я в дверях нашел записку от Олеся Ангелюка — писал, что был у меня дважды. Поэтому я сразу позвонил ему, но его не было дома — трубку подняла какая-то женщина (как потом я узнал — его 93-летняя мать). А 25 июля где-то в 19:00 ко мне снова заходил Олесь Ангелюк — принес сочинения Костомарова и читал некоторые стихи. Позже, 31 июля, еще раз приходили Олесь Ангелюк и Лидия Иванюк. Мы все вместе ходили в парк, где присели на лавочку, чтобы поговорить — Лидия Иванюк в роли связной информировала о последних событиях в УХС. После этих встреч я принял окончательное решение и 7 августа написал заявление о вступлении в Украинский Хельсинкский союз (УХС).

Вечером 11 августа в 21 час заходил к Олесю Ангелюку. Поздно, потому что очень задержался на работе — ездил в командировку в село Райковцы Хмельницкой области для предпроектных работ (там находилась тюрьма строгого режима, где содержалось 1500 заключенных под надзором трехсот офицеров). Дома Олеся Ангелюка не застал — была Лидия Иванюк. Она не навещала Михаила Горыня, когда ездила во Львов, а к Черноволу заходила, но его не было.

19 августа звонил, а потом снова заходил в 19:15 к Олесю Ангелюку. Выпили по несколько рюмок сухого вина — у него два дня назад был день рождения. Сказал, чтобы я позвонил 22 августа в 19:00 — должна приехать из Львова Лидия Иванюк. Что-то скажет.

22 августа я звонил несколько раз Олесю Ангелюку, но никто не поднимал трубку. А 23 августа — не приехал с дачи. Наконец, пошел к нему где-то в 19:30. Была Лидия Иванюк — я принес торт. Пообщались и договорились, что я должен позвонить 29 августа, или они ко мне.

Слушал радио «Свобода», по которому 24 августа передавали, что Ивана Макара еще не выпустили, хотя ранее 7 августа передавали, что освободили. Ошибка или что-то другое?

Звонил мне на работу 26 августа Олесь Ангелюк по поводу поездки на мою родину, в Потуторы, за яблоками. Договорились встретиться на следующий день в 13:10 у входа на железнодорожный вокзал. Словом, 27 августа в 13:26 выехали вместе с Олесем Ангелюком за яблоками на станцию Потуторы. Там был мой брат Славко и его мама Настя***. Нарвали довольно много яблок — мачеха даже угощала, а Славко угощал нараевской самогонкой (выгнанной в селе Нараев Бережанского района). После того как я на такси привез домой яблоки, то в почтовом ящике нашел уведомление на заказное письмо. Сразу 28 августа я его забрал на почте. Письмо было от Вячеслава Черновола — он прислал бланки заявлений, устав УХС и уведомление. Я сразу ответил и отправил также заказным письмом.

После встречи с Игорем Гавдидой**** (претендентом в члены УХС) 30 августа заходил к Олесю Ангелюку. Была Лидия Иванюк. С ними кроме чисто общественно-политических проблем говорили о Григории Сковороде, Эрихе Фромме, об эволюции Духа Гегеля… Особенно волновала нас цитата польского писателя Бруно Ясенского: «Не бойтесь друзей — в худшем случае они могут предать; не бойтесь врагов — в худшем случае они могут убить; бойтесь равнодушных — именно с их молчаливого согласия существуют на земле и предательство, и убийство». Ее смысл был очень актуален. Во время разговора Лидия Иванюк сообщила, что мне нужно ехать во Львов к Черноволу.

31 августа, после работы, встречался с Ярославом Чирским*****. Он подписал воззвание к общественности в защиту Ивана Макара. Потом случайно забрел к Евгению Бойко (электрику, с которым жили вместе в общежитии в 70-х годах), чтобы позвонить Петру Святенькому (инженеру-строителю, проектировщику) — он пригласил к себе в гости и попросил принести все документы, касающиеся УХС. Пользуясь списком Черновола, звонил Чубатому, но попал не на Василия, а на Владимира — надо искать через адресное бюро.

Собирался во Львов 2 сентября. Но после работы еще заходил к Петру Святенькому (вместе работали в филиале проектного института «Укрсельхозтехпроект»). Одолжил у Петра 100 руб. От Святенького звонил Игорю Гавдиде, чтобы договориться о встрече. А уже в 22:30 встречался с ним — пока что отказался подписываться под документами УХС. Зато согласился сделать плиту для памятника на папиной могиле в Саранчуках. Слишком поздно лег спать, и поэтому едва успел на поезд до Львова, который отправлялся в 7:03 — планировал встать в 4:30.

(* Лидия Иванюк —

** Олесь Ангелюк —

*** Настя — после смерти моей матери вторая жена отца;

**** Игорь Гавдида — токарь-слесарь Тернопольского хлопчатобумажного комбината, родом из села Саранчуки;

***** Ярослав Чирский — главный инженер проектов организации «Укржилремпроект»)

Приехал к Вячеславу Черноволу в 10:40. Было много людей. Присутствующие в основном торопились на свадьбу. Я взял у Черновола брошюры, передал ему заявление и подписи в поддержку Ивана Макара, еще и дал 50 руб. на УХС. Передо мной была поставлена задача создать Тернопольский филиал УХС, а это было непросто, поскольку я был один. Вместе с тем, у Черновола познакомился с Михаилом Осадчим* и каким-то Ярославом Ивановичем, которого случайно встретил в воскресенье, 4 сентября, на второй день, по дороге к железнодорожному вокзалу. Выйдя от Черновола, который дал мне немало документов, немного походил по львовским магазинам. Когда разболелись ноги, зашел к Богдану Сенькиву (другу детства) и лег спать. Вечером еще звонил брату в Потуторы (Богдан заказал разговор на 21 час). Славке дал знать, что во вторник 6 сентября к ним придет Игорь Гавдида и сделает опалубку для бетонной плиты к памятнику отцу.

Утром, 4 сентября, позавтракав у Богдана, выехал харьковским поездом из Львова в 14:15 и приехал в Тернополь где-то в 16:15, чтобы продолжить поиски смельчаков, которые бы не побоялись записаться в УХС. Правда, к тому времени уже заинтересовались моим предложением Ярослав Чирский** (мой близкий знакомый и единомышленник) и Анатолий Федчук*** (его рекомендовал мне Михаил Горынь как своего приятеля — вместе учились во Львовском университете и даже подумывали о создании националистической организации). Также должен был встретиться еще с Леонидом Драпаком из села Констанция Борщевского района, который немного раньше написал вступительное заявление в УХС. Вместе с тем искал контакта с бывшими политзаключенными, которых предложил мне Вячеслав Черновол, вручив список с примерными адресами. В первую очередь, через адресное бюро, начал искать Василия Чубатого из Великих Гаев. По совету Олеся Ангелюка также взял на заметку Олега Германа (преподавателя дизайна в политехническом институте).

Кроме этого, я позвонил 5 сентября Богдану Амрожию (знакомому по проектной организации) и спросил, когда собирается посетить свое село Великие Лубянки? В этом селе проживает бывший политзаключенный Ярослав Перчишин (был осужден на 10 лет заключения). И я решил пригласить его к себе в гости, чтобы привлечь в УХС. А уже в среду 7 сентября он был у меня и подписал воззвание об освобождении Ивана Макара. Относительно вступления в УХС отложили на потом.

8 сентября я написал остро-публицистическую заметку на тему языка, чтобы Роман Громяк (профессор педагогического института, доктор филологических наук) зачитал ее на заседании Тернопольской областной организации Союза писателей. Копия статьи, которая у меня сохранилась, такого содержания:

«Тернопольский филиал СПУ, не имея собственной трибуны (газеты или альманаха), лишен естественного функционирования (выхода на читателя), тем самым страдает от недостатка активной гражданской позиции и участия в процессе перестройки.

Компенсацией такой ситуации могли бы стать, кстати, выступления писателей со своими творческими работами, культурно-просветительскими лекциями и острой публицистикой перед работниками различных учреждений и предприятий. Ведь известно, что на промышленных предприятиях и во многих учреждениях, кроме поверхностного понятия о всей украинской литературе, тем более тернопольской, кроме заниженных (да и просто потребительских) культурно-эстетических критериев и искаженного понятия духовности, вся деловая и техническая документация, а также различные производственные совещания и публичные выступления (за отдельными суржиковыми исключениями) ведутся на русском языке.

Не пора ли уже, наконец, непосредственно (не дожидаясь, пока напечатают книгу) писательскому союзу, который должен кормить нас хлебом духовным, напомнить руководителям высшего и среднего ранга, всяким конформистам, прокладывающим себе карьеру, спекулируя на родном языке, — напомнить им об их не только должностном долге, но и о чувстве чести — уважать и общаться на языке того народа, среди которого они живут и которым руководят!

И если обычный обыватель еще ссылается на право выбора удобного для себя языка, то для руководящего аппарата это расценивается как грубое нарушение ленинской национальной политики!

Поэтому, чтобы стать на путь честной, а не видимой перестройки в духовной сфере, надо избавиться от сталинского и брежневского стереотипа мышления, при котором слово «национальный» часто заменялось словом «националистический» и место украинскому языку отводилось лишь в рамки художественной литературы.

Но что изменилось? Какова гражданская позиция тернопольских руководителей в пропаганде украинского слова? В Тернополе и дальше на каждом шагу пестрят русскоязычные наименования улиц, учреждений, заведений, реклам, вывесок и даже стенгазет в детских садах, населенных пунктов вдоль дорог и на вокзалах. А на автовокзале даже «догадались» недавно, во время перестройки, заменить украинские названия населенных пунктов на русские…

В художественных коллективах, в училищах, техникумах, в высших учебных заведениях воспитание и преподавание дисциплин в подавляющем большинстве ведется на русском языке. И это мотивируется тем, что, мол, не все хорошие специалисты знают украинский язык. Но, как показал жизненный опыт, — знают, но не хотят!

И хотя каждый язык — тончайший инструмент для совершенствования мышления, показатель высокой культуры, частица духовности и своеобразная неповторимая красота, приходится констатировать, что этим игнорируют. Поэтому одной из мер для улучшения положения будет создание Общества ценителей украинского языка, но активного Общества!» (8 сентября 1988 года).

После работы, 9 сентября, заранее позвонив, около 22:40, зашел еще к Олесю Ангелюку. Приехала уже Лидия Иванюк. Нового ничего, но я кое-что передал для Черновола — должен еще зайти в понедельник, 12 сентября, чтобы передать ей лист с подписями. Передал ей также для Черновола свое обращение к писателям Тернополя — второй экземпляр дал Олесю Ангелюку, чтобы вручил Роману Громяку.

В субботу, 10 сентября, ходил к Анатолию Федчуку — он подписал обращение к гражданам по поводу ареста Ивана Макара. Со вступлением в УХС не спешит — еще подумает. Я оставил ему устав УХС. А уже на следующий день, 11 сентября, решил навестить Леонида Драпака в селе Констанция. Поэтому сначала поехал в Борщев, откуда еще звонил в Тернополь Лидии Иванюк, потому что поймал себя на мысли, что неправильно написал предложение. Вместо «…не только должностной долг, но и долг чести» — решил написать «чувство чести». Потом поехал и пошел к Леониду Драпаку. Разговаривали с ним где-то часа три. Принимал меня и проводил аж до Озерян на автобус. Когда вернулся домой, то в почтовом ящике снова нашел уведомление на заказное письмо от Черновола. По дороге к Ангелюку встречался за кофе с Ярославом Чирским, которому зачитал свое обращение к Роману Громяку и XII областной партийной конференции. Потом посетил Олеся Ангелюка — Лидии Иванюк уже не было. Олесь Антонович рассказал мне о заседании тернопольских писателей и о том, что передал мое письмо Роману Громяку, который зачитал мое обращение перед всеми присутствующими. Реакция на статью была острой, но Громяк был доволен.

Не могу выйти на Василия Чубатого — все, к кому обращался, о таком не знают.

А 15 сентября ко мне заходил Анатолий Федчук. Вместе начали обсуждать принципы УХС. Анатолий Петрович не соглашался с тем, что выпячивается национальный вопрос, когда нужно, прежде всего, спасать целый мир от угрозы войны. Считал, что нужно ввести пункт о сокращении вооружений, поскольку, по его мнению, это было бы актуально. Кроме этого отметил, что написано очень коряво и начало, где упоминается право наций на самоопределение, противоречит дальнейшему изложению, в котором призывается к федерации… Хотя, по правде говоря, «Декларацию принципов УХС» даже наши оппоненты признавали стройным и грамотным документом. А что касается призыва к федерации, то там такого не было, а говорилось о конфедерации. И то с учетом тогдашнего юридического статуса коммунистического режима, который не допустил бы развития событий в направлении самостоятельности. Это была тактика. Несмотря на это, документ не был догматичным, и уже через короткое время слово «конфедерация» было заменено на «полную независимость». Все же мотивы Анатолия Федчука относительно отношения к УХС, наверное, были иными, хотя, как человек очень порядочный, в будущем мне много помогал.

Приезжал ко мне 16 сентября Леонид Драпак. Был недолго, поскольку торопился к 19 часам. Сказал, что собирается к Вячеславу Черноволу. Так ни до чего конкретного мы и не договорились. Сразу после отъезда Леонида Драпака я поехал к Олесю Ангелюку. Была Лидия Иванюк. Долго разговаривали — она во Львове не встречалась ни с кем. Правда, передала «Украинский вестник» и попросила стихи Голобородько, подшивку с выдающимися украинскими деятелями (особенно о бандуристе Мишалове) и ежегодник «Наука и культура» (про антов).

17 сентября — рабочая суббота. Холодно. Уже вторую неделю идут непрерывные дожди — слякоть. Еще не было бы так пасмурно, если бы не передавали, что на восточной Украине +26 градусов.

Позже, 27-го сентября, Олесь Ангелюк меня познакомил с Ярославом Гевко (работал в Союзе писателей), который сразу согласился подписать протест против ареста Ивана Макара.

9 октября снова приезжал ко мне Ярослав Перчишин. Долго разговаривали — рассказывал о своем деле. Пожертвовал 30 руб. на УХС, а когда прочитал, что в «Украинском вестнике» упоминается о помощи журналу и УХС, то пообещал дать больше. Сразу после отъезда Ярослава Перчишина я позвонил Ярославу Гевко. Он меня пригласил к себе. На следующий день, 10 октября, дал ему на один день «Украинский вестник». Сказал, что сможет перепечатать. Когда встречался с Ярославом Гевко, подошел к нам незаметно Игорь Герета и положил мне руки на плечи. Я ему передал привет от Вячеслава. «От какого?» — спросил. — «Черновола…». — «Да, я у него был один раз…», — сказал Игорь. — «Он Вас занес в черный список…», — не прекращал я своей прямолинейности. — «А-а, если в черный, значит плохой». Я промолчал. Потом еще перекинулись словами и он ушел, оставив нас с Ярославом Гевко. А уже в 18:30 встречался с Петром Святеньким и дал ему читать на время «Украинский вестник».

13 октября звонил Олесю Ангелюку, но не дозвонился. Решил к нему зайти. А там уже были Олег Герман и Евгений Собуцкий (преподаватель в техническом техникуме). С Олегом Германом хотел еще раньше познакомиться… И вот непредвиденно знакомство состоялось — следующую встречу Олег назначил после 20 октября 1988 года. Кроме этого, связывался по телефону с другими знакомыми относительно их отношения к УХС.

Кроме поисков желающих вступить в УХС и проектной работы, должен был закончить установку памятного надгробия отцу. Поэтому, когда 14 октября позвонил мой брат Славко, чтобы я приезжал, то я вечером собрался и выехал в Потуторы. На следующий день вместе с Игорем Гавдидой, Василием Дубчаком из Лисничевки (хутор села Саранчуки), Василием Пуканом и Василием Горошко (все ребята саранчуковские), который всем руководил и дал свои доски под опалубку, наконец, сделали плиту под надгробие отцу. У Владимира Петровского брали жесть, на которой разбавляли раствор, одолжили тачки у Романа Шевчука, от Стюрка (уличное прозвище — настоящее Фёдор Горошко) я носил воду, и Василий Дубчак тоже. Привезли 4 мешка цемента на тачках. Наработался так, что аж нога опухла и очень болела. Где-то после 13-ти приехал на велосипеде Славко и тоже взялся за работу (он учительствовал в Нараеве). Закончили где-то около 16-ти. В понедельник Игорь Гавдида или Василий Пукан еще отшлифуют цементом стенки плиты, а через 7 дней поставят памятник.

Вечером 15 октября, находясь еще в Бережанском районе, позвонил Владимиру Рокицкому (политзаключенный — осужден на 5 лет лагерей строгого режима по ст. 62 УК УССР). Он ответил, что едет на праздник. Но в его голосе мне послышалось какое-то недовольство. Все же в 16:10, когда я поехал в Бережаны, то снова звонил ему — никого не было. Обойдя книжные магазины, на автобусе вернулся в Тернополь. Из Тернополя звонил Олесю Ангелюку и Анатолию Федчуку, чтобы договориться о встрече. С Ангелюком договорились встретиться в среду 19 октября около 19-ти часов, а с Федчуком на 17 октября.

16 октября от Вячеслава Черновола пришло письмо с двумя статьями. На следующий день заходил к Анатолию Федчуку — он был на приеме у первого секретаря Тернопольского обкома компартии Валентина Острожинского — ищет работу. Должен пойти к нему еще раз 19 октября.

18 октября сразу после работы в 17:50 выехал на автобусе в Бережаны. Приехал в 19:15, а поезд в Тернополь отправляется в 20:47. Времени в обрез, и поэтому я сразу позвонил Владимиру Рокицкому. Но его не было — так, в сущности, ответила его жена. Тогда я решил навестить Миська Свизинского, с которым вместе в селе Рыбники Бережанского района росли и играли в детстве с 1947 по 1953 год. Когда к нему зашел, застал больную маму, которая лежала и уже ничего не видела. А Мисько лежит в больнице. Перенес, бедолага, две операции: на желудок и на сердце. «Едва оклемался…», — сообщила его жена. Но, как следствие, после всего этого заболел эпилепсией. Я торопился, так как хотел еще встретиться с Рокицким. В 20:05 позвонил ему и застал дома. Владимир подъехал на машине и привез мне стихи Василия Стуса. Немного поговорили и договорились, что стихи привезу через 2-3 недели. А еще договорились, что запишу историю его судебного процесса и кое-что о Мелетии Кичуре — поэте начала XX века родом из села Носова, где мы с Владимиром Рокицким родились.

19 октября заходил к Ярославу Гевко и занес ему стихи Василия Стуса. Когда я пришел к нему в 22 часа, там были польские гости, и я чувствовал себя неловко, хотя Ярослав вел себя гостеприимно. Но я чувствовал себя неловко еще и потому, что на следующий день Ярослав Гевко должен был снова ложиться в больницу — болел астмой.

20 октября отпросился в 13 часов с работы, чтобы поехать в Теребовлю к Николаю Павловичу Брезденю. Перед этим меня познакомил с ним Олесь Ангелюк, как с участником освободительной борьбы, когда мы вместе наведывались к нему. А теперь я хотел забрать документы, которые оставлял Николаю Брезденю для подписи. Позвонив ему, договорился о встрече. Николай Павлович мне все вернул — никто ничего не подписал и не изъявил желания никуда вступать.

Планировал встретиться с Богданом Марценковским и Мирославом Мокрием — может, что-нибудь подскажут...

22 октября снова навестил Олеся Ангелюка. Была Лидия Иванюк, но ничего нового не поведала, хоть долго находилась во Львове — немного болела. Ни с кем не могла встретиться, кроме Атены (жены Вячеслава Черновола), которой и оставила список того, что я хотел. Хочет встретиться со мной Ирина Калинец по поводу журнала «Евшан-зелье».

В поисках я еще раздобыл телефон члена УХС Иосифа Зисельса из Черновцов (2-04-05; Черновцы, ул. Леси Украинки, 15/23) и адрес возможного кандидата в УХС Мамуса Николая Степановича (Козова, ул. Юбилейная, 33).

Приходил ко мне Анатолий Федчук 25 октября, и мы снова обсуждали вопрос вступления в УХС, но он еще колеблется — с 1 ноября 1988 года должен пойти на работу. А в четверг 27 октября ко мне заходил Олесь Ангелюк со своим знакомым львовским художником Михаилом Твердуном. Пан Олесь сообщил мне, что 29 октября я должен быть во Львове в 13:45 у главного входа Политехнического института.

Утром 28 октября мне на работу позвонил Иосиф Зисельс, и мы встретились в 13 часов у главного входа гостиницы «Тернополь». Иосиф Зисельс передал мне «Украинский вестник» № 11 и № 12 и некоторые адреса. После встречи я пригласил его на кофе в кооперативное кафе «Затышок», но, как назло, перед самым носом выставили табличку «Кофе нет». Мне было немного неловко. Вечером еще посетил Олеся Антоновича, чтобы он связался во Львове с Лидией Иванюк и уточнил, возле какого корпуса (старого или нового) я должен встретиться. Когда вернулся домой, то застал уведомление на посылку от сестры Гали.

А 29 октября я забрал посылку, выпил кофе, собрался и поехал на железнодорожный вокзал. В 10:48 должен был отправляться поезд во Львов, но он задержался на 1 час и 20 минут. Чтобы не пропустить встречу, в 13:45 вынужден был нанять такси за 50 руб., которое привезло меня к Политехническому институту в 13:10. Как договорились, в 13:45 я встретил Лидию Иванюк, которая привела меня к Вячеславу Черноволу и Богдану Горыню. Затем все разошлись и пошли на квартиру пана Ярослава где-то в районе улиц Пушкина и Киевской — с самого начала львовяне искали самое большое помещение.

В 14 часов началось учредительное собрание Львовского филиала УХС. Присутствовало 60 человек — вместе с местными и приезжими. Некоторые районы Львовской области не были представлены из соображений гарантии безопасности. На собрании выступали по порядку Богдан Горынь как председатель Львовского филиала УХС, Вячеслав Черновол, затем Михаил Горынь, секретари и бывший член Хельсинкской группы Зиновий Красивский, а также Зорян Попадюк. Я тоже добавил несколько слов информации о миграции в Западной Украине и о «ступенчатой эволюции» самих принципов УХС (то есть, выполнив свои задачи, УХС самоликвидируется и перейдет в качественно высшую степень). Во время собрания воспользовались двумя магнитофонами и сделали видеозапись. Лидию Иванюк избрали на должность библиотекаря. Говорили об открытии банковского счета, о типографии, о членских билетах, об атрибутике (герб, флаг), о координационном совете и прочем.

Сразу после окончания учредительного собрания немного прошелся с Михаилом Горынем и поехал домой (осталось 5 руб.). Уже в Тернополе позвонил Олесю Ангелюку — он пригласил к себе на 10 часов 30 октября, чем я и воспользовался. У него уже был Ярослав Гевко, который заполнил заявление о вступлении в Украинский Хельсинкский союз (УХС). Первое заявление!

После посещения Ангелюка поехал домой, чтобы немного почитать, но помешали гости — времени на чтение не хватает…

31 октября встречался после работы с Ярославом Чирским (заходил к нему на работу), и он одолжил мне еще 100 руб., чтобы я мог купить в универмаге бумагу для печати (5 коробок). Потом встретился с Петром Святеньким — забрал у него «Украинский вестник». Искал бумагу для печати, но, не купив, зашел к Ярославу Гевко — отнес ему для печати «Украинский вестник», забрав напечатанные «Циркуляры»... Потом где-то в 20:20 позвонил в Киев Николаю Горбалю. Он должен приехать 8-10 ноября в село Летячее Залещицкого района к матери — я планировал его посетить. Наметил подготовить статью для Михаила Горыня о Туманове и спецбольнице в Тернополе. Сегодня, 31 октября, еще случайно встретился в книжном магазине Ольги Верещинской с ее братом Богданом Комарницким. Он священник в Бучачском районе. Дал мне свой адрес — должен зайти к нему в конце ноября.

А уже 1 ноября встречался с Ярославом Чирским — вручил ему бланк заявления для вступления в УХС. Еще подумает до пятницы. Потом в 19:00 зашел к Олегу Герману в Политехнический институт. Долго разговаривали. Говорил, что его сдерживает организация «Общество родного языка». Но «Декларацию принципов УХС» с приложением взял. Для него я должен выяснить: 1) номер телефона «Феникса» и координаты Юрия Райхмана; 2) отношение Романа Громяка к «Обществу родного языка» — передать ему, что должен приехать Роман Иванычук и что есть много желающих вступить в «Общество...»; 3) что скажет Лидия Иванюк относительно Романа Иванычука?

2 ноября купил шесть пачек бумаги и отвез Ярославу Гевко. Дома был его сын. Потом зашел к Богдану Марценковскому и оставил ему «Декларацию принципов УХС», поскольку его не было. Где-то около 20:00 еще зашел к Анатолию Федчуку — вручил ему приложение к «Декларации принципов УХС». Долго разговаривали. Он все-таки не соглашается с «Декларацией принципов…», точнее хочет добавить туда еще один пункт о всеобщем разоружении.

С 3-го на 4-е ноября у меня ночевал Леонид Драпак. Он приехал из Львова и привез от Черновола некоторые документы и письма. Ничего не хотел есть, так как утром у него был запланирован прием в областной больнице. Кстати, еще и уплатил членские взносы — 10 руб. В этот же день после работы я сразу же поехал к Ярославу Чирскому, но тот еще колебался... Потом зашел к Ярославу Гевко — он был на работе. Долго разговаривал с женой Ярослава Галей. Она мне призналась, что знает секрет, о котором никому не говорила: Славко проживет еще самое большее один год. Плакала и просила, чтобы я его сильно не загружал и не дай Бог, чтобы я ему об этом всем не рассказал, потому что, мол, он предупредил, что покончит с собой... Обидно было все это слушать, да и очень неприятно и больно, ведь Ярослав стал членом УХС. Оставалось одно — искать пути, чтобы Ярослав встретился с Кашпировским — он еще в него верит (в «Литературной Украине» сообщали, что Кашпировский лечит астму). Лечит астму также метод Константина Бутейко. Тем временем звонил Ярослав Гевко с работы, и я немного с ним перекинулся словами. До этого оставил ему перепечатать три листка от 10-ти до 25-ти экземпляров для сбора подписей против атомных электростанций.

От Ярослава Гевко звонил Олесю Ангелюку, так как Ярослав по телефону сообщил мне, что Олесь Антонович очень хочет со мной поговорить. Но после моих звонков все время были слышны короткие гудки. Не дозвонившись, я поехал к нему домой. Однако и после многих звонков в дверь никто не открыл. Правда, было уже поздно — 22:30. Лишь утром 5 ноября в 8 часов, когда я ехал на работу, то позвонил Ангелюку. Он едет к жене Лидии Иванюк во Львов. Планируют пойти вместе в театр или на какой-то концерт. И еще признался мне, что вчера вечером немного выпил, а мама отложила трубку (маме 92 года, а ему 67). В завершение добавил, чтобы я зашел к нему 7 ноября.

Посетил 6 ноября Олега Фёдоровича Нечая (политзаключенного 50-х годов) — дал мне для ознакомления «Историю украинской литературы» М. Грушевского. А я оставил ему приложение к «Декларации принципов УХС», пообещав в следующий раз принести саму «Декларацию принципов..». В тот же день звонил Роману Громяку и представился: «Гороховский». На что Громяк: «Может, Левко?». Он поведал мне, что учредительное собрание «Общества родного языка» состоится 22 ноября 1988 года в актовом зале педагогического института. А я в свою очередь должен добиваться через Лидию Иванюк, чтобы она попросила Романа Иванычука связаться с Романом Громяком. Затем в 17:00 звонил еще Олегу Герману. Передал ему адрес председателя хозрасчетного объединения «Феникс» Юрия Райхмана, а он дал мне адреса некоторых учителей украинского языка, с которыми следует поговорить о вступлении в УХС. Напоследок договорились о встрече на следующей неделе.

Вечером 7 ноября в 18:20 я позвонил Олесю Ангелюку и сразу же поехал к нему. Была Лидия Иванюк. Касались разных тем — Лидия Иванюк даже записывала некоторые вопросы. Вели также дискуссию об Олеге Германе — я придерживался точки зрения, что моя обязанность агитировать за вступление в ряды УХС, а собеседнику решать: вступать или нет. И уже тогда я себе велел: не касаться в разговорах, даже в кругу своих близких, негативных фактов из прошлого нынешних членов УХС — никогда! Но нелегко было этого правила придерживаться…

Утром 8 ноября, во вторник, я позвонил Ярославу Гевко — он только что пришел с работы и еще ничего не напечатал. Договорились, что я зайду завтра после работы. Сразу зашел к Степану Пастуху — он ничего не узнал, хотя разговаривал со многими. Я оставил ему приложение к «Декларации принципов УХС» и договорились, что заеду к нему после 13 ноября. После чего поехал к Олегу Фёдоровичу Нечаю. И там наткнулся на неожиданность. Олег Нечай меня подозревал в сотрудничестве с КГБ — так по сути прозвучало из его уст. Рассказал, что к нему заходил один кагэбист и предупредил: «Вас будут агитировать в УХС, но вы не вступайте...». Угощал меня и все расспрашивал. А потом я шел с ним аж на Восточный массив. И сразу же я поехал к Богдану Марценковскому. Вроде готов вступить в УХС — зайду еще после 13-го ноября. После всего выпил кофе и поехал домой. Но день на этом не закончился — вечером в 20:00 приехал ко мне Анатолий Федчук. Интересный разговор вели где-то около 3-х часов, но вступать в УХС не торопится — что-то его сдерживает... Наконец, уставший, не дочитав запланированное, где-то после часу ночи уснул — утром на работу…

Ко мне на работу 11 ноября позвонил Анатолий Федчук и сказал, что на него вышел Михаил Горынь, который сообщил, что мне нужно собираться в Киев на Учредительное собрание Киевской организации УХС. Еще и добавил, что собрание состоится 20 ноября, а перед собранием состоится заседание Исполнительного комитета УХС. Вечером я заехал к Ярославу Гевко. Забрал брошюры и дал ему «Поэзии» Ронсара и Вийона — Ярослав будет выступать 13 ноября на заседании Союза писателей Украины в Тернополе. После Ярослава Гевко я сразу же поехал к Богдану Марценковскому (работал геодезистом в проектной организации) и, хоть его не было, оставил ему брошюры, а также подписной лист против атомных электростанций. Дальше заскочил к Иосифу Тытору, но его не было дома. И напоследок около 22:00 зашел к Анатолию Федчуку. Вернул ему статью Ольги Горынь о религии (УГКЦ). Мне лишь не понравилось то, что он все время настаивает дополнить «Декларацию принципов УХС» пунктом о разоружении.

12 ноября я звонил в село Верхние Лубянки Збаражского района и пригласил Ярослава Перчишина заехать ко мне завтра к 16 часам. Вечером позвонил, а потом зашел к Олесю Ангелюку — была Лидия Иванюк. Они едут в Москву на свадьбу 15 ноября к сыну Олеся Антоновича. Еще от Олеся Ангелюка узнал, что он звонил в Теребовлю Николаю Брезденю (старосте Струсовской капеллы бандуристов), который обещал приехать к Ангелюку 26 ноября. Я сразу решил взять у Николая Брезденя интервью о пытках в Тернопольской тюрьме перед войной 1941 года и все это записать на магнитофон, который должна для меня привезти от Черновола Лидия Иванюк.

Ходил на заседание Союза писателей 13 ноября 1988 года. В первой части заседания обсуждали вопрос учредительного собрания «Общества родного языка», которое решили провести 23 ноября в актовом зале педагогического института. На заседании председательствовал Роман Громяк. Был представитель из обкома компартии по вопросам культуры. Заседали Георгий Петрук-Попик и Борис Демкив. В нашем ряду сидели: Лидия Иванюк, Олесь Ангелюк, я, Олег Герман, Евгений Собуцкий, Ярослав Гевко. На противоположной стороне сидели студенты.

Мне также предоставили слово, и я рассказал о студентах-узбеках, которые обратились в Верховный Совет с жалобой, что не понимают украинского языка, думая, что их вернут в Узбекистан. А их оставили. Только запретили читать лекции на украинском языке.

«Если не перестанете читать на украинском языке, то мы закроем это заведение», — запугивал Туманов. Я тогда обратился к аудитории: «Как это назвать?» Студенты единогласно отреагировали: «Шовинизм!». Затем еще коснулся нескольких актуальных проблем — поддержал студентку, которая написала очерк о русификации сел в наименованиях вдоль дорог. Предложил старшему поколению писателей писать воспоминания о сталинских временах в Западной Украине. И наконец поднял вопрос о статусе государственности украинского языка. Не сдержался и на весь зал сделал замечание незнакомому выступающему. Я спросил, долго ли он живет в Украине? На что он ответил: «Я родился на Украине». — «Так почему же выступаете на русском?» — спросил я. Зал ожил — послышались возражения и поддержка. Но тот ответил: «Я могу и на украинском…». А я говорю: «Разговаривая по-русски, вы проявляете неуважение ко всем здесь присутствующим». А кто-то добавил: «Мы тоже знаем русский и могли бы на нем разговаривать...». И выступающий начал дальше высказываться на украинском языке. И еще: во время заседания я собрал несколько подписей против строительства атомных электростанций.

После заседания от студентов ко мне подошел Сергей (сын Ярослава Гевко) и сообщил, что студенты хотят со мной встретиться и пообщаться. Хотели сразу договориться о времени встречи, но я сказал, что с ними встречусь после возвращения из Киева. Как приеду, то передам через Ярослава Гевко.

14 ноября в УХС записался еще один претендент — Ярослав Чирский, инженер-проектировщик. Сразу после него я посетил Мирослава Мокрия — он подписал воззвание против строительства атомных электростанций. Рассказывал о старых улицах — топонимах. Добавил, что сможет дать правдивую информацию об уничтожении 1500 человек в Тернопольской тюрьме перед приходом немцев в 1941 году. На следующий день заходил к Мирону Радышевскому, моему племяннику, и оставил ему «Воззвание против строительства атомных электростанций» — он заверил, что соберет подписи. А 16 ноября я звонил Олегу Герману по поводу сбора подписей — сказал, что проинформирует меня 21 ноября. Еще перед поездкой в Киев, 17 ноября, посетил Ярослава Гевко — там случайно встретился с Анатолием Федчуком. Но я пришел к Ярославу Гевко, чтобы он прочитал статью о Борисе Демкиве, которую я подготовил для «Вестника». Попросил Ярослава напечатать еще по 10 экземпляров «Декларации принципов УХС», «Воззвания против строительства атомных электростанций» и прочего.

В пятницу, 18 ноября, я выехал в Киев — поезд отправился в 22:42. Перед отъездом ко мне заходил сын Ярослава Гевко Сергей и принес напечатанные на машинке стихи Василия Стуса. Заходил и Анатолий Федчук — приносил свои изменения к «Декларации принципов УХС»…

Приехал в Киев в 8:00 утра и сразу же купил обратный билет в Тернополь. Походил еще по магазинам: посетил книжные (детский и «Поэзия»), был в «Детском мире» на Дарнице, где купил босоножки Соломийке (своей дочери). Перед этим позвонил Николаю Горбалю. Он только что приехал из Москвы и домой еще не вернулся. Когда я позвонил через полтора часа, Николай уже был дома. На мой звонок начал очень эмоционально и шутя отвечать, мол, уже давно ждет меня и не знает, где я пропал. Я купил букет желто-синих цветов и книги (поэзию Семенко, Филянского, «Утверждение религии на Руси» Брайчевского, сербохорватские пословицы) и поехал к Николаю Горбалю на скоростном трамвае №3 до остановки Ромена Роллана. Едва нашел его дом. Дома была только жена Николая — Оля Стокотельная. А Николай пошел на остановку меня встречать — мы разминулись. Я вернулся на остановку, где встретил Николая, который заждался меня. У него вместе пообедали, по случаю встречи выпили по рюмке и поехали на заседание Культурологического клуба. Отмечали вечер Александра Олеся. Выступал инженер Анатолий Нагорняк (член КПСС), правда, как-то вяло — видимо, был неподготовлен. Потом пришли Олесь Шевченко, Сергей Набока и Михаил Горынь, приехавшие из Москвы. Кое-что рассказали о встрече с сенатором Хойером, который возглавлял Хельсинкскую комиссию при конгрессе США (кажется, благодаря той комиссии освободили из-под ареста Ивана Макара). Михаил Горынь зачитал заключение по «Декларации принципов УХС» эстонского кандидата философских наук, члена КПСС. Получалось, что эстонцы давно такое печатают в официальной прессе.

Вечером с Николаем Горбалем вернулись на его квартиру. Выпили кофе, поговорили, и я где-то около часу ночи лег спать и уснул. Проснулся в восемь часов. Еще пришла Орыся Сокульская, и мы вместе к 10 часам пошли на заседание Исполнительного комитета УХС. Первым на заседании выступал Михаил Горынь с общим обзором правозащитного движения и сравнением его с Хельсинкским союзом (зачитывал некоторые документы). Затем выступил Степан Хмара по поводу поправок к Конституции. В конце обсуждали выступления, но перед тем каждый вставал и коротко рассказывал о себе. На заседании присутствовали: Вячеслав Черновол, Михаил Горынь, Богдан Горынь, Николай Горбаль, Степан Хмара, Олесь Шевченко, Степан Сапеляк, Владимир Титаренко, Орыся Сокульская, Павел Скочок, Мелетий Семенюк, Николай Муратов, Василий Овсиенко, Григорий Гребенюк и хозяин дома Дмитрий Фёдоров. А также я, Левко Гороховский. Обсуждали два вопроса: 1) как организовать протест против выборов; 2) какие предложения учесть как дополнения к «Декларации принципов УХС». Где-то в 14 часов все разошлись на обед.

В 15 часов началось Учредительное собрание Киевского филиала УХС. Вступительное короткое слово произнес Олесь Шевченко. Далее долго выступал Вячеслав Черновол, рассказывая о своей поездке в Москву. Затем обсуждали названия секций, которые предложил Олесь Шевченко. Сразу назначили руководителей каждой секции — заведующей библиотекой стала Ярослава Данилейко.

А уже в Тернополе 23 ноября в 18 часов в актовом зале педагогического института состоялось учредительное собрание Общества украинского языка. Выступал Роман Громяк (очень сдержанно) и Олег Герман. Я хотел также выступить и подал записку в президиум. Но при объявлении желающих выступить меня не зачитали… Очень хорошо выступал Петр Кукуруза. На собрании я собрал много подписей под «Воззванием против строительства атомных электростанций». Кстати, перед собранием передал два бланка Ярославу Велищуку для сбора подписей под этим воззванием.

В субботу, 26 ноября 1988 года, мы первый раз собирались в моем доме как члены УХС (Ярослав Гевко, Ярослав Чирский и я). Советовались с утра почти до 16 часов. Ярославу Гевко поручил ко вторнику напечатать воззвания и бланки для подписей, а Ярославу Чирскому — чтобы обошел лиц, фамилии которых были в подписном листе против атомных электростанций, — может, кто-то изъявит желание записаться в УХС. После 16-ти еще заходил к Олесю Ангелюку. Там застал Игоря Герету, Лидию Иванюк, Николая Брезденя, Степана Моховика (инженер) и хозяина Олеся Антоновича. Совместно с болью за состояние украинского пробуждения мы обсуждали влияние на этот процесс «Общества украинского языка» и УХС. Игорь Герета пригласил меня на концерт ансамбля «Не журись», который должен был состояться в пединституте. Но я не мог пойти, потому что должен был отдельно пообщаться с Лидией Ивановной — она привезла мне из Львова магнитофон.

29 ноября заходил ко мне Ярослав Гевко (я ему звонил). Но принес только по 5 экземпляров «Декларации принципов УХС», «Воззвания...» и подписных листов.

После работы 30 ноября меня навестили четверо студентов (Сергей Гевко, Игорь Лысак, Олег Швидецкий, Барабаш). Пришли где-то в 19:15 и пробыли до 23-х. Говорили об УХС и всем, что касается ее деятельности и истории возникновения. Проявляли большой интерес к истории Украины. Ребята интересные: трое из Тернополя, а один из Львовской области, кажется из Бродовского района. Еще подумают насчет вступления в УХС.

1 декабря я заходил к художнику Михаилу Николайчуку — он еще не вернулся с работы, но была его жена. Я решил посетить их позже. Но, переступив порог, на лестнице встретил Михаила Николайчука и вернулся назад в комнату. Передал ему «Декларацию принципов УХС», подписные листы, «Воззвание...», «Наши первоочередные задачи» и «Украинские символы». Кое-что рассказал об УХС и ушел, оставив свой адрес и номер служебного телефона. Первая семья (и жена и муж), которые заинтересованно слушали рассказ об УХС. Тем самым появились надежды, что ряды УХС могут пополниться.

Внезапно 2 декабря мне на работу позвонил Ярослав Гевко, чтобы я зашел к нему в гараж. Когда я пришел, он рассказал, что его сына Сергея и всех студентов, которые были у меня, вызвало КГБ. Оказывается, что в институт приходил представитель КГБ и предупредил тех студентов, что в случае вступления в УХС их исключат из института. Я оставил Ярославу магнитофон, к которому купил батарейки, и он пообещал записать все о случае со студентами.

От Ярослава Гевко позвонил Анатолию Федчуку — тот сообщил, что экологический митинг перенесли на 18 декабря 1988 года. Хотя в «Свободной жизни» кто-то подал объявление, что митинга вообще не будет. Еще договорились с Ярославом Гевко, что среди недели он познакомит меня с руководителем клуба «Ноосфера» Игорем Пушкарем и руководителем клуба «Громада Подолья» Антоном Субчаком. После этого я посетил Мирослава Мокрия, которому передал подписные листы и «Воззвание...» — он пригласил меня 4 декабря посетить на кладбище могилу замученных в 1941 году (перед приходом немцев) в Тернопольской тюрьме.

Пробыв у Мирослава Мокрия около двадцати минут, я сразу же наведался к Олесю Ангелюку. Было уже где-то 20:30 — еще застал Лидию Иванюк, которая 4-го декабря должна была уже уезжать во Львов. Обменялся с ними последними новостями.

В субботу 3 декабря вынужден идти на работу — еще не закончили проектировать кирпичный завод. Работал до 14-ти часов. После работы решил пойти на кофе — со мной ходил наш руководитель Николай Полевой. Когда, наконец, пришел домой, то в почтовом ящике нашел уведомление: «Срочно заберите заказное письмо». Но я опоздал — почта в субботу работает до 17-ти часов. Сейчас же позвонил Ярославу Перчишину, чтобы приехал ко мне 4-го декабря и привез все необходимые документы. Также звонил Ярославу Чирскому и Олегу Герману, но их не было.

Утром 4 декабря Ярослав Гевко вернул мне магнитофон и признался, что ничего не записал о студентах — побоялись за сына Сергея, которого могли исключить из института. После этого я ходил на почту и забрал заказное письмо от Черновола — выслал мне «Декларацию прав человека». Потом позвонил Мирославу Мокрию, что на кладбище в 13-й час не сможем пойти — перенесли на 18-е декабря (может, еще будет и Николай Коц). Приходил Мирон Радышевский. Подписей не собрал, но сам подписался. Сообщил мне, что с его работы, с Хлопчатобумажного комбината, один электрик, Остап Жмуд (даже ходит в церковь), хочет записаться в УХС. Впоследствии приехал Ярослав Перчишин и привез тоже упомянутое «Воззвание…» с 18-ю подписями и пресс-листки. Пожертвовал 20 руб. на УХС и сказал, что будет еще собирать подписи.

5 декабря я звонил всем, кому раздал документы УХС. И Ярославу Гевко тоже — завтра придет ко мне к 20-му часу. Передал еще подписные листы Николаю Письменному (инженер-конструктор на Комбайновом заводе), Тамаре Гуцал и сам кое-что собрал. Дал соседу Степану из 43-й квартиры, а вчера дал Олийныкам из 29-й квартиры соседнего дома.

На работе, в Проектно-конструкторском технологическом институте (ПКТИ) при Комбайновом заводе, 6 декабря меня вызвал главный инженер Игорь Данилович Кичма. С ним был главный конструктор ПКТИ Любомир Николаевич Мудрик. Я им рассказал, что являюсь членом Украинского Хельсинкского союза (УХС), о целях, которые преследует наш союз. Сразу их предостерег, чтобы думали над своими высказываниями, иначе о них может узнать целый мир... Беседа прошла культурно — я им объяснил, что мы придерживаемся организованного общественного мнения и не допускаем антироссийских выкриков и высказываний. После работы ко мне приходили Ярослав Гевко и Ярослав Чирский — уже как члены УХС. Наконец Чирскому передал подписные листы, а Гевко читал письмо в КГБ — прочитал и сказал, что напечатает. А я чувствовал себя плохо — поднялась температура.

В среду, 7-го декабря, на работе мне сообщили, что сейчас же надо ехать в командировку в Харьков и Киев. Но я отказался. После работы ко мне наведались Мирон Радышевский и Остап Жмуд. Долго разговаривали и в конце концов Остап Жмуд написал заявление о вступлении в УХС (ряды растут!), а я еще должен был ехать к Богдану Амрожию, Иосифу Тытору и Анатолию Федчуку. Но впоследствии оказалось, что Остап Жмуд не заполнил графы с адресом, и я отнес бланк заявления Мирону Радышевскому, который работал с Остапом Жмудом на одной работе. От Мирона поехал к Богдану Амрожию — его не было. Я оставил ему бланки для подписей и сразу же поехал к Иосифу Тытору. Он уже спал, но от шума проснулся, и я дал ему прочитать «Декларацию принципов УХС». Также оставил бланки для сбора подписей. Тогда еще пошел к Анатолию Федчуку. Уже было немного поздно — 22:10. Но Анатолий Федчук передал мне текст обращения к областной партконференции, а я переписал у него адреса всех тернопольских начальников и их номера телефонов.

8 декабря меня вызвал снова главный инженер отдела автоматизации Комбайнового завода Игорь Кичма и тоже уговаривал поехать в командировку. Но я снова отказался. После работы сразу поехал к Богдану Марценковскому в Агропром — он собрал аж 200 подписей. А дальше направился к Иосифу Тытору, потому что забыл у него бланки заявлений. Еще зашел к Мирославу Мокрию, но он собрал только четыре подписи. Наконец подошел к кафе «Затышок» к 20 часам — там уже был Олег Герман. Он торопился, но рассказал много интересного — его вместе с Романом Громяком вызвали в КГБ по поводу выступления Петра Кукурузы на учредительном собрании «Общества украинского языка». Само выступление было довольно решительным, но могло быть и провокационным. Еще, правда, посетил Михаила и Марию Николайчуков.

В пятницу 9 декабря я готовился во Львов на митинг, посвященный 40-летию «Всеобщей Декларации прав человека». В этот день я собирался к Ярославу Гевко, но должны были прийти студенты, и я их ждал. Позже Оксана (дочь Мирона Радышевского) принесла исправленное заявление Остапа Жмуда.

10 декабря 1988 года, встав на рассвете, в 4:30, я все-таки успел на поезд, прибывающий в Тернополь из Киева в 6:04. Прибыв во Львов, я сразу поехал к Черноволу (ул. Левитана, 16/53), но его дома не было. Тогда я вернулся в центр и позвонил Лидии Иванюк — она посоветовала ехать к Богдану Горыню. До него было не дозвониться — наверное, сняли трубку. Едва добрался до его квартала на троллейбусе №9 (почему-то эти троллейбусы не ездили по улице 17 сентября). Приехав на остановку «Октябрь», пошел по улице Кульчицкой к дому Богдана Горыня. Он очень спешил — готовился к выступлению, так как митинг внезапно отменили, точнее переквалифицировали в связи с трауром по землетрясению в Армении. У них был еще студент Руслан. Я не задерживался и ушел, только спросил, где мы встретимся и как найти Михаила Горыня. Но оказалось, что Михаил лежал в больнице №5 — приступ почек.

Когда я пошел по улице Мира и решил выпить кофе, был схвачен тремя кагэбистами прямо в кофейне. Меня затолкали в автомашину, инкриминировав кражу чемодана у какой-то женщины, которая будто бы ехала со мной в поезде. Какая подлая ложь!! По дороге на железнодорожный вокзал я к ним обратился: «Ребята, ведь митинг отменили». Но они угрюмо молчали. Правда, я требовал у них назвать свою фамилию, но один из них махнул красным удостоверением и промолвил: «Сидорчук». И еще добавил: «Что, вы мне не верите?». Но я не верил и больше не настаивал, пораженный подозрением в воровстве — ведь от них всего можно ожидать. Меня отвезли на железнодорожный вокзал, продержали до прибытия поезда, который следовал в Тернополь, и отправили по адресу. Уже позже, когда еще раз в памяти воспроизвел львовские события, то поклялся быть настойчивее, чтобы такого больше не повторилось.

После возвращения домой долго спал и проснулся только в 10 часов 11 декабря. Но за две недели недосыпания это не помогло... Несмотря на это, я начал собираться в больницу к Ярославу Гевко. В городской больнице его не нашел и позвонил Олесю Ангелюку, которому рассказал о своем львовском приключении. Ангелюк сообщил мне, что Ярослав Гевко лежит в отделении «ЛОР», а как сказали мне в городской больнице, это отделение — в областной больнице. Когда наконец встретился с Ярославом в больнице, то вместе посидели, поговорили — ему вырезали два нарыва, температура спала, и он даже выглядел неплохо. Прочитал мне письмо студентки четвертого курса Киевского университета, которая спрашивала о том, кто основал УХС в Тернополе. Выпишут Ярослава во вторник.

Дома меня ждали Анатолий Федчук и три студента: Сергей Гевко, Игорь Лысак и Олег Швидецкий. Они рассказали мне, как их вызывали в КГБ и как они подозревают Барабаша, который с ними раньше ко мне приходил.

13 декабря после работы встречался со Степаном Моховиком, заранее ему позвонив. Пока что опасается вступать в УХС — сказал позвонить через неделю. Сразу позвонил Олесю Ангелюку, а вечером Иосифу Тытору, чтобы зашел ко мне. Где-то в 20:30 меня посетил Иосиф Тытор и принес заявление для вступления в УХС — союз разрастается... Тытор принес еще одно заявление своего соседа, правда, без фамилии.

Немного неудачный день выдался 14-го декабря. Правда, брал у меня интервью корреспондент газеты «Свободная жизнь» Михаил Иващук. Начал в 12 часов и до 14-ти расспрашивал об УХС. Все искал какие-то компрометирующие моменты: то ли я сторонник строительства памятника Степану Бандере, то как стал членом УХС — не затянули ли меня туда? Я ответил, что сам поехал во Львов, написал заявление и попросил, чтобы меня зачислили членом УХС. Обсуждали пункты «Декларации принципов УХС» — те пункты, которые я помнил. Пообещал на следующий день принести ему документ «Декларации...». Потом позвонил Игорю Герете. Нет времени — попросил позвонить завтра. Хотел еще зайти к Олесю Ангелюку, но он предупредил, что у него гости... Мне стало немного обидно, но я превозмог себя и решил позвонить завтра, 15 декабря. Как потом выяснилось, приехала Лидия Иванюк и вдруг очень заболела.

15 декабря снова наведался корреспондент «Свободной жизни» Михаил Иващук. Я подарил ему «Декларацию принципов УХС», а он меня расспрашивал по всем пунктам этого документа. Хоть я мог ему и не отвечать, но мне самому было интересно себя проверить. И действительно, два пункта, о выборах и службе в армии на своей территории, несколько нечетко истолковал, хотя вчера этими пунктами просто его ошарашил. В конце заявил, что он в глубине души чувствует, будто я не согласен с некоторыми пунктами «Декларации принципов УХС». Я сразу ответил: «Вы ошибаетесь — я согласен со всем». Уже на выходе проводил его напутственными словами: «Не копайтесь в личных делах и не называйте нас зэками, потому что если нынешние изменения к статьям 62-й и 187-й Уголовного кодекса УССР спроецировать на вчерашний день, то мы незаконно репрессированы, и судить надо было не нас, а тех, кто подтасовывал наши дела». Но он все спрашивал: а вы читали «Интервью из-под полы»? Однако я не успокоился даже после того, как он ушел. Быстро, обобщив нашу полемику, я позвонил ему, чтобы высказаться вдогонку. И сказал: «То, чего мы добиваемся — право конституционное, а значит, не является антисоветским, поэтому добьемся ли мы своих целей, или нет — будет зависеть в какой-то мере от советских и партийных органов. И, в конце концов, «Декларация принципов УХС» не является какой-то догмой, а на данном этапе обсуждается. Если кто-то с чем-то не согласен — пусть дает свои замечания».

Перезвонил еще Ярославу Гевко — трубку поднял его сын Сергей. Отец еще лежит в больнице и будет там до 18 декабря. В этот же день, вечером, заходил также к Олесю Ангелюку — Лидия Иванюк болела. Долго обсуждали последние события. Оказывается, что вчера даже по радио «Свобода» вспоминали, как меня задержало КГБ во Львове во время митинга 10 декабря.

16 декабря я ждал дома первых членов УХС. Пришли: Ярослав Чирский, Остап Жмуд, Иосиф Тытор и еще двое новых желающих, которых Иосиф Тытор сагитировал (Ярослав Чорномаз и Владимир Скакун). Раздал им подписные листы против атомных электростанций, поскольку в воскресенье 18 декабря намечался экологический митинг во дворце культуры «Ватра», о чем сообщил мне Анатолий Федчук. Вызвались посетить «Ватру» Иосиф Тытор и Владимир Скакун — я не мог, так как должен был быть в Киеве. Но когда я позвонил им 19 декабря, то выяснилось, что Тытор не ходил, потому что ездил в село. А Владимира Скакуна очень ругала жена — просто не знаю как быть… Ярослав Чирский тоже только к трем людям ходил собирать подписи…

16 декабря ко мне звонил Вячеслав Черновол и сообщил, что в Киеве 18 декабря, в воскресенье, снова состоится заседание Всеукраинского Совета УХС. Правда, меня не было на месте, и я позже из транспортного отдела перезвонил Черноволу, а после работы сразу же купил билет в Киев. 17 декабря целый день писал статью, но не закончил, так как вынужден был заниматься бытовыми делами. Но собрался и в 22:45 выехал в Киев.

Прибыл в Киев 18 декабря 1988 года в 8 часов. Сразу купил билет обратно и, пользуясь картой, поехал на улицу Олеговскую, 10 (жилье Дмитрия Фёдорова). По дороге выпил кофе, а когда зашел в дом, то уже были Вячеслав Черновол и Виталий Шевченко. Вскоре начали сходиться другие. Председательствовал Вячеслав Черновол, хотя по графику должен был быть Степан Хмара. Но Хмара еще не отсидел 15 суток ареста — его посадили за слишком активную подготовку к митингу. Не было Михаила Горыня — обострилась болезнь почек и вроде с сердцем не все в порядке. Присутствовали: Вячеслав Черновол, Николай Горбаль, Иван Сокульский, Василий Овсиенко, Олесь Шевченко, Виталий Шевченко, Евгений Пронюк, Владимир Титаренко, Ольга Гейко, Сергей Набока и Зиновий Мельник, который дал мне свой адрес и предлагал у него переночевать — он сам из Зборовского района. Были еще Дмитрий Мазур, который только что освободился из заключения, а также какая-то черноволосая женщина из Ивано-Франковской области (возможно, Диана Бидочко). Не было Мелетия Семенюка с Волыни, Степана Сапеляка из Харькова и Григория Гребенюка из Краматорска.

Сначала слово взял Николай Горбаль, который рассказал о своей поездке в Латвию, о своем выступлении на их митинге, об украинском обществе в Риге, которым руководит девушка. По поводу доклада Николая Горбаля Всеукраинский Совет УХС принял решение поддерживать контакты с Прибалтикой, чтобы иметь представление, что там происходит... Затем обсуждали проведенную работу в областях — каждый представитель области выступал и рассказывал о делах на своей территории. И, наконец, Черновол изложил точку зрения, как УХС должен относиться к выборам: бойкотировать или идти на избирательные участки и проводить разъяснительную работу. Но какой-либо резолюции по предложенному решению проблемы принято не было — Евгений Пронюк и Василий Овсиенко засомневались в эффективности бойкота. После совещания нас пригласил на день рождения своей жены один из членов УХС Киевского филиала.

До поезда меня проводил Николай Горбаль. В субботу, 24 декабря, должен снова быть в Киеве по делу создания общества «За гражданскую реабилитацию». Не знаю, смогу ли поехать — у нас, в конструкторском бюро, рабочий день.

В Тернополь вернулся 19 декабря в шесть утра без всяких приключений. На работе переписывал и дописывал статью. Чувствовал себя очень уставшим. Вечером ко мне заходил Анатолий Федчук, и я при нем закончил переписывание своей статьи. Он согласился ехать во Львов 20 декабря, чтобы отвезти мою статью. Я ему давал деньги на дорогу, но он взял только три рубля.

22 декабря после работы приходили Ярослав Чирский и Остап Жмуд. Рассказал им о заседании Всеукраинского Совета УХС в Киеве и вручил листки пресс-службы УХС. После встречи с ними еще раз зашел к священнику Богдану Комарницкому — было уже где-то около 21:30. Его не было — пошли на праздник Анны. Детям сказал, что приду еще в понедельник в тот же час.

Написав заявление на отгул в субботу, я начал 23 декабря собираться в Киев, купил билет на ночь, на 3:10. Правда, еще звонил мне Анатолий Федчук, а через некоторое время и пришел. Принес свое выступление и сообщение газеты с «Ватры» об экологическом митинге. Кое-что читал. А я, собравшись, пошел пешком на железнодорожный вокзал в 2 часа ночи, преодолев расстояние в четыре километра.

24 декабря, где-то в 12:30, приехал в Киев — поезд опоздал. Сразу купил билет обратно, но на поезд Полтава — Хмельницкий. На Крещатике посетил книжный магазин «Поэзия», где купил для Олеся Ангелюка и Ярослава Гевко стихи Николая Филянского и Михаила Семенко. Правда, по дороге, в подземном переходе, купил четыре книги стихов Евгения Плужника. Тогда к 16-ти часам поехал к Евгению Пронюку. Переживал, что опоздал на 10 минут, но там были только Петр Сичко, Иван Кандыба, Владимир Мармус и Олекса Миколишин. Потом подошли еще двое пожилых людей: мужчина и женщина — пострадавшие от сталинских репрессий. Появился и Николай Горбаль.

Договорились Учредительное собрание Общества «За гражданскую реабилитацию» провести 11 февраля 1989 года. Раздали всем проект устава Общества и сообщили о том, что мы должны делать. Там, во время собрания, участник сборов из Тернопольщины Владимир Мармус написал заявление о вступлении в УХС. Еще одно весомое достижение нашего филиала УХС — ведь Владимир бывший политзаключенный. С Мармусом я возвращался в Тернополь — в Хмельницке нам немного повезло, и мы успели сразу же пересесть на львовский поезд. По дороге договорились, что в четверг 29 декабря Владимир Мармус приедет ко мне — будут еще ребята. Подарил ему «Стихи» Евгения Плужника. Приехали в Тернополь 25 декабря где-то после 10 часов.

Только приехав домой, я собрался было идти к Олегу Нечаю, но пришел студент Игорь Лысак. Рассказал, как Юрия Климчука вызывало КГБ: подъехали «Жигули», и там возле «Пиццерии» они расспрашивали, были ли у меня еще студенты. Игорь сказал, что еще придет, и спросил об Учредительном собрании УХС — когда состоится? И Олег Нечай, когда я его посетил, тоже спрашивал об Учредительном собрании УХС… По дороге домой еще встретил в центре корреспондента «Свободной жизни» Михаила Иващука и спросил его, когда будет статья. А вечером вместе с Анатолием Федчуком ходили к Дмитрию Пьясецкому. Оставил ему «Декларацию принципов УХС» и устав общества «Гражданская реабилитация». Сказал, что ознакомится, и после Нового года я ему должен позвонить — может, вступит в УХС.

27 декабря ездил к Олесю Ангелюку. Была Лидия Иванюк. Я для них в Киеве купил две книги: «Стихи» Евгения Плужника и Николая Филянского. Долго разговаривали — Лидия Иванюк читала мне стихи Евгения Маланюка. Обсуждали статью о Евгении Плужнике и выступления Николая Жулинского и Ивана Драча.

28 декабря утром позвонили, чтобы завтра в 10 часов зайти к городскому прокурору Василию Баволяку. А после работы — заходил к Мирославу Мокрию и вернул ему книги. Потом посетил Николайчуков — их не было. Наконец, поехал к Анатолию Федчуку. Он ходил к первому секретарю обкома по идеологии Михаилу Бабию. Правда, не понравилось мне то, что все время говорит об УХС, мол, они не имеют своей платформы, сами не знают, чего хотят и т.д. Домой вернулся в 23:30.

29 декабря утром пошел на работу, а потом в прокуратуру города (ул. Котляревского, на 3-м этаже в первом кабинете). КГБ заставило студента Юрия Климчука написать, что я якобы «обрабатывал» его в националистическом духе. Поговорил с городским прокурором — он изучал нашу «Декларацию принципов УХС». А после работы сошлись ко мне ребята: Ярослав Чирский, Ярослав Гевко, Ярослав Чорномаз и Владимир Мармус. Гевко рассказал, как его сына преследовали в институте. Вызывал декан, а потом завел в отдельный кабинет к двум кагэбистам. Рассказал, как вызывали на работе его жену Галю и «советовали» ей повлиять на мужа, чтобы Ярослав не поддерживал УХС. После нашего заседания Владимир Мармус остался у меня ночевать. Я ему дал «Декларацию принципов УХС» и другие документы для Чорткова.

30 декабря на работу пришел ко мне Богдан Кривой и заполнил вступительное заявление в УХС, а после работы я звонил Черноволу во Львов и рассказал ему о вызове к прокурору. Договорились, что утром 31 декабря поеду к нему во Львов. Также написал всем поздравления с Новым Годом, а Киевский филиал УХС через Олеся Шевченко поздравил телеграммой. Потом зашел к Николайчукам — они готовили вертеп. Приглашал их на собрание УХС в четверг 5 января 1989 года. Может придут, а с членством неизвестно — хотят, но заявлений не подписывают. Рассказал им об Учредительном собрании УХС, которое стоит провести не на моей квартире, поскольку возникли подозрения, что ее прослушивают. Спросил, мог бы кто-то выделить свою комнату для проведения собрания — промолчали (вроде согласны, но конкретно не ответили). От Николайчуков пошел домой и написал им поздравление с Новым Годом и начал собираться во Львов.

Выехал во Львов в 6:14 утра поездом №91. Сразу купил билет обратно на 14-й час. Был у Вячеслава Черновола — рассказал ему о вызове в прокуратуру и о Ярославе Гевко, которого шантажировали. Когда приехал домой — никого не было. Новый год встречал в сновидениях…

1 января 1989 года

почти весь день находился дома. Только заходил к Остапу Жмуду с просьбой поехать к Леониду Драпаку. Остап согласился. Еще и жена его меня угощала. А на следующий день, 2 января, я позвонил Ярославу Гевко и встречался с ним. Не хотел давать все данные о сыне и жене — его можно понять…

3 января на работе вызвал для беседы секретарь партийной организации Комбайнового завода Вячеслав Михайлович Переяславец. Присутствовали Михаил Иванович Николишин и Владимир Николаевич Леонтюк — его заместители. К Переяславцу меня по телефону вызвал секретарь партийной организации ПКТИ Ярослав Иванович Мадараш. А перед тем утром, где-то в 10 часов, проходило заседание парткома завода, на котором Вячеслав Переяславец упоминал меня как руководителя Тернопольского УХС. Также добавил, что мы хотим провести учредительное собрание 14 января. Кстати, назвал цифру 20 человек — якобы уже столько есть членов Тернопольского филиала УХС. Кто-то доносит…

Когда я зашел в кабинет секретаря парткома Вячеслава Переяславца, где-то в 16:30, все как-то подобострастно начали ко мне обращаться: «Пожалуйста», «Извините», «Прошу» и т.д. Михаил Николишин спросил, действительно ли мы пользуемся «Голосом Америки»? Я ответил, что информацию передаем на радио «Свобода». Еще расспрашивали об «Украинском Хельсинкском союзе», о национализме... В конце концов, они признали, что не подготовлены, поэтому попросили прощения, и я ушел, потому что торопился.

4 января после работы заходил еще к Олесю Ангелюку. Он заболел. Просил, чтобы я не рассказывал Лидии Иванюк. Хочет нам чем-то помочь... Так пусть достанет у Игоря Гереты книгу по истории Тернополя и уточнит насчет обещания Олега Нечая о пожертвовании на УХС. Сразу заходил к Анатолию Федчуку, где долго разговаривал с его сыном Славком (второго сына зовут Богдан) об истории и философии. Вскоре пришел Анатолий Федчук — был на заседании социоэкологического клуба «Ноосфера». Я вручил ему адрес Евгения Пронюка для Дмитрия Пьясецкого и описание работ по секциям, чтобы, когда созреет конструктивная идея, мог что-то добавить.

5 января после работы ко мне пришли только Ярослав Чирский, Ярослав Чорномаз и Иосиф Тытор — больше не было никого, хоть обещали. Я написал им на карточках, где мы встречаемся 14 января в 12 часов, чтобы потом пойти на Учредительное собрание УХС. Где состоится собрание, мне еще самому не было известно. А Ярослав Чорномаз рассказал, что вчера с его женой вел разговор некий Юрченко из Тернопольского областного управления КГБ.

Утром 6 января я передал секретарю парткома Комбайнового завода через Ярослава Мадараша «Декларацию принципов УХС», поскольку вчера ее просил Вячеслав Переяславец. А перед тем звонил наш главный конструктор Любомир Мудрик и сказал, что требуют, чтобы я ехал в командировку в связи с нашим учредительным собранием. Перепугались... Я ответил, что это будет со стороны администрации насилием и нарушением прав человека. И, конечно, отказался. В это утро звонил Богдан Кривой и сказал, что хочет со мной встретиться, а также сообщить, почему он не пришел ко мне в четверг на 19-й час, как было договорено. Согласились, что встретимся после работы в 17:20 – 17:30 возле остановки автобуса №16. Но его почему-то не было. Правда, я его предупреждал о том, что должен идти еще на беседу к секретарю парткома Вячеславу Переяславцу. Но меня почему-то больше не вызывали. А дома на Святвечер вместе с семьей причащался кутьей…

На Рождество, 7 января, заходил к Остапу Жмуду и сообщил ему, где встречаемся в субботу, 14 января, на Старый Новый год, чтобы провести Учредительное собрание УХС. Остап сообщил, что ездил домой и был со священником, который когда-то служил в селе Потуторы, а сейчас тяжело болен. Поздно вечером приехал Николай Коц, однако мы еще долго разговаривали. А утром 8 января выехали на станцию Потуторы. Ходили на кладбище к маме и папе в селе Саранчуки, чтобы зажечь свечи. Потом ходили пешком в село Котово, а позже в Рыбники, где Николай фотографировал церкви и костел в Котове. В 16:45 мы выехали через Бережаны поездом в Тернополь — было ужасно много людей. Уже дома вечером очень красиво заколядовал Роман. А Николая Коца я уговорил остаться еще на один день…

10 января на работе снова проходило совещание (или заседание) секретарей партбюро, где зачитывали некоторые пункты из «Декларации принципов УХС». После работы я заходил в музей к Игорю Герете (он работает в музее старшим научным сотрудником), но он взял отпуск на день. На следующий день снова заходил к Игорю Герете с инициативой основать краеведческий кружок, а также спросил его, есть ли у него какая-нибудь книга о Тернопольщине. Нет... Сказал, правда, у кого можно достать. Но уже поздно. Еще заходил к Анатолию Федчуку — договорились, что он зайдет ко мне 12 января по поводу приглашения на Учредительное собрание УХС.

12 января, в четверг, звонил мне на работу Леонид Драпак — договорились, что встретимся в 17:30 возле церкви. А потом в 16:30 неожиданно пришли на Комбайновый завод со своими женами, куда впускали строго по пропускам, Борис Иванович Ивасив (заведующий кафедрой педагогического института) и Олег Варфоломеевич Островский (директор галантерейной базы и муж дочери Тытора). Они требовали от меня, чтобы я вернул заявления Ярослава Чирского и Иосифа Тытора о вступлении в УХС. Особенно резко нападал на меня Островский, обвиняя в национализме и идеологических выкрутасах «Декларации принципов УХС». Но, когда я дал им категорический отпор, начали просить, ссылаясь на свои высокие должности. Однако я ответил, что заявлений не верну, разве что Ярослав Чирский или Иосиф Тытор сами за ними обратятся…

В этот же день встречался с Леонидом Драпаком. Он мне рассказал, что к нему приходил начальник Борщевского КГБ капитан Ильчук Владимир Антонович и предлагал посодействовать при поступлении в медицинский институт, а также обещал помочь в лечении за границей, лишь бы не слушал львовских и тернопольских смутьянов от УХС. После встречи с Драпаком я сразу вернулся домой. Дома меня уже ждали Владимир Мармус, Иосиф Тытор, Ярослав Гевко, Ярослав Чорномаз, Ярослав Чикурлий и Владимир Скакун. На заседании договорились, что Учредительное собрание проведем в квартире Иосифа Тытора по ул. Пустоварова, 4/47. Потом, уже после девяти вечера, приходил Анатолий Федчук, через которого я передал приглашение Николайчукам на Учредительное собрание УХС.

13 января звонил Вячеслав Черновол — уточнял, когда приехать Михаилу Горыню. А я готовил доклад на Учредительное собрание Тернопольского филиала УХС, но еще вечером позвонил Ярославу Перчишину. Этим звонком я его разбудил, однако он согласился приехать на Учредительное собрание.

14 января в 11:30 приехал Ярослав Перчишин, и мы на такси сначала поехали в кафе «Затышок» выпить кофе. А потом пешком двинулись к дому, где жил Иосиф Тытор. У себя дома я на всякий случай оставил записку, в которой указал адрес нашего пребывания. Но собрание не состоялось. Задержался Михаил Горынь, он приехал где-то после 15-ти. Многих не допустили, другие не пришли, потому что не знали куда (Остап Жмуд и Леонид Драпак). Не пустили Ярослава Чорномаза — провели инвентаризацию на его пасеке. Ярослава Чикурлия вызвали на работу на птицеферму в Петриках, хотя это был выходной день. А Ярослав Чирский вообще попросил вернуть ему заявление — приходил утром и рассказал, какое бешеное давление оказывают на него через жену и маму. Скакун также не пришел. Присутствовали только: Ярослав Гевко, Иосиф Тытор, Павел Вербицкий (баптист), Ярослав Перчишин, Ярослав Угрин и я. Потом подъехал Владимир Мармус. Заходило три милиционера и требовали, а потом выпрашивали, чтобы мы назвали свои фамилии. Но усилия были напрасны — никто перед ними не собирался исповедоваться. Когда ушли домой Ярослав Гевко, Павел Вербицкий и Ярослав Угринов, приехали, наконец, Михаил Горынь и Зиновий Красивский. Но было уже поздно. Правда, они привезли некоторую литературу и «Украинский вестник» № 8. Рассказали о событиях во Львове и о том, что резолюция «Общества родного языка» концептуально совпадает с «Декларацией принципов УХС». После этих разговоров мы с Михаилом Горынем и Зиновием Красивским еще зашли к Анатолию Федчуку (кстати, у него выключили телефон). А потом с Анатолием Федчуком проводили гостей, с которыми я договорился, что встретимся в Киеве 21 января.

15 января пробыл дома, только в 17 часов встречался возле торгового комплекса «Юбилейный» с Остапом Жмудом, и он рассказал, как его «ломали» и задерживали. Дал читать Остапу Жмуду «Украинский вестник» № 8. А на следующий день звонил мне на работу Леонид Драпак из Борщева. Он сообщил, что 14 января приезжал к 12-ти часам возле филармонии, но там никого не было — его в тот день на 10-й час вызвали в милицию и сельсовет.

17-18 января я готовил пресс-листок о событиях 14-го января. Частично писал во время работы. 18 января почему-то звонил мне генеральный директор Комбайнового завода Михаил Григорьевич Данильченко. Сначала секретарша меня уведомила, что он хочет со мной поговорить, но потом, кажется, передумал. Почему-то с проходной звонила табельщица и спросила номер моего пропуска с завода. А потом еще позвонила врач (такого никогда не было), чтобы я пришел к ней на прием. И я ходил в поликлинику, где мне измерили давление, предлагали путевку на курорт, а потом советовали принимать какие-то процедуры в течение недели с бюллетенем.

17 января, после того как я купил билет в Киев на 20 января на поезд №688, зашел в 19:30 в кафе «Орион», где у меня была встреча с начальником лаборатории ПКТИ Ярославом Хромиком. Выпили кофе, а потом Хромик рассказал мне, что видел инженера ПКТИ Игоря Чубко в военно-учетном кабинете на Комбайновом заводе вместе с куратором КГБ. Кроме того, будто бы ему, Ярославу Хромику, предлагали идти работать к нам, чтобы следить за мной. Но это хорошо, что разоблачили Чубко.

19 января утром меня вызвал главный инженер ПКТИ Игорь Данилович Кичма. Но, как выяснилось, его интересовал не проект фундаментов, он должен был провести меня к Михаилу Данильченко. Сначала говорили о какой-то эстакаде, которую надо проектировать, а потом Игорь Кичма оставил меня с генеральным директором, и тот сразу спросил об УХС. Я его исчерпывающе проинформировал. Он слушал и не перебивал. Лишь раз высказался о том, что Вячеслав Переяславец квалифицирует наши действия как дебоширство, но он (Данильченко), мол, меня защищал. Напоследок поблагодарил за разговор, и я ушел. Однако я никак не мог сразу понять, в чем дело. Только в пятницу мне сообщил Михаил Василик (заведующий сектором технического перевооружения), что Михаил Данильченко баллотируется в областной совет. Сегодня также звонили мне из Киева сначала Олекса Миколишин (секретарь общества «Гражданская реабилитация») и сказал, что это общество вливается в Киевский «Мемориал». Затем позвонил Николай Горбаль, чтобы я заехал к нему, когда прибуду в Киев.

20 января я собирался в Киев. Меня посетил Мирон Радышевский, мой племянник, и помог мне переписать второй экземпляр пресс-листка.

21 января в 7 часов утра приехал в Киев. Сразу же купил обратный билет — на поезд №91. Стоял в очереди целый час. Около 8:40 пришел к Николаю Горбалю. Там были уже Иван Макар и Василий Барладяну. Позавтракали. В 11 часов были уже на улице Олеговской, 10. Собрание УХС затянулось. Спорили, когда объявляли новый состав Исполнительного комитета УХС: Михаил Горынь, Вячеслав Черновол, Николай Горбаль, Евгений Пронюк, Степан Хмара. Обсуждали обращение «Солидарности» с призывом объединиться с венграми, чехами, поляками, болгарами, литовцами. Интересно выступил Юрий Бадзё, который был на собрании УХС впервые. Сделали обзор нашей работы и подготовки к выборам. Я заметил, что в следующий раз надо все записывать. На собрании не было Мелетия Семенюка с Волыни, Владимира Титаренко из Винницы и Григория Гребенюка из Краматорска. Во время обмена мнениями возникли расхождения по поводу конечной цели: либо Украина в конфедерации (Михаил Горынь и сторонники), либо должна стать независимой (Иван Макар, Юрий Бадзё и другие). На конференции, которая должна состояться в марте, эти вопросы будут решаться.

22 января я вернулся в Тернополь в 6 часов утра. Уставший. После короткого отдыха посетил Анатолия Федчука. С ним и его сыном Славком долго обменивались мнениями о совместном молебне 22 января во Львове в честь воссоединения западноукраинских земель с Великой Украиной. А 23 января еще нездоровилось и утром заходил в поликлинику, но врач Карпова побоялась дать мне больничный на один день. Она обследовала меня и заявила, что я здоров, хотя сама звонила мне в среду и предлагала взять отпуск. Пришлось идти на работу. После работы должны были прийти ко мне Остап Жмуд и Ярослав Чикурлий, но пришел только Иосиф Тытор. Выяснилось, что на него оказывали давление и шантажировали на работе... Я еще ходил звонить Ярославу Чирскому, чтобы передал Ярославу Угрину зайти в четверг ко мне. Звонил сразу и Остапу Федышину — он сказал, что придет в четверг ко мне и, может, даже передаст Николайчукам, чтобы тоже пришли.

24 января после работы пришли ко мне Ярослав Гевко и Остап Жмуд — договорились о встрече 26 января. Вечером после 21-й я звонил Ярославу Перчишину, но соседка сказала, что его нет. На следующий день после работы в 21 час приходил студент Юрий Лысак. Договорились, что он придет ко мне 26 января. И в тот же вечер еще раз звонил Ярославу Перчишину — заверил, что завтра приедет. И я начал готовиться к Учредительному собранию.

На работе 26 января силился поговорить со мной Игорь Чубко — что-то говорил о чести, о Ярославе Мадараше и прочем. Но я не захотел с ним общаться. После работы забежал к племяннику Мирону (его не было), а потом к двоюродному брату Владику, чтобы забрал Соломийку из садика. Когда пришел домой, то застал у подъезда Михаила Горыня, который уже ждал меня. Зашли в дом, выпили кофе. Начали сходиться люди. Пришли Леонид Драпак, Ярослав Гевко, Остап Жмуд, Иосиф Тытор, Ярослав Чикурлий, Владимир Скакун, студент Юрий Лысак (не записался в УХС), а из Чорткова приехали: Владимир Мармус, Роман Шкробут, Ярослав Вовк, Иван Балабух (также не записался в УХС).

У меня сохранилась запись моей речи, которую я произнес на Учредительном собрании УХС в Тернополе 26 января 1989 года. Она была такого содержания:

«Уважаемые друзья! До сегодняшнего дня мы были инициативной группой, а сегодня нам предоставляется статус Украинского Хельсинкского союза — его Тернопольского филиала. Поэтому Учредительное собрание позвольте начать словами нашего великого поэта Василия Стуса: Дай, Україно, гордого шляху. Дай, Україно, гордого лику!..

Обращение к нашей святыне, словно молитва, очищает нас, и мы должны признать: без гордости и национального достоинства язык наш, а значит и народ, обречены на исчезновение. Украинский народ, оказавшийся перед угрозой руины (ведь восточные области почти на 80% русифицированы), имеет насущную потребность в возрождении, которое надо начинать с психологического освобождения.

Поэтому, став членами Украинского Хельсинкского союза, берем на себя посильный и, в то же время, самый ответственный и самый благородный долг — защищать Украину нашу от денационализации, экоцида, от экономического и политического централизма, от всего того, что оставил нам в наследство сталинизм и брежневизм.

УХС допускает плюралистические взгляды, но эти взгляды должна объединять общая цель — возрождение Украины государственностью.

Поддерживая все положительное в перестройке, мы должны в то же время признать: пока нет твердой уверенности, что она закончится успешно, — силы реакции маскируются и всегда готовы защищать свои собственные интересы и привилегии. Поэтому как сложится наша дальнейшая судьба — зависит от нас самих, от нашей активности и нашего влияния. Ведь самая большая наша сила влияния — в компетентности и массовости, а перспектива — в бескорыстном труде.

Сейчас Украинский Хельсинкский союз выполняет следующие функции: стимулирует партийные и государственные органы, формирует и активизирует общественное мнение, выполняет определенную работу.

О стимулировании, правда, не таком, как хотелось бы, наблюдаем по нашей пока еще короткой истории: интервью с корреспондентом «Свободной жизни» (для зондирования, конечно), вызовы к прокурору (для запугивания), разговор с секретарем парткома и директорами предприятий многих наших членов УХС, преследование как на работе, так и на улице… И хотя в каждом случае к УХС и «Декларации принципов» подходят предвзято, с определенным прицелом навесить ярлыки вульгарного национализма или связать нас с ОУН, все же недавно прозвучали и нотки о неминуемости дискуссии с Союзом. Таких вопросов касались на заседании парткома (у нас на Комбайновом заводе) и в газете «Свободная жизнь» за 24 января, где говорилось: «Реальная политическая сила, которую надо учитывать — неформальные объединения. Нужен глубокий анализ их программ, диалог». Это, в конце концов, единственно правильный путь к пониманию, в противовес травле и произволу, к которым прибегает еще сегодня власть в Тернополе.

Что касается воспитательного момента, то активное участие в акциях УХС пробуждает национальное сознание и развивает политическую культуру, чем обязывает распространять и пропагандировать наши идеи и принципы.

Работа наша будет распределена по секциям — на структуре Союза остановимся позже. Также будут и общественные мероприятия, как вот теперь подготовка к выборам (относительно выборов, то мы соберем отдельно Координационный Совет, на котором исчерпывающе обсудим, что нам делать).

Кроме того, чтобы не самоизолироваться, надо принимать как можно более активное участие для распространения наших идей во всех тернопольских обществах. Это касается, прежде всего, «Общества украинского языка», социоэкологического общества «Ноосфера», «Громады Подолья». Мы должны поддерживать тесную связь с филиалом Фонда культуры, чтобы уточнять и черпать информацию, а также делать им замечания. Осенью создается археологическое общество, которое много нам даст для историко-поисковой секции…».

После моего выступления с приветственным и напутственным словом выступил секретарь Исполнительного комитета УХС Михаил Горынь. По ходу выступлений задавались вопросы. Были созданы секции: в историко-поисковую вошли Владимир Мармус и Иосиф Тытор, литературно-художественную возглавил Ярослав Гевко, языковую — Остап Жмуд, а экологическую — Владимир Скакун. И, напоследок, Михаил Горынь провозгласил Тернопольскую инициативную группу филиалом УХС, а меня избрали председателем Тернопольского филиала УХС…

Собрание закончилось в 22:30. Мы с Леонидом Драпаком проводили Михаила Горыня на железнодорожный вокзал, но поезда не шли. Михаил Горынь сел на такси и поехал ночевать к Анатолию Федчуку. Леонид Драпак ночевал у меня.

Наконец-то Учредительное собрание состоялось!

27 января, после работы, я посетил заседание Совета «Общества украинского языка». Выступали представители некоторых районов (Бережанского и Гусятинского). В своем выступлении поэт Станислав Чернилевский предложил создать киностудию «Галфильм», а также продекламировал свои три стихотворения. Выступил и я, зачитав текст резолюции «Общества украинского языка». Благодаря Петру Кукурузе я узнал об «Обществе украинского языка» на Комбайновом заводе. Потом еще разговаривал с Богданом Савкой и Ярославом Кутным — делегатами Копыченского и Бережанского «Общества». Ярославу Кутному вручил «Декларацию принципов УХС» и свой адрес. Кутный сказал, что не боится, но хочет напечатать свои стихи. Дал адрес и копыченский учитель Богдан Савка. В конце заседания я еще разговаривал с Романом Громяком — его 1 февраля в доме политпросвещения будут выдвигать кандидатом в депутаты в Верховный Совет СССР. Даже взял нашу программу — программу УХС. Еще прошелся с Анатолием Федчуком и забежал к Остапу Жмуду, чтобы тот у себя на работе провел агитацию за Романа Громяка.

28 января, когда шел к Олесю Ангелюку, по дороге встретил Ивана Балабуха, который был на Учредительном собрании нашего филиала УХС. Он направлялся ко мне за заявлением — я ему вернул. Задержал меня дольше чем на 1,5 часа. Сразу пошел к Олесю Ангелюку. У него была Лидия Иванюк. Она рассказывала об УАНТИ (Украинская ассоциация независимой творческой интеллигенции, которую инициировал Михаил Осадчий — главный редактор журнала «Кафедра»), записала несколько вопросов к Михаилу Горыню (пойдет к нему в четверг, 2 февраля). Угощали меня супом и селедкой.

Еще заехал к Иосифу Тытору и обратился к нему, чтобы пригласил Владимира Скакуна. Разговаривали долго — я их убеждал, чтобы у себя на работе агитировали за Романа Громяка, а также чтобы собирали подписи против атомных электростанций... Домой приехал ночью на такси, потому что троллейбусы уже не ходили.

29 января ездил в Березовицу. После некоторых поисков нашел дом Богдана Гнатышина и немного с ним пообщался. Оставил ему «Декларацию принципов УХС» — сказал, что приедет ко мне 1 февраля (к сожалению, не приехал).

На следующий день, 30 января, приходил ко мне после работы Ярослав Гевко. Принес перепечатанную резолюцию Львовского «Общества украинского языка». Я заплатил ему за печать 35 руб. А перед тем встречался с Ярославом Чирским, который пожертвовал для УХС 60 руб.

На работе 2 февраля узнал по радио, а потом от Анатолия Фёдоровича Гуменюка, что по тернопольскому избирательному округу № 516 (из шестерых претендентов: Шморгай, Юркевич, Сиромский, Игорь Воробель, Светлана Гурарье, Роман Громяк) вчера избрали кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР Романа Громяка, а Светлану Гурарье — кандидатом в областной совет.

А после работы в этот же день меня посетили Ярослав Гевко, Остап Жмуд, Иосиф Тытор и Ярослав Перчишин (хоть он и не был членом УХС). Состоялось очередное заседание Совета Тернопольского филиала УХС. Говорили о подготовке к выборам, о нашей работе, платили взносы. Приходил какой-то Виктор Бригадир из Каменец-Подольского. Прислал его Виктор Федорчук из Киева, который так же, как и Бригадир, был в психбольнице. Пришел ко мне, чтобы я помог ему выехать за границу. У меня таких возможностей не было, поэтому дал ему адрес Вячеслава Черновола и номер телефона Богдана Горыня для консультации. А может, надо было попробовать сагитировать его стать опорным пунктом УХС в Хмельницкой области? В конце нашей встречи Иосиф Тытор сообщил, что может завезти меня на своей машине в Козову и Бережаны для привлечения новых людей в УХС.

В пятницу, 3 февраля, я звонил Иосифу Тытору — Ярослав Чикурлий не сможет подвезти меня ни в Козову, ни в Бережаны… Я сегодня какой-то уставший. Получил письмо из Киева от Виктора Федорчука. Немного поздновато, а то я бы по-другому разговаривал с этим Бригадиром… Можно было собрать материал для пресс-листка.

4 февраля в 13 часов встречался в Политехническом институте с Олегом Германом — пообещал дать списки всех глав районных организаций «Общества украинского языка» (перед этим звонил и договорился с ним). Также добавил, что едет на предподготовку в Киев на 4 месяца. Будет в будущем преподавать историю западноукраинской культуры. Одновременно будет помогать в съёмках киностудии «Галфильм». Насчёт человека, который смог бы возглавить «Мемориал», ничего не мог сказать. После него, уже где-то в 14 часов, я позвонил Олесю Ангелюку и сразу же навестил его — думал, встречу Лидию Иванюк. Правда, она звонила из Львова и сообщила, что была у Горыней, но застала только Олю — Михаил в командировке. Немного задержался у Олеся Ангелюка — очень неприятно поразила меня его информация. Оказывается, ему звонила жена Ярослава Гевко и проклинала меня (даже обзывала), ещё и угрожала. Кроме того, сообщил, чтобы я не встречался с Игорем Геретой и Николаем Брезденем. Николая Брезденя по предложению Олеся Ангелюка я хотел привлечь в УХС. Поэтому перед тем мы вместе ездили к нему в Теребовлю, чтобы основать УХС в Теребовлянском районе. Как потом поведал Олесь Ангелюк, на Николая Брезденя и Игоря Герету оказывалось бешеное психологическое давление со стороны КГБ. После тех разговоров и известий я поехал домой.

В воскресенье, 5 февраля, я собирался познакомиться с руководителем «Громады Подолья» Антоном Субчаком. По телефону договорились встретиться в 15:40 на массиве «Дружба» возле ресторана «Калина». Долго ходили по улицам «Дружбы» — в основном, он говорил, а я слушал. Например, уверял, что реку нужно именовать не «Серет», а «Сирет». Не переносит названия «Надзбручье» — считает, что следует называть «Подолье». Дал мне некоторые документы о ремонте церкви в селе Белое, а также о переносе памятника Тараса Шевченко на старое место. Считает, что недавнее название города Жданов не следует менять на Мариуполь, а город должен называться так, как именовали казацкий зимовник — «Домаха». Согласился сотрудничать с УХС и собирать подписи против строительства новых атомных электростанций.

После этой встречи где-то в 17 часов я ещё заходил к Анатолию Федчуку. Его жена Галина Ефимовна пообещала найти машинистку для нашего филиала УХС, а Федчук Анатолий согласился поехать в Каменец-Подольский, чтобы собрать информацию о Викторе Бригадире, который так неожиданно появился на нашем Совете УХС 2 февраля. Федчук также сообщил, что едет в Киев на конференцию «Общества украинского языка», которая состоится 11 февраля. Сразу после него я позвонил Олегу Герману — списков ещё нет. Обещал передать Ярославу Гевко 6 февраля. Тогда ещё позвонил Остапу Федишину, но он сказал, чтобы я не приходил из-за одного обстоятельства. А что это за обстоятельство — скажет завтра.

6 февраля после работы, как договорились, я позвонил Иосифу Тытору насчёт поездки в Козову. Он предложил завтра оставаться дома — если будет машина, то поедем. У Чикурлия будто бы сломался карбюратор. Дома, прослушав несколько передач радио «Свобода», пошёл к Остапу Федишину. По дороге встретил Ганю — жену Остапа. Когда зашёл к ним, то вручил Остапу «Декларацию принципов УХС», и он взял ещё два заявления — для себя и для Владимира Собкива. Говорил, что будет вступать в УХС — пообещал прийти в четверг, 9 февраля, на заседание Совета УХС, в 19 часов. Там и поговорим. А по дороге назад в автобусе неожиданно присоединился к моему разговору Игорь Мединский, который ехал со знакомой. Я дал ему «Декларацию принципов УХС» и он пообещал прийти ко мне, когда прочитает. Сказал, что работает в отделе главного технолога Комбайнового завода.

Утром 7 февраля я ходил в поликлинику — заболела Соломийка. А после работы вместе с Иосифом Тытором и Ярославом Чикурлием ездили в Козову к Мамусу и в Бережаны к Владимиру Рокицкому, чтобы привлечь их в УХС. Ездили на «Запорожце» знакомого Ярослава Чикурлия. В Козове еле нашли улицу Юбилейную, 33 — Николая Мамуса не было дома. Был его сын, которому я передал «Декларацию принципов УХС» и свой адрес. Когда приехали в Бережаны, я позвонил Владимиру Рокицкому — дома была только его жена. Она сообщила, что Владимир поехал в Иршаву, в командировку. Приглашала в гости, но я отказался. Только спросил, можно ли позже позвонить из Тернополя — согласилась. В общем, ездили почти зря — я никого не застал и ничего не нашёл...

8 февраля 1989 года. Уставший после работы. Не дозвонился до Ярослава Перчишина. Тогда позвонил Олесю Ангелюку насчёт билетов на благотворительный концерт в поддержку «Галфильма». Но Игорь Герета ему ещё не передал — а я намеревался в четверг, на Совете УХС, распространить среди наших членов УХС…

На работе 9 февраля готовил вопросы для заседания Совета УХС. После работы на Совет пришли: Ярослав Гевко, Остап Жмуд, Ярослав Чикурлий, Роман Шкробут и Иосиф Тытор с четырьмя своими знакомыми, которые, вероятно, запишутся в УХС. Был также Леонид Драпак, который торопился и присутствовал где-то полчаса. Не было только Остапа Федишина. Я предложил каждому в своём районе навести справки и даже найти контакты по «Обществу украинского языка», чтобы сотрудничать с ним. Остапу Жмуду поручил Монастыриский район, чтобы там разыскал главу «Общества украинского языка» и рассказал ему об УХС. Обсуждали также вопрос, как вести себя на выборах. Я также составил обращение ко всем претендентам на депутатское кресло и эти обращения распределил между членами УХС. В конце собрания платили взносы.

После работы, 10 февраля, я звонил во Львов. Дежурил Василий Барладяну. Посоветовал мне ознакомиться со статьёй в газете «Правда Украины» (интервью Вячеслава Черновола и Михаила Горыня), а также прочитать статью в газете «Советская Украина» о нём, Василии Барладяну. Сообщил мне, что Михаил Горынь поехал в Киев на конференцию «Общества украинского языка». Со своей стороны, я рассказал ему о нашем вчерашнем Совете и как мы собираемся встретить выборы. После этого сразу позвонил Ярославу Перчишину — тот обещал приехать в воскресенье в 13 часов. Ещё позвонил Остапу Федишину и спросил, почему не приходил вчера. Говорил, что ездил в район. Кроме этого, встречался с Ярославом Гевко на Восточном массиве в 17:40 и забрал у него напечатанные обращения к кандидатам в народные депутаты.

В субботу вечером, 11 февраля, посетил читальный зал Тернопольской областной библиотеки — знакомился с газетами «Ровесник» за 1972-й и 1974-й годы для продолжения работы над статьёй «Национальное лицо Тернополя». Но ничего не нашёл о памятнике Пушкину в Тернополе, хотя мне советовали там искать о нём информацию (вскоре я выяснил, что памятник Александру Пушкину в Тернополе был установлен в 1959 году скульпторами М. Вронским, А. Олийныком и А. Скобликовым по случаю 160-летия со дня рождения русского поэта, который никогда здесь не бывал). После этого ещё заходил к Олесю Ангелюку — там была Лидия Иванюк. Вручила мне перепечатанные 33 письма от Михаила Горыня. Однако снова говорили обо всём в общем.

12 февраля в 13 часов, как обещал, приехал Ярослав Перчишин. Обменивались мнениями о выборах. Он, наконец, заявил, что не станет членом УХС. Договорились, что 25 февраля я приеду в Нижние Лубянки и мы решим насчёт их кандидата в депутаты Михаила Старицкого.

После работы 13 февраля встречался с Ярославом Гевко — передал ему список дел, которые он должен был решить во Львове (туда поедет 16 февраля). И дал ему 10 руб. Мы должны встретиться 17 февраля. Дома по радио «Свобода» услышал информацию о нашем тернопольском Учредительном собрании УХС 26 января 1989 года.

Сегодня, 14 февраля, на работе меня поздравили с днём рождения, хотя мама мне говорила, что я родился 15 февраля. Но в паспорте записали на день раньше. После работы заходил к Анатолию Федчуку. Он рассказал о подробностях Киевской конференции «Общества украинского языка». Его жена Галина Ефимовна не нашла машинистку для нашего филиала УХС. Та, что хотела печатать, уже не может, поскольку её сын вернулся из Афганистана и начал очень пить.

Утром 15 февраля я отправил письмо в Чортков Владимиру Мармусу по поводу особого отношения к кандидату в депутаты Михайлову из Бучача, зарегистрированному от общественной организации (ДОСААФ). После работы позвонил Ярославу Чирскому и пригласил его на кофе. Ярослав настроен оптимистично, хотя с выборами связываться пока не хочет. А дома меня ждали поздравительные телеграммы от моих сестёр Гани и Гали, а также из Львова от Богдана Сенькива.

Вечером 16 февраля ко мне приходил молодой парень из «Ватры» — родом из села Романовки Теребовлянского района. Хочет вступить в УХС, но немного позже. Кроме этого, обещал привлечь ещё кого-то из Теребовли. Потом на заседание Совета пришли Анатолий Федчук (который так и не записался в УХС) и Остап Жмуд. Почему-то не пришли Иосиф Тытор и Остап Федишин, хотя обещали. Также не было Николая Мамуса — придётся ещё раз к нему ехать.

После работы 17 февраля посетил заседание Совета «Общества украинского языка». На заседании выступал доктор медицинских наук профессор Александр Голяченко. Он ознакомил присутствующих с результатами конференции в Киеве. После него выступал Роман Громяк, который немного опоздал, но дополнил выступление профессора о конференции «Общества украинского языка» в Киеве. Также произнёс слово Игорь Герета. Когда же речь зашла о выборах, то и я кратко высказался — прежде всего коснулся статьи о Гурарье в газете «Свободная жизнь». Опроверг её тезис, что в центре внимания должна стоять экономика. Не экономика, а человек. Опроверг её утверждение о том, что экономические проблемы нужно решать централизованно. Когда все знают, что как раз централизм и является причиной всех бед в экономике. Задел немного речь Романа Громяка. Отметил, что ему стоило бы подчеркнуть приоритетность культуры над всеми другими отраслями. Потому что причиной экономических бед и загрязнённой окружающей среды является бездуховность и бескультурье правящей верхушки. Ещё выступили Анатолий Федчук, который предлагал свой вариант создания секций «Общества украинского языка», и Виктор Литвинчук, который поддержал предшественника.

Была суббота 18 февраля. Рабочий день. На дворе слякоть — снега нет. Тепло. Сразу после работы заходил к Мирону, моему племяннику, на день рождения — его сорокалетие. Один из его гостей-сотрудников, электриков, Гирчак (кажется, Ярослав) рассказал, что его брата убило КГБ.

А 19 февраля, после читального зала, заглянул к Олесю Ангелюку. У него беда: заболел сын Мирослав воспалением простаты. Взял у него пять билетов на благотворительный концерт. Заказал также билеты на 20 марта — будут выступать бандуристы. Олесь Ангелюк ходил в село Белое и раздобыл много информации о местной церкви для моей статьи «Национальное лицо Тернополя». О памятнике Пушкину в Тернополе тоже кое-что узнал. Ещё ходили вместе к архитектору Ярополку Ивашкевичу. Олесь Ангелюк считал, что Ивашкевич может записаться в УХС. Но его дома не застали. Потом поехал домой и долго ждал Иосифа Тытора, который обещал прийти в 19 часов, но почему-то не пришёл. Ещё раз звонил Остапу Федишину.

После работы 21 февраля посетил Союз писателей и записался в тетрадь к членам «Общества украинского языка». Ещё раз перезвонил Остапу Федишину, а потом Владимиру Скакуну, чтобы сфотографировал гроб, где похоронены репрессированные. Узнавал номер телефона Б. Брилинского. А на следующий день на работу ко мне приходил Василий Когут из молодёжной группы. Хотят установить контакт с УХС. Сразу после работы вместе с Мирославом Мокрием и Ярославом Гевко съездили на Микулинецкое кладбище. Мокрий показывал нам могилы сечевых стрельцов (8 могил) и могилу замученных в Тернопольской тюрьме (1500 человек) перед приходом немцев в 1941 году. После этого я ещё звонил Антону Субчаку, но не дозвонился…

23 февраля после работы у меня дома состоялось заседание нашего Совета УХС. Пришли, правда, с опозданием, Ярослав Гевко, Иосиф Тытор и Владимир Мармус. Иосиф Тытор начал добиваться, чтобы зарегистрировать Тернопольский филиал УХС у первого секретаря обкома Валентина Острожинского. Я ответил, что никто ещё никуда не ходил с подобным обращением. И не пойдёт. Однако, если мы будем бездействовать, то мы никому не нужны. Поэтому, во-первых, нужно собирать информацию об общественных и социальных событиях и, во-вторых, проявлять собственную инициативу. Также самим звонить во Львов или мне, или другим членам УХС, если этого потребует какое-то важное событие. Ещё расспросил Иосифа Тытора о Ярославе Черномазе, которого он предлагал в УХС. А Ярослав Гевко всем сообщил, что завтра едет во Львов.

В обед, 24 февраля, приходил Богдан Кривой — мы встречались внизу в ОСиТО (отдел «Специальные инструменты и технологическая оснастка»), на Комбайновом заводе. Он сообщил, что сдал склад и возвращается в УХС. Дал 10 руб. вступительных и сказал, что вчера мне звонил — хочет сегодня после работы познакомить меня ещё с одним желающим записаться в УХС. Взял «Обращение к кандидатам в депутаты» и пойдёт к нему (Игорю Данилюку) в Каменки Подволочисского района.

В 18:30, как договорились, я подходил к мастерской Остапа Федишина. Но его снова не было. Это несерьёзно. Наверное, больше не стоит терять время. После этого, спеша на железнодорожный вокзал, по дороге встретил Богдана Лехняка, который тоже хочет вступить в УХС. Он принял моё предложение, и мы вместе пошли в Медицинский институт на Учредительное собрание «Общества украинского языка». Там председательствовали Роман Громяк и Александр Голяченко. Выступал преподаватель Юрий Викалюк, который предложил обращаться не «товарищ», а «пан». Хотя по-украински, по его словам, должно быть «добродию». А насчёт «пан», то сказал такое: «Мы все паны, а не рабы». Кроме этого, обратился к преподавателям, чтобы готовили учебники на украинском языке. Также было обращение ячейки «Общества украинского языка» о том, чтобы все кафедры перешли на украинский язык, мол, в институте 40 кафедр и только 5 из них преподают на украинском.

Утром 25 февраля ко мне приходил Ярослав Гевко и рассказал о своей поездке во Львов. Когда там находился Михаил Горбачёв, то всех задерживали — сажали под домашний арест. Михаил Осадчий предлагал Ярославу Гевко сотрудничество в журнале «Кафедра», а Вячеслав Черновол для Тернопольского филиала УХС дал 100 руб. на печатную машинку «Optima». Михаила Горыня не было, а Павел Скочок хочет приехать ко мне в Тернополь. Консультировал Ярослава Гевко во Львове их гомеопат Анатолий — говорил, что болезнь излечима. После того разговора я еле успел в промтоварный магазин «Сливен», где меня ждал Николай Богив в коричневой куртке — я опоздал на 5 минут, хоть добирался на такси. Ходили и разговаривали два часа. Молодёжная группа, которую он возглавляет, не знает, куда приткнуться: то ли к Обществу Льва, то ли к УХС. Хотят издавать журнал «Просвита», переписывая историю Украины из старых книг, и собирать фольклор. Но для них такая деятельность ещё преждевременна. Я, со своей стороны, рассказал ему об УХС и пообещал в следующий раз вручить «Декларацию принципов УХС». Договорились на следующий раз, 26 февраля, встретиться возле кинотеатра «Комсомолец» в 17 часов. После этой встречи ещё забежал к Анатолию Федчуку, а потом на 16 часов посетил благотворительный концерт в финансово-экономическом институте. Там вместе с Лидией Иванюк мы собирали подписи за Народный Рух. С концертом выступал ансамбль «Не журись». Виктор Морозов и Андрей Панчишин пели о Кагановиче и Генеральном секретаре, также выступала Нина Матвиенко и другие.

В воскресенье 26 февраля приезжал Ярослав Перчишин. Был недолго, поскольку у меня не было времени — я торопился. А в 17 часов, как договорились, снова встречался с Николаем Боговым. Принёс ему «Декларацию принципов УХС», журнал «Украинский вестник» и много пресс-листков и других документов. Должны встретиться снова 6 марта возле кинотеатра «Комсомолец» в 19 часов. Ещё позвонил Олесю Ангелюку, но тот плохо себя чувствовал. Поэтому уже не хотелось идти к нему, и я по телефону попросил Лидию Ивановну, чтобы зашла к Михаилу Горыню, когда будет во Львове. После этого я пошёл домой.

Хотел пораньше вырваться с работы 27 февраля, чтобы решить некоторые дела, но не удалось. После работы поехал к кинотеатру «Комсомолец», где в 19 часов у меня была встреча с Владимиром Яцишиным (инженером-проектантом). Он обещал расспросить о машинистке. Потом в 19:30 приходил Ярослав Гевко — я дал ему печатать своё исследование «Национальное лицо Тернополя». Также звонил Олесю Ангелюку — Лидия Иванюк ещё не отзывалась. А когда позвонил Иосифу Тытору, то ответили, что он делает какой-то балкон в Петриках. Наконец позвонил Николаю Горбалю в Киев, поскольку были сборы «Мемориала», а меня не избрали делегатом.

Ныне, 28 февраля, Николай Горбаль звонил мне на работу и сообщил, чтобы я приезжал в Киев — мандат на «Мемориал» будет. Я взял плацкартный билет на 3 марта. Ещё позвонил в Чортков Владимиру Мармусу. Но не дозвонился.

2 марта у меня дома состоялся очередной Совет Тернопольского филиала УХС. Присутствовали: Ярослав Гевко, Иосиф Тытор, Ярослав Чикурлий, Остап Жмуд, Владимир Мармус, Владимир Скакун, Богдан Кривой, который возобновил своё членство в УХС. Написал вступительное заявление в УХС Богдан Лехняк и принял участие в нашем собрании. А Богдан Кривой, выполняя одно из предвыборных требований УХС, даже ходил на приём к Игорю Данилюку (кандидату в депутаты в Верховный Совет СССР) — он, по его словам, согласился с требованиями УХС. Но они сейчас все соглашаются… Студент Игорь Лысак и его дядя также приходили. Дядя Игоря Лысака даже подарил своё социологическое исследование о школьной педагогике. Приходил Анатолий Федчук и сообщил, что в Козове нашёл желающего записаться в УХС, но тот сейчас лежит в больнице. На заседании кроме организационных вопросов советовались также по поводу отношения к Народному Руху Украины.

Чтобы ознакомиться с программой «Громады Подолья» Антона Субчака, 3 марта я позвонил ему и пригласил к себе, но он не пришёл. Приходил Анатолий Федчук — он описал ход собрания «Мемориала», которое состоялось в Тернополе тишком-нишком 24 февраля. Выбрали 15 делегатов на Учредительную конференцию в Киеве. По словам Анатолия Федчука — он еле пропихнул в делегаты Дмитрия Пьясецкого. Когда я звонил 27 февраля Георгию Петруку-Попику (он болел дома), то оказалось, что списком делегатов занимался обкомовец Вячеслав Ковальчук. Я сразу позвонил ему. Он начал оправдываться, едва услышав мою фамилию. Правда, сказал, что списки уже выслал в Киев. После этого я связался с Николаем Горбалем, а в 22:30 выехал в Киев на Учредительную конференцию провластного «Мемориала». На железнодорожном вокзале в Тернополе встретил Владимира Мармуса (он меня окликнул). У Мармуса почему-то милиционер проверял паспорт.

В Киев приехал 4 марта. Обратного билета не покупал, потому что поезд опоздал почти на 40 минут. Вместе с Владимиром Мармусом поехали к Николаю Горбалю. Уже к 10 часам были у Дома кино. Николай Горбаль дал мне мандат, который я сам заполнил. А Владимир Мармус прошёл так, без мандата. У подъезда встретил Евгения Сверстюка, а потом Михаила Горыня. Внутри киевские члены УХС придерживали для меня место. Конференция длилась шесть часов. Во время перерыва Вячеслав Черновол организовал для зарубежных корреспондентов пресс-конференцию бывших политзаключённых, которые пришли с транспарантами.

Но во время собрания произошёл очень неприятный случай. Николай Матусевич (член УХС — потом отказался от членства) не выдержал и подошёл к трибуне, где выступал один сексот, и оттолкнул его, так что тот упал. Для УХС это было ударом, правда, неосознанным. На перерыве я встретил Игоря Герету (который тоже присутствовал на собрании) и рассказал ему, кто толкнул сексота. После моих слов Игорь Герета сказал: «Я так и знал!». И не хотел со мной говорить. Позже Богдан Горынь сообщил мне, что КГБ будет задерживать всех членов УХС, поэтому нужно быть всем вместе. Но всё, к счастью, обошлось. Также наспех познакомился с Юрием Бадзё, который пообещал через Николая Горбаля передать свой труд «Право жить». После всех этих событий ночевал у Николая Горбаля.

5 марта в 9 часов началось заседание Исполнительного координационного Совета (ИКС) УХС. Были на нём и латыши — представители от «Народного фронта». Сыпались вопросы. А в 11 часов мы все пошли на митинг, который начался в 12 часов и продолжался до 16-ти. На выступление записалось 58 человек, из которых самыми интересными были выступления Юрия Бадзё, Левка Лукьяненко, Ярослава Лесива, Ивана Геля, Евгения Сверстюка и многих других. После митинга вернулись снова на Олеговскую, 10, где договорились следующий ИКС провести 2 апреля. Вечером, в 20:52, я поездом № 52 вернулся в Тернополь. На вокзале ещё встречался с Владимиром Мармусом.

6 марта я звонил Роману Громяку — он, как кандидат в депутаты, согласился с нами (членами УХС) встретиться 11 марта в 11 часов в моей квартире. Потом, в 19 часов, снова пришёл Николай Богив на встречу со мной возле кинотеатра «Комсомолец». Попросил ещё на некоторое время оставить ему «Украинский вестник». Рассказал, что они уже утвердили название своего общества: «Вертеп». И коллективно вступили в «Общество украинского языка». Также планируют организовать митинг во время Шевченковских праздников. После встречи с Николаем Боговым я заехал к Богдану Лехняку, чтобы уточнить с ним дату поездки в село Рыбники и окончательно выяснить насчёт печатной машинки нашего филиала УХС. Уже поздно вечером я ещё поехал к Анатолию Федчуку. Он 7 марта едет во Львов, так что я передал ему список вопросов для Михаила Горыня, который подготовил на работе.

Затем 7 марта я звонил Иосифу Тытору и Ярославу Чикурлию — сообщил им, что завтра выезжаем в село Рыбники в 8 часов утра. Был сокращённый день (завтра выходной — женский праздник). Я ещё звонил Виталию Тетюченко, но тот сказал, что позвонит мне насчёт УХС. Я на этом не остановился и позвонил руководителю группы электриков института «Укрсельхозтехпроект» Зиновию Якимцу и даже встречался с ним после работы. Но он хочет только помочь в проектировании какой-то строительной части. А я надеялся, что он скажет что-то об УХС…

8-го марта, немного с опозданием (выехали где-то в 10:15) мы отправились в село Рыбники. Прибыв в село, заехали к Ивану Заседко, приятелю моего отца и очевидцу последствий пыток НКВД в Бережанской тюрьме. Я взял с собой магнитофон и записал его показания, которые позже с сокращениями публиковались в газете Тернопольского филиала УХС «Тернистый путь». А в этом очерке с магнитофонной записи (вклад в деятельность Тернопольского филиала УХС по восстановлению национальной памяти) я уже подробнее передаю это интервью. Тогда я начал диалог:

– Мы интересуемся судьбой заключённых Бережанской тюрьмы, замученных в 1941 году.

– Не замученных, а зверски убитых — это большая разница.

– Пора всем уже знать правду о тех ужасных событиях, ведь смерч сталинских репрессий чрезвычайно жестоко прокатился по Западной Украине. Итак, вы, пан Иван, невольно стали очевидцем последствий этих пыток. А может, и о самих истязаниях что-то знаете?

– Ну, я не знаю как, я видел только трупы замученных, запытанных. Выбранные, выколотые глаза, носы и уши отрезаны — вот что я видел. А больше что я могу сказать?

– Ну, а когда это было? Это было перед приходом немцев?

– Перед приходом немцев 7-го июля в Бережанах, на Ивана. Знаете Ивана Купала — летний праздник.

– Ещё немцев не было в Бережанах?

– Не было. Первым как раз появился немец в то время, когда гнал того иуду…

– Это был сам следователь, тот палач, что пытал?

– Тот палач, что пытал, очень страшный был. Он спрятался, потому что все остальные убежали, а глупый еврей (а может, и не еврей — кто его знает) за деньги… Ну, но ведь государство не еврейское было. Так ведь? Так что на еврея нечего сваливать. Но может, немец имел зло на еврея, на иуду и говорил: «Шнель, юд, шнель». Он шёл такой замученный — ну, может, он уже там два-три дня сидел. Потому что он пытал до того и сидел на чердаке, тот самый еврей, о котором я говорю.

– А немцы фотографировали? Этих трупов было много?

– Во дворе лежали трупы, ну, как могу сказать: во дворе тюрьмы, в подвале, там (вы себе почитаете, что тот Юзень говорил) была часовня, куда каждое воскресенье ходили молиться тюремщики при Польше. Как он сидел, то ходили молиться, а теперь посмотрите, какой застенок сделали из той часовни.

– Значит, это ещё польская тюрьма?

– Это была польская тюрьма, да.

– И там всех этих заключённых пытали?

– Да, в той часовне.

– А сколько их там было всех, хоть приблизительно? Вы не знаете?

– Вы знаете, уже годы и годы, во-первых. А во-вторых, если бы человек так смотрел специально да и окинул глазом, а так 50 или 100, или сколько? Ну много. Одним словом, как вам сказать: говорил мне один, что из Нараева, село Нараев есть, в тот день как раз, когда должны были отступать наши, когда должны были пытать, то привезли из Нараева две машины по 20, а может и побольше хлопцев, мужчин в тюрьму. Там замучили папу Синдецкого. Вот он может быть очень хороший свидетель. Он учитель.

– А где он? Откуда он?

– Он сам родом из Нараева, а женился в Рыбниках. Ещё я хотел сказать, Пасемыка замучили, папу Павла Пасемыка из Жоновки. Можете пойти к нему или к Мотысу, он тоже учитель. Пасемык Павел Григорьевич живёт в Жоновке.

– А он где работает? Или уже на пенсии?

– Да, он на пенсии.

– А Мотыс?

– Его отца тоже замучили — повесили в Бережанской тюрьме. Хотя говорили, что он сам повесился. Мотыс учитель, но имя и отчество вам не скажу, потому что не знаю. Вам Павел скажет.

– Учитель Рыбницкой школы?

– Нет, нет! Не Рыбницкой, а Жоновской. Павел вам расскажет, потому что они родственники.

– Когда я учился в 7-м классе, мой отец (Фёдор Гороховский) рассказывал мне, что в селе Саранчуках Бережанского района, в 1941-м году из реки Золотая Липа вытащили 40 таких изувеченных трупов, у которых были выколоты глаза, отрезаны носы и уши, а у девушек отрезаны груди.

– Да, да, да!

– И все эти трупы вытащили, обмыли и похоронили под церковью. В этой работе принимал участие и священник Кордуба. Мой папа говорил, что он во время войны уехал за границу. Похоронили замученных возле церкви. Там сделали братскую могилу, но после этого всё время срубали крест. Только установят крест — и тут же срубят. Подосланные сталинисты срубали крест.

– Все следы затирали.

– Вы тоже знаете про Саранчуки? Видели? Были тогда в Саранчуках?

– Нет. Я слышал, что люди вытаскивали трупы, опознавали — из разных сёл ездили родные, много трупов забрали, а остальных, которых было не опознать, похоронили под церковью.

– Вы говорите, что на Ивана Купала, 7 июля, ещё немцев не было. А кто из тех людей, что там были, кто остался жив?

– Клачик Владимир.

– И где он сейчас?

– Во Львове.

– А каким образом он уберёгся?

– О, этого, вы знаете, я не знаю — вам не скажу. Мне говорил его брат, что Владимир был знаком с начальником тюрьмы, и тот освободил его. Он даже не через начальника тюрьмы, а через кого-то, кто знался с начальником тюрьмы, и освободил его — за пару дней до того, как начали пытать. Это его брат вам расскажет.

– Если помните, то назовите фамилии некоторых замученных. Из каких семей они были, их возраст, профессию, чем они занимались. Некоторые фамилии. Там Вы писали о девочке Ганне Яцишин.

– Яцишин Ганна, Искра Текля — это лесницкие, они из села Лесник. Они были молодые девушки.

– А как они попали туда — в тюрьму?

– А брали так, и всё. Забрали, чтобы уничтожить интеллигенцию, — они же были учительницами.

– Значит, они были учительницами — в основном брали интеллигенцию? Да?

– Да. Мама Ганны Яцишиной говорила мне, что у неё был забит в горле шёлковый платок, так что доктор не мог вытащить. Ну, как уже привезли труп, хотели похоронить, то уже и обследовали. Но не могли вытащить платок — его чем-то так забили, вогнали каким-то приспособлением, что тяжело было извлечь. Груди были отрезаны, нос отрезан и половые органы изувечены. Мама Яцишин Ганны, собственно, тоже рассказала, что и у парней половые органы также были вырваны каким-то приспособлением — не отрезаны, а вырваны.

– А из тех парней вы кого-нибудь помните?

– Нет. Это нужно спрашивать Синдецкого — может, там был и его папа и как он был изувечен. Вы ещё забыли записать фамилию: Пелех из Мечищева, молодой парень, 18 лет.

– Вы видели его?

– Я видел, как выносили труп. Мама искала родинку на груди, сгребала кровь. Потому что мы даже друг друга спрашиваем: вроде знакомый человек? А кто-то говорит: да это Пелех Иван из Мечищева.

– И тоже был искалечен?

– У него были выколоты глаза, нос отрезан. Да знаете, как уже труп зачерствеет через день, а может, через два… Потому что это не одного дня они делали.

– А с какой целью они делали такие садистские процедуры? Они наслаждались этим что ли? А тот Пелех Иван тоже был учителем?

– Нет, он был из хозяев. А по-другому я не знаю, может, где он и учился, но его родители хозяева.

– А Вы не помните фамилий тех палачей? Неизвестно никому? Может знаете, кто они были? Приблизительно хотя бы? Может из следователей?

– Знаете, есть интересный дядька в Подгайцах. Его фамилия Винницкий. Он учился в Вене — инженер-строитель. Однажды он меня спросил: Заседко, Вы не знаете случайно, кто был начальником тюрьмы? Ну я не знаю — фамилия вроде украинская. Он очень интересный дядька — у него родимое пятно.

– Он ещё жив, этот Винницкий?

– Должен быть жив. Он, может, на пару лет меня старше. Я спрашивал недавно соседа своего, так он сказал, что ещё живёт.

– А сколько Вам лет?

– Мне 75.

– Где находится та Бережанская тюрьма?

– Выше армянской церкви. Первая улица за церковью вверх.

– Что там сейчас находится?

– Ну, этого не скажу. В армянской церкви табак принимали.

– Как Вы думаете, почему за такое время, с тех пор как произошли те страшные пытки, почему до сих пор люди молчали и не протестовали? Был ли хоть один такой смельчак, который открыто говорил об этом?

– Был профессор гимназиальный Пидлужный. Его дочь там замучили, и он, учёный человек, никому не сказал, не признался просто. А его зятем был ксёндз Мельник. Слышали такого в Рыбниках?

– Что-то немного помню.

– Это его зять. Его жены сестру там замучили.

– И что, никто из них ничего не сказал?

– Никто ничего никому не сказал.

– А Пидлужный жив ещё?

– Умер давно.

– И Мельник умер?

– И Мельник умер.

– Вообще не было ни одного человека, который бы проклял их и плюнул им в лицо?

– Ой, пан Гороховский, вы же знаете, как всё было прижато — человек боялся самого себя. Вы, может, не помните, потому что вы моложе. Это была страшная репрессия — всё было зажато. Таких людей не было. Был очень большой страх, и нельзя было высказаться, мол, что вы палачи, что вы нелюди.

– А есть в Бережанах сейчас такие свидетели, которые могли бы об этом рассказать?

– Ой, подождите, подождите. Вы, знаете, что там была подруга той Гани Яцишин. Она из дому Шопьяк, родом из Лесник и замужем за очень хорошим человеком, умным, патриотом. А как его фамилия, не знаю — был агрономом в Бережанском колхозе.

– Давно это было?

– Давно, давно. Он уже где-то на пенсии. Он, может, старше меня, а, может, и тогдашний.

– А фамилии не помните? Ну, ничего, может позже вспомните. Вот сейчас, если бы начали раскапывать могилы, делать экспертизу, то на основе чего могли бы доказать, что это делали не немцы, а НКВД?

– Ну, этого я вам уже не скажу.

– Там были застреленные, или только запытанные?

– Нет, только запытанные, зверски убитые. Это делалось за неделю до приезда немцев. Трупы уже разлагались. Они всех заранее пытали и вывозили за пределы тюрьмы. То в реку бросали, то в могилы закапывали там, где каштановый парк возле замка. Так что вы понимаете, что немцы не могли этого сделать. Когда немцы приехали, то уже были могилы, а те, что позже замучены, были на территории тюрьмы. Я так определяю: те, что были во дворе, уже разложились, а в тюрьме ещё были здоровые тела. Только уже запытанные: носы отрезаны, глаза выколоты. За день они этого не могли обработать, потому что там были сотни людей.

– Я думаю, что ещё много живёт людей, которые это видели. Были, может, такие времена, когда можно было уже сказать правду, — допустим, при Хрущёве. Как Вы думаете?

– Всё равно Хрущёв давил. Люди были запуганы. Вот смотрите теперь, вы думаете, что люди верят? Хоть и говорят, что демократия, перестройку делает Горбачёв, а ему не верят. Мир ему не верит. Он, правда, великое дело сделал, что разбудил народ, вдохновил народ. Но он сам боится и сам не знает, что его ждёт. Вот Лигачёв его сильно критикует — тормозит перестройку. Лигачёв самый страшный его соперник, и он очень сильный шовинист русский, он такой палач, как Сталин. Его бы туда послать, за Сталиным. А вы думаете, что Сталина не замучили? Я слышал по радио, что съехались Берут, Готвальд, Димитров — их четверо. Что-то там массы народа кричали, и очень помню: «Берут-Сталин, Берут-Сталин», а я думаю себе: уже черти Сталина берут...

За короткое время Берут, Готвальд, Димитров умирают...

– Я прошу прощения, насчёт Ганны Яцишин, Вы говорили, что у неё был брат?

– Николай. Он был с Ганной в тюрьме. Его не опознали, а Яков пошёл в УПА отомстить за смерть сестры и брата. Как поляки говорили, в Керзонский край.

– Ну. что же, пан Иван, спасибо! Я лично благодарю и будем надеяться, что больше такого не повторится. Думаю, что мы сделали первый шаг для того, чтобы пробить нелёгкий период молчания. После нас, я думаю, появится больше свидетелей. И мы сможем раскрыть всё, что творилось не только в Бережанах и на Бережанщине — все те злоупотребления и пытки, до которых не могли додуматься даже немцы. Мы должны их разоблачить!

После того интервью меня ещё угощали, а потом мы с Иваном Заседко обнялись, расцеловались да и разошлись. Сам Иван Заседко, несмотря на 75 лет, ещё хорошо выглядел, только с ногами у него было что-то неладно. От него я заехал на станцию Потуторы, но никого не застав, вернулся поездом в Тернополь.

На работе 9 марта утром в 12 часов меня вызвал к себе наш директор проектного бюро Юрий Зиновьевич Вуйчик. Он меня спросил, пойду ли я на митинг, и если пойду, то буду ли выступать, потому что, мол, его уже замучают эти кагэбисты. Я ответил, что ничего не знаю и добавил: «Но, если вы меня провоцируете на выступление, то я выступлю». Он начал меня просить, чтобы я говорил только о Тарасе Шевченко и ничего об УХС.

Я подготовился, но митинг отменили. Собрались люди, спела Струсовская капелла «Реве та стогне Дніпр широкий» (а должны были исполнять «Заповіт»). Я постоял, поговорил с Антоном Субчаком и пошёл домой, поскольку ко мне должны были прийти и приехать члены УХС. До этого я звонил где-то в 15 часов Ярославу Гевко, чтобы он прицепил у меня на дверях надпись, что я буду в 20 часов. Но кто-то надпись сорвал… Когда направлялся домой, встретился с Николаем Боговым — на дороге пели студенты. Дома меня уже ждали Владимир Мармус, Ярослав Перчишин (не член УХС) и Ярослав Пасечник, который написал вступительное заявление. На очередном Совете УХС обсуждали текущие вопросы, а также обменивались мнениями о субботней встрече (11 марта) с Романом Громяком.

10 марта после работы в 19 часов встречался с Николаем Боговым возле кинотеатра «Комсомолец» — он вернул мне «Украинский вестник», а я очень жалел, что пропустил заседание «Общества украинского языка». Потом звонил Ярославу Чирскому, но его не было на работе — уехал в командировку. А вечером ещё раз позвонил домой и застал его. Пригласил к себе на 11 марта, субботу, но он не пришёл. Звонил своему брату Славке, но не дозвонился. Также звонил в Бережаны к Владимиру Рокицкому. Однако он, наверное, от страха говорил как автомат, и очень надменно. Ещё разговаривал по телефону о событиях в Тернополе с Вячеславом Черноволом и Михаилом Горынем.

У меня дома 11 марта собрались на встречу с Романом Громяком в 11 часов Иосиф Тытор, Владимир Скакун, Богдан Лехняк, Ярослав Гевко, Остап Жмуд (хоть и болела нога). Но Роман Громяк не пришёл. После заседания я ходил к Анатолию Федчуку. Прокрутил ему магнитофонную запись Бережанских событий 1941 года, спросил об уставе ООН (но он его не нашёл) и пошёл к Олесю Ангелюку. По дороге встретился с Антоном Субчаком (звонил ему от Анатолия Федчука) и передал свою статью «Национальное лицо Тернополя», а также подписные листы против АЭС. А он мне вручил подписные листы за то, чтобы вернуть памятник Тараса Шевченко в парк. И я направился к Олесю Ангелюку, у которого немного задержался. Снова прокручивал Бережанские записи, передал Лидии Ивановне вопросы Михаилу Горыню и Вячеславу Черноволу, а они пригласили меня с ними поужинать. Ещё забегал к Богдану Лехняку и к Остапу Жмуду за «Украинским вестником» и батарейками.

12 марта в 12 часов началось заседание областного отделения Союза писателей Украины (СПУ). Должен был рассматриваться вопрос об отношении СПУ к Народному Руху. Но заседание перенесли на 24 марта 1989 года из-за отсутствия половины (четырёх) членов СПУ. Тогда же состоялось заседание Совета «Общества украинского языка». Встречу посвятили 175-й годовщине со дня рождения Тараса Шевченко. Присутствующие декламировали стихи, которые были посвящены Шевченковским праздникам. От УХС выступил Ярослав Гевко. Он сказал: «Действия областных партийных руководителей, запретивших торжественный митинг 9 марта у памятника Тараса Шевченко (ограничились лишь молчаливым возложением венков), нельзя квалифицировать иначе как антиперестроечными. Складывается впечатление, что власть отгородилась невидимой, но достаточно плотной стеной от собственного народа, не доверяет ему, презирает его. Сегодняшняя активность народа, его пробуждение, пугает тех, для кого застой был родной стихией. Но какие бы они ни чинили препятствия, курс на перестройку изменить им не удастся, как невозможно остановить после холодной зимы приход весны».

Далее я выступил с речью, которую должен был прочитать у памятника:

«Сталинская национальная политика привела к тому, что за громким и одновременно поверхностным восприятием Тараса Шевченко часто скрывается внутренняя пустота. Истинный Шевченко не в казённых словах, а в сердце каждого патриота. Ибо духовность передаётся через любовь и веру. Ведь главнейшая заповедь Кобзаря — любить свой народ, его культуру и традиции, его историю и язык, что воспитывает правдивую, а не лицемерную, любовь к другим народам. А можем ли мы по-настоящему любить свой народ, когда не знаем его истории? Когда боимся сказать полную правду, как учит нас Великий Кобзарь, а высказываемся лишь половинчато? Когда новейшая наша история и многие сокровища Украины находятся в архивах КГБ, в том числе значительная часть творчества выдающегося украинского поэта Василя Стуса? Когда за гражданскую активность, которая испокон веков считалась на Украине наивысшей духовной ценностью, сегодня преследуют и упекают в психбольницы? Когда несмотря на Хельсинкский процесс, поддержанный Горбачёвым в ООН, и Венскую конференцию по правам человека, запрещают Украинскую Автокефальную Православную и Греко-Католическую церкви? Когда украинский язык еле прозябает, вытесненный из всех сфер жизни, кроме быта? Когда прекрасная и воспетая многими поэтами природа Украины находится на грани экологического геноцида? Когда даже памятник Тарасу Шевченко, не спрашивая согласия у общественности, в 1982-м году запаковали и вывезли прочь из города, чтобы не мозолил глаза из окон государственного учреждения… И только тогда начнётся в Тернополе настоящая перестройка, когда каждый из нас начнёт её с самого себя, проявив гражданскую активность для устранения подобных уродливых явлений нашего общества. На таких принципах и стоит Народный Рух Украины за Перестройку. Поддерживая его, сможем назвать себя настоящими духовными наследниками гениального Тараса Шевченко».

После моего выступления даже аплодировали и пожимали мне руку. Оба выступления (и Ярослава Гевко, и моё) сохранились у меня в оригинале. Во время перерыва я подошёл к Роману Громяку — он сразу сказал, почему не пришёл 11 марта. Будто бы потому, что не получилось — хотел даже позвонить. Но взял наше «обращение» и пообещал позвонить 16 марта, в четверг. Кроме этого, я разговаривал с Георгием Петруком-Попиком — сказал ему: «Хоть это и не скромно, но я бы хотел быть в Совете «Мемориала»». Он пообещал за меня голосовать. После заседания ходили на кофе — Владимир Скакун, Богдан Лехняк, Левко Крупа (тогда с ним познакомился) и ещё кто-то… Я вручил им «Декларацию принципов УХС». Все будут думать о членстве.

13 марта пришёл на работу невыспавшийся и дремал… Звонил Иосифу Тытору насчёт записи на магнитофон подобных бережанским ужасных событий в Тернопольской тюрьме 1941-го года. У него уже был свидетель этих событий. Но он не был очевидцем, а лишь знал по рассказам. Выглядело так, что я готовился зря. Правда, он назвал фамилию очевидца, которому уже 96 лет — он возил трупы на кладбище. Пообещал, что сын с ним переговорит и на другой неделе мы его запишем. После Тытора я ещё звонил в Киев. Но не мог дозвониться — в течение 40 минут раздавались короткие гудки. То ли выключили телефон, то ли занято — неизвестно. А к Славке в Потуторы дозвонился. Выяснилось, что он был на Шевченковском празднике в Саранчуках. Там был и Роман Громяк как кандидат в депутаты. Славка сказал, что приедет ко мне в воскресенье в 12 часов.

14 марта звонил Василию Когуту, а потом и встречался с ним внизу нашего шестиэтажного корпуса. Я расспрашивал его об обществе «Вертеп» и о Богдане Гордасевиче, а также попросил, чтобы он сообщил мне об их выборах. Вечером заходил к Олесю Ангелюку — отнёс магнитофон с записью бережанских событий 1941 года, чтобы Лидия Иванюк отвезла их во Львов. Передал ей ещё и своё выступление и вопросы к Вячеславу Черноволу и Михаилу Горыню. Лидия Иванюк на следующий день должна была ехать во Львов. Ещё имел встречу возле кинотеатра «Украина» с Василием Когутом. Студенты боялись называть фамилии их секретаря партийной организации, декана, ректора, поскольку я собирался звонить в Киев Николаю Горбалю. Звонил где-то 40 минут, но всё время было занято — не дозвонился.

15 марта на работу (Комбайновый завод) пришёл Пётр Кукурудза — звонил мне и пригласил к себе. Я заходил в художественную мастерскую. Там были Игорь Мединский (кстати, довольно энергичный и умный), а также Василий Когут и Богдан Балко, и другие художники. Пётр Кукурудза спрашивал о пребывании Михаила Горбачёва во Львове, а я им рассказал о его пребывании в Киеве. Предложил им составить план деятельности «Общества украинского языка», а Пётр Кукурудза высказался за то, чтобы занести кому-то на проверку. Но я сказал: «Кому это нужно? Мы же сами можем составить и обойтись без «опеки». А в 16:40 на Комбайновом заводе состоялась встреча с кандидатами в депутаты в областной совет Светланой Гурарье и Стефанией Тыслицкой. Я хотел выступить (даже подготовился), но не было возможности. Гурарье выступала против Народного Руха Украины, за двуязычие и вообще заявляла, что ей украинский язык не нужен, потому что скоро уходит на пенсию.

Сегодня, 16 марта, на работу звонил Анатолий Федчук — хочет встретиться. Мы встретились в 17:05 возле Комбайнового завода. С Федчуком пришёл Игорь Пушкар (руководитель экологического общества «Ноосфера»), с которым я там познакомился. Пушкар попросил меня, чтобы я не выступал на митинге, который они планируют провести 19 марта. Мол, в горкоме партии секретарь Елена Сохацкая предупредила его, что не могут «Ноосфере» разрешить митинг, потому что им может воспользоваться УХС. В конечном счёте Игоря Пушкара заверили, что члены УХС не стремятся к конфронтации с другими обществами и, если так нужно, то не будут выступать. Там при встрече ещё узнал, что Роману Громяку на фотографии в газете «Свободная жизнь» подкрасили вышитую сорочку и нарисовали галстук. Вечером я позвонил Роману Громяку, как договорились, и одновременно, чтобы удостовериться насчёт галстука. И это подтвердилось. Кроме этого, из статьи в «Свободной жизни» выбросили его слова о письме Ленина «К вопросу о национальностях или об „автономизации“». Но когда я предложил 22 марта встретиться — телефон выключился.

А вечером собирался наш Совет УХС. Пришли: Владимир Мармус, Роман Шкробут, Ярослав Вовк (все из Чорткова), Ярослав Гевко (болен — долго не приходил), Богдан Лехняк, Остап Жмуд, Ярослав Чикурлий, Ярослав Пасечник и Ярослав Перчишин со своим знакомым, который принёс пожертвование на УХС. У Соломийки был День рождения (семь лет) и во второй комнате было много гостей — в основном дети. Тогда знакомый Ярослава Перчишина подарил Соломийке 80 руб. На Совете обсуждали вопросы о выборах и анализировали «Декларацию принципов УХС». На заседание Совета приходил также Анатолий Федчук, который предлагал в Чортковском избирательном округе расклеить листовки против Острожинского.

17 марта после работы встречался с Антоном Субчаком возле универмага на «Дружбе». Вместе ходили к Наталии Пласконис, которая звонила мне, но я не понял, с какой целью. Оказалось, что Наталия Пласконис — это бывшая жена Пьясецкого (но Дмитрия ли — неизвестно), больна, и хотела, чтобы мы ей написали письмо-протест против осуждения Михаила Горыня и за отстранение от должности Владимира Щербицкого. Вместе с Антоном Субчаком осмотрели новую спецбольницу по улице Бережанской и разошлись, чтобы встретиться 19 марта на митинге. Потом я ещё звонил во Львов — трубку поднял Владимир Яворский. Я ему передал почти всю информацию о выборах и о тернопольских событиях.

Заходил 18 марта к Олегу Нечаю — хотел дать ему «Украинский вестник» и взять пожертвование на УХС, которое он обещал. Но его не было. Звонил ещё Владимиру Скакуну насчёт билетов на «Кобзарский праздник» — говорил позвонить в воскресенье, но и тогда он их не достал.

А 19 марта где-то в 11 часов зашёл ко мне Ярослав Гевко, потом и Богдан Лехняк. Гевко от Владимира Яворского привёз «Информатор» и Циркуляр № 4. Сразу же отправились на «Певческое поле», где должен был состояться митинг под лозунгом: «Вся власть Советам!». Но в парке ещё никого не было. Да и вообще митинг не состоялся, и то не только потому, что не пришли кандидаты в депутаты, которых приглашали. Накануне, когда от председателя горсовета Анатолия Кучеренко не поступило никакого письменного ответа, а бывшие члены «Ноосферы» расклеили объявления с призывом: «Все на митинг», их всех увезли в городскую прокуратуру, а на месте предыдущих призывов понаклеивали другие объявления, где говорилось, что митинг отменяется. Тем временем я ещё вернулся домой, а ребята пошли к Ярославу Гевко за бумагой. Когда вернулся в парк, то там увидел 2-3 кучки людей — студентов и молодёжь из «Ориона», которым я раздал «Декларации принципов УХС». Из членов УХС, кроме меня, присутствовали Остап Жмуд и Богдан Лехняк. Пришёл ещё студент Юрий Лысак. Из группы молодёжи подошёл ко мне Андрей Кузьменко и попросил «Декларацию принципов УХС», а также спросил, могут ли коммунисты быть членами УХС? Я уже дома вручил ему «Декларацию принципов УХС» и журнал «Украинский вестник», который он очень просил. А на «Певческом поле» я ещё спорил с заместителем заведующего идеологическим отделом Тернопольского обкома компартии Александром Левченко. В конце концов он сказал, что нам нужно искать общие точки соприкосновения и дискутировать — не идти на конфронтацию. Были ещё Анатолий Федчук и Игорь Пушкар, который только поздоровался (был с женой-россиянкой). Правда, признался мне, что их всех возили в прокуратуру. Потом звонил Иосифу Тытору, которого не мог застать, и Владимиру Скакуну. Также звонил Анатолию Федчуку, с которым встретился в центре. Прошлись по парку, и он передал мне материалы о митинге. Но я не мог ими воспользоваться, потому что сколько ни набирал номера телефонов, никто не отвечал. Особенно Киев, куда звонил уже две недели. Либо специально выключили, либо настолько занят, что невозможно пробиться. А вот 19 марта уже на почте даже не было монет для размена, чтобы позвонить с телефона-автомата.

20 марта на работе Женя Кубацкая сообщила мне, что очень плохая статья появилась в «Советской Украине» о Романе Громяке. После работы ходил на «Кобзарский праздник». Хотел с семьёй — не вышло. Перед драмтеатром продал билет. А потом увидел Владимира Тимощука (подполковника в отставке), который попросил одолжить 5 руб., поскольку не имел при себе, а хотел посетить концерт. На концерте увидел Олеся Ангелюка и Лидию Иванюк, а также многих других знакомых. Встречал Павла Вербицкого (баптиста), а также художника Михаила Николайчука. Выступали: бандурист Супрун (слепой), бандуристы братья Литвины и Струсовская капелла бандуристов. После концерта я ещё звонил в Киев, но не дозвонился и пошёл домой.

21 марта мне звонил Василий Когут. Я не узнал его голоса, потому что пользовался телефоном № 1-24, который выходит только на город. Хочет со мной встретиться Николай Богив возле кинотеатра «Украина», в 21 час. Это немного повлияло на мои планы, но всё же я встретился с Николаем. Он сообщил мне, что со мной очень хочет встретиться студент пединститута из Саранчук Иван Гавдида — где-то в селе. Договорились, что и впредь будем встречаться, однако немного ближе. После этого я снова звонил во Львов и в Киев, но не дозвонился.

22 марта я готовил вопросы для Романа Громяка и Игоря Данилюка, которые в этот день имели встречу с избирателями. Как вдруг, во время обеда, позвонила мне какая-то женщина, что хочет со мной встретиться на первом этаже. Я пошёл, но никого не увидел. Когда я пообедал, ко мне снова позвонила эта же Наталия Пласконис и я по её просьбе подошёл к проходной. Оказалось, что она захотела от меня странной помощи по поводу протеста против Щербицкого — чтобы я переписал своим почерком текст протеста в телеграмму, мол, сама этого не может. Я ответил, что не имею времени, но поинтересуюсь у своего знакомого (имел в виду Анатолия Федчука). Но тот категорически отказался. А впрочем, разговаривая с этой женщиной, я почувствовал, что это какая-то авантюристка. Мои подозрения на работе подтвердила Евгения Кубацкая, сообщив, что это бывшая тёща Ярослава Хромыка (нашего сотрудника), которая его обманула. Всё же я позвонил ей сам — пусть прощает, но я не имею времени этим заниматься, а мой знакомый не хочет. Всё это было сказано для того, чтобы избежать скандала, и я хотел по-хорошему от этого избавиться.

После обеда, подготовив три вопроса для Романа Громяка и один для Игоря Данилюка, пошёл на встречу с делегатами. Встреча проходила в зале Комбайнового завода. Я сел в первом ряду и передал вопросы Роману Громяку (о суверенности, о селе Антоновцы Шумского района и о централизме в экономике). А Данилюку передал такую записку (у меня сохранился её оригинал):

«Игорь Васильевич! Украинский Хельсинкский союз хочет знать, будете ли Вы после избрания добиваться: 1) Утверждения статуса украинского языка как единственного государственного языка на территории Украинской ССР и внедрения его во все сферы культурной, хозяйственной и политической жизни Республики; 2) суверенитета Украинской ССР над своими природными богатствами и экономикой — перехода на хозрасчёт и самофинансирование; 3) прекращения строительства новых атомных электростанций и реакторов на действующих АЭС. Постепенного сворачивания атомной энергетики на территории Республики. Пересмотра структуры промышленности Украинской ССР с полной ликвидацией экологически вредных предприятий».

Роман Громяк один вопрос пропустил, поскольку в своём выступлении почти исчерпывающе коснулся этой проблемы. Другие два вопроса прочитал, но как-то невыразительно и с остановками. Да и ответил как-то нечётко. Игорь Данилюк прочитал все три вопроса, но также невыразительно. А начала записки, где подчёркивалось, что это спрашивает УХС, не прочитал. Не понравилось мне в ответе Романа Громяка, что он как-то половинчато отозвался о Народном Рухе Украины. А о Греко-Католической Церкви так ответил, что мне не захотелось после этого за него голосовать. Хотя, с другой стороны, нужно было понимать, что это ещё были времена преследований, которые сознательно создавали атмосферу враждебности и страха, и то, что Роман Громяк был всё-таки украинским патриотом.

После работы ещё встречался с Богданом Кривым и Игорем Мединским — мы продолжили разговор о создании Общества украинского языка на Комбайновом заводе. Игорь Мединский настаивал, чтобы меня избрали председателем Общества — говорил, что всё для этого сделает. У меня лишь промелькнула мысль: «Посмотрим». Проводив Богдана Кривого до вокзала, я поехал к Олесю Ангелюку. Там меня принимали и мы вместе слушали радио «Свобода». Оттуда ещё позвонил Анатолию Федчуку и познакомил его с Олесем Ангелюком. Переговорив с Лидией Ивановной (она с Олесем только что пришла с огорода), я пошёл домой.

23 марта дома ждал кое-кого из наших членов УХС, хоть и плохо себя чувствовал. Однако, согласно договорённости — заседание Совета УХС состоялось. Прежде всего пришёл Пётр Бусько, который в конце заседания написал заявление о вступлении в УХС. Потом появился Богдан Лехняк (уже на улице после заседания он признался мне, что его жена не сможет больше печатать для УХС — на работе ею очень интересовалось КГБ). Заглянули Владимир Скакун, Ярослав Гевко и Остап Жмуд. Некоторые уплатили взносы, а Владимир Скакун вернул 25 руб. и сказал, что нашёл человека, который будет для нас фотографировать бесплатно. И попросил у меня «Украинский вестник» № 8. А Остап Жмуд не ездил в Подгайцы — были гости. Пообещал поехать через день-другой. Ярослав Гевко продолжает печатать стихи Василя Стуса (для Ивана Сокульского) и мою статью о Тернополе. Вместе с тем, нас проинформировали, что сегодня в 23-й средней школе Тернополя на встрече кандидатов в депутаты Романа Громяка и Игоря Данилюка с избирателями инструктор горкома компартии Надежда Чайковская на вопрос: «Почему не состоялся митинг?» ответила, что его сорвали члены Тернопольского отделения УХС, которыми руководит Гороховский, ранее судимый (постоянно подчёркивалось для устрашения и унижения, хотя уже всем было известно, кого нужно было привлекать к ответственности).

24 марта на работе я сообщил Игорю Мединскому, что сегодня в Тернопольском Союзе писателей состоится обсуждение вопроса о создании Народного Руха Украины. Заседание состоялось. Присутствовало 211 человек — в том числе заместитель заведующего идеологическим отделом обкома компартии Александр Левченко и заведующая идеологическим отделом горкома компартии Надежда Чайковская. Обсуждение началось в 18:30. Выступающих было много: Мария Куземко, Левко Крупа, Антон Субчак, Дмитрий Пьясецкий, Игорь Пушкар, Богдан Кушнирык и многие другие. Вспоминали и о символике Украины (А. Субчак), и об устаревшем гимне Советского Союза (Д. Пьясецкий). Произнёс короткую речь и я, уже на ходу приняв решение сказать о недемократичности выборов во все Советы. Я выступал как раз перед приходом Романа Громяка. Выступил и ответственный секретарь Тернопольского отделения СПУ Георгий Петрук-Попик, который сказал, что после телефонного звонка зав. отделом идеологии ЦК КПУ Леонида Кравчука инструктор обкома компартии Богдан Мельничук обратился к нему с предложением осудить Народный Рух Украины. Представители власти тоже публично поделились своими соображениями. Собрание закончилось созданием Тернопольской организации «Народный Рух Украины за перестройку», председателем которого был избран Михаил Левицкий. В Совет Руха было избрано 16 человек: Михаил Левицкий (председатель), Игорь Пушкар (первый заместитель), Мария Куземко (второй заместитель — ответственный секретарь), Александр Левченко (из «Ориона»), Богдан Кушнирык, Георгий Петрук-Попик, Василий Квасновский, Дмитрий Пьясецкий, Антон Субчак, Владимир Колинец, Николай Гирич, Пётр Дундий, Богдан Ткачик, Богдан Бастюк и я, Левко Гороховский. Голосовали: «за» — 208 человек, двое — против и один воздержался. Заместитель заведующего идеологическим отделом обкома компартии Вячеслав Ковальчук, ответственный секретарь Тернопольского Союза художников Украины Евгений Удин и заместитель редактора газеты «Свободная жизнь» Федоришин голосовали как против создания «Мемориала», так и против Народного Руха Украины. После собрания члены Совета остались, чтобы обсудить вопросы своей деятельности. Решили собираться каждую среду в 19 часов. На собрании Народного Руха был также Анатолий Федчук, который давал письменные замечания к программе Руха.

25 марта была рабочая суббота, и я встречался с Игорем Мединским. Мы договорились, что пригласим Михаила Левицкого и Романа Громяка, когда определимся с датой Учредительного собрания Общества украинского языка на Комбайновом заводе. Решили пригласить ещё и потому, чтобы одновременно провести собрание Народного Руха. А после работы я посетил концерт Стеценко в педагогическом институте. С ними должна была ещё выступать 13-летняя девочка Надежда Купчинская как исполнительница веснянок и колядок. Но она заболела и не приехала. После концерта я ходил звонить в Киев и снова не дозвонился. Заблокировали телефон Николая Горбаля.

26 марта я перевёл стрелки часов на час вперёд, а около 13-ти встречал Ярослава Гевко, которому я обязался до 21-го часа написать «Тернопольский информатор». Это было первое периодическое издание Тернопольского филиала УХС для передачи информации на радио «Свобода». А где-то в 14 часов ходил голосовать. Долго колебался перед этим, поскольку намеревался бойкотировать. Но увидев всенародный подъём и травлю «сверху» Романа Громяка, решил проголосовать за него — остальных всех повычёркивал (Гурарье, Данилюка, Тыслицкую). Кстати, когда Тыслицкую спросили, кто её выдвинул кандидатом в депутаты, ответила: «Люди добрые, разве я знаю. Наверное обком». После голосования дописывал первый наш «Тернопольский информатор», а потом, еле успев, отвёз его Ярославу Гевко. Ещё потом работал дома до 3-х часов ночи.

На работе 27 марта дремал, ещё и стало холодно. Говорили, что в Карпатах выпал снег. Встречался на Комбайновом с Игорем Мединским — он подготовил надпись для афиши. Этой надписью доводил до сведения, что 29 марта состоятся Учредительные сборы Общества украинского языка, приглашаются Михаил Левицкий и Роман Громяк. В конце надписи добавил: «Кто хоть немного болеет за будущее нашего языка — на собрание!». Правда, возникли некоторые недоразумения, поскольку оказалось, что 29 марта открывается футбольный сезон, а на Комбайновом заводе работали в основном мужчины. Когда перенесли дату на 30 марта, то, позвонив Роману Громяку, узнал, что он едет в Москву (в этот день стало известно, что его избрали депутатом). Пришлось оставить предыдущую дату, 29 марта. А в обед на такси ко мне приезжал Ярослав Гевко — он печатал «Тернопольский информатор» №1 и кое-что выяснял. Кроме этого, договорились, что в 18 часов я принесу ему своё выступление в Союзе писателей к юбилею Тараса Шевченко. После работы заходил Анатолий Федчук со своим знакомым Петром Касинчуком из Мельницы-Подольской (живёт в Тернополе), который взял у меня несколько «Деклараций принципов УХС». Будет агитировать. В это время, когда я разговаривал с гостями, зазвонил в дверь подполковник Владимир Тимощук и, не заходя в квартиру, вернул мне 5 руб., которые одолжил на билет на Кобзарев праздник. Кроме этого, попросил для Шумска «Декларации принципов УХС» — я дал ему три экземпляра. В дом не заходил, поскольку, по его словам, нас вместе «засекли» — будто бы подслушало КГБ.

28 марта утром на работе я встречался с Богданом Кривым и сообщил ему об Учредительном собрании «Общества украинского языка», чтобы сагитировал как можно больше людей. Главный конструктор нашего проектного бюро послал меня в «Агропроект» за типовой серией на столбчатые фундаменты. Я оформил увольнение с 13:30 (на Комбайновый завод впускали по пропускам), но вышел где-то в 14 часов, поскольку не мог встретиться с Игорем Мединским. Когда встретились, он заверил, что всё в порядке, но все будто бы очень меня боятся — особенно директор завода Михаил Данильченко. Игорь Мединский признался мне, что Данильченко (он же и член обкома) набросился на него со словами: «Я тебе дам украинский язык! Пиши заявление на увольнение! Сейчас! Сейчас!» и так далее. Матерился и требовал списки инициативной группы. После этого рассказа я отправился в Союз писателей, но Михаила Левицкого не было. Тогда я наведался в «Агропромстрой», где у Петра Святенького забрал типовую серию по фундаментам. Там встречался с Виталием Тетюченко и женой Матияша Наталкой — говорила, что хочет «Декларацию принципов УХС». После них снова посетил Союз писателей и там застал Игоря Пушкара, Дмитрия Пьясецкого, Николая Гирича и Левка Крупу. После короткого общения и моего сообщения об Учредительном собрании на Комбайновом заводе Левко Крупа тоже согласился посетить наше собрание 29 марта. В этот же день Ярослав Гевко ездил во Львов с нашими вопросами и первым номером «Информатора».

А на работе 29 марта случилось непредвиденное. Согласно объявлению, должно было состояться учредительное собрание первичной ячейки «Общества украинского языка». Были приглашены профессор Роман Громяк и писатели Михаил Левицкий и Левко Крупа. Однако Игорь Мединский без моего ведома позвонил Роману Громяку, чтобы тот не приезжал на Комбайновый завод. По телефону мне такой поступок мотивировал тем, что одного члена инициативной группы вызвали на комиссию, потому что едет во Францию, — он ещё, по его словам, должен был быть ведущим на учредительном собрании. У другой девушки, которая должна была выступать, умер дед. Ну и открытие футбольного сезона. Вроде бы правдоподобно, но, как потом выяснилось, его настолько прижали (Данильченко и КГБ), что он перепугался. А я бегал, организовывал — и всё напрасно... Хотел тогда встретиться и поговорить с Игорем Мединским, но он уже меня избегал. Однако такое поведение может свидетельствовать и о положительных обстоятельствах — он не был сексотом. Как потом выяснилось, настоящей причиной запрета собрания была боязнь администрации, чтобы Общество… не возглавил УХС. Вместе с тем, мне показалось странным, что инициатор учредительного собрания, художник из областного художественного фонда Пётр Кукурудза, во время этих событий подозрительно не появлялся. Кроме того, всплыли данные, что на членов УХС (меня и Богдана Кривого), а также на инженера Игоря Мединского, подготовили распоряжение избавиться с завода при первой же возможности.

Вечером в 19 часов в зале областного Союза писателей состоялось первое публичное заседание Совета Народного Руха. Заседание вела Мария Куземко. Было полно обкомовцев, которые поочерёдно выступали (Михаил Бабий, Михаил Ониськов, ректор института марксизма-ленинизма Леонтий Чёрный и ещё какой-то кагэбист). Кроме тех выступавших, присутствовал второй секретарь обкома компартии Василий Остапчук. Мы покинули зал. Переговорив с Александром Левченко из «Ориона», я пошёл покупать билет в Киев.

30 марта после работы в моей квартире состоялось заседание Совета Тернопольского филиала УХС. Присутствовали: Владимир Мармус, Ярослав Гевко, Роман Шкробут, Ярослав Вовк, Владимир Скакун, Ярослав Чикурлий, Ярослав Пасечник. Приходил и Николай Богив. Рассматривали текущие вопросы и результаты выборов. Ярослав Гевко раздал напечатанные первые наши «Информаторы». Вечером ещё приходил ко мне Анатолий Федчук, с которым немного дискутировали и обсуждали выступление о соблюдении чистоты рядов.

31 марта на Комбайновом заводе в художественной мастерской собрались инициаторы «Общества украинского языка». Я зачитывал план деятельности и прокомментировал его. Договорились, чтобы люди писали заявления для вступления и в следующую пятницу снова приходили сюда. После обеда я ходил в «Агропроект», чтобы вернуть альбом чертежей по фундаментам. Хотел воспользоваться случаем и размножить в проектной организации проект программы Народного Руха Украины. Но не было Степана Балка, который работал на реме (копировальный аппарат). Там в проектной организации меня уведомила Нина Маркуш, что мне звонили с Комбайнового завода. И, когда я туда позвонил, оказалось, что я потерял билет в Киев, а Владимир Спицын нашёл. В итоге договорились, и Светлана Новожилова привезла мне билет. Ещё заезжал к Богдану Лехняку — его не было. Передал его жене, чтобы Богдан завтра наведался ко мне. Впоследствии звонил Владимиру Яворскому во Львов, которому передал информацию о Народном Рухе в Тернополе. Он приглашал в понедельник на Совет Львовского филиала УХС, но я не обещал, поскольку не позволяет работа.

Утром 1 апреля ко мне домой на автомобиле приехал Богдан Лехняк со знакомым. Тот знакомый предложил машинистку для Тернопольского филиала УХС и рассказывал странные вещи о тернопольском священнике Петре Водяном, который берёт деньги из церковной кассы и делится ими с КГБ. Потом пришёл Анатолий Федчук, принёс Устав ООН. Под вечер ещё приходил Николай Богив и поделился интересной информацией о саранчуковском председателе сельсовета Романе Жарии. В его кабинете при ревизии следующим председателем сельсовета нашли акт передачи автомобиля «Жигули»… от КГБ. После тех сведений я ещё выписывал данные о выборах на Тернопольщине, а вечером поездом № 688-м выехал в Киев..

2 апреля приехал в Киев, взял билет обратно и сразу поспешил на заседание Всеукраинского координационного Совета УХС. Когда прибыл на Олеговскую, 10, в помещение вошли начальник отдела внутренних дел и, наверное, кагэбист. Требовали у всех паспорта и задавали вопрос: «Зачем собрались?». Но не на тех напали! Ведь в частное помещение никто не имеет права врываться. После горячих споров и юридически убедительных доказательств с нашей стороны, представители власти покинули помещение. Началось заседание. Сначала обсуждали коллективное вступление в УХС общества Украинской народно-демократической лиги (УНДЛ — бывшая УДС), руководимой Евгением Чернышовым. Леонид Милявский (представитель УНДЛ) проинформировал, что численность членов их Лиги в Киеве составляет 20 человек, а в целом по Украине — 40, из которых большинство — члены УХС. Социальный состав Лиги — рабочие, студенты, интеллигенция. А по национальному составу преимущественно украинцы, также есть русские и евреи. Вячеслав Черновол тогда дополнил репликой: «А может быть, попробовать из них создать независимые профсоюзы?». Впрочем, Левко Лукьяненко зачитал заявление о коллективном вступлении УНДЛ в состав УХС, и все поддержали голосованием. Затем выступал Степан Хмара, который ознакомил с результатами выборов по Украине. Согласно его отчёту, по Союзу не прошли в Верховный Совет СССР 22 секретаря обкома (в том числе на Украине в 19-и избирательных округах). Далее выступил Николай Горбаль и зачитал обращение по Карабаху. Выяснилось, что в Карабахе арестовали 12 активистов Комитета и всех сразу перевезли в Москву. Задержали даже депутатов, которые имели иммунитет от ареста. А Вячеслав Черновол ознакомил всех с «Белой книгой» — призвал собирать информацию о нарушениях прав человека. После этих выступлений каждый представитель области рассказывал о событиях в его регионе. В завершение постановили провести Учредительные собрания во всех областях, в течение 2-х недель собрать данные об административном терроре на Украине за 1988-89 годы, создать «Белую книгу» (обязать Исполнительный комитет УХС), продолжить обсуждение «Декларации принципов УХС». Когда всё закончилось, я ещё разговаривал с Петром Розумным — хочет свежей информации для журнала «Пороги». Также общался урывками почти со всеми присутствующими. А в конце Николай Горбаль пригласил к себе. Уже на железнодорожном вокзале ещё раз встретился с Михаилом и Богданом Горынями, которые также ехали тем же поездом.

3 апреля звонил и встречался с Богданом Кривым насчёт заявлений в Общество украинского языка. В тот же день состоялся пленум горкома КПУ, на котором осудили создание Тернопольской организации НРУ, а также шельмовали всех членов Совета Руха. А я после работы ходил на заседание Совета Народного Руха Украины. Составляли план организации Руха на среду 15 апреля.

4 апреля дал читать Василию Когуту газету «Голос Відродження», которую привёз из Киева. Одновременно договорился, чтобы встретиться со Слипым. После работы заглянул к Богдану Лехняку и вместе с ним наведались к новой машинистке Ольге Олийник. Она согласилась печатать для УХС, но это будет только с 1 мая.

5 апреля должен был встретиться с Богданом Кривым насчёт бланков для вступления в Народный Рух, но перенесли на пятницу. После обеда снова ездил в «Агропроект» за типовой серией проектов лёгкого покрытия. И снова там никто не может размножить программу Народного Руха на реме (ротационная электрокопировальная машина). Ни с чем пошёл в Союз писателей. Здесь состоялся творческий вечер поэта Михаила Левицкого и фотовыставка Андрея Зюбровского. Фотохудожник Зюбровский выступил с обзором забытых и утраченных промыслов на Тернопольщине: чёрно-дымленой керамики, которая исчезла со смертью последнего мастера в 1971-м году в городе Копыченцы. Присутствующие слушали записи очевидцев сталинских репрессий 1951-го года в селе Антоновцы Шумского района. Вслед за тем продолжил своё заседание Совет Народного Руха. Вела заседание Мария Куземко, которая сообщила, что обком партии намерен закрыть помещение Союза писателей, чтобы не проводить дискуссий с народом. Также выступал Михаил Левицкий. Выступало очень много из присутствующих. Особенно интересными были выступления студентов, членов общества «Вертеп». Студент Юрий Тыма, член общества «Вертеп», отклонил как бездоказательные упрёки местной прессы, которая пишет, что «Вертеп» ничего не делает для перестройки, потому что видите ли, возрождение украинских обрядов и обычаев в виде вертепа, собирание уникальных фольклорных сокровищ противоречит перестройке. Члены общества «Вертеп», по словам студента Тымы, «открыв» могилы сечевых стрельцов (а их аж восемь на Тернопольском городском кладбище) и прочитав надпись на уцелевшем памятнике: «Тут покоятся украинские стрельцы, погибшие в 1919 году, имён не знаем, в молитве просим и умоляем», решили, что лучшей молитвой для запрещённых будет упорядочение их могил. Глава общества «Вертеп» Богдан Гордасевич в своём выступлении заявил, что общество вступило бы в Народный Рух, но, по его словам, он не хочет подвести членов общества под машину репрессий. Вместе с тем, он высказался, что за ярлыки, понавешенные газетой «Свободная жизнь», корреспондента следует привлечь к ответственности. Но, как он сказал: «слава Богу, что нас уже не расстреливают и не ссылают в Сибирь». В завершение Богдан Гордасевич, подняв газету с заголовком «Нет — Руху!» молвил, что напрашивается второй вывод: «Слава застою!». С этих выступлений я даже кое-что записал на магнитофон. Там мне сказали, что присутствовал заведующий идеологическим отделом ЦК КПУ Леонид Кравчук и будто бы по его велению выступал заведующий социально-экономическим сектором Владимир Симонов. Он объявил присутствующим, что в руководящих рядах Народного Руха есть такой Гороховский, который хочет отделения Украины. Я, конечно, сразу же среагировал и отозвался: «Я Гороховский, но вас не знаю! Откуда вы меня знаете?». Он немного смутился, но потом ответил, что читал «Декларацию принципов УХС». Я сразу парировал на его сообщение и сказал, что он плохо читал, потому что там такого нет.

6 апреля члены УХС снова собрались на Совет. Пришли: Владимир Мармус (очень хотел иметь устав общества «Мемориал»), Остап Жмуд, Богдан Кушнирык, Ярослав Пасечник (дал ему «Голос Відродження»). Ярослав Гевко не пришёл — у него умер тесть. На Совете я ознакомил всех с основными направлениями деятельности УХС, коснулись некоторых вопросов и разошлись.

На 7 апреля я подготовил три папки с расчерченными листами для вступления в Народный Рух. Одну папку передал Богдану Кривому, а вторую Зиновию Слипому, который обещал собрать подписи. А после работы встречался со Степаном Балком, который забрал у меня «Программу Руха», пообещав размножить на реме. Потом заходил к Анатолию Федчуку и спросил его, смог бы ли он поехать во Львов? Он согласился на понедельник. Ещё звонил во Львов — на связи был Вячеслав Черновол. Он мне сообщил, что Михаила Горыня заключили в Черновцах на 15 суток за выступление перед студентами. Я спросил его, будет ли он дома, если к нему приедет Анатолий Федчук? Обещал передать чистые кассеты и запись выступления Юрия Бадзё.

Утром 8 апреля, как договорились, приходил Ярослав Гевко. Но я не написал «Информатор» — перенесли на 20 часов. И я целый день писал «Информатор» №2. Когда вечером снова заглянул Ярослав Гевко, «Информатор» был уже готов, и я передал ему печатать. В «Информаторе» №2 я записал, что координационный Совет Тернопольского филиала УХС выражает искреннюю благодарность всем, кто оказал нам моральную и материальную поддержку. Тогда поступили первые скромные пожертвования в кассу Тернопольского филиала УХС: от Боцмана Ивана Васильевича — 50 руб., Ярославского Ивана Петровича — 60 руб., Крайнего Антона Петровича — 15 руб., Князя Ивана Дмитриевича — 10 руб., Иванива Ивана Ивановича — 5 руб.

9 апреля я целый день готовил вопросы для Вячеслава Черновола, выписывал информацию для «Белой книги», основные направления деятельности, чтобы передать через Анатолия Федчука. Он вечером приехал ко мне (я дал ему на дорогу 10 руб.), и мы поехали на встречу с Ярославом Гевко, чтобы забрать у него напечатанный материал (8 экземпляров). В этот день ещё собирался ехать в Почаев. Перезвонил Ярославу Чикурлию, однако тот сказал, что не сможет меня завезти на своей машине.

10 апреля на работе меня вызвал наш начальник Николай Полевой и намекнул, что меня могут уволить с работы, хотя «самые высокие», по его словам, этого не желают… Пользуясь случаем, рассказал ему об УХС. Потом ходил на заседание Совета НРУ. На Совете, который вела Мария Куземко, обсуждали вопрос об исключении из Совета Руха Антона Субчака за то, что он выступил на Учредительном собрании о преждевременном вывешивании сине-жёлтого флага. Я от голосования воздержался. Лишь настаивал, чтобы такие вопросы решались не Советом, а выносились на более широкое обсуждение — на собрание.

11 апреля во время работы мне звонил какой-то Григорий Лаврушко, что хочет со мной встретиться. Я пригласил его к себе. С работы ещё звонил Анатолию Федчуку — он уже приехал и обещал вечером прийти ко мне. Вечером вместе пришли ко мне Анатолий Федчук и Григорий Лаврушко. Из Львова Федчук привёз для нас кассеты для магнитофона и ленты для печатной машинки. С Анатолием Федчуком я ещё дискутировал об Антоне Субчаке. А с Григорием Лаврушко вышли на улицу и прошлись. Он шофёр — работает на автобусе дальних рейсов. Родом из Копычинцев, хочет вступить в УХС.

После работы 12 апреля встречался со Степаном Балком, но он сделал на реме лишь 5 копий «Программы Руха». Я сразу пошёл в Союз писателей. В зале проводили собрание какие-то комсомольцы (или афганцы) из горкома комсомола. Наверху Георгий Петрук-Попик рассказывал, как в горкоме компартии его исключили из рядов партии за участие в Народном Рухе. Ещё и предупредили о том, что будет поставлен вопрос о нецелесообразности его пребывания на посту секретаря Союза писателей. А секретарь горкома Виктор Рыбин заявил Георгию Петруку-Попику, что не берёт на себя ответственности, если кто-то из рабочего класса побьёт его на улице. Потом все пересмотрели диалог Леонида Кравчука с инициативным председателем НРУ философом Мирославом Поповичем в Киеве. А на дворе собралось много людей, которые пришли на заседание Руха, но вскоре разошлись. В этот же день обком компартии довёл до сведения, что в зале Союза писателей запрещается проведение не только заседания Совета Народного Руха, но и Общества украинского языка. За разрешением на проведение заседаний требовалось подавать заявку в горсовет заранее за 10 дней.

13 апреля в 10 часов ко мне позвонил городской прокурор Василий Баволяк, чтобы я его посетил. Я сразу ответил: «Оформляйте вызов». Но, позвонив начальнику отдела кадров, я вынужден был пойти в городскую прокуратуру. Баволяк обвинил меня в участии в двух несанкционированных митингах, а также в выступлениях, которые якобы способствовали межнациональной розни (статья 66 УК). Я подписал документ, что ознакомился, но сверху добавил: «не соответствует действительности». Прокурор почему-то раскричался и пригрозил, что в третий раз меня выведут под конвоем. Звонила Мария Куземко, чтобы встретиться возле музея, но я после работы сначала зашёл в Союз писателей. Когда собрались инициаторы, решили провести собрание «Мемориала» на квартире Марии Куземко.

В этот день лишь составили протестную телеграмму Михаилу Горбачёву и согласовали дату проведения собрания нашего «Мемориала». Я ещё дал на телеграмму 3 руб. и поехал домой — там ждали люди на заседание Совета. На улице возле дома встретил Ярослава Перчишина и Богдана Лехняка. Правда, Богдан Лехняк сразу же уехал. А у двери ещё ждал Григорий Лаврушко, который в доме заполнил бланк заявления о вступлении в УХС. Также пришли Владимир Мармус и Ярослав Гевко, которому я дал перепечатать обращение к работникам партийных и комсомольских организаций, чтобы знали, какие вопросы задавать членам УХС. Приезжал ещё и Роман Шкробут. Уже на улице я сообщил Владимиру Мармусу и Ярославу Гевко, что собрание «Мемориала» состоится в квартире Марии Куземко.

14 апреля, наконец, встретился с Василием Когутом и сообщил ему, что меня вызывали в городскую прокуратуру. Он в свою очередь пожаловался, что во время уборки могилы сечевых стрельцов какая-то русская шовинистка страшно раскричалась… После работы я снова пошёл в Союз писателей. Там уже были Мария Куземко, Игорь Пушкар, Дмитрий Пьясецкий. Впервые я там увидел Анатолия Косарева. Мария Куземко рассказала, как её вызывали к городскому прокурору Василию Баволяку и как она меня защищала. В объяснении прокурору написала, что никаких митингов не было. Когда подписала, что обвинение не соответствует действительности, Баволяк сказал: «О, так вы пишете как Гороховский». Мария Куземко сообщила мне, что собрание «Мемориала» должно состояться 15 апреля в 12 часов уже в помещении Союза писателей. Я готовился к собранию и уже на работе в черновике написал жалобу прокурору СССР.

В этот же день звонил Вячеславу Черноволу обо всех событиях, но оказалось, что Владимир Яворский уже получил эту информацию от Ярослава Гевко. Об этом Яворский хотел меня уведомить по телефону, но в это время я куда-то вышел…

15 апреля я снова посетил Союз писателей. Перед этим я звонил Ярославу Гевко, чтобы проинформировать его о намеченных мероприятиях. Когда собрались в 12 часов, выяснилось, что обком и горисполком не разрешают в зале Союза писателей проводить собрание нашего «Мемориала». Но Мария Куземко шёпотом передала всем собираться в Березовице. Из Березовицы все пешком двинулись в село Остров, где жила Мария Куземко. Но не прошло и пяти минут после того, как мы вошли (а нас было 26 человек), как в её доме появилась милиция с районным прокурором Михаилом Лысюком и заместителем начальника милиции Андреем Жураковским. Прокурор категорически заявил: «Если будет проведено это сборище, то мы вас лично привлечём к ответственности». — «На каком основании?» спросила Мария Куземко. «А статью мы найдём…» — ответил прокурор. Выступил Георгий Петрук-Попик (ещё присутствовали Михаил Левицкий, Ярослав Гевко, Дмитрий Пьясецкий, Игорь Пушкар, Михаил Николайчук, художник Богдан Ткачик, Богдан Кушнирык, Анатолий Федчук и другие — много студентов). Петрук-Попик предложил не проводить собрание, а написать протесты. Некоторые согласились, другие частично, многие промолчали. Я же попытался предложить не обращать внимания на предостережения и провести собрание сейчас. Но полного одобрения не было. Может потому, что помещение не было ничейным, а собственностью Марии Куземко. Правда, кто-то предложил обратиться к Лесю Танюку с просьбой приехать в Тернополь и помочь провести полноценное собрание «Мемориала», а сейчас лишь выбрать Председателя «Мемориала» с будущим утверждением на следующем этапе Учредительного собрания. С этим все согласились. Председателем «Мемориала» была избрана Мария Куземко. Поэтому создание Тернопольской областной организации «Мемориал» получило две даты — 15 и 28 апреля 1989 года. Всё равно, испортив себе настроение и день, я пошёл домой. Из дома ещё звонил во Львов Богдану Горыню. Он недоволен новым указом по уголовному кодексу. Сказал, что ещё есть надежда на сессию Верховного Совета.

Утром 16 апреля, когда я уже выходил из дома, ко мне приехал Владимир Мармус. Мы вместе пошли в Союз писателей. Там я подписался под протестом, поговорил немного с Георгием Петруком-Попиком и вернулся домой. Когда я возвращался из города, то возле нашего дома встретил Иосифа Тытора, который выходил из дома. Я его окликнул, и мы немного поболтали. Хочет на два месяца исчезнуть с «горизонта», потому что дочь защищает диплом — ну, что тут поделаешь… Хоть не кривит душой и говорит правду. Ещё и уплатил 5 руб. взносов за апрель. Вечером позвонил Олесю Ангелюку и спросил, приехала ли Лидия Иванюк. Они пригласили меня к себе в гости, и хотя я был раздражён сам на себя, поскольку ничего не сделал, но пошёл к ним. Лидия Иванюк передала мне два «Украинских вестника» №7 и №9-10, а я им продал «Памятки братских школ на Украине». А в Союзе писателей тем временем состоялась деловая встреча руководящих работников обкома с членами писательской организации. Цель встречи: осудить и отмежеваться от Народного Руха, что и было частично достигнуто. Член Совета НРУ писатель Богдан Бастюк покинул Народный Рух. Эта незапланированная встреча, названная местной газетой писательским собранием, состоялась без инициативы писателей и в отсутствие ответственного секретаря Союза писателей Георгия Петрука-Попика. Не было также и члена бюро Михаила Левицкого, которому в это время милиционер сообщил о срочном вызове к городскому прокурору. Однако газета «Свободная жизнь», фальсифицируя факты, сфабриковала решение собрания. Она изложила содержание решения о нецелесообразности пребывания членов Союза писателей Украины в Совете Народного Руха, а также об осуждении спекулятивного использования авторитета и имени областной организации Союза писателей различными экстремистскими и демагогическими элементами и группами.

В понедельник 17-го апреля я писал «Информатор» №3, а после работы передал Ярославу Гевко, чтобы напечатал. Звонил Анатолию Федчуку и спросил, не поехал бы он в среду во Львов? Он согласился. Но мы не договорились о конкретной встрече, хотя с Ярославом Гевко договорились насчёт печати «Информатора» — принесёт готовые завтра в 21 час.

18-го апреля утром встречался с Игорем Мединским — признался мне, что его вызывали в партком и КГБ. На работе я долго разговаривал с Николаем Полевым (руководителем нашей проектной группы) об украинском языке. Доказывал ему необходимость единого государственного украинского языка. Потом прочитал статью из газеты «Наше слово» за 2 апреля 1989 года, издававшейся в Варшаве. В той статье учительница из Бердянска пишет, как освобождённые от украинского языка ученики плюют через трубку на портрет Тараса Шевченко и на неё… Впоследствии звонил Василию Когуту, а потом встречались в 14 часов. Долго разговаривали: он даже бы записался в УХС, но боится за «Вертеп». После работы хотел пойти в Союз писателей, но всё испортил дождь. Я сильно промок и долго добирался домой, потому что затопило низину на улице Энергетической, и никакой транспорт туда не мог проехать. Вечером в 21 час приходил Ярослав Гевко и принёс «Информаторы», а я дал ему «Украинский вестник» №7 и «Информативный бюллетень». Он рассказал мне, что встречался и разговаривал с Михаилом Левицким, которого вчера также вызывал городской прокурор. Также стало известно, что в этот же день в Тернопольском педагогическом институте состоялось собрание местной администрации, представителей горкома компартии, горкома комсомола и обкома комсомола. Второй секретарь горкома компартии Василий Остапчук подверг острой критике Народный Рух Украины и заявил, что якобы на одном из заседаний Руха кто-то призывал к оружию. Понятное дело, что такого не было — кому-то была нужна провокация…

Утром 19 апреля я написал заявление на отпуск с третьего мая, потому что Николай Полевой застал меня за написанием жалобы Генеральному прокурору. После работы я снова заходил в Союз писателей. Однако вместо творческого вечера артиста Владимира Лотоцкого и обзора картин Ивана Яворского в зале заседали афганцы — проводили какое-то собрание. Горком комсомола снова перехватил зал. Несмотря на это, на третьем этаже всё-таки выступал артист Владимир Лотоцкий, который наизусть читал новеллы Василя Стефаника. Поговорив с Михаилом Левицким, я отправился к Анатолию Федчуку. Передал ему «Информатор» №3, чтобы отвёз во Львов. Немного подискутировали насчёт моей жалобы Генеральному прокурору, и я отправился домой. Только забыл дать ему деньги на дорогу.

20 апреля звонил на работу Ярослав Пасечник из Хоросткова, что не сможет сегодня приехать, потому что заболела мать. А ей уже 84 года. А в 11 часов встречался с Василием Когутом — обещал завтра принести какую-то информацию. Зиновию Слипому, который зашёл ко мне, вручил «Декларацию принципов УХС» и сразу побежал, поскольку меня ждал Михаил Николишин — заместитель секретаря парткома на Комбайновом заводе. У него долго разговаривали об УХС, об «Обществе украинского языка» и прочем. Сначала в коридоре (там собралось немного людей), а потом Николай Полевой пригласил к себе в кабинет и что-то начал намекать насчёт профсоюза. Я не мог понять, чего он хочет, да и уже торопился. Но в конце всё-таки выяснилось, зачем он пришёл — хотел разведать, передавал ли я на радио «Свобода» об «Обществе украинского языка» на Комбайновом заводе? И если передавал, то что? Наверное, кто-то уже донёс, потому что передачи я ещё не делал, хоть он на неё и ссылается. Кроме того, мне передали, что в этот день на пленуме обкома компартии Украины было утверждено решение горкома о невозможности участия коммунистов в рядах Народного Руха.

И ещё 20 апреля в Тернопольском музыкально-драматическом театре имени Тараса Шевченко, согласно объявлению, должна была состояться постановка «Гайдамаков» Шевченко. Продавали билеты, были перевезены за немалые деньги декорации из Копычинцев, однако начальник областного отдела культуры Александр Бачинский в последний момент запретил постановку «Гайдамаков». Артисты Копычинского драмтеатра и их режиссёр Орест Савка были до боли возмущены полицейским решением властей.

В 19 часов, чтобы провести Совет нашего филиала УХС, пришли: Ярослав Гевко, Остап Жмуд, Богдан Лехняк, Ярослав Чикурлий и Владимир Скакун (принёс наконец фотографии с подписями против АЭС, но не все). Обсудили некоторые вопросы, я раздал «Вестники» и «Информаторы» и договорились встретиться 27-го апреля. А после заседания я засиделся до трёх ночи — не знаю, когда уже высплюсь…

На работе 21 апреля в 12 часов встречался в цеху с Василием Когутом и вручил ему «Украинский вестник» №9-10. Затем после работы заходил в Союз писателей. Собирался Совет Руха. Мария Куземко рассказала о своей поездке в Киев: о встрече с Иваном Драчом, об участии на заседании Совета «Мемориала» и на собрании киевских писателей, о разговоре с представителем ЦК. Сообщила также, что члены Совета Киевского «Мемориала» расценили запрет создания Тернопольского «Мемориала» как политическое давление и репрессивный акт местных властей и в знак солидарности с тернопольчанами направили телеграмму протеста в Москву. А на собрании киевских писателей Иван Драч объявил, что члена Союза писателей Украины Георгия Петрука-Попика исключили из партии за участие в Народном Рухе. Иван Драч одновременно ознакомил и с клеветнической запиской из Тернополя, где причины исключения из компартии мотивировались экстремизмом и выпадом против русских. На этом заседании Совета Народного Руха было решено выпускать газету под названием «Хроника Народного Руха». Впоследствии я посетил ещё Анатолия Федчука и забрал у него «Украинский вестник» №13, который он привёз из Львова. Он ещё рассказывал, что встречался с Вячеславом Черноволом и передал ему кассету с нашей информацией. Но их встреча была кратковременной. Домой вернулся поздно. По дороге вечером ещё заходил к Богдану Лехняку насчёт организации нашей поездки в Почаев.

22 апреля, в субботу, в выходной день, утром, наконец, немного выспался. Решил зайти к Григорию Лаврушко — думал, что он что-то скажет о Копычинцах, где запретили постановку «Гайдамаков» 20 апреля. Но Лаврушко не было. Тогда я зашёл в областное отделение фонда культуры, к Святославе Николаевне Ященко. Очень приятная женщина… Рассказала мне всё о запрете постановки «Гайдамаков» — запретил начальник областного управления культуры Александр Иосифович Бачинский. Постановка была рассчитана на сбор вклада в фонд стелы актрисы театра Леся Курбаса «Тернопольские Театральные Вечера» Катерины Рубчаковой, могилу которой тогда нашли на кладбище Тернополя.

Вечером ко мне приходил Богдан Лехняк, и мы договорились, что в воскресенье в 12 часов поедем в Почаев. Проводив его, я начал писать «Информатор» №4. «Как это прекрасно работать с магнитофоном!», — сохранилось воспоминание об этом эпизоде в моём записнике.

23 апреля, воскресенье. Я ждал Ярослава Гевко, но он не пришёл. Тогда я решил ему позвонить. Но трубку подняла его жена Галя и сердито отрезала: «Ты, сволочь, забудь номер телефона и больше не звони!». Вот так-то — долго-долго не мог прийти в себя… Но, когда успокоился, то подумал, что подобные гневные проявления нужно прощать, учитывая нечеловеческое психологическое давление и запугивание со стороны КГБ. Затем связался ещё с Анатолием Федчуком — он согласился поехать во Львов.

В 14 часов вместе с Богданом Лехняком на легковом автомобиле Ярослава выехали в Почаев. Знакомый Лехняка водитель Ярослав работал в церкви и по дороге в Почаев подарил мне цепочку на шею. Когда прибыли в Почаев, застали Дмитрия Кондратьева, с которым я лично переговорил и оставил ему «Декларацию принципов УХС». Через две недели должен к нему приехать, предварительно позвонив. Ещё заезжали в село Сапанов Кременецкого района, но учителя Бориса Скоропляса не застали. Я оставил его соседу «Декларацию принципов УХС» вместе с коротким письмом. Когда вернулись в Тернополь, Богдан Лехняк взялся печатать «Информатор», а я остался дома. Вскоре пришёл Ярослав Гевко и ещё взял один черновик «Информатора», а также «Историю инакомыслия в СССР», чтобы напечатать. Впоследствии заглянул ещё Анатолий Федчук за печатной продукцией. И мы вместе пошли к Богдану Лехняку — тот уже напечатал «Информатор». Я дал Анатолию Федчуку 5 руб. на дорогу во Львов, и мы разошлись.

24 апреля утром Анатолий Федчук поехал во Львов. А на работе я встречался с Василием Когутом в 11 часов. Он поделился со мной впечатлениями о своём пребывании в Залещиках, а также сообщил, что на Комбайновом заводе уже есть ответственный за создание Руха Онуфрий Митник. После работы я пересмотрел теледебаты (дискуссию) на тему Народного Руха между Леонидом Кравчуком и Мирославом Поповичем. А потом, сев на такси, направился к кинотеатру «Комсомолец» на встречу с Николаем Боговым. Но его не было.

В этот же день в доме политпросвещения состоялось учредительное собрание альтернативного общества «Мемориал», основателями которого стали идеологический отдел обкома компартии, областной краеведческий музей, общество Красного креста, общество «Милосердие», клуб «Ветеран». Собрание проходило в рабочее время, и поэтому на нём присутствовали специально подобранные люди, которым по предварительно подготовленным спискам выдавались мандаты. Председателем альтернативного общества «Мемориал» был избран тогдашний директор областного краеведческого музея Венедикт Лавренюк. Туда как-то прорвался Ярослав Гевко и публично прочитал один пункт из «Резолюции» о поддержке Народного Руха. Пытался зачитать присутствующим «Резолюцию» республиканской конференции «Мемориала», однако ему больше не разрешили.

25 апреля звонил Анатолию Федчуку — он уже приехал из Львова, и вечером я его посетил. А на работе директор ПКТИ Юрий Вуйчик сообщил мне, что нас (его и меня) вызывает областной прокурор завтра в 10 часов. Когда приехал к Анатолию Федчуку, ещё пересмотрел по телевизору последний пленум ЦК КПСС — сократили Центральный Комитет на 50 человек (с 301 до 251). Потом, уже дома, слушал радио «Свобода» — передавали последнюю информацию о Тернопольском филиале УХС, которую я переслал по телефону. Однако при трансляции было допущено три ошибки: фамилию «Куземко» перекрутили на «Буземко», вместо «Рыбин» (первый секретарь Тернопольского горкома компартии) сказали «Рябинин», а Петрука-Попика назвали председателем вместо ответственного секретаря. Я сразу позвонил Богдану Горыню во Львов, чтобы засвидетельствовать, но его вызвал прокурор.

26 апреля вместе с директором Юрием Вуйчиком на его «Москвиче» выехали в областную прокуратуру. Водитель остался в автомобиле, а я с Вуйчиком направились в кабинет областного прокурора. Правда, Юрий Вуйчик перед этим спросил меня, разрешаю ли я ему также присутствовать на «приёме»? Встречали нас областной прокурор Василий Иванов, начальник областного КГБ Александр Иванович Шапаренко и заместитель областного прокурора Николай Иванович Яценко. Когда все расселись за столом, руководители силовых структур начали обвинять меня в том, что я проводил несанкционированное учредительное собрание УХС 26 января 1989 года, что передаю «Информатор» на радио «Свобода», агитирую студентов в ряды УХС, подстрекаю людей против советской власти чтением вредных документов, оправдываю действия УПА… Я под документом, который мне подсунули, написал, что всё сказанное не соответствует действительности. Меня обвинили по статье 23-й Процессуального или Уголовного кодекса. Вели полемику где-то полтора часа. В ходе разговора хотели меня в чём-то убедить, обвинить и запугать. В конце концов, под конец я не выдержал и остро среагировал: «Можете меня распять, но от УХС я не отступлюсь и «Информатор» буду выпускать». Наступила мёртвая пауза. Иванов аж побагровел. А я спросил, можно ли идти. И уже у двери, когда я собирался выходить, меня остановил Александр Шапаренко, который направлялся ко мне с протянутой рукой. Подойдя, произнёс: «Не будем же врагами… Но если в другой раз будешь передавать информацию за границу — не допускай ошибок». Я сразу понял, на что намекалось, — на последнюю передачу радио «Свобода», хоть моей вины там не было. Уже на улице Юрий Вуйчик, который всё это слушал, признался мне: «Я ещё такого чуда не видел…».

На работу мне позвонил киевский философ и первый председатель Украинского культурологического клуба (УКК) — Аркадий Киреев. Мы с ним встречались — на следующий день обещал ко мне зайти. После 17-ти у проходной Комбайнового завода я встретил 4-х человек, которые вчера тоже приходили ко мне. Вместе с ними я поехал в Союз писателей, где познакомил их с Михаилом Левицким. Двое из них остались на собрании. Творческий вечер Марии Куземко прошёл без задержки и препятствий. Затем состоялся Совет Народного Руха. Заслушивалась информация о трагедии села Антоновцы Шумского района, которое было по-варварски уничтожено как бандеровское, а жители вывезены в Сибирь.

27 апреля я встретил Зиновия Слепого, который рассказал мне, что о моём вызове в областную прокуратуру уже знает весь Комбайновый завод. Якобы в прокуратуру должен был идти со мной директор завода Михаил Данильченко, но не захотел, а послал Юрия Вуйчика. Во время работы Николай Полевой спрашивал меня о Народном рухе Украины (вчера он с Михаилом Николишиным был на заседании), а потом я звонил Марии Куземко и после работы встречался с ней у шестого магазина, что на улице Заводской, теперь Бродовская. Я признался ей, что мне нужно быть в Совете «Мемориала», и рассказал о намёке Николая Полевого насчёт привычки Михаила Левицкого.

Вечером у меня дома состоялось очередное заседание Совета Тернопольского филиала УХС. На заседание прибыли: Ярослав Чикурлий, Богдан Лехняк, Владимир Скакун, Остап Жмуд и Аркадий Киреев. Ярослав Перчишин пришёл и сразу почему-то ушёл, словно его что-то насторожило… Аркадий Киреев выступил перед нами и рассказал об УНДЛ (Украинская народно-демократическая лига). Я всё записывал на магнитофон. В конце заседания подошёл Ярослав Гевко. Потом ездили на встречу с Николаем Боговым, но его не было. И дома тоже. Немного подождали, поговорили и разошлись. И тогда я подумал, что, наверное, придётся вести переговоры с Николаем Боговым у себя дома...

На проходной 28 апреля я снова столкнулся с Зиновием Слепым. Он сообщил мне, что разговаривал с директором завода Михаилом Данильченко и секретарём парткома Вячеславом Переяславцем — они пугали его, что меня собираются судить. Тем не менее я поехал домой, где у входа встретил Владимира Мармуса. Мы вместе сели в такси и поехали сначала выпить кофе, а потом на Учредительное собрание «Мемориала». Перед Союзом писателей всё было оцеплено шнуром с красными бантами, и стояла милиция — инсценировали раскопки немецкого снаряда. Никого не пропускали. Но пришёл секретарь Союза писателей Георгий Петрук-Попик и сказал: «Кто не боится взрыва — за мной!». И все пошли — людей было много. После многих выступлений Мария Куземко зачитала присутствующим Резолюцию республиканского общества «Мемориал» и Устав. На собрании был избран Совет Тернопольской областной организации общества «Мемориал» в составе 23 человек: Мария Куземко — председателем, заместителями — Ярослав Карпяк и Александр Голяченко, Ярослав Гевко — секретарём, а в Совет вошли: Олесь Ангелюк, Григорий Баран, Роман Бойко, Левко Гороховский, Андрей Зарудный, Андрей Зюбровский, Пётр Касынчук, Михаил Левицкий, Надежда Левицкая, Николай Невесёлый, Георгий Петрук-Попик, Илларион (Илярий) Пилипец, Богдан Подгорный, Олег Полянский, Александр Полевой, Игорь Пушкар, Дмитрий Пясецкий, Орест Рыбак, Богдан Ткачик. На учредительном собрании с прекрасной речью выступил сопредседатель республиканского общества «Мемориал» Лесь Танюк.

29 апреля Соломийка с мамой поехала в село Майдан. А я писал «Информатор» № 5. Планировал передать его текст в тот же день во Львов, но ничего не вышло.

30 апреля я поехал во Львов. Когда заехал к Вячеславу Черноволу, то не застал его. Несколько раз звонил Лидии Иванюк, но её тоже не было. Тогда я зашёл к Михаилу Горыню, с которым сразу же отправились в гости к кандидату филологических наук Любомиру Сенику, вернувшемуся из Франции. Когда мы вошли, он со всеми трижды расцеловался. Пан Любомир рассказывал нам о жизни украинцев во Франции. Ещё по пути к Михаилу Горыню, в центре, я видел много людей, которые окружили место, где должен стоять памятник Тарасу Шевченко. Все пели «Смертію смерть поправ…» и передавали из рук в руки призыв к митингу против выборов 3 мая 1989 года. Львовяне бойкотировали внеочередные выборы из-за исключения из списков кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР Ивана Драча… У будущего памятника стоял жёлто-голубой флаг. Тогда говорили, что первый секретарь обкома компартии Яков Петрович Погребняк у этого места ставил букет цветов… Вечером, уже где-то около двенадцати, когда все начали расходиться, Вячеслав Черновол пригласил меня к себе на 1 мая. Должен был прийти и Михаил Горынь. До этого обсуждался вопрос, стоило ли готовить колонну неформалов даже с жёлто-голубыми флагами на первомайскую демонстрацию. Вячеслав Черновол и Михаил Горынь это осуждали. Правда, колонна членов УХС с национальными флагами всё-таки прошла мимо первомайской трибуны. Когда все разошлись, я ещё зашёл к Горыням, забрал свой дипломат и пошёл ночевать к Богдану Сенькиву. Было уже полпервого ночи, но мы ещё долго сидели, пока не наговорились, и я очень захотел спать…

1 мая утром, как-то мимо первомайских колонн и немного на такси, я добрался до квартиры Вячеслава Черновола. Вместе с ним прослушали магнитофонную запись разговора с Аркадием Киреевым. Также я передал Черноволу тетрадь Киреева с его собственными записями. Михаил Горынь почему-то не пришёл. Немного посидели с Атеной (женой Черновола) — она почему-то очень суетилась и была недовольна. Забрав у Черновола некоторые документы и другие вещи, я отправился на железнодорожный вокзал.

Уже дома, 2 мая, я собирался ехать в Саранчуки, но передумал. Целый день копался в документах, лишь вечером навестил Богдана Лехняка.

3 мая на Комбайновом заводе секретарь партийной организации 11-го цеха Зинаида Косаковская сорвала приклеенный на стене проект программы Народного руха Украины. Главный механик этого цеха Степан Скрипец пожаловался заместителю парткома завода Михаилу Николишину. Тот ответил, что Зинаида Косаковская поступила правильно, поскольку рабочие не должны заниматься нежелательной пропагандой. После работы я посетил заседание Народного руха. Самым интересным было выступление Владимира Колинца — он говорил о партбюрократии (Бабие и Острожинском), выступавших против перестройки. После заседания для ознакомления я вручил Андрею Зюбровскому «Украинский вестник» № 13. Потом купил билет в Киев на очередное заседание Исполкома УХС. И в этот день неожиданностью оказался приход Ивана Гавдиды и Юрия Моргуна — хотят записаться в УХС. А вечером звонил Ярослав Пасечник — хочет забрать заявление. Приходил в 3 часа ночи и забрал заявление о вступлении в УХС.

4 мая встречался с Василием Когутом. Теперь встречаюсь с ним каждый вторник и четверг в 11 часов. Вечером состоялось очередное заседание Совета нашего филиала УХС. Присутствовали: Ярослав Гевко, Богдан Лехняк, Ярослав Чикурлий. Кажется, был и Владимир Скакун. Не было Владимира Мармуса. На заседании обсуждали повседневные проблемы.

5 мая я снова встречался с Василием Когутом — он мне передал информацию о празднике «гаивок», которое отмечало общество «Вертеп». А на работу мне позвонил неизвестный: «Черновола и других арестовали. Будьте осторожны, когда будете садиться в поезд». Я спросил: «Так что, ничего не будет?». Голос ответил: «Я больше ничего не знаю».

6 мая «Информатора» я не писал, хоть и планировал, поскольку собирался в Киев. Перед отъездом меня навестил Анатолий Федчук — передал свои замечания к «Декларации принципов УХС». Потом ещё приехал Владимир Мармус. А перед самым выходом неожиданно появился Григорий Лаврушко — это выглядело очень подозрительно, тем более что о нём рассказывал Андрей Зюбровский. И вчерашний подозрительный звонок. Однако, учитывая вчерашнее предупреждение, я решил поехать на легковом автомобиле в Подволочиск и там сесть на поезд. Когда я выходил из комнаты, Лаврушко предложил меня проводить. Но я не захотел. Правда, пожертвовал 50 руб. в кассу УХС и спросил о свежем номере «Украинского вестника». В конце концов я пошёл к Богдану Лехняку, и тот организовал машину — в Подволочиск меня отвёз Богдан Пилипишин.

7 мая я прибыл в Киев в 7 часов утра и сразу позвонил Николаю Горбалю — он пригласил меня к себе. Когда зашёл к Николаю, то застал там Степана Хмару. Выяснилось, что его наказали штрафом в тысячу рублей и административным надзором. Вскоре к нам присоединились представители Днепропетровщины с Иваном Сокульским (Петра Розумного арестовали на 10 суток). Вместе мы отправились на квартиру с электронно-микрофонным устройством. Там уже были: Вячеслав Черновол, Олесь Шевченко, Оксана Мешко, Евгений Пронюк и другие. Потом подошёл Левко Лукьяненко. Поговорив около часа, мы все отправились на митинг в Быковне. Туда шли колонной — я даже держал транспарант с надписью: «Ищете виновных в Быковне, а они среди вас». В конце митинга выступали Левко Лукьяненко и Степан Хмара, который предложил принять резолюцию об отмене Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 апреля 1989 года «Об уголовной ответственности за государственные преступления». Выступали кандидаты в народные депутаты. Примерно в это время ко мне подошёл Михаил Стойко из Бучача, изъявивший желание записаться в УХС — приедет ко мне после 20 мая.

8 мая, когда я пришёл на заседание «Мемориала», — никого не было. Я позвонил Марии Куземко, а она дала мне номер телефона Ярослава Карпяка. Я с ним связался и навестил его (Гаевая, 26). В этот день я также получил письмо от Левко Лукьяненко с маркой, где была изображена монета с трезубцем, и сразу ему отписал.

9 мая я составлял обращение в Президиум Верховного Совета СССР об отмене Указа от 8 апреля. Когда закончил, отнёс Богдану Лехняку, чтобы передал Григорию Лаврушко для сбора подписей под обращением. Одновременно я хотел проверить, действительно ли Лаврушко соберёт подписи под призывом: «Долой произвол партбюрократии!». Затем долго везде звонил (Черномазу и другим), но безрезультатно…

10 мая я посетил заседание Народного руха. Михаил Левицкий доложил, что в обком компартии Тернополя пришёл ответ на телеграмму, которую Тернопольская организация Руха направила Михаилу Горбачёву в связи с преследованием её членов. На словах обком стал будто бы терпимее к Руху, однако они одновременно распространили инструкцию для всех организаций Тернополя, как бороться с УХС и НРУ. И прежде всего почему-то с такими членами, как Левко Гороховский, Дмитрий Пясецкий, Анатолий Федчук… Под конец заседания я рассказал о митинге в Быковне и поднял вопрос об отмене Указа от 8 апреля. Все проголосовали «за». Под обращением об отмене репрессивного указа собрал 122 подписи. На заседании Народного руха присутствовали Владимир Мармус и Роман Шкробут, которые очень торопились. Но я заметил, что моё выступление они ещё прослушали. Между прочим, я передал Мармусу, что Евгений Пронюк просил приехать 13 мая в Киев — должно состояться Учредительное собрание общества «Гражданская реабилитация».

11 мая я снова встречался с Василием Когутом в 11 часов. Он передал мне очень ценную информацию и вернул «Украинский вестник». Кроме того, я надумал собрать подписи на Комбайновом заводе за отмену антидемократического указа от 8 апреля. Поэтому поручил Зиновию Слепому собирать подписи среди работников завода. Однако в конце рабочего дня я встретил Зиновия Слепого, и он признался, что ничего не собрал — все, мол, боятся. На работе во время свободных пауз я составлял план проведения Тернопольского Совета УХС.

На Совет в четверг 11 мая явились: Ярослав Гевко, Ярослав Чикурлий, Остап Жмуд, Богдан Лехняк и Юрий Моргун (тогда ещё кандидат — работает в горисполкоме). Богдан Лехняк рассказал (с записью на магнитофон), как на работе его вызывали два кагэбэшника (с их слов: Михайлюк и Сидоров). Разговор начали с унижения всех руководителей УХС, мол, кому вы доверяете… О Вячеславе Черноволе говорили, что у него дом за 50 тысяч долларов, у Левко Лукьяненко третья жена, а моя жена якобы очень хочет второго ребёнка… Вот такие-то кагэбэшные фантазии. Затем Юрий Моргун сообщил, что запишется в УХС, когда разменяет квартиру. Подписи за отмену указа ещё не собрал, но обещал собрать к субботе.

12 мая во время работы я звонил Богдану Кривому, но мне ответили, что он работает в субботу. Звонил мне из Киева Евгений Пронюк о том, что Учредительное собрание общества «Гражданская реабилитация» в назначенное время не состоится. Затем вечером я позвонил во Львов, но была очень плохая связь. Я лишь сказал, что «Информатор» передам нашим человеком в понедельник. А на очередном заседании Совета «Общества украинского языка» народному депутату и председателю общества Роману Громяку был передан наказ от представителей НРУ, «Мемориала», «Общества украинского языка» отменить Указ от 8 апреля 1989 года. Вместе с тем на заседании выступил Ярослав Карпяк, который от имени Общества и всех присутствующих передал Роману Громяку требование записать в Законе «О государственном языке» слова о том, что украинский язык на территории республики является языком межнационального общения.

13 мая ходил в мастерскую к Андрею Зюбровскому и дал ему перефотографировать наши подписи против АЭС, а также забрал «Украинский вестник» № 13. Вместе с тем мы договорились, что пойдём брать интервью у свидетелей расстрелов и пыток в Тернопольской тюрьме в 1941 году. В поисках я невольно опоздал на встречу с Юрием Моргуном — говорили, правда, что кто-то приходил. Вскоре ещё пришёл Анатолий Федчук и принёс свои замечания к «Декларации принципов УХС». И вдруг зашёл знакомый, с которым я часто виделся на заседаниях Народного руха. Это был художник Олег Федорив. От него я узнал, что он заходил к Михаилу Левицкому, а теперь решил, просто так, зайти ко мне. Я пригласил его в дом. О чём-то разговаривали. Потом он спросил, не собираюсь ли я ехать завтра на фольклорный праздник в Бережаны? Даже, мол, приедут на конях, одетые в казацкие наряды, хлопцы из Саранчук. На мгновение передохнул и попросил напиться воды. Внезапно у него почему-то начали дёргаться губы и руки… Когда я провожал его, то невольно заговорил о доносчиках — Федорив помрачнел… Ещё заходил Владимир Мармус — собрался в Киев на Учредительное собрание общества «Гражданская реабилитация». Однако я остановил его, сообщив, что звонил Евгений Пронюк о переносе собрания.

14 мая лёг спать утром в 5 часов, а уже в 10 меня разбудил звонок Юрия Моргуна, который принёс подписи против Указа от 8 апреля 1989 года. Потом целый день писал «Информатор» № 6. Правда, утром ездил в мастерскую к Андрею Зюбровскому. Его не было, и я оставил записку. Сразу позвонил Владимиру Пасечнику и договорился, что встретимся во вторник у церкви — оттуда пойдём брать показания о казнях заключённых в Тернопольской тюрьме в 1941 году. Далее вечером еле-еле дописал «Информатор» и дал печатать Богдану Лехняку, а потом его забрал Анатолий Федчук. Всё закончили аж к полуночи — Богдан Лехняк напечатал и принёс «Украинский вестник» (5 экземпляров).

15 мая в 9 часов на Комбайновом заводе, внизу корпуса СииТО, я встречался с Богданом Кривым. Он жаловался, что его сильно шантажируют, поэтому хочет забрать назад своё заявление о вступлении в УХС. Также признался мне в большом давлении на его жену (а она на 26 лет моложе) — после того надругательства над ними нависла угроза развода. Тем не менее по окончании работы я поехал на заседание Совета Народного руха. Встретил на заседании Мирослава Мокрия (он даже звонил мне на работу) — принёс фотографию церкви на улице Островского (теперь ул. К. Острожского), разрушенной в 1963 году коммунистами. А Мария Куземко передала привет от Николая Горбаля (вернулась из Киева) и дала мне один экземпляр газеты «Голос возрождения» № 2. Андрей Зюбровский рассказал, что перефотографировал церковь Иосифа Слепого и его дом.

16 мая встречался в 11 часов с Василием Когутом. Он рассказал мне о фольклорном празднике в Бережанах: было немало людей из Саранчук, даже вспоминали обо мне. А после работы в 18:30 встречался с Андреем Зюбровским, который немного опоздал, а потом с Пасечником. Накануне мы согласовали план по воссозданию картины репрессий, имевших место в Тернопольской тюрьме в 1941 году. В рамках этих вопросов мы вместе ходили к Мазепе, а потом к очевидцу, которому было уже 77 лет. Они давали нам показания о том, как из Тернопольской тюрьмы вывозили изувеченные трупы на местное кладбище. Андрей Зюбровский фотографировал рассказчиков.

17 мая в 9 часов я встречался с Богданом Кривым внизу главного корпуса СииТО. Вернул ему вступительное заявление в УХС. На прощание он пожертвовал 20 руб. для УХС — говорил, что собрал… В этот день состоялось заседание Народного руха. Очень долго выступал Дмитрий Пясецкий со своей биографией и творчеством, а также с осуждением репрессивных мер в отношении него самого. Игорь Пушкар ему помогал. Но выступление было неинтересное и скучное.

18 мая, как всегда, в 11 часов встретился с Василием Когутом. Вскоре мне позвонила незнакомая женщина, и мы договорились о встрече после работы на остановке «Текстильщик». Представилась Любомирой Алексеевной — посланницей от Львовского УХС, от Ярослава Путько и Богдана Горыня. Предложила время от времени встречаться, оставив свой номер телефона. И напоследок сказала: «Во Львове считают, что у вас ничего не делается».

Вскоре собрался Совет Тернопольского филиала УХС. На заседании, кроме меня, присутствовали Ярослав Чикурлий, Богдан Лехняк и новый кандидат Пётр Киндратович Шавяк, который согласился возить меня в районные центры на своей машине. Участвовал в заседании и Григорий Лаврушко, который привёз 51 подпись против Указа от 8 апреля. Всё равно он казался мне ненадёжным. После того как проводили Григория Лаврушко, я договорился с Петром Шавяком, что в субботу поедем в Бережаны.

19 мая встречался с Ярославом Гевко — вернул мне некоторые вещи… Наконец-то зашёл к Олесю Ангелюку. Была Лидия Иванюк — я вручил ей букетик ландышей. А она дала мне две газеты: «Поступ» и «Голос возрождения». Вместе с тем я передал через неё вопрос для Михаила Горыня. Потом заезжал к Игорю Гавдиде — разговаривали по телефону. Но из него уже ничего не выйдет — затянуло домашнее хозяйство…

В субботу, 20 мая, я спал долго, поскольку поздно лёг. Утром разбудил Богдан Лехняк — принёс напечатанный «Украинский вестник». Затем звонил во Львов Атене, но её не было. Впрочем, из библиотеки во Львове ответили, что Михаил Горынь уже на свободе, а штраф в 300 рублей заплатили люди, которые скинулись. Ещё звонил Ярославу Черномазу, однако не дозвонился.

Утром 21 мая в 9 часов, как договорились, я позвонил Петру Киндратовичу Шавяку — будет ждать меня в автомобиле у дворца культуры «Текстильщик» в 10 часов. По дороге разминулся с Богданом Лехняком, но в конце концов сошлись и вместе двинулись к «Текстильщику», а дальше поехали в Бережаны. В радиаторе не было воды, и чуть не произошла авария, но Пётр Киндратович заблаговременно увидел и залил воду. В селе Лесники Бережанского района ничего не узнали о пытках в Бережанской тюрьме в 1941 году, потому что Анна Шопяк умерла. А в Бережанах ещё заезжали к Новицкому, которому я вручил «Декларацию принципов УХС». Позже посетили Козову, где я также оставил «Декларацию принципов УХС». Когда вернулись в Тернополь, то к 19-ти часам ещё ходили вместе с Богданом Лехняком к памятному знаку в центре, где интеллигенция Тернополя решила установить памятник Тарасу Шевченко. Богдан Лехняк изготовил четыре жёлто-голубых флажка и купил цветы с двумя жёлто-голубыми лентами — всё это мы положили у памятного знака. Состоялся митинг — было много людей. Декламировали стихи и пели. Исполняли песни на слова Шевченко и народные песни. Пётр Шавяк, который возил нас в Бережаны, тоже пришёл. Он признался, что готов меня возить когда угодно — это же прекрасно! На митинге у будущего памятника выступили с речами Георгий Петрук-Попик и Михаил Левицкий. Было много милиции, обкомовцев и кагэбэшников.

22 мая ходил на заседание Совета «Мемориала», но заседание на запланированную тему не сразу состоялось, поскольку всех возмутило ночное происшествие. В 3 часа ночи была снята стела на месте будущего памятника Тарасу Шевченко вместе с жёлто-голубыми флажками и цветами. Художники на то место принесли чёрные транспаранты с надписями: «Позор преступникам, которые надругались над именем Тараса Шевченко». Пришло много людей — члены Совета «Мемориала» также присоединились к ним. Пели. Выступал председатель горисполкома Анатолий Кучеренко и объяснял людям, почему такое произошло. На вопрос: «Где стела?» — ответил, что не знает. Всё же в конце концов признал, что место памятнику Шевченко — в центре города. У меня тоже были короткие дискуссии с Анатолием Кучеренко и Ярославом Сухим (секретарём парторганизации Финансового института, как он себя представил). Затем продолжили заседание Совета «Мемориала», на котором ещё обсуждали разные проблемы общества, сбор средств и печать заявлений.

23 мая при встрече с Василием Когутом я делал некоторые справки и пошёл обедать. За это время раз пять звонил, ища меня, начальник отдела кадров Комбайнового завода. Оказалось, что меня вызывала милиция. Когда я вернулся с обеда, Игорь Чубко сообщил, что надо позвонить в отдел кадров. Ещё и дал номер телефона. Начальник отдела кадров передал мне, чтобы я обязательно посетил в городской милиции полковника Виталия Рейму или Романа Родзяка. И я пошёл. В городской прокуратуре фактически меня ни в чём не обвиняли. Лишь Виталию Рейме я напомнил, что предыдущие предостережения насчёт собраний Руха были ошибочными и просто смешными потому, что на тех собраниях, которые прокурор считал несанкционированными, присутствовали Леонид Кравчук и Михаил Бабий. Правда, о памятном знаке на месте будущего памятника Тарасу Шевченко я письменно изложил своё мнение. Я написал, что митинг не был запланирован, а возник спонтанно и что похищение стелы является актом вандализма.

После работы 24 мая я сразу же поехал домой. Взял магнитофон и зашёл к Богдану Лехняку. Передал ему «Украинский вестник» и поручил занести в проектную организацию «Дипроцивильпромбуд», чтобы изготовили переплёты. И сразу поехал на заседание «Мемориала». Немного опоздал, но протиснулся вперёд и записал на магнитофон часть выступлений. Сам также выступил с предложением осудить проявления сталинизма местных властей. Впрочем, очень интересным было выступление приглашённого из Львова сопредседателя Народного руха, писателя Михаила Косива. Я спросил его: «Как Вы относитесь к УХС?». Михаил Косив ответил, что «Декларация принципов УХС» не противоречит существующему законодательству и тем более законодательству будущего правового государства…

Жаль, но на этом обрываются мои заметки в записной книжке, написанные мимоходом, без претензий на художественность, о болезненных проблемах того времени, поскольку загруженность как организатора УХС росла, и я перестал записывать тогдашние ежедневные события…

Однако само ощущение духа того переломного времени побудило меня не игнорировать эти записи. А ещё — глубокое уважение к тем первым, кто по зову совести сознательно становился на путь правды.

Кто-то из здесь упомянутых был отчаянным, а кто-то осторожным, но обо всех моих тернопольских друзьях того непростого периода двадцатилетней давности у меня остаётся самое сердечное воспоминание.

Левко Гороховский, г. Киев.

Перепечатано из записной книжки 16 марта 2010 года.