Воспоминание
В конце восьмидесятых годов украинский учёный Ярослав Дзыра в газете «Молодёжь Украины» писал, что традиция отмечать 22 мая заложена студентами Киевского университета имени Т. Г. Шевченко ещё в пятидесятых. Одни студенты в этот день отправлялись пароходом в Канев, другие — в Киеве возлагали к памятнику поэту цветы.
Преимущественно студенты собирались под вечер. Проходили импровизированные литературные вечера, шевченковские чтения.
Прочитав упомянутую статью Ярослава Дзыры о 22 мая, я вспомнил, как в начале шестидесятых годов среди киевской молодёжи распространялось устное предание о том, что традиция празднования 22 мая как Дня перезахоронения поэта начинается с 1862 года.
Известно, что молебен над гробом с телом Кобзаря проходил в Церкви Рождества, что на Подоле в Киеве. По преданию, через год в этом же храме снова молились за упокой души почившего Тараса. А после окончания службы Божьей люди не торопились расходиться по домам. Стояли у храма, беседовали и пели песни.
В память всем присутствующим врезалось то необычное событие, которое произошло в Церкви Рождества во время панихиды над прахом Шевченко.
Сквозь толпу прихожан как-то легко, словно тень, прошла женщина в чёрном, над головами многолюдства пронесла терновый венок, молча положила на гроб поэта, быстро вышла и исчезла.
Близость Днепра навевала поэтическое настроение тем, кто задерживался у Церкви Рождества. Одни рассказывали и пересказывали, как везли тело Кобзаря по всей Украине и как люди везде выходили встречать гроб Шевченко, другие пересказывали содержание выступлений на похоронах и перезахоронении Поэта, третьи читали его стихи.
По преданию, такая традиция продолжалась вплоть до разрушения храма в советские времена.
По словам Я. Дзыры, студенты Киевского университета ездили в Канев именно 22 мая ещё в пятидесятые годы.
Как по мне, украинцы всегда, во все десятилетия помнили о дне перезахоронения праха Шевченко. Кто-то непременно приезжал на могилу Тараса 22 мая. Исследователя ждёт благодарный пласт нашей родной истории.
Но вернёмся в 1961 год.
Прочитав о торжествах, которые готовятся к 22 мая, мы, студенты Киевского мединститута Лидия Пивень (Гук), Елена Уманец (Терсля) и я, отправились в этот день к памятнику Шевченко.
Неподалёку от памятника увидели группку студентов, которые пели «Тополю». К группе подходили новые и новые люди. Прохожие останавливались, слушали и начинали петь вместе со всеми. Попев, люди разошлись. А на склоне, где возвышается памятник, остались полыхать красные тюльпаны и вишнёвые пионы.
Этот день, 22 мая 1961 года, произвёл на нас незабываемое впечатление. Ведь мы все трое — выходцы из глубинки сельской Украины: Лидия Пивень — из Сенчи на Полтавщине, Елена Уманец — из Гайсина на Подолье, а я — с Тихого Хутора на Киевщине, где в 40–50-х годах ещё все разговаривали на украинском языке, в каждом доме знали наизусть стихи Шевченко, а в мартовские дни широко праздновали день его рождения. В сельских клубах и школах проходили лекции, концерты художественной самодеятельности, спектакли по драматическим произведениям Шевченко. И так продолжалось из года в год вплоть до брежневской эпохи. Прибыв в Киев, мы все ощутили на себе жёсткие обороты жерновов русификаторской политики: в высших и средних специальных учебных заведениях преподавание велось на русском языке, в государственных учреждениях повсеместно пренебрегали использованием украинского языка.
Мы стали искать очаги украинской культуры, искали себе подобных. А потому в следующем, 1962, году 22 мая снова втроём оказались у памятника Шевченко.
В парке вокруг памятника небольшими группами стояли студенты. Прислушиваюсь. Все разговаривают на украинском языке.
И я уже радуюсь, потому что почувствовал, что нас не трое на весь Киев, а больше. Как же мне было тепло на душе, когда увидел здесь ещё и моего школьного друга, студента-строителя Василия Здоровило, студентов Киевского медицинского института Ярослава Геврича, Владимира Рудыка, Бориса Павленко.
Лишь в следующем году накануне 22 мая узнал, что в 1962 году впервые к памятнику Кобзарю возлагала цветы творческая молодёжь из клуба «Современник».
1963 год начался под знаком подготовки к новому шевченковскому юбилею — 150-летию со дня рождения поэта.
В то время я посещал Клуб творческой молодёжи, пел в «Жаворонке».
Помню, как деятельный участник клуба творческой молодёжи, молодой учёный Эраст Биняшевский с присущей ему эмоциональностью рассказывал, что сам Джавахарлал Неру заявил о создании юбилейного шевченковского комитета в Индии. Студент консерватории Вадим Смогитель сообщил, что в Америке, в Вашингтоне, собираются соорудить памятник Шевченко. Юрий Милко слышал, что Япония прислала в Киевский университет пятерых студентов изучать украинский язык, чтобы переводить произведения Т. Шевченко.
В советской украинской прессе появились сообщения о том, что в Москве также задумали открыть памятник Кобзарю. Информация о шествии Шевченко пробивала изоляционные советские стены. Владимир Нероденко, руководитель фольклорно-этнографического ансамбля «Веснянка», на одном из собраний Клуба творческой молодёжи предложил насыпать в Киеве над Днепром высокую могилу в честь 150-летия со дня рождения Шевченко. Шапками и пригоршнями наносить землю со всей Украины.
Все мы были в восторге от этого предложения, но, кажется, не все понимали, что власть на это не пойдёт. Так оно и случилось.
Владимир Нероденко предложил также убрать туи, что узким коридором ограничивали путь к памятнику. К этому предложению Владимира кто-то всё-таки прислушался — и потому нет тех неуместных туй.
В 1963 году нам, студентам, казалось, что мир только и думает о нашем поэте, а следовательно, и об Украине. И только значительно позже мы узнаем, что в той же Америке, где в центре Вашингтона был открыт памятник Шевченко при двухсоттысячном собрании украинцев со всего мира — в той же Америке об Украине почти никто ничего не знает.
С конца апреля 1963 года Клуб творческой молодёжи «Современник» начал подготовку к своему первому шевченковскому литературному вечеру под открытым небом, посвящённому Дню перезахоронения праха Шевченко 22 мая.
В первой половине дня 22 мая по предложению художницы Галины Зубченко небольшое общество поехало к скульптору Ивану Макаровичу Гончару, чтобы пригласить мастера на вечер и побыть в этот день в атмосфере украинского народного искусства. Общество составили художницы Алла Горская, Галина Севрук, Любовь Панченко, а также биолог Галина Возна, студент Киевского мединститута Анатолий Корниенко и преподаватель университета, поэтесса Анна Игнатенко.
Иван Макарович радовался, как ребёнок. Благодарен был за приглашение и за то, что решились провести такое мероприятие. С молодецким рвением принялся показывать нам полтавские рушники.
Алла Горская поворачивалась к нам и тихо, но с нажимом говорила: «Всё то мелочи, что мы делаем! Вот так надо делать!». Мне до сих пор не совсем понятно, что она имела в виду, когда говорила, что «вот так надо делать»: то ли высоту народного искусства, то ли подвижнический труд этнографа. Пользуясь случаем, скажу, что в своё время Алла Горская и сказала мне, что она осознала себя украинкой благодаря Ивану Гончару. Именно среди его коллекций она поняла, что должна быть украинским художником.
От Ивана Макаровича мы вместе поехали к памятнику Шевченко. Был удивительно хороший солнечный день. Вокруг цвели каштаны. В парке робко щебетал соловей. Думалось: есть ли ещё где такое в мире, чтобы посреди города пели соловьи?
Понемногу собирались люди. Преобладала молодёжь.
Литературный вечер 22 мая 1963 г., посвящённый светлой памяти Тараса Шевченко, открыл представитель обкома комсомола Александр Клушин.
«…В этот день Украина похоронила своего сына на Чернечей горе. Пусть же наше собрание 22 мая станет доброй традицией», — завершил выступающий. Тем временем людей собралось немало. Мне показали университетский вокальный ансамбль «Днипро» и фольклорно-этнографический ансамбль «Веснянка», межвузовский странствующий студенческий хор «Жаворонок», также фольклорно-этнографический.
Евгений Сверстюк предоставлял слово поэтам Ирине Жиленко, Виталию Коротичу, Николаю Холодному, Григорию Тыменко и, кажется, Виктору Могильному.
Говорят, Ирина Жиленко отрицает своё участие в этом вечере, мол, они с Володей [Дроздом] ездили в другой город. Однако я настаиваю на своём воспоминании. Помню, как Ирина после чтения своих двух-трёх стихов сокрушённо говорила мне: «А моих стихов снова не поняли… ни в мединституте, ни здесь…» А я убеждал, что эти стихи прекрасны и всем понятны. Это было 22 мая 1963 года.
Кроме названных поэтов, на ступени постамента один за другим выходили люди и читали стихи Шевченко. Но вот Евгений Сверстюк предоставил слово артистке Татьяне Ивановне Цымбал.
Я впервые вблизи услышал и увидел, как Татьяна Цымбал каждое прочитанное стихотворение переживает. Она вместе с Шевченко возмущается, горюет, страдает, радуется, ласково улыбается. Словно сам Тарас Шевченко перед нами явился.
После выступлений люди долго не расходились. Пели песни на слова Шевченко и украинские народные песни. «Днипро» заканчивал — начинали студенты из «Веснянки». А потом продолжали петь «жайворонки». Или пели все вместе. Вдохновенно и мощно — «Реве та стогне Дніпр широкий». Над головами почитателей памяти Кобзаря проплывал транспарант «Мы не забыли тебя, Тарас!» Этот транспарант я видел у памятника Шевченко 9 марта и 22 мая много лет подряд.
Разошлись спокойно, без каких-либо проявлений раздражения со стороны властей. Не было ни милиции, ни так называемых дружинников. Однако, как оказалось, всё-таки вскоре власть была крайне раздражена всенародным чествованием памяти поэта и пыталась всячески прекратить опасную традицию.
В последующие годы в разных учреждениях, особенно в высших учебных заведениях, начались предупредительные вызовы в парткомы, ректораты, по месту работы или учёбы и даже в КГБ.
В 1964 году Клуб творческой молодёжи фактически перестал существовать. Но ведь молодёжь, которая принадлежала к Клубу, осталась. Следовательно, было кому позаботиться, чтобы не прекратилась традиция празднования 22 мая.
Мы понимали, что ни государственные учреждения, ни тот же обком комсомола, под опекой которого находился в своё время Клуб, не будут способствовать организации и проведению в этот день литературного вечера у памятника Шевченко. Поэтому пришлось обходиться без их помощи.
За две недели до 22 мая я встретился с Евгением Сверстюком, со старостой странствующего студенческого хора «Жаворонок» Борисом Рябоклячем и поэтом-врачом Виталием Коротичем. Говорили о том, как лучше почтить память Шевченко.
Все трое согласились принять участие в вечере памяти Кобзаря.
Евгений Сверстюк готовил выступление — слово о Шевченко. Виталий Коротич должен был прочитать свои стихи и привлечь к выступлениям других поэтов, Борис Рябокляч пообещал привести «Жаворонок», а я обязался позаботиться о приглашении на вечер студентов разных учебных заведений. На вечер 22 мая были приглашены даже курсанты высшего училища связи имени Калинина. Я не впервые их приглашал на украинские литературные вечера. Несколько курсантов всегда приходили. Говорят, были и на этот раз.
Особую активность в подготовке вечера проявляли студенты медицинского института Ярослав Геврич, Александр Сергиенко, Лидия Пивень (Гук), Елена Уманец (Тереля), Борис Павленко, Вильямин Михальчук. Мы заходили в студенческие аудитории, рассказывали о традиции празднования 22 мая и призывали её поддержать.
16 мая 1964 г. студенты Киевского мединститута плыли на теплоходе в Канев. На пароходе находился ректор института профессор В.Д.Братусь, а также весь партком.
Я впервые путешествовал в Канев. Какое-то странное волнение переполняло грудь. По моему приглашению с нами ехала молодая художница Любовь Панченко. Её стилизованная украинская одежда, длиннющая тугая и чёрная, как смоль, коса, над лбом лента из бисера — всё это вызывало восхищение у многих. Настроение было непостижимо приподнятое. Берега и крутосклоны Днепра утопали в зелени и в метели белого цвета яблонь, груш и вишен. А ночью пели соловьи.
На удивление, пароход плыл без лишнего шума, вокруг стояла торжественная тишина, и только слышно было оркестры и сольные партии соловьёв с обеих сторон Днепра.
Вечером кто-то сообщил, что теплоход прибудет в Канев в 4 часа, но до 7 часов рекомендовано оставаться на палубе, а затем организованно пойти к могиле и возложить венки.
Действительно, было захватывающее зрелище, когда поочерёдно шли и шли огромные группы и колонны людей с венками и цветами, возлагая их к могиле, произнося тёплые слова и непременно распевая «Заповит». И так продолжалось целый день.
Но нам — мне и нескольким моим друзьям — не хотелось ждать на пароходе с четырёх до восьми утра. Мы — это я, Любовь Панченко, моя племянница Люба Плахотнюк (Горячун), Михальчук, Геврич, Корниенко, кажется, Александр Сергиенко — покинули палубу, как только пришвартовался пароход. Мы несли с собой большой букет красной калины.
Шли по тропинке над Днепром. Кто-то воскликнул: «Соловейко в темнім гаї сонце зустрічає...» Действительно, всё, как у Шевченко: и тёмная роща, и на горизонте, над днепровским плёсом, катится солнце, и соловьи...
Для меня всё было впервые. И путешествие на теплоходе по Днепру, и украинские пейзажи, которые воспел Тарас Шевченко, и удивительные деревянные ступени на Чернечу гору, и бешеный стук наших сердец у могилы поэта.
Было ещё довольно рано, а люди уже понемногу подходили.
Люба Панченко отошла и неподалёку делала этюды.
Когда мы возвращались в Киев, я несколько раз обратился к студентам с призывом прийти 22 мая к памятнику Шевченко на традиционный литературный вечер памяти Шевченко.
Прибыв из Канева, мы с Олесем Сергиенко снова напомнили своим однокурсникам о 22 мая.
А 21 мая меня пригласили к ректору института на разговор, который состоялся в присутствии секретаря парткома, председателя месткома и представителя обкома комсомола. Специфический советский треугольник.
Профессора Братуся Василия Дмитриевича все знали как интеллигентного и уравновешенного человека. Но во время разговора профессор не скрывал своего раздражения, периодически прибегал к окрикам, советовал мне переходить на литературный факультет.
Содержание разговора сводилось к одному: мол, меня втянули в свой круг националисты и хотят использовать. Точь-в-точь так говорили В. Михальчуку, Надежде Светличной и многим другим молодым людям, с кем проводились превентивные беседы по месту жительства или работы.
— Мы советуем не идти к памятнику Шевченко…
— Но почему?
— Вас могут использовать…
— То есть, по-вашему, я проститутка, что меня должен кто-то «использовать»?..
В конце разговора «тройка» потребовала завтра не идти к памятнику Шевченко и принять все меры, чтобы ни одного студента-медика не было там.
Я ответил, что никого отговаривать не собираюсь, а сам возложить цветы к памятнику Шевченко пойду, потому что в этом не вижу ничего плохого. Считаю, что и они должны были бы прийти туда. Ведь весь мир в этом году чтит светлую память Шевченко.
Работник обкома комсомола пригласил на 16 часов в обком комсомола, мол, с вами хочет поговорить первый секретарь.
Когда я пришёл туда, то встретил Евгения Сверстюка, Виталия Коротича, старосту хора «Жаворонок» Бориса Рябокляча.
Нас пригласили к секретарю обкома комсомола Леониду Пустовойтенко. Весь разговор сводился к уговорам не проводить у памятника Шевченко литературный вечер и вообще не приходить туда.
– Но ведь это вечер чествования памяти Кобзаря!
– Чтить память Шевченко 22 мая — это оскорбление великого русского народа.
Комментарии, думаю, излишни.
Секретарь потребовал от нас отказаться от организации вечера.
— Мы ничего не сможем сделать, ведь чествование памяти Шевченко стало традицией. Люди придут, независимо от того, хотим мы этого или нет, — ответили мы со Сверстюком.
Виталий Коротич стал нас убеждать, что не надо завтра идти на вечер, потому что, мол, его (вечер) могут направить не в то русло.
— А в какое? И кто это может сделать?
— Ну, я сейчас не хочу говорить, в какое и кто, но я советую отказаться от вечера. Давайте, ребята, прислушаемся…
Никто, конечно, не согласился с требованием секретаря и советом Виталия Коротича.
Ещё несколько дней назад, обдумывая с Коротичем, как лучше провести вечер 22 мая, я сказал, что власть, очевидно, не хочет устраивать такой вечер именно 22 мая. Коротич ответил на это: «Выпустили джинна из бутылки, а теперь не могут запихнуть обратно».
И вот тот же Коротич вместе с секретарём обкома комсомола пытаются запихнуть обратно в бутылку великана.
По этому поводу Людмила Чёрная, сотрудник Шевченковского национального заповедника в Каневе, пишет интересную статью «Неюбилейные события в юбилейный год» в газете «Наша вера» № 108 за апрель 1997 года. За основу своей статьи автор взяла не воспоминания, а архивные документы бывших партийно-комсомольских учреждений.
Дословно привожу отрывок статьи Людмилы Чёрной: «Докладная записка секретарю ЦК КПУ тов. Соболю Н. А. от секретаря ЦК ЛКСМУ Ю. Ельченко от 26.05.1964 г.» (УДРГОУ, ф-1, оп. 24, дело 5894, л. 163–165) информирует, что 20 мая в ЦК комсомола Украины… от Коротича-поэта, сотрудника Института клинической медицины имени Стражеско, стало известно о намерении некоторых представителей творческой интеллигенции г. Киева собраться 22 мая у памятника Т. Г. Шевченко в связи с годовщиной перевозки праха Т. Г. Шевченко из Петербурга в Киев. Принять участие в собрании тов. Коротичу предложили Н. Плахотнюк — студент мединститута, и Е. Сверстюк — литературный критик, на что Коротич ответил отказом и сообщил об этом в комсомольские органы». (Там же, л. 163).
Сообщение г-жи Людмилы Чёрной для меня было неожиданностью. Есть над чем поразмыслить.
Как же вам, господин Виталий Коротич, в далёком Бостоне, на чужбине, живётся без родных вам ЦК КПУ и ЦК ЛКСМУ? Или может, погибаете от ностальгии? Да нет же! Ведь вы, как то перекати-поле… что по ветру катится.
Ничего не пообещав Пустовойтенко и Коротичу, мы разошлись.
В общежитии меня ждала повестка в областной КГБ. Такую же повестку получил мой однокурсник В. Михальчук.
Со мной разговаривали товарищи Иванов, Логинов и ещё один кагэбэшник, фамилию которого уже не помню.
Разговор длился много часов. Меня спрашивали — я отвечал. А кагэбэшники сердились. Явно их не удовлетворяли мои ответы.
Вершиной нелепых вопросов трёх кагэбэшников было требование написать объяснительную записку, с какой целью мы вышли раньше с корабля, чем остальные, и пошли не вместе с коллективом, а особняком.
Я, к сожалению, написал объяснительное заявление (позже я узнал, что они не имели права требовать такого заявления, а я имел право его не писать).
Содержание моего объяснительного не удовлетворяло работников службы безопасности. Ведь я написал о том, что вышли мы раньше, чем другие, потому что очень хотели увидеть и услышать, как «соловейко в темнім гаї сонце зустрічає». И снова посыпались устные вопросы: «Зачем Михальчук разулся и шёл босиком?», «Зачем вы привезли калину, ведь институт привёз венок?», «Кто пригласил в Канев Михайлину Коцюбинскую?» (Это кто-то, видимо, из неопытных сыщиков ошибся и Любу Панченко принял за Михайлину Коцюбинскую). Кстати, все эти вопросы накануне интересовали также ректора и парторга мединститута.
Разговор в КГБ длился много часов, с 15:00 до 22:00. Кагэбэшники, которые вели беседу, менялись. Беседа носила характер допроса. После девяти вечера снова зашёл в кабинет Иванов. Он рассказал, что только что проезжал мимо памятника Шевченко и видел там небольшую кучку людей. «Они поют какие-то грустно-гнетущие украинские песни, словно кого-то оплакивают. Это же несовременно!» — «Кому как! Мне кажется, что очень „современно“. И Шевченко, и его поэзия… Вы потому и позвали меня сюда… Поэзия Шевченко всегда современна».
Как в мединституте, так и в КГБ речь шла о том, что студент В. Михальчук оставил в книге отзывов какую-то весьма «крамольную» запись. Ректор мединститута профессор В. Д. Братусь отзыв Михальчука назвал клеветой, приписывая его авторство мне, хотя я к этому действительно никакого отношения не имел.
Мы с Михальчуком осматривали экспозицию музея порознь. Когда я выходил из музея, то читал тот отзыв. Что же это за крамола, что так напугала и ректора, и КГБ?
Не помню дословно отзыв В. Михальчука, но помню, что студент, родом с Черкащины, выразил свою любовь к Украине, к Шевченко и закончил словами: «Пришло время, что к тебе, Тарас, вся Украина придёт босыми ногами, чтобы поклониться». Вот и вся крамола.
Говорят, что через час эта страница была вырвана из книги отзывов. Интересно, хранит ли музей этот отзыв, или, может, он в сейфах КГБ?
Разумеется, в тот вечер к памятнику Шевченко я не попал. Несмотря на предупредительные меры, немало студентов-медиков пришло всё-таки, в частности Олесь Сергиенко, Вильямин Михальчук, Борис Павленко, Владимир Рудик, Елена Уманец (Тереля), Лидия Пивень (Гук) и другие.
Мне рассказывали, что людей, в том числе студентов, собралось много. А вокруг парковались десятки автомобилей из ведомства, что на Владимирской и Розы Люксембург. Те, что вышли из этих авто, рассеялись среди почитателей памяти Шевченко и, возможно, вместе со всеми пели «грустно-гнетущие песни». А на боковых аллеях наша родная милиция была наготове, словно вот-вот разразится невиданный теракт.
Молодёжь видела всё это и не обращала внимания на «боевую готовность» охранников советских людей.
Говорят, что в тот вечер люди подходили и подходили к постаменту. Клали цветы и присоединялись к поющим. Немало было из хора «Жаворонок». Хор становился одиозным.
Когда замолкала песня, на ступени постамента выходили новые и новые ораторы или чтецы поэзии Тараса Шевченко, или и собственных стихов, как Евгений Варда, Николай Холодный, Гриць Тымченко.
Виталий Коротич, конечно, не пришёл, сообщив в комсомольские органы о намерении некоторых собраться 22 мая. И, возможно, сидел дома и строчил новый донос.
23 мая КГБ позвал к себе на обработку студента-медика В. Михальчука. Я встретился с ним при выходе из общежития. Виля был красиво одет в вышитую рубашку, с «Кобзарём» в руке. «Зачем с собой „Кобзаря“ взял?» — «На их вопросы буду отвечать словами Шевченко. Смотри, я повставлял закладки в „Кобзаре“, чтобы долго не искать».
Впоследствии Михальчук рассказывал, что он действительно цитировал Шевченко на каждый вопрос кагэбэшников.
А я 23 мая сдавал перенесённый экзамен по факультетской терапии.
Экзаменатор шёпотом спросила меня: «Вы что-то натворили в институте?» И добавила: «Очевидно, что-то натворили, раз нужно хорошо проэкзаменовать». Однако долго не экзаменовала, а поставила «государственную оценку», многозначительно посмотрев мне в глаза.
А Михальчука на кафедре акушерства и гинекологии экзаменовали в течение 1 ч. 20 мин. Как ни старались студента загнать в пятый угол, а он не поддавался и с честью вышел из поединка: «Говорят, в зачётке Михальчуку поставили оценку „отлично“».
Через день, 24 мая (именно это число сохранила моя память, Людмила Чёрная указала 25-е), дух 22 мая витал в актовом зале Дома учёных, где состоялся авторский Шевченковский вечер артистки Татьяны Ивановны Цымбал.
Вечер начался в 18 часов. За кулисами стояли из администрации «Укрконцерта» товарищи Завадский и редактор учреждения Куланов. По их словам, в обкоме партии они получили инструктаж по проведению вечера с категорическим требованием ничего больше не читать, кроме Шевченко. И запрет исполнять на бис.
Заранее был создан искусственный дефицит зрителей. Раздали билеты на предприятия, и люди, которым вручили билеты, не пришли. Зато огромное количество желающих слушать Цымбал собралось у здания, но они пришли без билетов и приглашений. Вывешен аншлаг, а свободных мест много. Люди штурмуют. Виктория, дочь артистки, выносит и выносит приглашения. Разобрали вмиг. Зал наполняется до отказа. Как и людей, в нём же так же много цветов.
Концерт в двух отделениях. Звучат «І мертвим, і живим», «Кавказ», «Сон», «Катерина», «Наймичка». Зал гремит аплодисментами. Не отпускает любимой артистки, которая так проникновенно и мастерски читает стихи самого любимого украинского поэта. «Зачем вы так долго задерживаетесь на сцене? — претенциозно спрашивает Кулаков, — закончили и надо уходить».
Цымбал снова идёт на сцену. И в заключение декламирует:
Чи ми ще зійдемося знову,
Чи вже навіки розійшлись?
Артистка кивнула, что уже всё. Концерт закончился. Но публика требует читать ещё и ещё. И артистка читает. «На роковини Шевченка» Леси Украинки исполняет на бис. Аплодисменты не утихают. Татьяна Цымбал снова выходит на сцену: «Я сейчас прочитаю поэму „Смерть Шевченка“ Ивана Драча, который присутствует в этом зале». И снова неутомимо читает. В зале слышно только дыхание зрителей. Гром аплодисментов. Артистка поклонилась, ушла за кулисы и сразу вернулась, обвела всех своим опечаленным взглядом и на одном дыхании прочитала: «І день іде, і ніч іде. І голову схопивши в руки, Дивуєшся, чому не йде Апостол правди і науки?».
Все встали. Приветствовали артистку стоя. Подходит Антоненко-Давидович, целует руку, выражает своё восхищение. Лина Костенко кладёт цветы на сцену, к ногам артистки. Татьяна Ивановна Цымбал обратилась к зрителям, чтобы помогли ей эти цветы отнести к памятнику Шевченко.
Все долго громко аплодируют, а потом выходят из зала. На улице образуется колонна. Впереди артистка с дочерью, рядом — Лина Костенко. Они повели большую колонну импровизированной Шевченковской демонстрации.
Осмелюсь возразить Людмиле Чёрной, что, мол, это предложение поддержало около 50 человек.
Моя память зафиксировала, что все зрители (а их было значительно больше, чем 50 человек) одновременно выстроились в колонну и двинулись по тротуару к парку Шевченко. Над головами склонялись расцветшие ветки каштанов, почти у каждого в руках были цветы. Колонна пела.
Нет сомнения, что этот многолюдный поход артистка устроила вполне сознательно. Она знала о том, что накануне 22 мая власть пыталась помешать чествованию памяти поэта.
Возможность такого поворота событий ревнители порядка не предусмотрели.
Власть была крайне раздражена всенародным чествованием Кобзаря и пыталась всячески пресечь эту опасную традицию. С каждым годом преследования нарастали.
В последующие годы в разных учреждениях, особенно в высших учебных заведениях, начались предупредительные вызовы тех студентов и преподавателей, которые могли пойти к памятнику Шевченко 22 мая. С ними разговаривали, их уговаривали, предупреждали и запугивали и, в конце концов, отчисляли «за поведение, не достойное советского студента» или за неуспеваемость, «хорошо» проэкзаменовав.
А тех, кто работал, под разными предлогами увольняли с работы. Конкурсы, сокращение штатов, нарушение трудовой дисциплины, как в известной басне: «Лишь только бы сыскать причину…»
Одной из первых была уволена с работы в университете Лидия Орел (1965 год) — теперь известная своей подвижнической работой этнограф.
Каждый год после 22 мая кого-то увольняли с работы или исключали из университета или другого вуза. Преследовали только за то, что человек посмел пойти в этот день к памятнику Шевченко. Вместе со всеми попеть, послушать поэзию, возложить цветы.
В 1968 году с украинского радио уволили Р. Мотрук «по сокращению штатов», а фактически — за непослушание.
Надежда Светличная также вынуждена была уйти с работы якобы по собственному желанию. На эту работу её взяли по рекомендации диктора радио Петра Бойко.
И вот за несколько дней до 22 мая Надежду Светличную вызывает руководство учреждения и требует не принимать участия в чествовании памяти Шевченко. Или уйти с работы по собственному желанию. Об этом начал просить также Пётр Бойко. Надежда оказалась без работы.
Весной 1965 года, кажется, в первой половине мая, в актовом зале Киевского пединститута выступил с концертом мужской хор Дрогобычского пединститута «Бескид», куда я попал совершенно случайно. По афише.
Зал был переполнен студентами.
Для нас, киевских студентов, было интересным сообщение, что в хоре поёт ректор Дрогобычского пединститута.
Но больше всего сердца студенческой молодёжи всколыхнули две песни — «Ніч яка, Господи, зоряна, ясная» и «Сміло, други, не теряйте!». После первой стало понятно, что все тоскуют по Господу, ищут Его.
Долго не утихали аплодисменты! Казалось, что хор ничем дальше не удивит.
Ведущий объявляет, что «Бескид» исполняет русскую песню в украинском переводе. «Смело, други» поэта-народника Александрова. Зал настороженно притих, затаился.
Сміло, други, не теряйте
Духа на страшную прю.
Рідну країну спасайте,
Честь і свободу свою.
Настроение песни было созвучно чувствам зрителей. Слова «рідну країну спасайте» воспринимались как «рідну Вкраїну спасайте».
Очевидно, украинское общество чувствовало, что скоро будут и тюрьмы, и сибири, и издевательства, и что «ми всі тортури знесем». Да, в конце лета 1965 года первые патриоты будут схвачены и сосланы в Мордовию, на Урал, в Сибирь, в тюрьмы и лагеря. Тем временем тот, кто прошёл через тюрьмы и ссылки, — Антоненко-Давидович, поднялся с места и стоя дослушивал песню, а потом по-отечески сердечно приветствовал хористов. Все присутствующие также стоя приветствовали хор.
22 мая 1965 года у памятника Шевченко то и дело звучала песня «Сміло, други, не теряйте». Эту песню пели киевляне. Для агентов КГБ и для милиции это было новым.
В 1966 году 22 мая было холодно, шёл дождь. Люди сбились в плотную группу. И снова пели «Хай нас по тюрмах саджають». А это было уже вызовом. Ведь в Украине в то время прошли политические судебные процессы фактически за украинское дело. Киев, Одесса, Феодосия, Львов, Луцк, Ивано-Франковск — вот, кажется, неполная география политических репрессий в Украине в 1965 г. Среди осуждённых был один студент-медик Ярослав Геврич. А кто посчитает, скольких студентов исключили из университетов!
В моей памяти, когда думаю о репрессиях, всегда всплывает талантливый этнограф и журналист Вадим Мысык. Только он знает, сколько душевных пыток перенёс, вынужденно покидая Киев. Однако Вадим нашёл себя на Черкащине, с головой погрузившись в этнографию, в украинское народоведение. Может, и к лучшему вышло? Мог бы зачахнуть талант в киевских библиотеках и на столичном асфальте.
22 мая 1967 года. Тёплый, солнечный день. Когда я пришёл к памятнику Шевченко, то увидел, что собралось людей значительно больше, чем в предыдущие годы. Холм, на котором возвышается памятник Тарасу, сплошь покрыт цветами. Пылали пионы и тюльпаны, синие и голубые ирисы и роскошные ветки цветущей сирени. Отдельным пятном лежали красные гроздья калины. Она краснела на зелёном холме, где возвышался Кобзарь.
А люди всё подходили и подходили. И клали цветы. Постепенно образовалась гора цветов. Кто-то сравнил количество с возложенными к памятнику Ленину в день его рождения.
Вождь мирового пролетариата ощутимо проигрывал, хотя, как известно, цветы за счёт государства наперегонки несли парткомы всех уровней и учреждений, и организаций Киева.
Мы же приносили цветы охапками без всякого принуждения. Очевидно, по этой причине смотрители сквера старались как можно быстрее их убрать.
Начался импровизированный литературный вечер. Один за другим выходят студенты и, не называя себя, читают стихи Т. Шевченко, Василя Симоненко, Владимира Сосюры, Владимира Самийленко.
На ступеньках постамента — студент театрального института Владимир Коляда. Он талантливо прочитал несколько стихотворений классиков украинской литературы. Завершает стихотворением В. Сосюры «Юнакові». Когда он прочитал: «Дивись, ідуть сини Росії», в этот миг, прорезав толпу, милиция стала хватать людей. Внезапно. И запихивать в милицейскую машину. Люди увидели, что в машину затолкали четверых.
На какое-то мгновение толпа оцепенела, но в следующую секунду разразилось громовое и гневное скандирование: «Позор!». И публика, крепко взявшись за руки, двинулась лавиной на милицию. А она, очевидно, не ожидала единодушной реакции. Лица милиционеров выдавали их растерянность. И никто из них уже не решался хватать новые жертвы, а все быстренько сели в машины и уехали прочь.
Оттесняя милицию, люди, собравшиеся у памятника Шевченко, вышли на площадь напротив университета, перекрыли проезжую часть улицы Владимирской. На короткое время остановился транспорт. Площадь бурлила протестом. В одном углу студенты пели «Шалійте, шалійте, скажені кати!», в другом — «Хай нас по тюрмах саджають», а ещё в другом — «Чуєш, сурми заграли, час розплати настав»...
Понемногу пыл гнева начал спадать — и все вернулись к памятнику.
Решили призвать присутствующих пойти в ЦК КПУ и требовать освобождения арестованных и наказания виновных в расправе.
Таким образом, я оказался на ступеньках холма и обратился к публике примерно так: «Сегодня в Москве начал работу очередной съезд писателей СССР. Сегодня в Киеве чествовали память величайшего украинского писателя Тараса Шевченко.
И сегодня в Киеве над теми, кто пришёл почтить память Кобзаря, учинена дикая расправа. Милицией схвачено четверо наших товарищей.
Мы пришли сюда с цветами и чистыми помыслами.
Призываю всех пойти к зданию ЦК КПУ с требованием освободить арестованных и наказать виновных в совершении расправы…»
Я сообщил маршрут.
Довольно быстро колонна выстроилась и двинулась.
В первых рядах колонны шли Оксана Мешко, артистка Татьяна Ивановна Цымбал, Валентина Драбата, Александр Сергиенко.
В колонне шли также мои друзья Василий Здоровило, Георгий Веремейчик, Варвара Пономаренко.
Несколько раз нас пытались перегородить, рассеять. Мы преодолевали кордоны милиции и так называемых народных дружинников. На углу бульвара Шевченко и улицы Владимирской был создан плотный кордон милиции. Колонна остановилась. Начались, так сказать, переговоры. Но вышла доселе нам не известная студентка в белой блузке и волевым голосом обратилась к колонне: «О чём мы говорим? Разве вы не видели, как они с нами разговаривают? За мной!». И повела за собой колонну, обходя кордон.
Имя этой отважной студентки я до сих пор не знаю. Кто она? Может, отзовётся?
Были попытки меня вытащить из колонны, мол, выйди на минутку, хотим поговорить. Но товарищи плотно держали меня.
На Банковой, тогдашней Орджоникидзе, навстречу нам вышли поливальные машины, направляя на колонну мощные струи воды, но колонна не испугалась и не рассеялась.
В 50 метрах от здания ЦК КПУ нас ждал в несколько рядов кордон милиции.
Мы подошли вплотную и остановились. Стояли молча.
К нам один за другим прибывали должностные лица города, но мы сказали, что они нас не устраивают. Хотим говорить с первым секретарём ЦК КПУ.
Наконец в час ночи к нам вышли министр внутренних дел Иван Головченко и господин Калаш, кагэбэшник по идеологии. Это именно он был куратором Ивана Светличного во время первого следствия в 1965 г. и после освобождения.
По единодушному требованию демонстрантов министр Головченко пообещал через полчаса привезти арестованных к почтамту.
Действительно, схваченных у памятника Шевченко привезли к почтамту в 1:30 ночи. Ими оказались Игорь Луговой, Ротштейн, поэт Виктор Могильный, студент театрального института Владимир Коляда.
Украинская общественность прореагировала на события 22 мая 1967 года Заявлением Генеральному секретарю ЦК КПСС т. Брежневу, первому секретарю ЦК КПУ т. Шелесту, министру охраны общественного порядка т. Головченко.
Заявление заканчивалось так:
«Мы требуем: 1. Чтобы были наказаны те чины милиции, которые дали распоряжение о нападении на невинных граждан. 2. Чтобы те чины милиции принесли публичные извинения людям. 3. Чтобы были гарантии, что впредь люди, которые будут собираться у монумента Кобзарю, чтобы почтить его память, не будут подвергаться притеснениям и преследованиям».
Под заявлением подписи шестидесяти четырёх граждан.
«Заявление к Брежневу» почтой не отсылали, а возил его в Москву Григорий Криворучко.
Он рассказывал, что украинские писатели на съезде уже знали о событиях в Киеве 22 мая.
А сообщили им об этом из Киева телеграммами Михайлина Коцюбинская, Евгений Сверстюк и я.
Михайлина Коцюбинская и Евгений Сверстюк телеграфировали в журнал «Новый мир», а я — Олесю Гончару в Президиум съезда писателей.
Олесь Сергиенко дописал на заявлении, что публичных извинений властей будем ждать 11 июня 1967 г. у памятника Шевченко.
Рассказывали, что при ЦК КПУ и при Верховном Совете была создана комиссия по расследованию этого дела.
Через несколько дней после 22 мая ко мне на работу в облтубсанаторий, что в Дымере, приехали двое: секретарь Киево-Святошинского райкома партии по идеологическим вопросам тов. Заруцкий Н. С. и главный хирург МЗ Украины И. Денисюк. Он объяснил, что возглавляет комиссию по расследованию случая, который произошёл 22 мая.
Во время разговора оказалось, что их не столько интересует, что произошло 22 мая, как то, не собираюсь ли я пойти 11 июня к памятнику Шевченко.
Я ответил, что пойду. После этого начались угрозы. Заруцкий пообещал собрать людей всего района, которые публично осудят меня и выдворят со своей территории.
В 1968 году, чтобы свести на нет Шевченковскую традицию, властью был учреждён фестиваль «Киевская весна» под девизом «В семье вольной, новой…».
В этот день у памятника Шевченко было многолюдно. Конечно, больше всего было тех, кто пришёл почтить память Кобзаря в день перезахоронения его праха на Чернечей горе.
Многолюдному собранию способствовала, во-первых, огласка событий 22 мая 1967 г. Во-вторых, 22 мая 1968 г. в Киеве появились листовки с призывом активно включаться в празднование Дня перезахоронения праха поэта. Они звали людей прийти 22 мая к памятнику.
Впоследствии стало известно, что автором и распространителем листовки был Назаренко Александр — рабочий Киевской ГЭС, студент-вечерник исторического факультета Киевского университета. (В июне 1968 года был арестован и осуждён на пять лет).
Придя к памятнику Шевченко 22 мая 1968 года, я встретил много своих знакомых и друзей. Мы быстро сориентировались, что фестиваль «Киевская весна» ничего общего не имеет с традицией Шевченковских дней. Решили бойкотировать фестиваль. Настоящие ценители без суеты перешли на боковую аллею.
Концертная программа фестиваля наконец иссякла.
Как только выключили микрофоны и отъехали автобусы с артистами, сценой овладели студенты-патриоты: поэты, чтецы, ораторы. И уже поздно вечером закончился импровизированный, так сказать, альтернативный вечер чествования памяти Кобзаря.
Празднование Дня перезахоронения праха Шевченко из Санкт-Петербурга в Канев имело резонанс и в других городах, таких как Одесса и Днепропетровск.
По приглашению поэта Ивана Сокульского группа киевлян — Ирина Богдан, фармацевт, Татьяна Пономаренко (Гребенюк), экономист, Анатолий Стеценко, студент КПИ, Георгий Веремейчик, студент Института инженеров гражданской авиации, — прибыли в Днепропетровск.
Памятник Шевченко в Днепропетровске возвышается на острове. Между ним и материком пролёг узенький деревянный мостик-кладка.
Когда мы переходили мостик, он был окружён милицией и дружинниками.
Вокруг памятника носилась толпа девушек и парней с красными повязками дружинников. А на скамейке сидели два кагэбэшника в чёрных очках. Одного из них узнал мой знакомый рабочий Виктор Терентьев. Работник КГБ, которого узнал Терентьев, вербовал его в сексоты.
Нас было немного — человек двадцать, а дружинников — вдвое больше.
Мы попели песни и разошлись. Сокульского через полтора месяца арестовали. И осудили на четыре с половиной года. После первого заключения не заставило себя ждать второе. На свободе долго Иван не прожил. Умер в июне 1992 года.
22 мая 1969 года всё происходило как всегда.
Молодёжь приходила. У подножия памятника вырастали горы цветов.
И лишь после фестиваля поздно вечером начиналось неофициальное чествование памяти Шевченко.
В 1970 г. на перерыве во время репетиции «Гомона» ко мне подошёл студент университета Николай Матусевич. Он предложил мне присоединиться к мероприятию, которое заключается в следующем.
За каждым членом «Гомона» или просто за каждым из наших знакомых должен быть закреплён день, в который этот человек должен положить корзину цветов. «Чтобы каждый день у Тараса были свежие живые цветы», — сказал Николай.
Конечно, идея была интересной и выполнить её не составляло труда. Так, по предложению Николая Матусевича, у памятника Шевченко не увядали цветы. А впоследствии Николай Матусевич стал одним из основателей правозащитной организации «Украинская Хельсинкская группа», за что изведал тюрем, лагерей и ссылки в Сибири.
1970 год. Фестиваль «Киевская весна». И снова альтернативный вечер на боковой аллее. И снова после окончания официального концерта на ступенях — молодёжь. Звучало слово Шевченко, звучали песни на слова поэта.
1971 год. За две недели до 22 мая начались вызовы тех, кто может пойти к памятнику Шевченко.
КГБ передал в парткомы учреждений и заведений, где работали или учились хористы, списки. А там их уже «прорабатывали». Итак, КГБ и парткомы делали одну и ту же работу.
На этот раз я пришёл позже. Мне рассказали, что Анатолий Лупинос (я впервые услышал это имя) прочитал два своих стихотворения. Через несколько дней после этого он был арестован. Арест его был сфабрикован, поскольку по делу начались обыски и допросы многих студентов. Впоследствии наши пути пересекались в тюрьмах.
22 мая всегда можно было увидеть Бориса Антоненко-Давидовича, Веру Нечипоровну и Евгения Романовича Чередниченко, Ивана Макаровича Гончара, Евгения Сверстюка, Леопольда Ященко и Лиду Орел, Галину Возну, Виктора Малынко, Валерия Марченко, Марию Стефюк, Нину и Евгения Обертасов. Разве всех перечислишь?
То было время реакции, но и время отважных.
И вот наконец у памятника Шевченко впервые в 1989 году взвились сине-жёлтые знамёна, которые вместе с образами несли люди, чтобы отдать в очередной раз дань уважения Великому Сыну украинского народа Тарасу Григорьевичу Шевченко.
Газета НРУ «Час», № 19 и 20 (150 и 151), 15 и 22 мая 1997 года.
Отсканировал и вычитал Василий Овсиенко 12 мая 2008 года.