Выступление Раисы Афанасьевны РУДЕНКО
на собрании Научного общества имени Сергея Подолинского
(Исправления Р. Руденко внесены 24 февраля 2010 года)
Василий Овсиенко: 16 ноября 2006 года, собрание Научного общества имени Сергея Подолинского. Ведёт собрание пан Николай Рудь.
Николай Рудь: На повестке дня сегодняшнего заседания Общества такой вопрос: «Николай Руденко и правозащитное движение в Украине». Ну, я думаю, что это шире будет, потому что это явление планетарное. Слово для выступления предоставляется Раисе Афанасьевне Руденко. Пожалуйста, Раиса Афанасьевна. Ой, я прошу прощения. Мы знаем, что Раиса Афанасьевна и Василий Васильевич 9 ноября награждены Президентом Украины орденом «За мужество» первой степени. Давайте поздравим наших дорогих Раису Афанасьевну и Василия Васильевича с этой наградой, пожелаем им хорошего здоровья и ещё вдохновения и сил, чтобы они поработали и продолжили то великое дело, которое когда-то начинали, и достойно его всю жизнь вели.
Юрий Стадниченко: И чтобы Президент дорос до их уровня.
В.Овсиенко: Надо уточнить, что награждены 42 человека, кроме тех пятерых членов Украинской Хельсинкской Группы, которые имели звание Героя Украины. Герои у нас — Вячеслав Черновол, Василий Стус, Николай Руденко, Левко Лукьяненко и Юрий Шухевич. Так их этим орденом не награждали. Но Николай Горбаль говорил: да как это мне «За мужество», если я мышей боюсь? (Смеются).
Раиса Руденко: Труд «Энергия прогресса» очень тесно связан с правозащитным движением, потому что «Энергия прогресса» — первый вариант «Экономические монологи» — это само по себе уже было протестом против марксизма, марксистской теории. Размышления над ними и привели Николая Руденко к другому мышлению, потому что когда он исследовал, почему собственно возможен был сталинизм, почему возможно было истребление миллионов невинных людей, то он исследовал идеологию, а пришёл к выводу, что экономически Советский Союз идёт не к прогрессу, а к регрессу. И начал искать причину этого. Причину он установил, но он не публиковал этого, а обращался в ЦК КПСС и указывал, что мы идём не туда, что мы идём не к коммунизму, а идём в пропасть. Поэтому его сначала пытались объявить сумасшедшим, а как не вышло, то начали накапливать досье для политических репрессий.
Его произведения не печатали, вышло тайное указание не печатать, не популяризировать его имя, не пропагандировать, чтобы ни по радио, нигде оно не звучало, чтобы люди забыли, что есть такой писатель. С этого и началось...
В этом году 9 ноября мы вот отметили 30-летие Украинской Хельсинкской Группы. Членов-основателей было десять человек. Николай Руденко возглавлял эту Группу. Ну, что вам сказать? Можно очень долго говорить, но я бы не хотела долго говорить, я думаю, что Василий Васильевич уже расскажет.
В.Овсиенко: А я надеюсь прежде всего на вас.
Н.Рудь: Раиса Афанасьевна, в воспоминаниях Николая Даниловича есть о том, как он попал на беседу в горком партии. Он там даёт характеристики этих чиновников. Я их тоже знал, но он даёт такие чёткие, меткие характеристики…
Р.Руденко: Сначала его вызвали в Союз писателей для разговора, а меня вызвали — я тогда работала в системе Четвёртого управления, — меня вызвали в Четвёртое управление, что-то мне там предлагали такое, чтобы пощекотать мои нервы, что-то мне такое очень престижное предлагали. Я была удивлена, думаю, зачем это мне, никак не могла понять, почему они мне это предлагают. Долго мариновали меня и его. А с ним разговаривали там, интересовались его работами. И он так обрадовался, что наконец-то его кто-то хочет выслушать. Потому что сколько он обращался — никто ничего. А на самом деле всё это был спектакль.
Тем временем, пока нас держали, его и меня, у нас в доме просверлили потолок с чердака и установили микрофоны. И не только: наверное, через стены от соседей и с чердака. Но один микрофон пробил штукатурку и вылез в спальне. (Смех). И вообще они как-то так торопились, что не успевали. Нас целый день держали там, отпустили только вечером, мы вечером возвращались, а они уже не успели даже поубирать за собой. Первое, что я увидела, когда пришла домой и отпирала дом: будто какая-то штукатурка. Я поднимаю коврик — действительно, под ковриком под дверью штукатурка. Смотрю, какие-то провода идут от нашей двери на чердак, новые какие-то, новая проводка. Я ещё не поняла. Зашла в дом — так тоже ничего, а потом в спальне — тоже какая-то штукатурка. Глянула вверх — ага…
В.Овсиенко: Как оно выглядело?
Р.Руденко: Ну, такой будто патрончик свисал. А Руденко ещё ехал, так его на КП, не доезжая до дома, ещё задержали. Потому что я ехала автобусом, а он ехал в такси. Так такси остановили на КП и держали таксиста час, а потом отпустили, он привёз Руденко домой, не взял денег, такой злой, повернулся и уехал, ни копейки не взял. А этот не мог понять, в чём дело, чего его держали. Приехал, сразу зашёл в магазин брать пиво. Он же счастливый, что с ним поговорили, взял пиво, чтобы выпить на радостях. И там одному мужчине говорит: «Ты заходи на пиво». А тот говорит: «Э, нет, я к вам не пойду, потому что у вас там водопроводчики на чердаке работают». (Смех). Руденко ещё ничего не понял. Приходит в дом и рассказывает мне, как хорошо с ним разговаривали, наконец у него подробно расспрашивали о его труде. А я говорю: «Правда? Со мной тоже хорошо разговаривали в Четвёртом управлении. Иди-ка сюда». Показываю ему: с потолка торчит тот микрофончик. Ну, тут стало ясно. Он тут же понял, что сказали: «Водопроводчики у вас на чердаке работают». А то приехала машина, все видят, что чужая машина, чужие люди что-то делают. Спрашивают: «Что?» — «А, водопровод ремонтируют». А все же знают, что у нас водопровод в подвале, а тут на чердаке работают — так всем было ясно. Это была детективная история.
Потом его начали исключать из партии. Позвали его в горком партии и там обвиняли: сказка «Зелёный глаз» — это антисоветское произведение. Он говорит: «Да как же антисоветское произведение?» Эту книгу, собственно, изъяли из продажи, она вышла в издательстве «Радянський письменник» в 1968 году — «Вселенная в тебе». Её очень быстро запретили. Но тогда как-то на этой сказке не акцентировали, там нашли другое: стихотворение «Мать», «Соловушка», ещё какие-то. А эти в горкоме партии — «Зелёный глаз». Они тоже где-то эту книгу раздобыли. А там, в сказке «Зелёный глаз», такой мальчик провалился сквозь землю. Копали колодцы, а мальчик там долбил-долбил, потому что долго не было воды, и в конце концов додолбился до какого-то камня, который светил зелёным глазом, тот камень. И тот камень говорит: «Меня зовут Пуманкар. Освободи меня, а я тебе покажу неведомый мир». Он выкопал того Пуманкара, а он говорит: «Я благородный гриб, который жил в царстве Мухомора, это был очень злой царь, и он меня за то, что я выступал за права и свободы, замуровал вот в колодце. Так что, — говорит, — садись на меня, я полечу в подземное царство и покажу тебе неведомый мир». И этот мальчик там летает, и что он видит?
На парад посеред плацу
йде великий Мухомор,
ждуть його оркестр і хор.
Не дивуйтесь чудесами:
в труби тут сурмлять носами,
бо губами не з руки –
на губах висять замки.
На хвилину генерали
Ті замки повідмикали:
Хай побачить весь народ,
Скільки має він свобод!..
Ось шапки злетіли вгору:
«Слава, слава Мухомору!»
І на цьому плац замовк,
знову губи на замок.
В Мухомора голос зичний,
вигляд владний і величний,
трон високий, як гора,
а в очах нема добра.
А державні мудреці −
Непоховані мерці.
До смішного дивні люди:
Наші спини − їхні груди.
Наші п’яти − в них носки.
Шкіра ніби із луски…
Що насправді є поразка, −
Те для них велика ласка.
Вся держава в труби гра
І кричить: «Ура! Ура!..»
Тут на чорне кажуть: біле.
На безділля кажуть: діло.
Слава! − кажуть на ганьбу,
Вухо мають за губу.
А на рота і на вуха
вішають замки, − не слуха
хай ніхто крамольних слів.
Тут освячують ослів
і ведуть їх у палату,
роблять членами сенату…
И так далее. Всё это толкуют в горкоме партии как клевету на советскую власть. А он говорит: «Откуда вы взяли, что это советская власть? Это же он под землю провалился, это где-то там в Чили или совсем в другом конце Земли». А они: «А… вы рассказываете…» — «Да это же сказка, сказка — это всё выдумано». — «Знаем мы ваши сказочки». А он тогда им говорит: «Так это вы так плохо думаете о советской власти?»
Одним словом, там его мариновали-мариновали и исключили из партии. Исключили из партии, а потом уже позвали на исключение из Союза писателей. Он туда не пошёл, на то собрание. Пришёл домой, когда его исключили из партии, и, конечно, переживал это исключение, потому что он что-то 35 лет был в партии. Даже когда ему уже после ХХ съезда партии многое раскрылось, он знал ту фальшь, но он уже прикипел душой к этой партии, он верил, что там есть честные, порядочные люди, тем более, что во время хрущёвской оттепели многое раскрыли… Он верил, что партия всё-таки хочет людям добра. Он тяжело переживал. Пришёл домой такой подавленный. Я говорю: «Что?» — «Ну, исключили». Я говорю: «Вот теперь надо это дело отпраздновать». А он: «Как отпраздновать?» Я говорю: «А так: ты наконец-то освободился. Теперь ты никому ничего не должен, не обязан ходить на те унизительные собрания ихние, на те партийные заседания, ты свободный человек». А он так удивился, что я так это восприняла. И мы с ним отметили. Я действительно помогла ему это пережить. Я правда думала, что теперь он свободен, поэтому сказала, что это надо это отметить, отпраздновать. И тогда и он понял, что ему нечего переживать, ему давно уже прояснилось, но почему-то ему тяжело было оторваться от партии.
Я вам скажу, таких детективных историй в нашей жизни было много. Мы в Конче-Заспе жили. Пошли в лес, ходили там себе, прогуливались. Там какого-то щенка кто-то подбросил, он живёт у нашего соседа под дверью, дети его подкармливают, так и я уже начала его подкармливать. Так дети в школе, а мы идём в лес гулять, он — за нами. Ну, и щенок лает на дерево. Мы оглядываемся — никого нет. Идём дальше — снова щенок на дерево лает. Что такое? Я тогда ему показываю, что ты иди сюда, а я с этой стороны. Как мы пошли с разных сторон на это дерево, то — гоп! — а там мужчина повернулся и бежать от нас. (Смех). А он как-то так умел прятаться за дерево, что не видно его.
Реплика: Профессионал.
Р.Руденко: А то раз на остановке автобуса мы тоже заметили, что какой-то посторонний мужчина за нами наблюдает. Он так газету в трубочку свернул и что-то кому-то говорит. А там на расстоянии машина, видно, там ещё кто-то есть. Мы пошли в лес. Видим, он за нами идёт. Но он уже заметил, что мы на него оглядываемся, и держится на расстоянии. Мы быстренько в овраг и в овраге шли будто в эту сторону, а там склонились и совсем в другую сторону повернули, спрятались, вышли назад и оказались у него за спиной. И уже идём у него за спиной, а он: «Объект исчез, объект исчез». (Хохот). А мы уже сзади идём, разговариваем. Он оглянулся, увидел нас и немедленно исчез. Исчез. Мы походили по лесу, выходим на остановку — стоит он же, но уже в другом плаще. А у них, знаете, такие плащи были, что чёрный, а как вывернуть, то он уже пёстрый, в клеточку, клетчатый. И шляпа другая.
А то ещё было так. Уже Руденко арестовали. У меня уже было несколько обысков в доме. Они после каждого свидания, как я вернусь, выждут, пока я что-то напечатаю, а потом нагрянут с обыском, чтобы забрать. А то я что-то ехала в Москву — я не припомню, ехала ли я на свидание к Руденко, или что, а все дороги в Сибирь шли через Москву же. И Светлана Кириченко, жена Юрия Бадзё, почему-то решила дать мне тетради Бадзё, какие-то письма. Она же видела, когда мы ходили с ней по городу, что за нами ходят. Мы утром встретились, потом она сказала, что вечером привезёт мне на вокзал эти письма и тетради, «потому что он у меня в одном экземпляре, я не хочу, чтобы он пропал». Мне неудобно было ей отказать, а с другой стороны — ходят же за нами, ясно, что это опасно. Привезла она на вокзал и говорит, что за ней был «хвост», и ясно, что на вокзале он тоже был. Она мне всё это дала. Ехал со мной в купе такой парень, мужчина, всю дорогу развлекал меня, а уже на перроне в Москве меня сразу цапнули. Он быстренько вышел, меня взяли и повели в милицейскую комнату обыск делать. Забрали все эти письма, все эти тетради.
Я так замечала, что всегда, когда еду в поезде, то сидит какой-то молодой человек и развлекает меня, очень интересуется, кто я и что я, на всякие темы разговаривает. Раньше, до того микрофона в спальне, я думала, что такое только в фильмах бывает, а оно и в жизни, особенно в советской жизни, очень часто такое бывало.
Олесь Бердник к нам пришёл. Ещё Руденко был дома. Берднику уже сказали, что его запретили печатать. Руденко ещё писал что-то, а тут он узнал, что Бердник голодает в знак протеста против чего-то там, я не припомню. Он говорит: «Ну, раз он голодает, то надо его пригласить к нам. Тут все писатели… Пусть видят, что он голодает, а то он там где-то сидит в пещере, никто не видит». И пригласил его к нам, он у нас жил. И то уже снова под домом бегали, шастали, как только вечер, так там кто-то под домом бегает. Ну, ясно, что в доме подслушивали.
Бердник приехал с женой, с дочкой. Он раньше был с Людмилой женат, а это приехала Валя Сокоринская, теперешняя Валя Бердник, с подругой, второй Валей. Приехали, он там играл на банджо, а девушки хорошо пели, развлекались. Но у нас на столе только вода была, потому что он не ел, он голодал, а мы уже старались не есть при нём. И уже буквально на второй день в Союзе писателей везде пошли сплетни — а мы видели, что кто-то в шляпе там под домом, под окнами прошёл, вышли, никого нет, — и уже сразу сплетни пошли, что Бердник играл, а Руденко голый на столе танцевал, а кругом них девушки оргию устраивали. (Смех). Вот такие были в Союзе писателей сплетни. Я говорю, с ума сойти можно.
А когда Руденко судили, то в Дружковке, а не в Киеве, чтобы не могли иностранные корреспонденты приехать. Там всё было закрыто. Суд шёл, а люди спрашивали, кого же это судят. Судили не в здании суда, а в здании там какого-то клуба...
В.Овсиенко: В «Смешторге». (Суд состоялся 23.06–1.07.1977 в «ленинской комнате» конторы «Смешторга» в г. Дружковка Донецкой обл. — В.О.). Ещё и вывеску того «Смешторга» сняли.
Р.Руденко: Там территория охранялась так называемыми дружинниками в чёрных костюмах с красными повязками. Люди спрашивали, кого судят, так им говорили, что судят двоих, которые работали на мясокомбинате, они толкли стекло и бросали в детскую колбасу, чтобы тяжелее была. Это они рассчитывали, что как их будут вести, то люди будут кричать и проклинать их. Ведь как же, они же ту колбасу детям дают.
А по «радиоголосам» сразу же передали. Передали, что Руденко и Тихого арестовали. Но я же ещё не знала, где их судят и где тот суд. Суд шёл уже что-то шесть или восемь дней, а я ничего не знала. Мне никто ничего не сообщал, хотя я оббивала пороги в Киеве. Мне говорили, что они вообще ничего не знают. А потом уже пришла повестка, меня вызывают в Дружковку на допрос... Или на допрос меня вызвали даже не в Дружковку, а в Донецк. Я ещё не знала, что в Дружковке идёт суд. Он сидел в Донецкой тюрьме. Тогда я уже сообщила в Москву, что Руденко в Донецкой тюрьме и что там судят.
Я, конечно, звонила прямо с Донбасса в Москву на квартиру генерала Петра Григоренко, и на квартиру Сахарова, так сразу «вражеские голоса» передали, и люди уже знали, кого судят. Какой-то перерыв там на суде был, когда я шла, а люди проходили мимо меня и, не оглядываясь, рассказывают мне, что нам говорили так и так, но мы уже знаем, что это не с мясокомбината, мы слышали по «голосам». Так идут люди и не оглядываясь мне говорят, чтобы я слышала. Потому что они же видят, что кругом следят. Так они так голову опускают и это мне рассказывают, мимо меня проходя. Так что лукавая она была, советская власть. Прошу, Василий Васильевич, уже вы.
В.Овсиенко: Пожалуйста, расскажите, как вы демонстрацию проводили в Москве в связи с этим. Как вас арестовали в Москве.
Р.Руденко: Меня там не арестовали, в Москве. То был День Победы над Германией. Так я написала такой лозунг: «Освободите моего мужа, инвалида войны второй группы Николая Руденко». И стала там у библиотеки имени Ленина. Там диссиденты протестовали, как правило. Конечно, меня бы схватили немедленно и арестовали бы, но я только вышла и стала… А, то был День Победы, 9 мая 1978 года. Там праздновали, а когда я вышла, то как-то так, что милиция с площади ушла то ли обедать, то ли ещё что-то, что они где-то исчезли. И как только я стала, а тут ливень такой, ну, как из ведра хлынул. Я стою с этим лозунгом, люди бегают, прячутся в метро, а милиции нет нигде. Я так стояла-стояла, промокла, в конце концов подъехал Саша Подрабинек с машиной и говорит: поехали уже, всё равно нет никого. И корреспондентов не было, потому что, видно, этот ливень помешал. Ну, как из ведра лило. У меня, правда, был плащ, ноги промокли, а так ничего. Так что я стояла, не припомню, минут семь, а никто не вышел, и меня не поймали. В конце концов друзья приехали, меня забрали, так на том и кончился мой протест.
А арестовали меня — то, знаете, у меня уже был одиннадцатый обыск. И я на этом обыске уже почувствовала другой почерк, потому что они уже брали всё, что написано моей рукой, каждую строчку, что бы то ни было, касалось ли это Хельсинкской группы, или нет. Так я знала, что на этот раз они уже и меня заберут. Потому что раньше они брали, что Руденко писал или Бердник (после ареста Руденко у меня Бердники жили семьёй некоторое время). Раньше они искали либо Бердника, либо рукописи Руденко, а тут уже брали всё, что моей рукой написано. Так мне уже было ясно, я же за одиннадцать обысков поняла их почерк. А тут пришёл мой племянник уже под конец обыска. Они, конечно, как кто-то приходил, в дом впускали, но уже не выпускали до конца обыска, так я уже ему шепнула, что меня арестуют, сейчас заберут, скажи там всем родственникам, что тут уже дом опечатают, так чтобы они уже все знали.
Они делали обыск, а я себе уже чемоданчик складываю. Взяла носки, зубной порошок, зубную щётку — всё, что надо в камеру. Там одежду какую, смену белья. И они мне: «Ну, вы с нами там проедете на часик». Я беру чемоданчик. «А зачем вам чемоданчик? Мы вас через часик отпустим». Я говорю: «Если отпустите, то отпустите, а я чемодан беру». — «Ну, зачем вам чемодан?» — «А я, может, куда-то собираюсь ехать после того, как вы меня отпустите. Какое ваше дело, я беру чемоданчик». — «Ну, хорошо, берёте, так берите».
Я взяла этот чемоданчик, они меня привезли на Владимирскую, 33, тут же сразу мне предъявили ордер на арест и — в камеру. А я ещё и деньги взяла с собой, так что у меня на первых порах было там на тот лук, чтобы заказать, чтобы купили там что-то. Они меня должны были арестовать 14 апреля, там в постановлении было, что четырнадцатого апреля, но что-то у них не сработало. Не знаю, то ли они меня не нашли. Я где-то ходила, я уже забыла, как это было. А… Ко мне звонили в дверь 14 апреля, а я что-то там делала и плохо себя чувствовала, я не открывала дверь и не отзывалась. И телефон звонил — я не брала трубку, просто не хотела, мало ли кто там звонит. А то они не могли до меня дозвониться, хотя знали, что я дома, потому что следили за мной. Так они пришли 15-го, а 15-го я открыла дверь, они зашли, вот сделали обыск и забрали меня. Так что на день опоздал арест.
В.Овсиенко: Это в 1981 году.
Р.Руденко: Восемьдесят первый год был, да.
А вот в 1980 году была же Олимпиада в Киеве. Так, Боже мой, они всех бомжей и всех стариков повысылали из Киева, а меня не выслали. Но за мной ездила машина. Куда бы я ни ехала автобусом — за автобусом ехала машина, а в машине четверо, и в автобус спереди двое всегда заскакивали, и через задние двери тоже парочка. Куда бы я ни ехала, везде меня сопровождали. Потому что это Олимпиада, там иностранцы были, так они так стерегли, такая я была шпионка страшная, что меня так стерегли вот. Хорошо, Василий Васильевич, давайте, рассказывайте вы.
В.Овсиенко: Я думаю, что самое интересное, как вы рассказываете о себе. Вот о свидании с Николаем Даниловичем…
Р.Руденко: Перед заключением у меня было свидание. Я же, как его арестовали, ездила, раз в год ему свидание полагалось, так я ездила, в Мордовии он был, и я вывозила оттуда его же стихи.
В.Овсиенко: Как это, если можно?
Р.Руденко: Он мне их читал, а я запоминала, он читал несколько раз. Вы же знаете, во время свидания нельзя уснуть. Там двое суток того свидания — и нельзя двое суток уснуть, невозможно. Хочешь поспать хоть полчаса — нельзя уснуть и всё. Так он мне читал стихи, а я их запоминала. Сначала было так. Ну, у меня тогда была очень хорошая память, и я вообще люблю поэзию, так что мне легко было запоминать. Это только на первом свидании запоминала его стихи наизусть. На второе свидание он уже научился на папиросной бумаге делать такие трубочки и уже передавал мне больше. Да и запомнить он сам не мог много. Он писал много стихов, а всех наизусть не знал. Так у меня уже было несколько свиданий. Я в 1978 году была на свидании, в 1979-м. В 1980-м я приехала на свидание, а мне сказали, что он в больнице, и в больнице мне не дали свидания. Он-то был на операции, но они могли дать, он же не был лишён свиданий, но они под предлогом того, что в больнице, мне не дали с ним свидания, так я и вернулась ни с чем. А в апреле меня арестовали. А то свидание должно было быть в феврале, что ли, я уже не припомню. Это должно было быть короткое свидание, а уже длинное свидание должно было быть позже, в мае, и я не приехала. (Короткое свидание — до трёх часов, в присутствии надзирателей; личное или же долгое — до 3 суток, в комнате свиданий. — В.О.). Он ещё не понял, что я арестована. Потом уже кого-то, не Юрия ли Бадзё, кажется, допросили по моему делу, потому что у меня же изъяли его материалы, и в доме у меня что-то Бадзёвского нашли. Так что вызвали Бадзё допрашивать по моему делу, и таким образом он уже от Бадзё узнал, почему я не приехала на свидание. А он же готовился там, ждал этот день. День свидания настал — и не вызвали, а он не понимал, в чём дело. А готовиться к свиданию — это не так легко, потому что надо всё, что он собирался мне передать, упаковать, взять. А вызовут в любую минуту. То была тяжёлая процедура, он готовился, но я не приехала. Он узнал, что меня арестовали, впоследствии, как вызвали Бадзё на допрос.
Вопрос: После того, как вас арестовали, через сколько лет вы встретились?
Р.Руденко: Мы встретились через пять лет, потому что он уже отсидел три года. Его арестовали в 1977 году. Ему дали 7 заключения и 5 ссылки, а мне 5 и 5. Так я отсидела полностью свой срок, хотя уже «перестройка» началась. Уже все, кто там в зоне оставался, свой срок не досидели, их освободили раньше, после меня. Но я досидела свой срок до конца, и Оксана Попович досидела до конца. Её освободили домой, а меня — в ссылку.
Меня должны были послать в Красноярский край, а Руденко уже отбывал ссылку на Алтае, и что-то ему сказали в Алтайском КГБ, что меня не пошлют к нему, что меня пошлют в другое место в ссылку. Ему сказали, что вроде бы это не обязательно, её могут послать в совсем другое место. И он тогда написал письмо Чебрикову (тогда Председатель КГБ СССР. — В.О.), что он находится в ссылке, «инвалид войны второй группы, а жену должны отправлять в ссылку, как мне стало известно, куда-то в другое место». А меня уже привезли в Саранскую тюрьму, а из Саранской тюрьмы должны были отправлять на этап. Уже завтра мне на этап, а сегодня вечером из Москвы был звонок, чтобы меня отправили к мужу на Алтай. А потом мне объяснили, что если бы этот звонок опоздал на день и меня бы отправили уже в Красноярск, то уже оттуда никто бы меня не вернул на Алтай. То есть если бы опоздал этот звонок, то уже бы ничего нельзя было исправить, я бы сидела пять лет в Красноярском крае, а он бы на Алтае. Но, как мы и надеялись, меня тогда решили отправить на Алтай.
Так они меня посадили в Москве на самолёт под конвоем. Тоже было интересно — посадили на самолёт до Барнаула. Там есть такие места, где обычно арестантов везут. Кто военные, кто в армии служил, кому доводилось конвоировать, те знают, ну, а так люди же не знают. Посадили меня. Тут солдат сидит и там сзади, спереди солдаты и я сижу. Приходит какая-то женщина: «Это моё место, освобождай». Я говорю: «Подойдите к стюардессе, она вас посадит». — «Не хочу, я хочу на своё место!» — и устраивает скандал. Но потом пришли её родственники, потому что она оказалась не одна, там и мужчины ехали, и они ей — тур-тур, что-то там ей шепнули. Она успокоилась и так на меня смотрела жалостливо, так ей было меня жалко, она с таким ужасом на меня смотрела, и только тогда она увидела, что кругом меня солдаты сидят.
В.Овсиенко: Ей тоже захотелось под конвой… (Смех).
Р.Руденко: А все другие пассажиры не обращают внимания, нормально едут пассажиры как пассажиры. А как я иду в туалет, так меня же конвой сопровождает, но люди как-то на это не обращают внимания, это делалось тихо, чтобы никто не замечал. Но тот мужчина ей говорит: «Иди сюда». Что-то там ей шепнул и она с таким ужасом на меня смотрела, так ей было жалко меня, она уже чуть не плакала. Такая жизнь была.
Привезли меня в Барнаул, закрыли меня в так называемый отстойник. Боже, что это за ужас был, я вам не могу рассказать. Это такая камера, большая камера, вот такая, как это помещение, — и нет никого. Цементный мешок. Там вверху окно, но заделано наглухо, и в углу стоит, извините, такая здоровенная бочка, полная говна — вот так, куча с верхом, и это всё так воняет. Окно закрыто железом, темно так, и эта вонючка. И они меня держали в этом отстойнике. Я как начала стучать в дверь, кто-то: «Что такое?» Говорю: «Выпустите меня отсюда». Они там что-то… Я снова стучала, снова кто-то там пришёл. Наконец открывают, забрали меня туда, куда привозят только новых арестантов, забыла, как оно называется там.
Реплика: КПЗ?
Р.Руденко: Не-не, в тюрьме там есть что-то такое, куда только привозят новых узников, туда запускают, а потом их уже по камерам или куда, какая-то такая камера. (Приёмник. — В.О.) Ну, там вроде чисто внешне выглядит, нары, коврики. Нас там было что-то, не знаю, душ десять. Свет включили, а там... Это же зима была, холодно, мороз на дворе, а там полно мух и полно червей. Белые такие, ну, мухи лазают и черви эти там, полно их, лазают. Как это там среди зимы у них мухи и черви?
Стук, открывается кормушка — несут есть. Несут есть и давай там — у кого есть кружка, то наливают кипяток, у кого есть миска... Железные миски дали, но ложек не дали. Они ляп-ляп в те миски — жидкость, и там по одному кусочку картошечки, ничего нет, никакой крупы, ничего. И ложек нет. Вот понакидали этой жидкости, а потом ещё открывают: «Давай!» — «Что давай?» — «Давай, куда тебе давать кильку». Ни у кого же ничего нет, подставляют горсти, бросают туда кильку. Я даже не подставляла руки, потому что я её не ела, почки больные, так мне того нельзя было. А женщины берут. У кого ничего нет, так горсти подставляют под эту кильку, а потом где-то там ищут, одна другой помогают найти у кого какой-то целлофанчик, у кого что, и ту кильку складывают, едят. А потом той воды выпили кружку, ещё же хочется, а больше воды нет, никто уже вам её не даст до утра. Это страшно. Вот дали тот черпак этой жидкости с картошкой и никаких ложек, и как хочешь, так её глотай. Такое вот.
Вообще в Барнауле там такое что-то, такой ужас. Потом меня в какую-то камеру бросили. Там было десять мест, нары на десять полок, в три этажа нары, а нас было там девятнадцать душ. Между нарами проход такой узенький, что нельзя протиснуться, и тут же люди лежат, потому что негде, полок только десять. И люди так один по одному топчутся. А тут какая-то комиссия должна прийти, надзиратели постучали: «Чтобы сейчас была чистота, драйте, чтобы было чисто!» Я говорю: «Так пусть она, комиссия, придёт и увидит, зачем драить». — «Э-э-э, — говорят заключённые, — если мы не выдраим, то нам знаете что потом будет после той комиссии? Они нас всех посадят в ШИЗО или Бог знает, что будут делать». Берут эти девушки, драят всё, чтобы пол везде был чистым. Пришла та комиссия, открыли дверь, заглянули — чисто, а что там десять полок, а девятнадцать человек, никто вроде не замечает. Закрыли, пошли, всё в порядке.
А ещё мне было интересно в Потьме. Как меня привезли в Потьму...
В.Овсиенко: Это в Мордовии. Пересылка.
Р.Руденко: В Мордовии. У нас, в Уголовном кодексе УССР, статья 62-я — политическая, а в России, в Российской Федерации, 62-я статья — это были наркоманы и алкоголики. (Смех). Меня привезли, дежурный посмотрел — 62-я статья — и туда меня, в ту камеру. И там нас было, может, душ тридцать. Запустили женщин, и эти уже, кто знает, уже не первый раз, то они бегом все — прыг. Я думаю: «Чего они так быстро бегут?» А они бегом-бегом на верхние нары летят, как пули. А те, кто не знает, то они на нижних нарах остались. Я думаю: «Чего они так бегут? Что там такого интересного на тех верхних нарах?» А только села — Боже! — вот такие здоровенные клопы с нар падают, как груши, и их там тьма. На нижних нарах их полно, они с верхних нар падают на голову. Тем, что наверху, они на голову не падают, они там толкутся, а те клопы падают на нас вниз. Это такой ужас!
В. Овсиенко: Они падают прицельно, точно на открытые части тела!
Р. Руденко: Они прицельно, а если присмотреться, так их там просто слоями, такие большие, такие они упитанные, толстенные, и ими просто устлано всё, так что досок не видно, только одни клопы. Так там, наверху, те, кто на верхних нарах, спали, а мы, кто внизу, сидели, никто не спал, потому что невозможно было, эти клопы не давали. Мы до утра досидели, а утром открывается дверь, меня забирают в отдельную камеру, в одиночку. Там уже койка, матрас, подушка. Пришёл какой-то дежурный офицер, увидел, что это не та статья, и меня забрали в отдельную камеру. Там уже не было ни клопов, ничего, но там уже были надписи, я уже видела, что там политические проходили, были знакомые имена, я уже теперь не могу вспомнить, чьи там были имена-надписи. Постукивали по трубам. Там тоже девушки переговаривались через туалет, это «телефон» тюремный. По трубам постукивали и что-то меня спрашивали, кто там, можно было переговариваться. Кто-то там незнакомый отзывался, но были надписи в камере, фамилии наших мужчин-политических, я уже не помню, чьи именно.
В. Овсиенко: А как вы были в ссылке и как вас освобождали — это тоже интересно. Какие были условия в ссылке?
Р. Руденко: В ссылке нас поселили, между прочим, в ту же самую комнату, где перед нами отбывал ссылку Иван Свитлычный. Ну, зачем им другую искать: там уже подслушка готова, там же всё оборудовано, как надо. Зачем им другую комнату готовить, если там уже всё готово. Нам люди сразу рассказали, что там был Иван Свитлычный, в той самой комнате.
В. Овсиенко: Посёлок Майма.
Р. Руденко: Майма, да. Меня туда привезли, Руденко уже там был. Привезли меня туда машиной из Усть-Ордынской тюрьмы, уже просто на УАЗике, а не в воронке. И уже без конвоя, просто кагэбэшник привёз. Пошёл, позвал Руденко, он вышел. Ну, вот мы первую ночь разговаривали, целую ночь мы не спали, и потом он под утро включает радио и слышит, что случилась авария в Чернобыле. Это была первая наша совместная ночь в ссылке, а в Чернобыле как раз произошла эта авария. Это нас поразило, что такая страшная авария в Украине.
Мы слушали «голоса», а там, соответственно, нас слушали кагэбэшники, о чём мы там разговаривали. Он мне что-то своё рассказывал, я своё, а они всё записывали. Приходили, старались забирать то, что он писал, он же рассказал, что он там написал, ну, вот они потом пришли и забрали.
А вообще-то в этой Майме нам не разрешено было за пределы Майминского района выходить. А пойдёшь там в горы или куда, так там же могут сказать, что ты перешёл границу. Там же нет чёткой границы, можно в любой момент сказать, что ты перешёл границу, и всё. Базара нет в этой Майме, а люди там «стесняются торговать». Они каждый себе своё выращивает, а пойдёшь к кому-то, что продайте там что-то — «Как, продать?» Ну, там уже одну женщину упросили, чтобы она нам продавала молоко, какую-то картошку, то-сё. Пришла, говорю: «А зелёного лука продайте, зелени какой-то мы же хотим». — «Нет, как это продавать, я стесняюсь, у нас никто не торгует». А она была какая-то коммунистка. Видно, её вызвали те же гэбисты и сказали, что продавай, им же надо что-то есть. А мы же после зоны такие истощённые, нам так хотелось зелени, мы хотели бы пойти в горы, чтобы нарвать этой колбы, — этой горной черемши, она очень вкусная, весна как раз, а мы не можем нигде витаминов поесть. Так уже попросили одну знакомую, она сказала, что пойдёт в горы, так мы сказали: нарви и нам принеси. Она была молодая юристка. А этой хозяйке, где мы брали молоко, потом, видно, кагэбэшники сказали, чтобы она нам продавала зелень, а она стесняется, а потом говорит: «Я вам дам земли, и вы себе выращивайте, посмотрим, что вы там вырастите». И она нам на своём огороде такой участочек, как вот половина этой аудитории, как вот парты стоят, такую полоску дала. А это же Сибирь, там ещё заморозки, а мы быстренько из каких-то там палочек, что в лесу насобирали, сделали тепличку, плёнку купили. Я сразу там пару рядочков свёклы посеяла и морковки, и лука, и чеснока, и огурцы, помидоры — всего в той теплице понемногу. Мы же вдвоём, сколько нам надо. Заглядывали они, так посмеивались, посмеивались, те кацапы, а потом как увидели, что у нас хорошо всё уродило… Там не было ни одной теплицы, в этой Майме, а после нас начали теплицы как грибы расти. Сразу она построила, соседи прибежали смотреть — и по всей Майме пошли теплички расти.
В. Овсиенко: Вы цивилизацию принесли.
Р. Руденко: А сада ни у кого нет, только огороды. Были там немцы, так у них всё под окнами растёт. Даже если не свой дом, а квартира, то всё равно у них палисадничек, и там у них всё есть — и красная смородина, и чёрная смородина, и малина, и клубничка… И там, где украинцы живут, — так же — садик. Там есть украинцы издавна, они уже давно русифицированы, но они знают, что они украинцы, и у них хата белая, у них садики. У немцев или украинцев всё есть, а у тех ничего нет: «Не растёт у нас». Так посадите, и будет расти.
В. Овсиенко: «Не растёт, потому не содим».
Р. Руденко: И дружат, дружат эти русские с этим немцем. Он был адвокат. Я говорю: «Смотрите, у Генриха растёт, а у вас не растёт». — «Да, у него, наверное, земля другая».
Мы там ходили на реку Катунь. Пошли мы на Катунь, а нам один мужчина дал лодку, говорит, берите, когда хотите, катайтесь себе, сколько хотите. Так мы брали ту лодку и переплывали Катунь. А это очень быстрая река, там на чём попало не переплывёшь, там надо, чтобы была хорошая лодка. Мы переплывали на острова и там рвали облепиху. А уже так холодно, осень, а эти, что за нами следят, они же видят, что мы переплыли, так они где-то взяли надувную лодку. Но ведь на такой реке на надувной лодке — это же невозможно переплыть, так они там чуть не утонули. Как-то они добрались до того берега, кряхтят там. А острова там такие, что если не знаешь дороги, то там очень легко заблудиться, хоть это и остров, но они большие, эти острова. Мы уже там знали все ходы на тех островах. Мы увидели и поняли, что это они там пыхтят, там так кто-нибудь не будет плавать. А они такие в чёрных костюмчиках, при галстучках. Они пыхтели-пыхтели… А мы уже наблюдали за ними из-за куста. Вылезли они как-то на берег, так оббежали, что уже впереди нас оказались. Мы идём, а они: «Грибочки собираете?» Какие там грибочки, уже такая поздняя осень. Мы себе пошли, пошли, пошли и убежали от них, потому что мы знали там все тропинки, а там тропинок много, чуть-чуть не на ту свернёшь, так зайдёшь в такие дебри, что будешь до вечера блуждать. Мы пошли и в конце концов вышли с другой стороны к своей лодке. А их лодка привязана к берегу, а их нет. То есть мы поняли, что они заблудились там, а уже темнеет. Мы быстренько в свою лодку и поплыли себе домой, а они там остались. Потом мы рассказывали нашим друзьям. Потому что у нас там появились такие друзья, что приходили по ночам, мы выходили на стадион и говорили. Есть люди мыслящие везде. Они хотели пообщаться, но они же работали в райкоме партии, они же не хотели, чтобы их с работы выгнали. Так мы ночью выходили на стадион и там разговаривали, чтобы никто не подслушивал нас. Так мы им рассказывали, что вчера видели тех на резиновой лодке.
Ходили в горы, красиво там было, но мы всё боялись, что нам могут пришить нарушение. И оказалось, что нас уже в мае 1987 года освободили, но мы ничего не знали, дальше отбывали ссылку. И только в октябре нам сообщили, что Горбачёв нас помиловал или как там, не знаю, или освободил. Это помилование было в мае месяце, а нам только в октябре сообщили об этом, и дальше наблюдали за нами. Может, они и не наблюдали, но мы продолжали отбывать ссылку, мы не могли поехать в Горно-Алтайск, нам нельзя было, хоть там было каких-то двенадцать километров. То есть мы не могли свободно себя чувствовать.
Так в октябре сказали — а куда ехать? В Украину? Этот областной кагэбэшник позвонил в Киев, ответили, что нет, в Украину вы не можете ехать. Мы всё-таки написали письмо. Из киевского КГБ нам сообщили, что квартиру мы вам не вернём (потому что после моего ареста забрали квартиру), что, мол, как приедете, устроитесь на работу, то квартиру сможете получить на общих основаниях. Ну, вы представляете себе: Руденко пенсионер, а чтобы стать на очередь, надо было минимум пять лет проработать, чтобы только на очередь стать, а потом 25 лет простоять в очереди, чтобы получить квартиру — то есть нереально. И что делать? А тогда этот начальник областного КГБ Горно-Алтайского говорит: «Нам из Москвы позвонили и сказали, что вы можете выезжать за границу». Да как же мы выедем, если даже наши письма никуда не доходят, куда мы посылали... «Ну, теперь напишите, так дойдут». Мы послали телеграмму Гале Горбач в Германию, что нам нужен вызов. И мы получили из Германии вызов, нам сказали, что выпустят. Но ведь мы не можем до Москвы доехать, нет денег. Пишу в Москву, чтобы нам деньги выслали, потому что мы не можем уехать. Там была Лидия Чуковская, выслала нам деньги на дорогу.
Мы приехали в Москву, жили немного у знакомых, но сколько можно у знакомых жить, у каждого же своя семья, свои проблемы, кому же нужны такие нахлебники? Так я пошла там, наодалживала деньги у знакомых в Москве, пошли мы в гостиницу. В гостинице мы пробыли, пока визу оформляли. Уехали.
На первом нашем выступлении в Германии люди собрали сколько-то там денег. Первые деньги, что нам дали, я отправила в Москву, чтобы долги поотдавать, хоть там были такие люди, которые говорили: не надо, мы вам так дали, не надо долги отдавать, но, я думаю, всё-таки лучше отдать долги. Так первое, что я сделала, это выслала все долги, поотдавала, у кого занимала.
В Германии мы пробыли почти два месяца. Первые выступления, потом немножко успокоилось, и Руденко сразу сел работать и написал «Путь к хаосу». Почему он это написал? Потому что в Германии журналисты, представители власти спрашивали: «Что вы думаете об этой перестройке?» Так он сразу всем говорил, что никуда она не приведёт, эта перестройка, потому что её неправильно делают. Он говорил, что это экономический кризис, эту перестройку никогда бы не делали, если бы не экономический кризис. А потом сел и написал свой «Путь к хаосу», потому что напрашивался такой труд, он отвечал этим трудом на вопросы, которые ему задавали.
Только закончил эту работу, мы пошли в американское посольство. Потому что в Германии ему предлагали работу, но он почему-то очень хотел в Америку. Германия очень такая пунктуальная, а он говорит: «Я хочу себя чувствовать свободнее. В Америке свободнее». Пошли мы в американское посольство, попросили политического убежища, нам его сразу предоставили, билеты нам оплатили из Американского Комитета спасения. Оплатили нам билеты, посадили в самолёт. У нас не было ни копейки денег. Мы летели из Москвы в Германию — у нас не было денег, а из Германии в Америку — тем более при себе ни копейки не было денег.
Привезли нас в Америку, выходим в аэропорту, кто знает, что это будет, как мы будем жить... Но нам дали такие значки, означающие, что мы не знаем языка. Вышел один, на такой коляске подъехал, посадил нас вместо багажа в ту коляску и куда-то нас повёз. Повёз, повёз, а потом открываются двери — а там полно народу! Украинские, русские диссиденты, что выехали раньше, — и все нас встречают. Нас в какой-то зал прямо в аэропорту! Мы такие уставшие, хотелось скорее отдохнуть, а тут такой огромный зал, нас туда заводят, сразу на сцену, а полный зал людей, все люди встают и поют «Ще не вмерла України…» — гимн украинский. Я стою плачу. Это было так неожиданно и так трогательно. Была большая пресс-конференция, там было полно американских журналистов, пресс-конференция длилась, наверное, часа два.
А потом каждая американская украинская организация хочет заполучить Руденко, там буквально цеплялись за руки Руденко. С одной стороны одни повисли, с другой другие, а третьи как-то так потихоньку на минуточку где-то там нас остановили, раз, двери закрыли, нас с багажом туда. А у нас уже багаж появился, потому что в Германии надарили нам книг, и мы уже эти книги взяли с собой, уже у нас багаж есть. Эти, совсем третьи, нас похитили и повезли. Какими-то чёрными ходами вывели, посадили в машину, а люди там остались. Ну, мы этого ничего не знали, мы не понимали, что идёт какая-то борьба вокруг нас. Но потом нам всё это рассказали, потом это выяснилось, что одни хотели привлечь Руденко к своей организации, а те к своей. Но всё кончилось нормально, потому что Руденко не присоединился ни к одним, ни к другим, сказал, что я буду сам по себе, хотите со мной дискуссию вести — пожалуйста, есть газеты. Так оно и было.
Он себе сидел дома, работал, возглавил Заграничное представительство Украинской Хельсинкской Группы, а позже — Союза, а я пошла сначала на курсы английского языка, так как ничего не знала. Вышли мы в Нью-Йорк, идём по улице, он говорит: «Ну, ищи, хоть разговорник надо русско-английский купить». А я же не знаю по-английски ни одного слова, но немножко знаю по-французски. Иду и спрашиваю по-французски, где можно найти русско-английский разговорник. Все разводят руками, не понимают. А одна чёрная — в Африке же французский язык, — одна чёрная идёт, поняла, говорит: «Пойдёмте, я вам покажу». Повела. А мне кто-то говорил, что там на Пятой авеню есть «Камкин», магазин такой. Она нас взяла и повела туда, показала, даже полочку нашла, говорит: «Вот здесь выбирайте». Есть русская литература — и словари, и всё. Так я там уже сразу накупила.
Пошла на курсы английского языка, походила месяц, немножко выучила. А тут как раз в редакции газеты «Свобода» есть место, и приглашают Руденко. А Руденко сказал, что не пойдёт в редакцию работать, но Раиса пошла бы. Ну, а мы же живём у людей, украинка пустила нас к себе в дом. Но сколько же можно жить у чужих людей, надо же уже своё иметь. Нам сказали, что если я там буду работать, то сможем квартиру получить в доме рядом с работой. Поставили нас на очередь на ту квартиру. Я бросаю курсы, потому что боюсь, что если буду долго думать, то кто-то должность займёт и буду тогда снова искать работу. Так я оказалась в редакции «Свободы», бросила курсы, пошла на работу. Пробовала вечером ходить на те курсы, но вечерние курсы были, во-первых, неэффективны, а во-вторых, работать в газете, а потом ещё курсы — невозможно было, это была очень большая нагрузка. Так что я английский язык так толком и не выучила. Ну так, на бытовом уровне выучила, конечно.
Работала, и квартиру нам дали довольно быстро, месяца через четыре. Нам до работы было буквально три минуты идти, так что очень удобно было.
Вопрос: На каком этаже?
Р. Руденко: На пятнадцатом сначала, а потом уже на восемнадцатом. У нас там украинский дом был, который принадлежал организации «Украинский Народный Союз». У них был этот свой пятнадцатиэтажный дом. Потом они его продали, и все украинцы ругались, что они продали. Но вскоре они приобрели другой дом в Парсипани. Но это позже, а теперь вот наш Украинский Дом, здесь Гудзон, а здесь Уорлд-трейд-центр. И вот тут же, где я живу, где мои окна, мой балкон выходил прямо на Манхэттен. На эти дома, пробитые самолётами, во время террористического акта… (11 сентября 2001 года. — В. О.)
В. Овсиенко: Уорлд-трейд-центр, да?
Р. Руденко: Уорлд-трейд-центр, это Всемирный Торговый Центр. Он прямо перед моим балконом. Так я теперь, как приезжаю, смотрю, и мне так... Ну, не могу привыкнуть, что там нет этих домов-близнецов. А я тогда сразу приехала после этого террористического акта, там ещё были руины, страшно было на это смотреть.
В. Овсиенко: А скажите людям, почему вы в Америку до сих пор ездите?
Р. Руденко: Я вам скажу, почему. Уже не езжу, но ездила, потому что, во-первых, там же оставались вещи, наша библиотека, так надо было понемногу поперевозить сюда, что надо, а остальное там повыбрасывать, чтобы освободить квартиру. А кроме того, я ещё некоторое время жила в Украине, а работала для газеты «Свобода». Потом уже не могла работать, потому что у меня так: мама здесь заболела, парализованная, и муж ослеп. И такая ситуация была, что мне надо было между двумя больными крутиться, я не могла уже работать, пришлось бросить работу. А в Украине подала документы ещё в девяносто первом — на украинское гражданство, а мне сказали: «Вы утратили право на украинское гражданство, потому что вы во время развала Союза не были на территории Украины, так что теперь вы можете получать гражданство на общих основаниях, как иностранцы». Хотя у моего мужа есть документы, что он в Киеве прописан, что это мой муж, все документы есть — нет. Если бы он был женат на китаянке, ей бы сразу дали украинское гражданство, а мне — ни в какую. А закон уже был, что я имела полное право на украинское гражданство, сделала все документы, надо было ещё только анкету заполнить. Вот они меня с этой анкетой посылают: городской ОВИР в районный, а районный в городской. И они меня четыре года за этой анкетой один к другому посылали. Я понимала, что это означает, просто я сначала растерялась: что это такое, те говорят, пойди за анкетой туда, а те — туда. А то были муж и жена, он работал в городском ОВИРе, а его жена в районном. И они посылали друг к другу, пока я не догадаюсь и не заплачу. Мне подсказали, что они просто хотят, чтобы вы заплатили. «А сколько же надо платить?» Говорят: «Да они меньше десяти тысяч долларов не берут». — «Нет, — говорю, — если бы я и хотела дать, то таких денег у меня нет». А почему я им должна платить? Я имею право по закону. А они мне даже не давали вид на жительство в Украине, с этой анкетой так и водили, ждали, пока я заплачу.
Я ещё работала на газету «Свобода», так на какой-то пресс-конференции подошла к Александру Морозу, он тогда был председателем Верховной Рады, а он меня спрашивает: «Как у вас дела?». Если бы он ещё не спросил, то я бы, может, и не подумала ему жаловаться, а так говорю, что у меня плохие дела. «А что такое?» — «Ну, — говорю, — хорошо, я вам напишу». Я ему написала, описала все эти перипетии, и он или наложил резолюцию, или позвонил туда, в ОВИР. А я же не знала, какой результат, и уехала в Америку. Потому что так: в Америке такой закон, что я могу только полгода быть за её пределами. В Америку надо каждые полгода возвращаться, иначе я потеряю там вид на жительство, а в Украину я каждый раз приезжаю, и должна визу покупать, потому что не имею гражданства, я лицо без гражданства. Мало того, что у меня тут двое больных дома, я ещё должна всё время в самолёте туда-сюда летать каждые полгода, так это же мне деньги стоит — и дорога, и виза, и всё. Так я уже не выдержала, поехала в Америку и подала на американское гражданство. Я там была два месяца, за два месяца мне без проблем предоставили американское гражданство. А американское гражданство уже даёт мне право быть за границей сколько хочешь, хоть и пять лет, и десять, я свободно могу жить где угодно, и я не теряю никаких прав. Так я думаю, хоть с Америкой уже не буду иметь проблем, а тогда уже буду здесь добиваться. Тогда уже не надо мне было каждые полгода возвращаться в Америку. Я бросила работу и в Украину перебралась. Согласно закону мне должны были предоставить вид на жительство на два года и сказали, что каждые два года мне надо его продлевать, этот статус. Потом они дадут на пять лет, а как пять лет пройдёт, то они будут рассматривать, может, тогда предоставят мне украинское гражданство. Но из-за того, что Мороз им сказал, чтобы они удовлетворили всё, что я хочу… А я вернулась из Америки и говорю: «Я вот четыре года не могу у вас выбить гражданство…» А начальник ОВИРа говорит: «Да, знаете, у нас такое ещё несовершенное законодательство…» А я говорю: «Ну, так хорошо, раз несовершенное, то давайте мне уже этот статус, чтобы я хоть имела какую-то прописку, чтобы я не была подвешена, потому что я уже имею американское гражданство». А он: «А ну, покажите». Я вынимаю паспорт, он посмотрел, говорит: «А знаете, мы вам можем дать украинское гражданство хоть сейчас, только вы должны отказаться от американского». Я говорю: «Так вы же две минуты назад говорили, что у вас несовершенное законодательство. Так вы хотите, чтобы я вам поверила после того, как вы меня четыре года мариновали? Только что было несовершенное, а теперь уже вы можете дать». Так я с тем и осталась, с американским паспортом, по сегодняшний день.
Прошло тех два года, я пошла, чтобы мне продлили ещё на два года, а потом ещё на пять лет, а они мне уже дали постоянный вид на жительство в Украине, поставили штамп «Постоянно». Видно, боялись, что я пожалуюсь ещё кому-нибудь, может, к Кучме пойду или куда, так уже поставили и мне уже не надо продлевать этот статус. Но в Украине у меня вид на жительство, а в Америке гражданство. И теперь в Америку меня время от времени вызывают для участия в суде присяжных. Там же судят кого-то, так вызывают по очереди граждан. Иногда вызывают и меня туда на суд. Так надо ехать, потому что, если не явишься, то оштрафуют.
В. Овсиенко: Здесь право голоса имеете?
Р. Руденко: В Украине нет, а в Америке — да. [Реплика о Ющенко, неразборчиво]. В Украине я имею все права, кроме права голоса, голосовать не имею права. (Аплодисменты).
М. Рудь: Слово предоставляется Василию Васильевичу Овсиенко.
В. Овсиенко: Когда бы вы так хорошо выступили, Раиса Афанасьевна, как не на таком собрании? Так я намеренно задавал вам такие вопросы, чтобы вы как можно больше рассказали. А то, что буду рассказывать я, уже не так интересно. Но всё-таки я кое-что дополню. [Выключение диктофона].
Из ответов на вопросы.
Р. Руденко: Ещё до ареста один иностранный журналист договорился с Руденко о встрече возле оперного театра. Он позвонил, они договорились по телефону встретиться, он сказал, как он будет одет, тот иностранец. Это был итальянский журналист или кто, я уже не помню. Он рассказал, как его узнать. Но мы же знаем, что наш телефон прослушивается и что нам не дадут встретиться. И мы так договорились: «Ты иди, а я тоже поеду с тобой, но буду наблюдать». Ведь следят за нами, мы же знали, что не дадут встретиться. Приехали мы туда, к Оперному театру, где тот назначил свидание. Но я так на расстоянии держусь, совсем сбоку, издалека смотрю. Мой муж пошёл на то место. И только он подошёл, а там уже чёрная «Волга» подъехала и сразу к нему подбежали тот следователь с другим, который у нас уже не раз делал обыск, я его узнала. Они схватили Руденко, быстренько его так под ручки и в машину. И повезли. А я осталась, выглядываю-выглядываю, думаю, может, и меня сцапают, но хорошо, что я на расстоянии смотрела, потому что они бы и меня забрали. Я осталась и жду того мужчину, жду-жду, его нет, долго ждала. Уже собралась уходить, когда, смотрю, он появился. Он же описал, как он выглядит, и я его узнала. Я подошла и говорю, так и так... А он тогда говорит: «Так меня, — говорит, — задержали, меня просто не отпускали, я думаю, что они умышленно задержали и напоили коньяком». Он мне начал рассказывать, как там его спаивали, говорит, никогда в жизни столько не пил, меня буквально силой спаивали и не отпускали, из-за этого я опоздал. Так я ему рассказала, что моего мужа тут взяли, но то, что он хотел вам передать, у меня есть, только надо ехать домой, потому что книжка у него осталась в плаще. Он ему всего лишь хотел передать книгу своих стихов, ту книгу, которую здесь запретили, — «Вселенная в тебе». И ещё одну книжечку он подписал. Так я с этим итальянцем поехала домой, отдала ему эти книжечки, и он уехал.
А Руденко там морочили голову, что мы вас везде ищем, что мы вас не можем найти, нам надо с вами поговорить. Так они его продержали долго, довольно поздно отпустили.
А мы с тем журналистом поехали городским транспортом, не на такси, и только тогда, когда он вернулся в такси в свой отель, только тогда они уже отпустили Руденко. Только когда им посигналили, что итальянец на месте в отеле, они Руденко отпустили. Руденко приезжает домой, говорит, что так и так. А мы разговаривали не вслух, у нас такие разговорнички были, потому что они в доме слушали.
В. Овсиенко: Москвичи говорили: «Русско-русский разговорник». Такая плёнка на чёрном фоне, на ней пишешь такой палочкой. Написал — всё видно, а потом, раз, поднял эту плёнку — и уже нет того текста. «Русско-русский разговорник».
Р. Руденко: Так я ему написала, что встретилась с итальянцем, что я отдала ему книги, только без его подписи, встреча состоялась и так. Так что книгу мы передали и, кажется, я уже не помню, какие-то ещё бумаги передавала, я уже сейчас не могу сказать что. Такое было ещё до ареста.
Р. Руденко: Если бы Ющенко не пошёл на переговоры о широкой коалиции, то там, на Востоке, уже активно готовились к тому, чтобы Восток отделить от Украины и присоединить к России. Немедленно к этому присоединилась бы и Одесщина, и Крым, и был бы раскол. Если Ющенко пошёл на это, то только ради того, чтобы избежать югославских событий в Украине. Я считаю, что он правильно сделал, потому что сейчас бы кровь лилась, была бы гражданская война. Сторонники Януковича активно готовились к расколу Украины, они и не скрывали этого, они очень активно к этому готовились. И Ющенко вынужден был пойти на это, чтобы избежать гражданской войны.
В. Овсиенко: Это, наверное, правда. Они же думали, хоть кусочек оторвём себе, а тут: «Пожалуйста, нате вам всю Украину».
Про обыск.
Р. Руденко: Обыскивали именно тех, с кем я общалась. У каждого обыск делали. Ко всем его знакомым и родственникам приходили одновременно, чтобы никто не мог другого предупредить. Если у кого-то прятались какие-то документы, то везде их находили.
[Конец записи]
Чествование Николая и Раисы Руденко в Киевском городском доме учителя 19 ноября 2000 года. «Многая літа» поёт хор «Гомин». Снимок В. Овсиенко.
