Евгений Грицак. Норильское восстание. Издание второе, стереотипное. – Харьков: Права людини, 2018. – 108 с.
Об этой книге трудно писать. Трудно ещё и потому, что можно и нужно было бы цитировать каждый абзац, настолько плотное это письмо. В ней существенно каждое предложение, каждый эпизод. На её страницах нет события, которое было бы менее важным, чем другое. Каждая последующая ситуация вытекает из предыдущей, а все вместе они образуют плотное кружево — не из нитей, а из колючей проволоки. За колючей проволокой, которой она себя окружила, — «самая демократичная страна мира», «светлое будущее», утопия, осуществлённая на Земле, город счастья (точнее: зона).
Теперь это — прошлое, и чем больше свидетельств печатается, тем темнее оно предстаёт. Правда, говорят, будто белое и чёрное — неправильное видение, оптическое сужение. Такого, мол, не существует. Есть ещё много оттенков серого. Что ж — очень серого. Лишь то, что было частной жизнью, было светлее, но чернота врывалась и туда, делая её серее, чем могла бы быть. Врывалась с обысками, но и в многочисленных других формах, не менее чувствительных, хотя далеко не всегда очевидных и однозначных.
«Норильское восстание» — редкое по насыщенности чтение, в котором нет перерывов и нарративных манёвров, где тот единственный эпизод, который можно было бы воспринять как лирическое отступление, если бы речь шла о художественном произведении, на самом деле имеет центральное, ключевое значение. Этот эпизод, который, казалось бы, не имеет никакого отношения к описанным событиям, разве что к личности рассказчика, — кульминация книги (кто прочитает её, легко поймёт, почему):
«А я тем временем отправился в прошлое и за считаные минуты увиделся со своими родными и друзьями, заново пережил особо памятные события из своей жизни.
Вот мне тринадцатый год. Я медленно, едва переступая с ноги на ногу, прохожу мимо дома О. В. Почему-то очень хочется видеть её. А она уже залезла на забор и весело улыбается. Я равняюсь с ней, смущаюсь и иду дальше, уже более быстрым шагом. Якобы я просто так сюда пришёл, не нарочно!..»
Так начинается цикл воспоминаний, рассказчик проживает ещё раз свою жизнь, её решающие мгновения — первую любовь, первый арест, участие «в самой большой и бессмысленной в истории человечества войне, где с обеих сторон миллионы людей слагают свои головы не за свободу, не за справедливость, а за свой собственный гнёт и свой собственный способ самоуничтожения, не за демократию, а за красную или коричневую диктатуру, не за народ, а за его тупых и кровавых тиранов!..».
Это последнее — единственный пассаж, который звучит несколько плакатно, пафосно, однако лишь потому, что он превращён в цитату. Если вернуть цитату обратно в текст, на её подобающее место ближе к завершению повествования, она окажется в своём контексте, и это звучание сразу спадёт. Человек, который поведал всё, что было до этого, имеет право на такое обобщение, он добился его всем предыдущим повествованием. Правда таких вещей убедительна, контекст — надёжный индикатор, а ещё надёжнее, когда текст, контекст и действительность совпадают, как в этой книге.
Почему тогда кульминация, ведь повествование — о восстании? Но в том-то и дело, что, хотя книга и названа «Норильское восстание», она — о человеке. О человеке в не меньшей степени, чем о восстании: подготовке, ходе, коллизиях, последствиях. Эту harte Fügung [нем. жёсткую конструкцию] невозможно разделить, и это не авторский замысел, а присущая ей суть. Если только разорвать эту связь, отделить человека от процесса, процесс становится самостоятельным и оборачивается против человека.
Замыкается этот цикл воспоминаний сном, который рассказчик видел в канун своего второго ареста. Как каждый сон в любом повествовании (а человеческая жизнь — такое повествование), он имеет исключительное символическое значение, вырастающее из проекции в действительность. В том сне за автором бежит смерть в белом платке и с косой в костлявых руках. Типичность визуальной репрезентации смерти возвращает нас к коллективно-фольклорно-сказочному представлению о её внешнем облике.
«Я» оказалось один на один с ней, и в своём одиночестве (не покинутости!) апеллирует к сообществу через коллективное представление о смерти-как-персонаже. Сначала протагонист сна пытается спастись бегством, а когда не удаётся, вступает с ней в борьбу. Переломным моментом становится пребывание на мосту — локации, погранично-соединительной по своей семантике. Из трёх попыток субъект не смог перебежать мост. Поняв, что из его бегства ничего не выйдет, он решает, что «лучше побороться с ней». «Смерть улыбается и неопасливо подбегает ко мне близко. Я начинаю дубасить по её сухим белым рёбрам. Смерть отворачивается и убегает...» Если бы повествование было построено по канонам художественного произведения, сон стоял бы в начале, а не в конце. В действительности именно так и было. Сон подсказал тому, кто его видел, выход из ситуации, который в итоге оказался правильным и спасительным.
Референция к Шевченко, пусть и имплицитная, более чем очевидна. Другие обращения в тексте к Шевченко дают понять, что это не только фактор самоотождествления, а — прежде всего — код свободы, мерило бытия-собой в смысле не неизменности, а несокрушимости. Это важно особенно сегодня, когда есть попытки сузить Шевченко, уменьшить его присутствие в хрестоматии, дискурсе, жизни, заменить одни его произведения в школьной программе на другие. Но стоит осознать, что Шевченко будет эволюционировать вместе с нами, не иначе. Цензурирование поэта ничего не даст, как не давало до сих пор. Как только мы станем демократичнее, светлее в душе (мировоззренчески, ментально), нам сразу откроется, в какой степени иной поэт и художник Шевченко.
«Норильское восстание» содержит много кульминаций, и хотя в тексте они разведены во времени и пространстве, их невозможно разделить. «Норильское восстание» — коротенькая книжечка, хотя, когда прочтёшь её, кажется, что там тысяча страниц. Она вобрала в себя тысячи жизней, десятки тысяч — крик, боль. В то же время, материал изложен с документальной убийственностью: минимум эмоций, максимум фактажа. Примечательно, что она свободна от ненависти, от пренебрежения, от жажды мести. В ней нет того, что могло бы уподобить автора его обидчикам, от этого — шаг, чтобы поменяться местами. Рассказчик никого не обвиняет, обвиняет повествование, его содержание, изложенные в хронологической последовательности факты. Сухое изложение — самое красноречивое обвинение. Моментами кажется, что такого, как описано, не должно было быть на планете Земля. Не могло бы быть. Однако было.
В приложенном «Открытом письме по поводу нашего равноправия» на имя генерального секретаря ЦК КПСС, председателя президиума Верховного Совета СССР Леонида Брежнева Евгений Грицак пишет:
«Мы оба равноправные граждане Советского Союза и, как я уже упоминал, оба написали свои воспоминания. Вы описали свой путь, а я — свой. И оба мы писали о том, что видели, сами пережили и что глубже всего залегло в нашей памяти.
Вы опубликовали свои воспоминания в Советском Союзе и за рубежом, я — только за рубежом. Но Вас не вызывают, как меня, в КГБ и не спрашивают, каким путём Вы передали за границу Ваши воспоминания, от Вас не требуют отречения от Вашего труда, Вам не угрожают судом, на Вас не ставят провокационные силки. Наоборот, Вас восхваляют и Вами восхищаются.
Теперь я хочу спросить Вас, почему же получается так, что два одинаковых действия двух равноправных граждан так неодинаково оцениваются?»
«Норильское восстание» — воспоминания о большой застенке, преступлениях, бессмысленности и сопротивлении. Это — больше, чем воспоминание. Свидетельство очевидца. Документ о системе, о её исполнителях, о жертвах, о жертвенности. Но и история того, как человек сопротивляется. «Норильское восстание» — книга о сопротивлении. Не так давно Эссель призывал: «Возмущайтесь!» Это стоит читать как «Сопротивляйтесь!» Я уверен, что он имел в виду именно это, потому что и сам был представителем французского движения Сопротивления, одним из последних его живых свидетелей, так же как Грицак — украинского. Книга Евгения Грицака — лучшая прививка против любых форм ностальгии по СССР и аберраций памяти, затуманиваний, соблазнов и синдромов.
Прочитав «Норильское восстание», любой поймёт, откуда все эти феномены нашей сегодняшней действительности: титушки, рейдерство, рэкет; откуда источники такого специфически постсоветского неравенства и несправедливости; откуда такое дьявольское сращение власти и криминала, почему вообще эти вещи возможны. Почему так тяжело возродиться и так тяжело приживается в этой части мира демократия.
Так бывает тогда, когда человек не сопротивляется. Когда общество не сопротивляется. Достаточно оказать сопротивление, как система, построенная на страхе и терроре, начинает бояться. Это прекрасно отражено в книге. И хотя тактически система в Норильске победила, подлостью, цинизмом и жестокостью подавив восстание, стратегически она проиграла. В книге много сказано о солидарности и самопожертвовании. «Норильское восстание» учит, что самое важное произведение — жизнь человека. В то же время это единственное произведение, которое невозможно переписать.
25.09.2018