Воспоминания
15.10.2019   Иосиф Зисельс

Иосиф Зисельс: «Допрашивали 50 раз, но ни в одном протоколе не было моих показаний. Врать не хотел, правды сказать не мог»

Эта статья была переведена с помощью искусственного интеллекта. Обратите внимание, что перевод может быть не совсем точным. Оригинальная статья

За диагноз «вялотекущая шизофрения» советских психиатров исключили из всемирной ассоциации

Иосиф ЗИСЕЛЬС, 72 года, общественный деятель, правозащитник, диссидент. Родился 2 декабря 1946-го в Ташкенте. Годовалым с родителями переехал в Черновцы. Там отец был руководителем отдела снабжения на обувной фабрике. Мать занималась домашним хозяйством. Окончил факультет физики Черновицкого национального университета. Работал учителем, инженером в телецентре. В 1978-м вступил в Украинскую Хельсинкскую группу. 8 декабря того же года арестован и приговорён к трём годам в колонии усиленного режима за ”клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй”. После освобождения работал электриком в автобусном парке. 19 октября 1984 года арестован во второй раз. Три года колонии строгого режима отбывал в Нижнем Тагиле. Не согласился на амнистию, потому что не хотел подписывать обязательство об отказе от политической деятельности. В 1988-м создал в Черновцах первую в Украине еврейскую организацию. Впоследствии стал председателем Ассоциации еврейских общественных организаций и общин. Любимое блюдо — овсяная каша. Увлечение — катание на горных лыжах. Нравятся произведения братьев Стругацких. Любит фильмы Андрея Тарковского, Ларса фон Триера, Михаэля Ханеке. Женат в третий раз. Имеет пятерых детей. 48-летний Александр занимается народной медициной, 36-летняя София — восточными танцами, Том, 30 лет, — менеджер, 27-летняя Вероника — режиссёр телевидения, Аглая, 7 лет, — школьница. Имеет двух внуков.

Иосиф Зисельс

Мои родители были родом из Бессарабии. Папа — из Кишинёва, мама — из Каушан. Какое-то время жили в Бухаресте. Отец служил в музыкальном взводе румынской армии — ездил на коне и играл на скрипке. До женитьбы на маме имел семью. Его первая жена и сын Иосиф погибли во время Холокоста. Их могилы мы не смогли найти.

До войны родители имели румынское гражданство. Хотели уехать в Румынию, а потом — в Израиль. Но моё рождение помешало. Я появился на свет в Ташкенте, где служил отец. В мае 1946-го соглашение между СССР и Румынией об обмене гражданами перестало действовать. Мы поселились в Черновцах, у мамы там были родственники.

Украинского языка родители не знали. Общались на русском. Знали идиш, отец — ещё и иврит. Когда хотели от нас, детей, что-то скрыть, говорили на еврейском.

Мама болела, умерла, когда мне было 6 лет. Меня с младшим братом воспитывала няня — румынка Мария. Отец отдал Семёна в круглосуточный садик, потому что часто ездил в командировки. Забирал домой на воскресенье, когда у него был выходной. В садике была врач, которая полюбила моего брата, уделяла ему много внимания. Отец это заметил. Женился на ней через четыре года после смерти мамы. Так на свет появилась моя сестра Жанна.

В первый класс меня отвела няня Мария. Первый год мальчики и девочки учились отдельно. Во втором классе нас объединили. Когда меня спрашивают, не скучаю ли я, отвечаю: «Нет, в последний раз это было в первом классе, когда с девочками учились порознь».

В школе гуманитарными предметами не интересовался. Имел способности к математике, физике. С учителями украинского и русского языков было мирное соглашение. Не писал сочинений по классическим рассказам, потому что не знал их, а только на свободные темы — о космосе, ракетах, синхрофазотронах.

Черновцы — очень еврейский город. В классе из 28 учеников были 24 еврея. Большинство одноклассников живут в Израиле, каждые пять лет собираемся там. Несколько раз на эти встречи возил нашу классную руководительницу Зою Яковлевну. Она замечательная учительница, хотя у нас были разные взгляды — ещё со школы я был антикоммунистом.

Отец слушал запрещённые радиостанции, в частности «Голос Израиля». Предупреждал: «В школе или на улице никому не говори. Говорить об этом можно только дома, только своим можно доверять». В те времена воспитывалась такая социально-политическая шизофрения — когда человек живёт двумя, а то и тремя жизнями. Но это было не про меня. Если у меня было мнение, я его высказывал. Из-за этого были проблемы.

Первая книга самиздата ко мне попала в 1961 году, когда учился в девятом классе. «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. Это была альтернатива истории, которую мы изучали в школе. Сразу почувствовал, что это — правда, а то ложь.

«Доктора Живаго» удалось купить позже. Это уже был там-издат — книгу издали за границей и нелегально завезли в Советский Союз. Позже во время одного из обысков я спас её от следователя. Он сидел у меня дома за столом. Просматривал бумаги и книги, которые помощники ему подносили. Увидел, что «Доктор Живаго» издан в Париже, и положил в кучу на изъятие. Я инстинктивно поставил на полку с уже проверенными книгами. Следователь не понял, что произошло. Книга до сих пор у меня.

Не мог поступить в университет в Черновцах из-за национальности — тогда был государственный антисемитизм. Пошёл на физический факультет в Кишинёвский университет. Отец уже болел. Через год перевёлся в Черновицкий университет. Папа умер и оставил жену с детьми, надо было им помогать. Учился и занимался репетиторством, присматривал за братом и сестрой.

На первой сессии было четыре экзамена — матанализ, алгебра, физика и история КПСС. Историю учили с товарищами, читали по кругу. Мне это в голову не лезло. На экзамене вытянул билет и понял, что ничего не знаю. Что-то лепетал. Профессорша посмотрела в зачётку, где одни пятёрки, и сорвалась: «Думаете, я тоже поставлю пять?» Влепила тройку. До конца учёбы у меня были проблемы с историей партии и историческим материализмом. Это была ложь, я не мог её повторить.

Иосиф Зисельс гуляет со своей собакой Лайти в Черновцах. Фото 1982 года

Меня хотели оставить на кафедре в университете, потому что немного занимался наукой. Но партбюро решило иначе. Хотя диссидентской деятельности не вёл, но был подозрительным. За мной следили. Первая запись в моём деле в КГБ датирована декабрём 1965 года. Выступал на семинаре по психологии. Мы провели диспут по запрещённому Зигмунду Фрейду. Кто-то донёс. Знал, что в группе из 17 студентов трое были стукачами. Но, наверное, их было больше.

Меня начали активно «таскать» с 1976-го. Распространял самиздат, перепечатывал, давал читать. Не был суперосторожным. Но для кагэбэшников оставался загадкой. Не был сионистом и ещё не стал украинским националистом.

Мою квартиру обыскивали пять или шесть раз. Во время каждого «труса» книги, бумаги, статьи выносили мешками. Власть не устраивали Солженицын, Сахаров, Набоков. У меня была переписка и автографы Пауля Целана. Запрещённый в Советском Союзе немецкоязычный поэт родом из Черновцов, жил в Париже. Его родители погибли во время Холокоста, а он работал в трудовом лагере в Румынии. Я знал его друзей. Когда они уезжали в Израиль, оставили мне архив Целана. Во время обыска изъяли и его, хотя там не было ничего антисоветского. Архив вернули после того, как моя жена написала жалобу в КГБ.

У меня есть самодельный том произведений Осипа Мандельштама. Когда требовал, чтобы мне его отдали, сказали, что там антисоветские стихи. Показали на две закладки в книге. Я вырвал и отдал им, а остальное забрал.

Никогда не имел желания убежать за границу. Мне здесь хорошо, я себя реализую. КГБ и прокуратура заставляли это сделать — мол, уезжайте или посадим. Я не уехал. И сел.

Летом 1976 года был в Киеве у Игоря Померанцева. Взял «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, диссидентский сборник «Из-под глыб», «Приглашение на казнь» Набокова. Книги должны были отдать через три дня. «Архипелаг» читали сутки вслух по очереди. Сборник дал товарищу. На следующий день он, какой-то хмурый, принёс его. Я спросил, что случилось. «Меня забрали с твоей книгой. Сказали вернуть и ничего тебе не говорить». Утром вышел из дома с кучей пустых конвертов — бросал их в почтовые ящики, чтобы привлечь внимание кагэбэшников. Потом убежал от них дворами — успел спрятать книги и всех предупредить. Но они ждали меня у работы — взяли под руки и посадили в машину. Я был готов к этому.

После задержания нашёл свой modus operandi (с латинского — метод действия. — Країна) — я с ними не буду разговаривать, не буду давать показаний и ничего не буду подписывать. Сразу стало легко. Сначала держали в кабинете, потом повезли спать в гостиницу. Один кагэбэшник был со мной в комнате, второй сидел в коридоре на стуле. Местное КГБ не понимало, что происходит, — им сообщили обо мне из Киева. Отпустили. Сделали лишь предупреждение: не распространять запрещённой литературы.

Меня допрашивали 50 раз, но ни в одном протоколе не было моей подписи и показаний. Врать не хотел, правды не мог сказать, потому что это означало кого-то подставить. Шёл на конфликт спокойно и без крика, поэтому следователи терпели. Как-то допрашивал меня один — старой закалки. Ходил вокруг — я чувствовал, что хочет ударить. Но он сдержался, потому что времена уже были не те — не 1936 год.

Прослушивали домашний телефон, следом за мной ездили машины. Я запомнил их номера.

Первое наказание отбывал в колонии в Сокирянах Черновицкой области, второе — на Урале. Статью за «клевету, порочащую государственный советский строй» ввели специально в 1967 году, чтобы не показывать большого количества политических заключённых. По ней разрешалось сажать таких в криминальные зоны. Люди по статье «антисоветская агитация и пропаганда» шли в специальные лагеря в Мордовии, а позже — на Урал.

Моя деятельность создавала много проблем родственникам и знакомым. Жена разделяла мои взгляды. Но должна была думать не только о себе — у нас был ребёнок. А я остановиться не мог.

Когда меня во второй раз арестовали, сыну было 13 лет. Тогда шла война в Афганистане. Жена переживала, что его отправят туда. В 1987-м ей удалось выехать в Израиль. Должна была развестись со мной — ей поставили такое требование. Мне тяжело было это пережить. Когда вышел на волю, не хотел уезжать, а она — возвращаться.

На второй срок из харьковской тюрьмы везли этапом на Урал. Попал в пересыльную тюрьму в Свердловске — самую большую в Советском Союзе. За день через неё проходили 10 тысяч человек. Это был ужас. В рассчитанной на 20 человек камере было человек 60. Спали по очереди, обед могли получить в три ночи. Провёл там почти неделю. В камере были козырные ребята — воры в законе. Сказал, что политический, имею уже вторую ходку. Выделили хорошее место, где мог лечь. Учил их играть в преферанс, потому что знали только какие-то дурацкие игры. Надзиратель как-то застукал нас. Вывели всех в коридор. Воры дали шапку, запихнули во второй ряд, чтобы меня не узнали. Так спасли от карцера.

В колонии в Нижнем Тагиле работал электриком, потом ремонтировал швейные машины. Раньше с этим не сталкивался, но научился.

Попал в больницу с язвой желудка. Узнал, что там недавно был Олекса Тихий (языковед, член-основатель Украинской Хельсинкской группы умер в заключении в 1984-м. — Ред.), его привезли из Пермской зоны.

С Вячеславом Черноволом познакомил Михаил Горынь. Мы с ним ходили по улицам и разговаривали. Дома общаться не могли — нас прослушивали. Но, если всё же надо было, имели специальные блокнотики.

Я искал диссидентов, кого преследовали с помощью психиатрии. Надежда Светличная давала адреса людей, от которых мог получить информацию. Так познакомился с Зиновием Красивским. Его после сфабрикованного дела содержали в спецпсихбольнице. Заставляли пить лекарства, от которых случились два инфаркта. Диссидента Михаила Луцика в 1974-м признали психически больным и направили в днепропетровскую психбольницу. Отсидел в общей сложности 32 года. В моей картотеке были 84 политзаключённых. Советские психиатры придумали диагноз «вялотекущая шизофрения». За это их критиковали на Западе и даже исключили из всемирной психиатрической ассоциации.

Черновицкие кагэбэшники, которые меня задерживали, сделали на этом карьеру – стали генералами. Работали и в независимой Украине. Один из них, Николай Кушнир, реабилитировал меня в 1991 году. Извинялся: «Мы же солдаты, нам приказывали». Я ответил: «Лучше отдайте мое оперативное дело». Он сказал, что уничтожили. Только в 2008 году я получил от СБУ часть архива.

Никогда не занимался политикой. Из «Народного Руха» вы­шел, как только он начал превращаться в партию. Не представляю, чтобы я мог подчиняться корпоративной морали: надо голосовать так, потому что фракция решила. Меня звали в парламент в 1990 году. Я отказался, потому что туда шли бывшие прокуроры и кагэбэшники.



поделится информацией


Похожие статьи