(Доработано 30 сентября 2019 г., накануне 60-летия ареста 1.10.1959)
Олекса Ризныкив (псевдоним - Олекса Ризниченко) - шестидесятник (скорее, пятидесятник, так как за листовку 1958 года был арестован 1 октября 1959 года), член Союза писателей Украины, автор двух десятков книг поэзии и прозы - «Озон», «Терновый огонь», «Наедине с Богом», «Одноримки. Словарь омонимов», 2002, «Складивница украинского языка. 9620 слогов нашего языка», 2003, «Иллейко, з Бога турейко», мистерия «Плен», «Наследие тысячелетий. Чем украинский язык богаче других?» (5 переизданий), «Маюнелла» (написана в 1969 г., восстановлена 20 февраля 2014 г.), «Словогрона Духа. Новый корневой словарь», 2015 г., «УкраМарс» и другие.
Лауреат литературных премий им. Павла Тычины (1995 г.), Константина Паустовского, Тараса Мельничука, Степана Олийныка, Бориса Гринченко, Ярослава Дорошенко, Тодося Осьмачки, Леонида Череватенко, Юрия Горлиса-Горского, Евгения Маланюка (2019).
Он был дважды репрессирован в Одессе органами КГБ - в 1959 и в 1971 годах. Осужден на полтора года, второй раз - на 5 с половиной. Вот его рассказ о первой репрессии, которая произошла 60 лет назад - 1 октября 1959 г.
То, что король - голый, видели очень многие. И все понимали, что вслух об этом говорить нельзя - поплатишься свободой, а то и головой. Осмеливались сказать об этом только великие правдолюбцы или же дети, как тот мальчик в сказке Андерсена «Новое платье короля». Дети, как правило, еще не осознают, что им за это грозит, или же, если и осознают, то природная тяга к Правде-Истине преобладает в их душе над всяким страхом, и они успевают, прежде чем испугаться, воскликнуть:
- А король-то голый!
Тогда начиналась суматоха.
Одни поскорее прятали глаза, чтобы кто-нибудь не заметил, что и они видят наготу короля, другие - оглядывались по сторонам, не заметил ли кто, что и они видят...
Портные, которые обвели вокруг пальца короля и весь народ, уверяя, что Новую Материю способны видеть только умные люди, пугались больше всех. Эти иллюзионисты, или, точнее, «материалисты» прекрасно знали, что ее, этой Материи, на самом деле нет, но рассчитывали на силу Слова: «обзови человека сто раз свиньей - и он захрюкает», «скажи сто раз халва, и во рту станет сладко».
И тут они, эти «материалисты», используют тот же прием, начинают кричать: «Держи лжеца!», как вор, убегая, делает вид, что он ловит, догоняет вора, орет: «Держи!!»
За кем пойдут люди, кого услышат? А король? Станет ли ему стыдно за свою наготу? Или он и дальше должен будет делать вид, будто верит в то, что одет?
61 год назад я был одним из тех мальчиков, которые закричали: «А король-то голый!» Хотя нет, не закричали, а втихомолку написали об этом в листовке и распространили эту весть по Кировограду и Одессе ночью, тайком. Должен был пройти еще не один год, прежде чем мы и другие поняли, что делать это нужно не тайно, не украдкой, а говорить об этом вслух, как впоследствии делали академик Сахаров, Иван Дзюба, тоже ныне академик, Николай Руденко, Святослав Караванский, Вячеслав Чорновил.
Но тогда, летом 1958 года, мы, воспитанные школой, и разговаривали украдкой, и писали ту листовку конспиративно, чтобы никто из посторонних не знал, не услышал об этом, о наших намерениях, даже о наших мыслях!
В г. Первомайске Николаевской обл., куда мои родители еще в 1948 году переехали с Донбасса, из Енакиево, спасаясь от голода, была группа юношей, объединенных тягой к написанию стихов. Литературная студия существовала здесь с 1951 года, ее посещали мы, еще ученики школы - Николай Винграновский, Виталий Колодий, Станислав Павловский, Андрей Ярмульский, Исаак Савранский, Станислав Швец и я, грешный. Мое первое стихотворение районная газета напечатала 5 мая 1952 года. Мы выступали в школах, по радио, привыкая к слову «поэт».
В 1958 году я окончил Одесское государственное театральное художественно-техническое училище и получил направление в Кировоградский украинский музыкально-драматический театр им. Кропивницкого. Весной начал там работать электроосветителем. Поселился в общежитии, где было две комнаты. Каждый вечер, а иногда и днем, шли замечательные украинские пьесы, которые я еще по одесским театрам, где практиковался, знал чуть ли не наизусть. В библиотеке я читал «Введение в индийскую философию», «Мою жизнь» Махатмы Ганди, писал стихи, преимущественно на русском, хотя и удивлялся, что некоторые актеры в частной жизни пользовались русским языком.
Частенько по выходным я навещал родителей, которые жили в третьей части города Первомайска, в уникальном месте, на Богополе, это такой треугольник между двумя сливающимися реками - Бугом и Синюхой. Мои бывшие соученики по литстудии разъехались кто куда - Николая Винграна сам Александр Довженко забрал в Москву, во ВГИК, на режиссерский факультет, Андрей Ярмульский и Виталий Колодий - в Одессу, Станислав Павловский - в Киев. Боже, нет уже никого из них на этой грешной Земле!!
Я, навещая родителей, встречался с коллегами по литературному объединению - Володей Барсуковским, Иваном Галиняком, Станиславом Швецом, Валентиной Кравчук и другими.
Вспомните, какое было тогда время. Никита Хрущев только-только раскрыл страшный механизм культа личности, высветлил средства и способы уничтожения людей недавно были введены «союзнические», то есть имперские, войска в Венгрию. В огромной империи бродило и играло новое вино. Мы, опьяненные его испарениями, были почему-то уверены, что такие группы, как наша, есть в каждом городе и городке. Как мы говорим «о политике» - так и они говорят. Как мы не любим диктаторскую «партию», так и они не любят, как мы пишем листовку - так и они пишут. Да, да, мы решили бороться с диктатурой компартии единственным доступным нам способом - листовками.
Мы писали ее на берегу рек Буга и Синюхи, чтобы издалека видеть, если кто-нибудь будет подходить. Мы зашивали тот тоненький листок в манжет брючины, мы придумывали и договаривались, какими тайными словами писать в письмах о нашем деле. И хотя в конце концов мы с Владимиром Барсуковским остались вдвоем, все равно мы подписали листовку «СОБОЗОН», что должно было означать «Союз борьбы за освобождение народа».
Вдвоем мы ее и печатали в кабинете Первомайского пищекомбината, где работал Володя Барсуковский. Делали закладки по 9-10 листов тонкой бумаги с копиркой. Так что ко дню распространения у нас было до 30 листовок. Распространять решили в Одессе, куда Володя ехал к матери на так называемые октябрьские праздники, и в Кировограде, где я работал.
Распространять листовку надо было только на надвигавшиеся «октябрьские праздники». Чтобы удар по коммунистам, ставшим, по сути, новым эксплуататорским классом, вымогателем у народа, был ощутимее. Это им я посвятил тогда стихотворение, написанное по канонам Маяковского, тогда моего любимого поэта.
ВАМ!
Вам, не знающим с жира делать что,
Тратящим тысячи на пустяки,
Как вам не стыдно отделываться мелочью,
Брошенной в ладонь народной руки!?
О ней толпы крика гуляют везде,
Лезут в глаза, в уши и в рот,
А шепотку о том, что вами народ раздет,
Не откроют даже ворот!
Выписки из «Постановления о перепредъявлении обвинения» от 30 декабря 1959 г., составленного старшим следователем Рожко.
«20 июля того же года 1958 Барсуковский приехал к обвиняемому Резникову в г. Кировоград для составления антисоветской листовки, при этом привез с собой записаные им на листке бумаги отдельные политические выражения и слова для включения их в текст антисоветской листовки. Там же, в г. Кировограде, 21 июля 1958 года Резников и Барсуковский составили образец антисоветской листовки и переписали ее собственноручно в двух экземплярах, а также договорились между собой размножить ее на пишущей машинке Швеца.
Перед отъездом из г. Кировограда, в целях конспирации, по предложению Резникова, Барсуковский обменялся с ним рукописными текстами антисоветской листовки и зашил ее в манжет своих брюк...
В конце июля или начале августа 1958 г. Барсуковский потерял имевшуюся у него антисоветскую листовку, в связи с чем решил вновь выехать к Резникову в г. Кировоград для написания другой листовки.
10 августа 1958 г. к Резникову вторично приехал обвиняемый Барсуковский и привез с собой собственноручно написанный им текст утерянной листовки, восстановленный по памяти. Резников совместно с Барсуковским с экземпляра антисоветской листовки, хранившегося у Резникова, собственноручно написали с него 2 экземпляра листовки, внеся в ее текст некоторые изменения и дополнения. Тогда же они вновь обсуждали планы по приобретению типографского шрифта, способах и местах распространения этих листовок...»
А вот еще цитата из того же Постановления о перепредъявлении обвинения.
«Будучи в г. Кировограде, Резников днем 7 ноября 1958 г. одну антисоветскую листовку опустил в почтовый ящик на ул. К. Маркса, дом № 56, а вечером того же дня пять штук таких листовок отдал для распространения В.В.К., при этом сказал В., что, если он распространит листовки, то будет считаться членом &bdquoСОБОЗОНА&ldquo. После этого в тот же вечер Резников одну антисоветскую листовку положил на входные ворота строительного техникума по Театральному переулку, № 3, одну положил на железную ограду дома № 4 по ул. Декабристов, одну заложил за табличку входной двери Аптеки № 4 по ул. Володарского, 56, одну положил на железные ворота дома № 97/59 или же № 93 по ул. Гоголя, т.е. лично распространил по городу пять антисоветских листовок, о чем в завуалированной форме сообщал в письме Барсуковскому в декабре 1958 г».
Вот такие действия, вот такая пропаганда.
9 ноября 1958 года меня забирают в морфлот, везут в Севастополь, и я учусь год в школе радиометристов.
Летом по велению КГБ, которое уже наткнулось на след СОБОЗОНа, меня направляют в Одессу и пристраивают на 16-й станции Большого Фонтана, где тогда размещался береговой пост сигнализации и наблюдения за входом в порт, и я несколько месяцев прохожу там службу, где за мной наблюдают и сигнализируют. Тем летом в Одессу вернулся Володя Барсуковский, отработав в Первомайске два года после техникума. Нас с ним сводят, чтобы дальше наблюдать. И в первый день октября 1959 года производят обыски у меня в «кубрике», у Володи, у моих родителей в Первомайске, у Швеца...
Но, кажется мне, пора познакомиться с той листовкой, которую все время следственные органы обзывали антисоветской. Читая ее, посчитайте, сколько раз мы выступали против СОВЕТОВ, антиСОВЕТСКИ:
ОБРАЩЕНИЕ К НАРОДУ
ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ И ТОВАРИЩИ!
К вашему уму и сердцу обращаются люди, нашедшие в себе силу и мужество выступить против ненавистной диктаторской политики партии и теперешних правителей.
ДРУЗЬЯ!
Взгляните на мир прозревшими глазами, откиньте пелену лживих слов, которыми опутывает Вас с помощью газет и радио кучка захвативших власть коммунистов.
Разве не улыбаетесь Вы иронически, читая газеты или слушая радио, разве не возмущаетесь подлой ложью и двуличностью, сквозящей в каждой фразе, в каждом выступлений?
Они кричат о свободе и демократии, но это - свобода в клетке, а народовластие задушено и подменено властью верхушки партии.
Они кричат о богатстве народа, о подъеме его благосостояния, но народ, между тем, беднее, чем до революции.
Рабочий на свою мизерную зарплату не может прокормить себя, не говоря уже о семье.
А как живет крестьянин? Землю, политую потом дедов и отцов, у него отобрали. Загнанный в колхоз, не имеющий никакой заинтересованности, никакой привязанности к земле, он уходит в город, чтобы не видеть сельского убожества.
Но что найдет он там?
Такое же бесправие, нищету и забитое существование. Нехватка продуктов, обуви и одежды, дороговизна и убогие заработки - это все достижения за сорок с лишним лет, в течение которых народ не видел ничего, кроме войн, разрухи, голода, произвола и обмана.
Неумная и диктаторская политика партии коммунистов, как внутри, так и вне государства, приводиш мир к расколу, к необузданной гонке вооружений с затратой неисчислимых народных средств и вносит в сердца людей смятение и страх за свое будущее.
ДРУЗЬЯ И ТОВАРИЩИ!
Мы желаем братства, истинного братства, а не вражды между народами всех стран мира!
Довольно раскалывать мир на два так называемых «лагеря»!
Долой фашистскую диктатуру партии!
Нам нужна подлинная свобода взглядов, слова, печати!
Ми стоим за признание религии и церкви государством!
Долой атеистическую пропаганду!
Да здравствует подлинная свобода народа!
Союз борьбы за освобождение народа (СОБОЗОН)
Ну что? Сколько раз мы назвали Советы? Ни одного?
То-то и оно, что листовка полностью антипартийная, а не антисоветская. И это неудивительно - мы и тогда знали, что реальная власть принадлежит партии, а Советы - это так себе, для создания видимости народовластия. Да и, с другой стороны, Советы были и в Киевской Руси, и у казачества, и Центральная Рада была в годы освободительной борьбы. Следовательно, следственные органы КГБ сознательно искажали факты, конечно же, с ведома той самой партии, которая присвоила, брутально узурпировала власть, забрав ее у Советов, но настойчиво называла ее, власть, советской. Как писал Маяковский, «мы говорим одно, а подразумеваем другое...»
ОТРЫВОК ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА 1 ОКТЯБРЯ 1959 г.
Допрашивает подполковник МЕНУШКИН, нач. особого отдела КГБ в/ч 42860.
ВОПРОС: Среди изъятых у вас сегодня при обыске документов и записей имеется стихотворение, озаглавленное «ВАМ». Расскажите, какие мотиви побудили Вас к написанию этого стихотворения и что Вы хотели им выразить?
ОТВЕТ: Действительно, среди изъятых у меня сегодня при обыске различних записей имеется напечатанное мною в 1957 году стихотворение «ВАМ». Последнее является попыткою подражания Маяковскому, которий в недалеком прошлом был одним из любимих мною поэтов, и я увлекался его произведениями раннего периода. Как видно из текста этого стихотворения, я пытался виразить в нем идею существующего в Советском Союзе социального неравенства, а точнее, имущественного неравенства между отдельними слоями населения.
ВОПРОС: Какие слои населения Вы имели в виду в этом стихотворении, в частности, кого подразумевали под «раздетым народом» и людьми, «о счастьи кричащими, а втихомолку пьющими сок их?»
ОТВЕТ: Под употребляемыми в моем стихотворении «ВАМ» выражениями: «...что вами народ раздет», «...вам ли, о счастьи кричащим, а втихомолку пьющими сок их...» я имел в виду людей, получающих низкую зарплату в пределах до 400 рублей, и, с другой стороны, население, получающее зарплату в пределах 2000 - 3000 рублей и свыше.
ВОПРОС: Ваш ответ непонятен и нелогичен, если учесть, что зарплату в 2000 - 3000 руб. получают и квалифицированные рабочие и значительное количество людей умственного и физического труда, работающих на благо советского народа?
ОТВЕТ: Я считаю, что людям с низкой зарплатой также нужно одеваться и питаться. Кроме того, ко второй категории людей, раздевающих народ, кричащих о его счастьи, а втихомолку пьющими сок их, я отношу спекулянтов и взяточников.
ВОПРОС: В изъятых у Вас при обыске записках имеется в одной из тетрадей рассказ, датированный 16.7.58 г. и озаглавленный «А все-таки хорошо! (письмо в газету)». Кому он принадлежит и кем написан?
ОТВЕТ: Упомянутый выше рассказ «А все-таки хорошо! (письмо в газету)» написан мною и принадлежит мне.
ВОПРОС: Что Вас побудило написать этот рассказ?
ОТВЕТ: Меня побудило к написанню этого рассказа все, что там написано. Мне казалось, что все то, что изложено в зтом пародийном «письме», соответствует действительности.
ВОПРОС: Не находите ли Вы, что Ваше, с позволения сказать, «произведение» носит пасквильный характер, а именно: в своем рассказе «А все-таки хорошо!» Вы пытаетесь отдельные моменты возвести в степень, обобщить их и таким образом опорочить экономическое положение советского народа и те мероприятия, которые проводятся партией и нашим правительством по повышению его жизненного уровня?
ОТВЕТ: Нет, не нахожу. Своим рассказом «А все-таки хорошо!» я хотел сказать, что нужно видеть не только хорошее, но и плохое, кричать о нем, чтобы быстрее искоренять это плохое...
Обратите внимание на спокойный тон беседы, на это большое «В» в обращении ко мне: Вы на мой легкий юмор: «Меня побудило... все то, что там написано...»
Что ж, это первый день ареста. Первый допрос. Первое столкновение с холодной бездушной машиной Империи.
Вот допрашивают моего соученика по училищу радиометристов, Мокляка Володю.
«Резников заявлял, что в жизни у нас (т.е. в СССР) существует несправедливость, так как имеются большие различия в размере заработной платы. Говорил, что в Америке рабочие якобы лучше обеспечены, чем в Советском Союзе. В подтверждение этого он заявлял, что в Америке на трех робочих имеется одна автомашина, а у нас автомашин мало и дорого стоят. Этот разговор между нами был в мае 1959 г. в учебном корпусе во время перерыва. Исходя из этого разговора, я сделал вывод, что Резников проявляет недовольство устройством жизни в СССР...»
Страшное преступление, господин Менушкин!
13 декабря 59 года его снова допрашивают, и первый вопрос:
«На допросе 22 октября 1959 г. Вы показали, что Резников в вашем присутствии допускал политически вредные высказывания. Уточните, как реагировали присутствовавшие на подобные высказывания Резникова».
ОТВЕТ: 22 октября 59 г. я, в основном, рассказал все. Дополнительно я вспомнил, что Резников среди сослуживцев по радиотехнической школе высказывал недовольство освобождением от занимаемдй должности маршала Жукова, в частности, он заявлял, что Жуков имел большие заслуги и его освободили от должности в то время, когда он был в Югославии. Это Резников считал вероломством и говорил, что Жукова, якобы, боялись, поэтому так с ним и поступили.
Ну, а это еще ужаснее!!
А вот показания Валентина Венделовского, на время допроса зав. секретной (!!?- знай наших!) частью:
ВОПРОС: По каким конкретно вопросам и в чем заключались неправильне (?? - О.Р.) мнения его по политическим вопросам?
ОТВЕТ: Примерно до 27 мая 1959 г. в нашей печати очень широко обсуждался вопрос о заключении мирного договора с Германией и превращении Западного Берлина в свободный город. В связи с зтим Резников примерно в то же время обращался ко мне, в окружении других лиц, с вопросом: «Почему Советский Союз возражает против проведення &bdquoсвободных&ldquo выборов в Германии?»
Я дал ему объяснение, соответствующее позиции нашего Советского правительства. Не соглашаясь со мной, Резников заявлял, что это не демократично. Более резко своих мнений по этому вопросу в беседах со мной Резников не высказывал, хотя с подобным вопросом Резников ко мне обращался несколько раз и при этом говорил мне, что я говорю ему не свои мнения, а мнения советской печати. Из этого я заключаю, что Резников имел иные мнения по этому вопросу...
Резников был неправ в оценке творчества Маяковского, поэзию которого, критикующую недостатки нашего движения первых лет советского государства, Резников автоматически переносил на более поздний и даже современний период нашего развития, хотя перед творчеством Маяковского Резников преклонялся...
Как вам такая закрученность?! «поэзию которого... переносил на более поздний период...»? Боже наш, Боже наш, какой период мы с вами пережили! Вы вдумайтесь в эти вопросы и ответы, вникните в ту примитивно-глуповатую атмосферу, которая нас окружала, которой мы дышали, за пределы которой мы не могли, не имели права выбраться! «Не сметь свое суждение иметь!» Тем более - высказывать его! И насколько мы сейчас свободнее, раскованнее, смелее, мудрее!..
Вот стр. 62 первого тома дела. Отвечает Анатолий Зайченко, мой однокашник по училищу радиометристов, допрашиваемый, разумеется, в дни моего ареста.
«Резников, например, высказывал, что, якобы, у нас в СССР очень трудно приобрести необходимую вещь, а в капиталистических странах это сделать легко. Особенно Резников спорил по поводу покупки легкових автомашин и товаров широкого потребления. По этому вопросу с Резниковым многие спорили и доказывали ему неправильность его взглядов».
А? как вам это? «Читайте, завидуйте - я гражданин Советского Союза!» - говорил Маяковский. Но ведь дальше, дальше читайте!
«Очень часто Резникова критиковал матрос Мокляк Владимир, который по поводу высказываемых Резниковым мнений прямо говорил ему: &bdquoКомсомолец, а чепуху говоришь&ldquo».
Резников среди личного состава пытался доказывать, что у нас в СССР, якобы, очень низкая оплата труда в колхозах. По этому вопросу даже я лично пытался опровергнуть неправильные мнения Резникова».
Летом 1958 года я, работая в театре, жил в комнатке, которая была общежитием театра - там нас было трое. Вот допрашивается Владимир Кубышкин, начинающий актер, хорист, высокий и немного неуклюжий:
«Эти стихи мне не нравились, так как они по своему содержанию упаднические, пессимистические и чувствовалось преклонение перед Есениным... Помню факт. Вскоре после того, как Резников стал работать, я читал книгу &bdquoГолубая стрела&ldquo. Резников спросил меня, что я в ней нахожу хорошего. Я: что она о заброске шпионов. Резников, выслушав это, заявил, что это ерунда, зачем я этим интересуюсь, ведь они же меня не трогают. Я вновь возразил Резникову, что речь идет не о личном и личных интересах, а о подрыве нашей экономики и могущества общественного строя. В этой полемике мы очень поспорили, но Резников так и остался при своих мнениях. С этого времени Резников никогда не затевал со мной разговоров, касающихся нашей советской действительности и мы даже перестали вместе ходить на роботу».
Да-да, правду сказал. Мне просто стало неинтересно с ним общаться. Да его в театре и называли «кугутом».
Допрашивают художника театра Виктора Соченко.
ВОПРОС: Как вы можете охарактеризовать Резникова в политическом отношении?
ОТВЕТ: Мне трудно это сделать - я мало его знал. Стихи читал. Один рассказ о каком-то нищем или слепом. Содержание я не помню, впечатление нехорошее, так как в рассказе все описываетея в мрачных красках. Я сказал Резникову, что так можно писать только о жизни старой царской России. Увлекался стихами Есенина, некоторие читал наизусть... Материально обеспечен Резников был плохо, и это сказывалось зачастую в том, что у него были упаднические настроения. Он мне говорил, что ему тяжело сводить концы с концами, и в этом отношении был недоволен своим положением.
Я помню, что Резников увлекался абстрактным искусством, любил рассматривать в журнале «Польша» иллюстрации художников-абстракционистов, восторгался ими и доказывал, что живопись эту нужно уметь понимать.
ВОПРОС: При каких обстоятельствах и в связи с чем Резников, беседуя с вами, возводил клевету на советскую действительность, проводимую компартией и Советским правительством политику?
ОТВЕТ: Открыто антисоветских высказываний со стороны Резникова я не слышал. Не могу припомнить, чтобы он сознательно возводил клевету на нашу действительность, коммунистическую партию или советское правительство...
Сравните вопрос и ответ. Самим вопросом в сознание свидетеля вдалбливается мысль: Ризныкив - «антисоветчик». Но Соченко был, видимо, крепким орешком.. К сожалению, я его почти не знал...
Так же исследовалась ноосфера Володи Барсуковского, его «упаднические и пессимистические стихи». Володя очень точно проанализировал причины возникновения у нас таких настроений и таких намерений:
«... Ми читали друг другу свои стихотворения (я и Резников), находили много общего в высказываемом. На работе я увидел и соприкоснулся с жизнью, что называется, вплотную, увидел двуличие, бюрократизм, и это очень поразило мое сознание, привыкшее во всем усматривать что-то романтичное и возвышенное, в книгах, кроме того, я углядел почему-то только хорошее, а в жизни, наоборот, видел только много отрицательного. Я боролся с самим собой, искал мучительно выхода и не находил.
Несколько раз с Резниковим касался нашей жизни, и мы почему-то находили, что она устроена плохо. Как устроить лучше? - мечтали и спрашивали себя мы, романтически настроенные».
А? Какой прекрасный анализ, какое проникновение в нашу юношескую психологию!
Но вот тут я дошел до основного, что случилось со мной в камере. 16 октября в газете «Правда», которую мне ежедневно подавали через «кормушку», я прочитал, что в Мюнхене 15.10.1959 г., то есть накануне, умер Степан Бандера. Через два-три часа следователь, пронзительно глядя мне в глаза, сообщил то же самое. Я, интуитивно чувствуя какую-то коварную ловушку, кажется, спросил у него, кто это такой? Хотя я кое-что знал о борьбе УПА, потому что в училище был один демобилизованный из армии парень, который находился-служил на оккупированной Советами территории Западной Украины и за рюмкой что-то рассказывал&hellip
Такая - нарочито простоватая - моя реакция на это сообщение, да еще мои писания на русском языке, да еще мои письма родителям на русском («Здравствуйте, дорогие папа и мама&hellip Ваш сын Алексей») привели к тому, что следователи в дальнейшем на темы Украины со мной не говорили.
А я - вдруг - в камере! - сам - прихожу к истине!!
Случилось это так. Лежу я на топчане и читаю книжечку Ильи Эренбурга «Годы, люди, жизнь». И встречаю там рассказ о том, как автор из Франции переезжает границу с Бельгией. И так, между прочим, сообщает, что язык в Бельгии французский. Это во мне затрагивает какие-то струны. Я еще раз перечитываю. Логически вытекает мысль - а почему же тогда Бельгия существует независимо от Франции?? Раз язык один, то должно быть одно государство!!
И тут моя мысль перескакивает на нашу страну. А почему же мы с Россией в одном государстве? У нас же разные языки!! Я в школе изучал украинский и русский! Два языка! Разных!! Значит, мы должны быть отдельными государствами!!
Можете представить, что вдруг началось в моей душе? Меня до сих пор удивляет та эмоциональность, с которой я сделал свое открытие. Я бегал по камере, я рвал волосы на голове!! Сердце мое заходилось! Как это так, чтобы я был таким необразованным!? Мне 20 лет, а я не знаю, что Украина в неволе! Но она же должна быть самостоятельным, независимым государством!! Почему же я наизусть знаю первые два тома Маяковского, а Тараса, а Леси Украинки, а Ивана Франко не знаю!? Так это же мои поэты! Я же украинец!!! Почему же я писал Ваш сын Алексей?? Я же украинец, а значит я - Олекса!! Почему же я Резников? Я же должен быть Ризныкив, или Ризниченко!! И вообще - как я мог забыть о своем народе?
И это бурлило в моей душе несколько дней. Я дал себе слово поступать на украинскую филологию, если не расстреляют или не дадут лет 10-15.
Позже в мистерии «ПЛЕН» я это описал такими словами:
Я в еміграції духовній
у юності перебував.
Був яничаром майже повним,
і власну мову забував!
Якраз тоді душа Степана,
осиротівши в чужині,
шукала душу безталанну,
щоб знак життя черкнуть на ній.
І я цей знак прийняв, як хлосту!
Він душу юну роз&rsquoятрив -
і яничарство, мов короста,
опало з мене - я прозрів!
Побачив раптом Україну,
дітьми́ забуту, в кайданáх!
До неї,
ставши на коліна,
заговорив словами сина,
благав: прости мене, страдна!...
Тем временем следствие шло своим ходом. Я до сих пор благодарен Богу, что мне хватило ума не говорить о своем открытии никому! Даже тому подсадному, что был в камере! И это меня спасло. Потому что если бы следователи узнали о моем внезапном украинофильстве, я бы получил лет 7! Об этой возможной перспективе я узнал уже в лагере, где пленные воины УПА разъяснили нам с Володей наш малый срок - по полтора года.
Мы с Владимиром почти искренне, почти все рассказали, покаялись, стараясь не втягивать других. Судил нас военный трибунал Одесского военного округа, поскольку я - военный моряк.
Ко дню суда и я, и Володя, с которым нас свели вместе 1 января 1960 года, нашли общий язык относительно Украины, потому что он, хоть и одессит, с мамой разговаривал по-украински, как и я со своими родителями.
Мы стали национально-сознательными людьми, поняли, что, по словам В. Высоцкого, «все, что писал поэт, - это бред». И мы отказывались от прошлого «бреда», мы решили посвятить себя Украине, освобождению ее из колониальной зависимости. И потому, когда мне 19 февраля судья Горбачев предложил говорить последнее слово, я твердо пообещал создать, построить вторую жизнь, прочитав стихотворение, написанное в ночь перед заключительным днем судебных заседаний (суд длился с 15 по 19 февраля 1960 года).
Я долго думал.
Дни и ночи.
И как машину в мастерской,
своею собственной рукой
я жизнь свою не между прочим,
а специально разобрал,
и каждый день, как винтик малый,
и каждый месяц, словно вал,
я со вниманьем небывалым
пересмотрел и перебрал.
О сколько грязи, сколько пыли&hellip
Когда, откуда, почему
детали эти запылились -
я не пойму!
Нет, не пойму.
Я все прочистил, все я смазал
суда, раскаянья слезой,
пересмотрел душевным глазом -
и вот они передо мной:
из тех же мускулов и кожи,
из тех же глаз,
из тех же рук -
другую жизнь собрать я должен
и я клянусь,
что соберу!
Судья Горбачев чуть ли не аплодировал мне и дал нам по полтора года лагерей строгого режима, хотя прокурор просил дать мне четыре, Володе - три. Прокурор даже протест писал, но Верховный суд оставил нам по полтора года.
По дороге в Мордовию мы пели украинские песни, усиленно осваивали разговорный наш, полузабытый нами, родной язык, писали стихи и письма домой уже - на украинском. А еще я сочинял в столыпинском вагоне такое стихотворение, полное извинений перед Украиной:
Жевріють на обрії зорі,
і місяць, самотній юнак,
когось вигляда на просторі,
але не знаходить ніяк.
Мовчать тополеві алеї,
схилилися верби сумні,
верхів&rsquoям своїм над землею
вклоняючись низько мені.
Прости, дорога Україно,
я вперше лишаю тебе.
незвідана доля закине
мене за Уральський хребет.
Чарівнії ночі духм&rsquoяні,
як довго не бачити вас?
Як довго в важкому чеканні
Вбирати в багаття прикрас?
Як довго надією душу,
жалем і тугою палить?!
Я вірність тобі не порушу.
та серце щось дуже щемить&hellip
Про тебе там хто нагадає,
чарівна веснянко моя?
Лиш місяць, що зараз сіяє,
і там буду бачити я.
В мордовском лагере нас поселили в переполненные бараки, аж на третий ярус.
Так что Троицу мы встречали среди зелени, которой воины УПА украсили бараки. И я написал такое стихотворение:
Лапате листя клена
схилилося до мене.
Я кленом цим зеленим
вквітчав свою постіль.
В цей тихий вечір синій
я знов до тебе лину,
далека Україно,
і знов молю: "Прости!
Прости, моя кохана,
страднице безталанна,
навіки нездоланна,
дорожча за життя,
що я не знав про тебе,
що я не чув про тебе,
не бачив те, що треба,
за купою сміття.
Тепер я бачу, ненько,
твої хати біленькі,
твої річки бистренькі,
степи твої й поля,
козацькії жупани,
сміливі отамани,
твої відкриті рани,
страдалице моя...
А я співав про квіти,
про сум душі своєї
і мову, рідну мову
вже починав втрачать,
Дозволь же над тобою,
Над долею твоєю
оновленому серцю,
коханая, ридать".
А разве надо рыдать? Или что-то другое необходимо делать?
Такие вопросы, смеясь и немного посмеиваясь надо мной, стали задавать мне мои новые товарищи по неволе - бывшие воины Украинской Повстанческой Армии, которых в лагере было более тысячи! Здоровые, сильные, красивые люди, взятые в плен ранеными, они не падали духом, хотя и имели максимальные сроки - по 25 лет!
В лагере 80-90 процентов населения - украинцы. Кажется, что главный враг империи - это мы. Воины УПА преобладали, они имели сроки по 10-15-25 лет. Всех их брали в плен ранеными, лечили, иногда очень долго! А потом судили и&hellip давали смертную казнь. Через несколько страшных месяцев ожидания расстрела им меняли приговор на 25 лет каторги.
Ужасно, но многие тысячи были расстреляны, а те, которых я застал в лагерях Мордовии, уже отсидели по 8-10-13-15 лет. Они радовались хрущевской оттепели, которая казалась раем после ужасных лет сталинских мучений. К тому же в лагере тем летом заседал народный суд и ежедневно проводил пересмотр дел, так как тогда вышел новый Уголовный кодекс, где самым большим был срок в 15 лет вместо прежних 25. Так что суд освобождал ежедневно по 25-30 человек с формулировкой «до отсиженного». Где-то к сентябрю мы уже опустились на первый ярус кроватей.
Как-то так вышло, что эти люди взяли шефство над нами, молодыми, давали читать нужные книги, рассказывали о своих «уголовных делах», учили нас языку, истории Украины, особенно истории освободительной борьбы, патриотическим песням. Ну и, конечно же, украинскому гимну - «Ще не вмерла Україна». От них я узнал о трезубце, сине-желтом флаге, о необычайной истории «Просвіти», о «Сечах», которые были в каждом селе, о Симоне Петлюре и Евгении Коновальце&hellip
Я понял, что их сотни, четы, рои были прямым продолжением казацких сотен и армий... Да, это было уже действительно наше войско, которое четко знало, что оно борется за Украину!
Часто они рассказывали о боях с фашистами и кагэбистами. Но чаще о том, как их преследовали, уничтожали фашисты. Ребята убеждали меня в том, что они не сотрудничали с оккупантами, ведь советская пропаганда подло и коварно, постоянно обвиняла их в этом. Да я и сам понял правду, когда увидел, с каким презрением, с каким пренебрежением и отвращением относились УПАвцы к нескольким бывшим полицаям, которые и здесь, в лагере, униженно сотрудничали с администрацией, что считалось позорным для всех нас.
Поэтому я еще тогда для себя признал УПА воюющей стороной во Второй мировой войне и воспринимал их как героев справедливой освободительной войны, равных казакам Хмельницкого и Мазепы.
В лагере я сдружился с Сашей Григоренко, тоже бывшим военным, как и я. Он служил аж в Азербайджане, написал несколько стихов, где упомянул-похвалил венгров (вспоминаю слова: «поднимает флаг Имре Надь!»), прочитал их в казарме. На следующий день его арестовали, судили и дали целых 6 лет. Так что воины УПА нам объяснили, что если бы мы в листовке требовали свободы украинскому народу, а не какому-то абстрактному, нам бы дали так, как Саше.
Но тогда, в 1960-м году еще продолжалась хрущевская оттепель и где-то в сентябре 1960-го Саше по просьбе матери уменьшили срок на три года, что мы бурно отпраздновали за чашкой чая&hellip
Саша посвятил мне такое стихотворение:
ОЛЕКСЕ РИЗНЫКИВУ
В краю чужім звела нас доля,
Мабуть, для того, щоби ми
Сказали людям правди голі
Й самі зосталися людьми.
І ми йдемо шляхом чесноти,
Йдемо без гімнів і без од,
Щоб нам не міг очей колоти
За лицемірство наш народ.
У світ письменства, світ строкатий
Ми переступимо поріг
І мусим те удвох сказати,
Чого до нас ніхто не зміг.
Щоб наше серце променисте
До читача могло дійти,
То мушу я творити змісти,
Творити форми мусиш ти.
Слова незвичні, дивні теми,
Не чута досі гострота -
Хай все це з віршу, із поеми
У душі людські заліта.
І як би деякі не злились,
Нам будуть слати і хвали,
Бо, друже, так уже судилось,
Щоб ми поетами були.
Та не забудь, що в дні похмурі
Звела нас доля, щоби ми
Були в своїй літературі,
Крім всього, чесними людьми.
21.VII.61 р.
Эти Сашины слова были мне напутствием и наказом все эти 60 лет. Все, что я писал и творил - освящено его словами.
Александр Григоренко был прекрасным поэтом, похожим немного на Николая Винграновского и внешностью, и талантом. В 1962 году он после освобождения непонятно и трагически погиб. Но его не забыли: год назад на Сичеславщине земляки (с моим участием и содействием) издали к юбилею Саши (он с 1938 г.) замечательную книгу его стихов и воспоминаний о нем - «Залізна відданість вкраїнському народу» («Железная преданность украинскому народу», Днепр, Журфонд, 2018, 305 стр.).
Интересно, что хрущевская оттепель распространялась даже до того, что фотограф тогда заходил в зону, фотографировал нас, и мы платили наличными, которые были у нас в карманах!!
Незабываемыми стали для меня те гигантские спевки-пения посреди лагеря, когда 200-300-400 парней поют наши народные песни! А менты бегают вокруг и кричат «Прекратите петь националистические песни!!» Никто на них не обращает внимания, потому что вся громада самоотверженно, со слезами на глазах выводит слова Шевченко, эти замечательные слова казацких невольников-пленников:
Ой заграй, заграй, буйнесеньке море,
Та й попід тими байдаками,
де пливуть козаки,
тільки мріють шапки
та й по цей бік, та й за нами.
Ой Боже наш Боже, хоч і не за нами,
Неси ти їх з України,
Почуємо славу, козацькую славу,
Почуємо, та й загинем!
Тогда я понял, что для них, как и для казаков, главным было - не деньги, не еда, а слава! Слава, Украина и Свобода! Они часто, будучи окруженными врагами, подрывали себя с последним возгласом: «Слава Украине!»
Такой любви к Украине я еще не встречал на воле, таких патриотов я никогда не видел. Это работало в унисон с моими новыми настроениями, и романтическая любовь моя к Украине приобретала более реальное, прозаическое содержание, хотя романтика и мистичность, глубокий пиетет и сентиментализм не выветрились и до сих пор.
Освободился я 1 апреля 1961 года. Саша писал из лагеря, что начались «заморозки», «закручивают гайки». И причиной стало то, что усилилась борьба за независимость Украины. А это для партии было «смерти подобно». Вот один лишь пример:
7 ноября 1960 года во Львове состоялась первая организационная встреча инакомыслящих единомышленников. А 21 января 1961 года были арестованы Иван Кандыба, Степан Вирун, Василь Луцкив, Александр Либович и Левко Лукьяненко, позже Иван Кипыш и Йосип Боровницкий.
Тут партия начала уже действовать со всей сталинской жестокостью: в мае 1961 Львовский областной суд приговорил Лукьяненко к расстрелу по ст. 56 ч. 1 и 64 УК УССР. Обвинение было построено на первом проекте программы УРСС (?). Обвиняли в том, что он «с 1957 вынашивал идею отрыва УССР от СССР, подрывал авторитет КПСС, возводил клевету на теорию марксизма-ленинизма». Через 72 дня Верховный Суд заменил расстрел 15 годами лишения свободы. Другие получили сроки от 10 до 15 лет лишения свободы. Это при том, что статьями 17 и 125 советской конституции соответственно было провозглашено право выхода каждой союзной республики из СССР и свобода слова для каждого гражданина.
С Левком Лукьяненко мне посчастливится встретиться в концлагере № 36 после второго ареста, который произошел опять же в октябре, но 11 числа 1971 года, за три месяца до больших арестов 1972 года.
Но это уже другая история, которую я расскажу в другой раз.
Одесса.
Олекса Ризныкив, писатель,
дважды репрессированный Советского Союза.
Доработано в сентябре 2019 г.
Позже я написал вот это стихотворение о путешествии в концлагерь:
ДАЛЕКИЙ РІК 60-Й
Мою персону нон грата,
тоді запальну й палку,
трактовано, як гранату,
з якої зірвеш чеку -
і стиснуто межи грати
в чекістському кулаку.
У страсі, у струсі, в стресі
невидимих орд бійці
везли мене із Одеси,
розряджування митці,
в столипінському експресі
на íмперські манівці.
В тайгу, де ще лєший бродить,
де вихолощена мордва,
щоб там розрядить, знешкодить,
а може й - експлодувать.
О, як старались чекісти,
сплітаючи сіть тонку,
у душу, у мозок влізти,
щоб знову вправить чеку,
щоб нашу правду пречисту
ми мали не за таку.
О, як намагався ворог
до нас підібрать ключі,
щоб наш самостійний порох
зволожити, підмочить,
щоб наш ще не Рух, лиш порух
до свóїх команд привчить.
Але не могли ми, вперті,
прийнять від ЧК чеку:
хай ліпше на мить від смерті,
хай в їхньому кулаку -
зате у собі відверті!
Зате не на мотузку!!!
Але як ріки зимові,
убравшись іззовні в лід,
ми крили двигтіння крові
і вільної думки літ,
молились Волі і Слову.
Плекали Свободи плід.
А вот очень симпатичное стихотворение на нашем языке. Я им гордился и горжусь, потому что посмотрите, когда написано! Да еще и по заданию Николая Винграна. Он часто меня упрекал, что я пишу не на нашем языке&hellip
ЖОРЖИНИ
Жоржини, жоржини, жоржини,
Червоні жоржини, мов кров&hellip
Чи знову зустрінемось, сину,
Мій рідний, побачимось знов?
Схилилася бідная мати
На груди синочка свого,
Прим&rsquoяла рука кострубатий
Новенький солдатський погон.
Навколо колишеться море
голів і букетів, і сліз&hellip
Який може бути в цім сором,
як біль лише в душу заліз?
Жоржини, жоржини, жоржини,
Червоні букети, мов кров&hellip
Вертайся, вертайся, мій сину,
Вертайся живий і здоров&hellip
І знов зацвітали жоржини,
і знов облітав їхній цвіт&hellip
Вже син підійшов до Берліна,
синок дев&rsquoятнадцяти літ.
І місяць за місяцем тане,
Вже й літо щасливе мина,
А мати неначе в тумані,
Всі ночі проводить без сна.
Нарешті вона, телеграма!
Так значить, - живий і здоров&hellip
І станція знову та сама,
Жоржини, жоржини, мов кров.
Які ж ви червоні, жоржини,
В те літо блідіші були.
Нарешті синочка стежини
Додому, до нас привели&hellip
Колишеться море навколо
Голів і букетів, і сліз.
А хтось не приїде ніколи,
навіки хтось з поїзда зліз.
Жоржини, жоржини, жоржини,
Ви тяжчими стали нараз:
Хтось дуже подібний до сина
З вагону на нас позира.
Невже закінчились хвилини
І сліз, і чекання, і мук?!
&hellipПростягнені сину жоржини
упали під ноги йому.
Стара захиталась, та збоку
чужий хтось підтримав її:
синочок її кароокий
без рук нерухомо стоїть&hellip
ой сину мій, сину мій, сину!
Хоч погляд на рідную кинь!
Жоржини, жоржини, жоржини,
Чому ви червоні такі??!
3.10.1958 р.
Написано за месяц до распространения листовки!!