Глубокоуважаемая госпожа Галина Койнаш!
Глубокоуважаемый господин Евгений!
Поздравляю Вас с юбилеем Украинской Хельсинкской группы!
Согласен с Вами, что знания молодёжи об УГГ в частности и о диссидентском движении в целом близки к нулевым. Первопричину этого мы должны поискать в себе, потому что, обострив проблему прав человека в СССР, мы после развала тоталитарной империи успокоились, поверив в то, что независимая Украина теперь автоматически станет правовой и гуманной. Сегодня у нас есть основания для тревоги: ослабление правозащитной деятельности, потеря преемственности в диссидентстве привели к политической беспомощности элиты, а следовательно, и к политической апатии общества. Такое состояние с большой вероятностью превращается в тиранию. Теперь отвечаю на ваши вопросы.
Был ли у меня выбор во времена диссидентства?
Объективно, да. Но что я должен был выбирать, когда следователи КГБ пытались заставить меня дать лживые показания, которые послужили бы им оправданием для заключения Ивана Сокульского в психбольницу? Моя жизненная философия требует: если я столкнулся со злом, то должен его остановить. И я, как мог, останавливал его. Я выбирал форму и средства противодействия. А вот между борьбой и капитуляцией для меня выбора не было.
Осознавал ли я цену моего протеста?
Да, осознавал. И должен сказать, что прогнозируемая мной цена оказалась несколько меньшей, чем та, на которую способен КГБ. Но цена не побуждала к взвешиванию последствий, потому что моральный долг не предполагает выбора.
Что молодёжь должна знать об УГГ и вообще о диссидентском движении?
Правду, и только правду. Для освещения правдивой истории диссидентства крайне необходимы неоспоримые документы и доведение их до сведения общества. Убедительными документами отношения советской власти к своим подданным должны стать приговоры преступникам той власти. В частности, насущной проблемой становления правосознания является открытый пересмотр уголовных дел членов Украинской Хельсинкской группы. Всех дел — и за антисоветчину, и за наркотики, и за попытки изнасилования. Мой опыт и общение с диссидентами дают мне основания уверять: все уголовные дела против членов УГГ сфабрикованы.
Теперь отвечаю на вопросы из расширенного перечня.
1. В дискуссиях в диссидентских кругах я подчёркиваю, что я не диссидент — я националист. В националистических кругах я подчёркиваю, что я диссидент, а не только националист. Почему такая двусмысленность?
Диссидентство и национализм, как общественные движения, имеют целью суверенитет. И в этом они схожи, а в некоторые исторические моменты они идут рядом, дополняя друг друга.
Отличие между этими феноменами в том, что диссидентство отстаивает суверенитет личности в противовес государству, в то время как национализм отстаивает суверенитет нации в противовес другим нациям. Поэтому диссидентство сохраняет свою креативную сущность на протяжении всей истории.
Национализм выступает как креативный агент в период порабощения нации, а с обретением государства он становится побудительной силой консолидации общества.
Оба феномена сходятся, когда личность и нация порабощены. Но когда национализм достигает цели, то есть завоёвывает своё государство, тогда он начинает противоречить суверенитету личности. Найти компромисс между национальным государством и суверенной личностью не всегда и не всякой элите удаётся. В украинских условиях — в условиях, когда элита ещё не осознала собственную миссию, когда в ней доминируют эгоистические интересы, — противоречие между феноменами вызывает раздвоение морали.
Диссидентство я рассматриваю как альтернативу государственности. Для всякой государственности человек является, прежде всего, объектом — объектом заботы, защиты, эксплуатации, а также орудием для достижения целей государства.
В противовес государственности, генеральной идеей диссидентства является субъектность человека.
Противостояние идей объектности и субъектности человека присуще общественной эволюции и охватывает не только политику, но и общественную мораль. Следовательно, диссидентство вечно и извечно.
В 60-х–80-х годах прошлого века диссидентство в СССР приобрело организованные формы и постепенно политизировалось. Одновременно возросла его эффективность. Это произошло благодаря резкому росту информированности населения и моральной поддержке диссидентов со стороны западных обществ и международных правозащитных организаций.
2. Слово «инакомыслящий» неудачно, но как понятие оно уместно в плюралистическом обществе. Каким бы либеральным и множественным ни было общество, всё равно суверенитет личности будет ограничен государством и обществом. Следовательно, будут люди, которые будут генерировать альтернативу.
3. Я не нахожу однозначного ответа на вопрос, были ли требования диссидентов к власти, чтобы она выполняла свои законы, игрой. Советская власть была настолько деспотическим чудовищем, что однозначные ожидания были наивными. Однако диалог власти и общества всё-таки состоялся. Начатая Горбачёвым Перестройка стала, по сути, достижением диссидентов. Они добивались диалога, хотя и понимали, что за короткое время побудить власть к этому не удастся. Нужно было приложить большие усилия в течение нескольких десятилетий, нужно было понести жертвы, чтобы чудовище начало колебаться. Что касается членов УГГ, то они добивались диалога и верили, что когда-нибудь он состоится, хотя в то же время сушили сухари.
4. На противостояние советскому режиму меня подтолкнула действительность. Ещё когда четырёх-шестилетним мальчишкой я прятался в сорняках от немецких и советских авиабомб, я не понимал, почему взрослые дерутся между собой, а страдать должны дети? Советскую действительность уверенно комментировала моя мама, когда регулярно, дважды в день — утром после молитвы и вечером перед молитвой — она проклинала Сталина. В раннем возрасте я сам научился комментировать действительность. И мечтал добраться до рычагов, с помощью которых я изменил бы ход истории. Я искал эти рычаги, но и поныне не знаю, где они находятся. На открытое выступление пошёл, когда увидел, что все пути, которые я выбирал, не ведут к рычагам.
5. Конечно, я слушал зарубежные радиопередачи, общался с критически настроенными к советской власти лицами, так что в достаточной мере был информирован о кампаниях поддержки советских диссидентов. Это в определённой мере способствовало моей активности в начале 70-х годов. Что же касается выступления в защиту Ивана Сокульского, то мотивом был моральный долг. Вместе с тем я надеялся, что мне удастся проинформировать правозащитников в СССР и за рубежом об опасности, которая нависла над Сокульским. Сомнений в том, что КГБ откажется от психиатрического преследования Сокульского, когда демократический мир узнает о его намерениях, у меня не было. Как видно, мой расчёт оказался верным, и львиную долю заслуги в отступлении КГБ я отдаю западным радиостанциям, которые работали на территорию СССР, и общественным и политическим деятелям демократического мира, которые поддерживали правозащитную борьбу советских диссидентов.
6. Иммунитет личности и общества против возвращения к несвободе возможен, если будут: а) знания о несвободе и законы и методы борьбы против неё; б) культ морального долга и вера в идеал; в) неотвратимость наказания за преступления против человечности. Но не как отдельные условия, а как взаимосвязанная совокупность.
7. К сексотам я отношусь ещё хуже, чем к штатным кагэбистам. Офицер КГБ, хотя бы теоретически, может быть наказан. А вот сексот остаётся тайным даже тогда, когда вымирает его поколение.
8. Я неохотно употребляю термин «свобода» — предпочитаю «диапазон возможностей». И в прошлом, и сейчас я занимаюсь возможностями самореализации личности. И поскольку гарантом возможностей является государство, то я хотел бы видеть такое государство, которое максимально признавало бы субъектность человека. Естественно, что таким мне видится государство Украина. С достижением независимости диапазон возможностей несколько расширился. Но в дальнейшем розовые мечты я могу лелеять лишь при условии, что государство будет оставаться открытым.
9. «Новым» правозащитникам я бы посоветовал исправить ошибку «старых» правозащитников, когда те подались в политику и забыли завершить дело. Если уж мы разоблачали когда-то преступления советского режима, то давайте доводить свои обвинения до суда! Иначе приговоры, в которых советская власть инкриминировала нам клевету, так и останутся не отменёнными. Следовательно, и мы останемся в истории с клеймом клеветника. Даже если нас обвешают медалями.
Господин Евгений! Позвольте на этом закончить ответы.
С уважением, Григорий Приходько